Корделия

Глава V

Так оно началось, а потом, подобно снежному кому, покатилось с горы, увеличиваясь с каждым оборотом. Моргая, как почтенная старая крыса, дядя Прайди возник из шестидесятидевятилетнего небытия, чтобы в одночасье стать знаменитым. О нем узнал весь город или, во всяком случае, та его часть, которая следила за развитием науки. После публикации первой статьи мистера Грабтри Пирсона, в которой шла речь об исследованиях и блестящих выводах этого выдающегося жителя Манчестера, который, трудясь в полном уединении и практически безо всякого технического оборудования, существенно расширил представления о биологических типах, слава обрушилась на него бурным потоком, грозящим обернуться наводнением. Дядю Прайди наперебой приглашали на званые обеды, лекции, в жюри, ему заказывали статьи, просили подписаться на благотворительные займы, выбирали руководителем того и вице-президентом этого, предлагали современную лабораторию, уговаривали написать еще одну книгу, посетить Лондон, посетить Ливерпуль, отправиться в составе экспедиции в Антарктику. Все это было чрезвычайно приятно для его друзей и обременительно для родственников.

Мистер Фергюсон и мистер Слейни-Смит испытывали сильное беспокойство. Само собой, они не могли не радоваться неожиданному триумфу Прайди, но мистер Фергюсон тревожился, как бы постоянное напряжение от встреч с новыми людьми не сказалось на здоровье брата и пагубно не отразилось на его нестабильной нервной системе.

Мистер Слейни-Смит утверждал, что подобные внезапные взлеты чрезвычайно опасны, ибо человек взлетает, как ракета, а падает, как камень. Когда престиж основан на одной-единственной книге, к тому же состоящей всего из трех глав, легко преувеличить собственную значимость. Публика переменчива. Стоит новизне притупиться, и новый кумир будет низвергнут с такой же легкостью, как и был вознесен.

Выражая свой восторг по поводу феноменального успеха Прайди, мистер Фергюсон в то же время находил бесчисленные предлоги для недовольства братом по другим поводам. На протяжении многих недель его ничто не радовало; он тяжело переживал свою ошибку, связанную с приездом ученых. Окружающие дорого платили за эту его ошибку – особенно доставалось Корделии.

В его отношении к ней теперь постоянно сквозило скрытое недоброжелательство, и она, в свою очередь, тоже ожесточилась. Мистер Фергюсон донимал ее придирками относительно ведения домашнего хозяйства или воспитания Яна, причем все эти оскорбительные замечания выдавались за доброжелательные советы старшего. Корделия прекрасно понимала, какова будет его реакция, если она не выдержит и возмутится – с каким видом оскорбленной невинности, терпением и отеческим укором он встретит ее взрыв, детскую вспышку темперамента. Она хорошо изучила свекра и твердо решила не сражаться с ним на его собственной территории, особенно в присутствии Брука.

Она предвидела ревность со стороны мистера Фергюсона и мистера Слейни-Смита и даже находила в ней своеобразное удовольствие, граничащее со злорадством. А вот зависть Брука оказалась неожиданной и пугающе злой. Выход собственной книги явился жалкой, подмоченной петардой, с чем он в конце концов смирился. Но эта громкая, неожиданная слава его старого, всеми презираемого дяди больно ранила его самолюбие. Даже Корделия не сознавала всей глубины его терзаний. Это явилось последней каплей, переполнившей чашу.

Пришлось дать в честь дяди Прайди званый ужин. Мистер Фергюсон, как только мог, отлынивал от этого мероприятия, но, убедившись в том, что избежать его не удастся, переменил тактику и решил извлечь из него максимальную выгоду. Как раз приехал мистер Грабтри Пирсон; присутствовали все выдающиеся горожане, председатель и трое членов Философского Общества, по нескольку человек из Атенеума и Дискуссионного Форума, представители Церковного Объединения воскресных школ Англии и даже Общества благотворительных обедов для сирот, а также два ведущих деятеля Унитаристской Церкви, с которой мистер Фергюсон вел борьбу, не говоря уже о представителях прессы, женах высокопоставленных чиновников и нескольких священнослужителях. Мистер Слейни-Смит не явился, сославшись на чрезмерную занятость.

Прайди не придавал сему мероприятию особого значения и охотно передал инициативу в руки брата, так что подчас создавалось впечатление, будто это мистер Фредерик Фергюсон написал нашумевшую книгу. Все же под конец дядю Прайди убедили встать и произнести речь, что он и проделал в своей обычной отрывистой манере. Для него всегда представляло невероятную трудность строго держаться темы. Его строптивый ум не мог опустить ни одного из побочных соображений и, точно марионетка на ниточке, перескакивал с одного на другое.

В этот вечер грань между гением и сумасбродством оказалась, как никогда, неразличимой. Для родных дядя Прайди был стариком, несущим вздор, но для сведущей аудитории он предстал оригинальным мыслителем. В заключение он коснулся некоторых особенностей характера Лорда Палмерстона, своего неумения поддерживать огонь в камине, Шудхиллского рынка и его ужасного запаха, гражданской войны во Франции, музыкального гения Вагнера, скверного качества гобоя в городском оркестре, безобразных фасонов дамской одежды и объяснил, почему баранина из Уэльса тушится лучше всякой другой.

Во время этой речи Корделия заметила среди гостей элегантно одетого джентльмена лет сорока, не спускавшего с нее глаз. Потом, когда сели пить чай, он подошел к ней.

– Прошу прощения, миссис Фергюсон, но мне кажется, что я вас где-то видел. Моя фамилия Прайс.

– Боюсь, что я вас не припомню, – с улыбкой ответила она. С течением времени ее бдительность притупилась.

Брук отошел потолковать с одним из своих друзей, а опоздавший Роберт Берч как раз находился рядом и передавал соседке сахарницу.

– Прошу прощения, – не унимался Прайс, – я не мог встречать вас в бывшем театре "Варьете"? Том самом, где случился пожар?

Удар пришелся не в бровь, а в глаз. Все равно что нож в спину – прямо в респектабельной гостиной. Принимая от горничной чашку чаю, она ответила:

– Вы, должно быть, ошиблись. Я не посещаю мюзик-холлы.

– Еще раз простите. Мне бы следовало знать. Меня ввело в заблуждение поразительное сходство. Те же волосы, глаза, цвет лица… не совсем обычное сочетание…

К Корделии медленно возвращалось самообладание. Главное – сохранить ясную голову. Она взяла из рук Роберта сахарницу и поблагодарила его. Когда он отошел, Прайс продолжил:

– Та дама была приятельницей бывшего владельца, мистера Стивена Кроссли. Конечно, с моей стороны было вопиющей нелепостью предполагать, будто вы могли посещать этот театр… в определенном качестве… вы понимаете… – он окончательно смутился.

– Да, разумеется, мы были знакомы с мистером Кроссли, и Брук даже бывал в его театре раз-другой – без меня. Но вы приняли меня за кого-то другого.

Все еще сконфуженный, он присоединился к общему разговору. Корделия только теперь осознала, сколь велика была опасность. Она убеждала себя, что для тревоги нет причин. Просто это произошло слишком неожиданно – и как раз тогда, когда она почувствовала себя в безопасности.

Гости начали разъезжаться, она провожала их, одного за другим, в том числе и мистера Прайса. Ей почему-то показалось, что он вернется к этой теме, но он извиняющимся жестом коснулся ее руки и, не говоря ни слова, вышел.

Когда отбыл последний из его почитателей, Прайди повернулся и, прислонившись спиной к двери, сказал Корделии:

– Все это очень хорошо, скажу я вам. Все являются с лучшими намерениями и говорят, говорят, говорят! Но вы, должно быть, помните, что я сказал вам в самом начале? Они хвалят книгу совсем не за то, за что нужно.

Корделия прилагала немалые усилия, чтобы понять, о чем он говорит. Хвалят его книгу…

– Но должно же быть что-то…

– Вы имеете в виду землероек? Ну да, неплохой материал, который я задним числом вставил в книгу. Это могло быть написано много лет назад. Сейчас я не нахожу в нем ничего особенного – во всяком случае ничего выходящего за рамки здравого смысла, – он схватил ее за руку и повел обратно в гостиную. – Что с вами? Простудились?

– Нет-нет, все в порядке. Продолжайте, пожалуйста.

– Да, но вы вся дрожите. Ладно, поверим. Никто не обращает внимания на самую важную часть, касающуюся мышей. Это годы и годы исследований. Вы что-нибудь знаете о человеке по имени Мендель?

– Нет.

– Нет. Пирсон Грабтри тоже не знает. Я ему сказал: "Послушайте, что вы носитесь со мной, как с писаной торбой, если есть тот австриец? Мелкие фавориты забудутся, а он останется в истории. Поезжайте, пригласите его в Лондон!" Они только улыбаются. Послушайте, – дядя Прайди отпустил ее руку и начал шарить в карманах. – Вот письмо от того парня – он то ли монах, то ли что-то в этом роде; все бы ничего, но приходится тратить слишком много времени на молитвы. И еще умерщвление плоти, сон в нетопленной келье, ношение власяницы… Впрочем, кажется, у монахов весьма недурная кухня… – Прайди уставился в пространство перед собой, явно заблудившись в мыслях о недурной кухне. Затем развернул письмо. – Вы читаете по-французски? Какая жалость. Так или иначе, взгляните на подпись. Он написал книгу, которая делает мою устаревшей по меньшей мере за два года до публикации. Я сам прочел ее только в прошлом месяце и сразу написал ему. Вот его ответ. Я хочу вставить его в рамку. Да. Теперь вы понимаете? Много шума из ничего. У меня и в мыслях не было подтверждать их любимую теорию эволюции, – он злорадно хмыкнул и почесал затылок. – На самом деле я считаю ее ошибочной. Всегда считал. Они делают слишком далеко идущие выводы. Но разве им что-нибудь объяснишь? Когда-нибудь они поймут свою ошибку.

Корделия собралась было последовать за ним наверх и вдруг заметила еще не разобранную вечернюю почту. Прежде чем она подошла и прочитала адрес на конверте, она уже знала, что верхнее письмо адресовано ей. Последовавший сразу же за первым, этот новый удар оказался вдвое сильнее. Но взяв письмо, Корделия успокоилась: на конверте стоял штемпель Нью-Йорка…