Корделия

Глава II

В четверг шестнадцатого августа тысяча восемьсот шестьдесят девятого года в два часа дня, с помощью опытной акушерки, врача и сиделки, под легким наркозом – с неодобрительной санкции мистера Фергюсона – Корделия родила сына.

Мистер Фергюсон заказал благодарственный молебен.

К вечеру ему разрешили взглянуть на мать и дитя.

Занавески в спальне были приспущены, чтобы укрыть их от палящих солнечных лучей. Комнату заливал мягкий розово-оранжевый свет, придавая всему оттенок благоговейного великолепия, так что вы поневоле начинали ходить на цыпочках и разговаривать шепотом. К неудовольствию мистера Фергюсона, миссис Блейк, как женщина, была еще раньше допущена в святая святых и теперь с самодовольной гордостью взирала на кружевной сверток в колыбели. Измученный полуторасуточным бдением Брук сидел в изголовье кровати, держа Корделию за руку и не зная, что сказать; сама же Корделия, исполнив свое предназначение, тихо лежала, венчая подушку своей неподвижной головкой, будто диковинным цветком, позволяя жизни струиться мимо. Она слишком устала, чтобы приготовиться к осложнениям, которые мог принести вечер.

Огромная туша мистера Фергюсона придвинулась к пологу; Корделия улыбнулась свекру.

– Вы молодчина, – сказал он. – Просто молодчина. Конечно, я и не сомневался, а ты, Брук? Вы, должно быть, очень счастливы, дорогая?

– Конечно.

– Заезжал мистер Слейни-Смит. Он ездил на лекцию и сделал крюк.

– Очень мило с его стороны.

– Я тоже так думаю. Он очень обрадовался и шлет вам наилучшие пожелания.

Глаза мистера Фергюсона метнулись в сторону.

– А теперь я хотел бы взглянуть на малыша. Покажи мне, Брук, сделай над собой усилие.

Брук подвел отца к колыбели, и они вместе уставились на сморщенное красное личико младенца.

– Ну, разве он не прелесть? – воскликнула миссис Блейк. – Уже совсем освоился. Сосет себе большой палец, как будто ему два месяца от роду. Вы только взгляните на эти ноготки – словно крошечные раковинки. А эти складочки на шейке! Ах ты, бабушкина радость! Вы знаете, я никогда не устаю любоваться новорожденными, сколько бы у меня их ни было. Божии ангелочки – вот как я их называю. Спустились прямо с небес…

– Да, – тяжело выдохнул мистер Фергюсон. Хорошо бы эта женщина ушла. Его первая встреча с новорожденным должна была стать глубоко интимной и исполненной величия, а не опошленной бабьей трескотней. Кроме того, его собственное чувство страдало от сознания, что она снова в положении – для женщины далеко за сорок, дождавшейся внука, это не совсем прилично. Пора бы и честь знать. Жизнь горазда на вульгарные фортели.

– У него глаза мистера Блейка, – авторитетно заявила миссис Блейк, – и нос Фергюсонов. Смотрите, зевает! Помнится, Корделия тоже зевала. Врач сказал, что это от анемии – мы вылечили ее соком печени трески. В четыре года она уже была самым пухленьким, самым румяненьким, самым умненьким ребенком.

– Мама, прошу тебя! – Корделия заметила, что мистера Фергюсона не слишком волнует ее раннее детство.

Когда эта женщина наконец отошла в сторонку, мистер Фергюсон сказал:

– Завтра эта новость будет во всех газетах. Я послал специального курьера.

– Спасибо, папа, – откликнулся Брук. – Какое спокойное крошечное существо! Как мы его назовем?

– Ян Фредерик Брук, – без малейшего колебания заявил мистер Фергюсон. – В честь отца, деда и прадеда.

– Хорошо, папа.

– Это уже пятое поколение Фергюсонов, с тех пор как Фергюсоны переселились в этот город. Но только второе, рожденное здесь. Как я рад, что он родился сейчас, когда я еще не слишком стар, чтобы руководить его воспитанием.

– Да, папа.

Мистер Фергюсон склонился над колыбелью и осторожно зашарил там. Наконец ему удалось надежно взять младенца и поднять над собой.

– Осторожно, сэр! – воскликнула няня Гримшо, делая шаг вперед.

Корделия обеспокоенно подняла голову.

– Я прекрасно умею обращаться с детишками, – заверил их мистер Фергюсон, не спуская глаз с крохотного личика, сжатых кулачков и облачка темных волосиков. – Он получит то же образование, что и ты, Брук. Средняя школа и колледж Оуэнса. Я против закрытых пансионов – там ребенок уходит из-под родительского влияния. А в Оксфорде из них делают папистов. Главное в деле воспитания ребенка – влияние семьи. Личный пример и передача опыта. Я как-то говорил об этом с Корделией, но, полагаю, теперь мы достигнем большего взаимопонимания.

– Конечно, – ответил Брук. – Но сейчас еще рано об этом думать.

– Приступать к воспитанию ребенка никогда не рано. Заботиться о его окружении и нравственном руководстве.

– Когда привести отца? – спросила Корделию мать. – Дети, конечно, тоже ждут, не дождутся. Особенно Эсси – она сама в ожидании счастливого события. А тетя Дорис говорит…

Мистер Фергюсон положил конец ее излияниям.

– Крестины устроим двадцатого, в мой день рождения. Постойте… Двадцать первого епископ проводит конфирмацию…

Корделия лежала и думала: "Та женщина на Пасху спросила, не встречались ли мы раньше; потом я отказалась зайти в гостиницу в Нортендене; потом пришлось уволить горничную Веру – мне показалось, будто она догадывается… Все это я сделала для моего сына. Он законный, он в безопасности. Только это и имеет значение. Они ни о чем не догадываются. Никому из них не знакома страшная боль одиночества. Через какое-то время она утихает – не проходит совсем, но становится относительно терпимой; три, четыре, шесть месяцев – и к ней потихоньку привыкаешь. И вдруг – письмо…"

Она помнила его наизусть:

"Я на несколько месяцев еду за границу, - писал Стивен. – Посмотрим, как мне там понравится. Но мне было бы невыносимо уехать, оставив все как есть…

Я вышел из себя и наговорил тебе непростительные вещи. Понимаю твои чувства и надеюсь, что ты тоже попытаешься понять мои. Я едва не сошел с ума – хотел убить тебя!

…Иногда я начинаю сомневаться: действительно ли ты собиралась бежать со мной? Ну да ладно. Посмотрим. Через год я за тобой приеду. Думай обо мне хоть изредка и попытайся простить того, чья единственная вина состояла в слишком большой любви к тебе."

Она прилагала неимоверные усилия, чтобы ожесточиться, забыть его, думать о том, что еще счастливо отделалась… Однако между ними существовала некая психофизическая связь, которую ничто не могло уничтожить. Временами Корделия разрывалась между двумя взаимоисключающими чувствами. Она любила Стивена, но сомневалась в нем; в Бруке она не сомневалась, но и не любила. Конечно, это упрощенная схема, но она была близка к истине. Иногда ей приходило в голову, что не только Стивен обманул ее, но и она его. Их отношения для него слишком много значили, гораздо больше, чем простое физическое влечение. Такого у него не было ни с одной женщиной. Корделия не знала ни минуты покоя.

Сегодня вечером, думая обо всем этом, она впервые почувствовала себя свободной от застарелой боли и спрашивала себя: надолго ли?

Но она отрешилась и от всего остального, стала равнодушной. Безразлично взирала на людей, осторожно ступавших по комнате. Они перешептывались в сумерках, обсуждая будущее ее только что рожденного сына. Ей было все равно. В настоящее время она еще слишком слаба и ощущает лишь пассивное удовлетворение от того, что выполнила свой долг. И завтра, и через неделю будет то же самое. Но в один прекрасный день к ней вернутся былые силы, пройдет это ощущение пустоты, потерянности, летаргического покоя, и тогда эти симпатичные или полусимпатичные люди – дедушки, бабушки, спорившие о том, чей у младенца нос и какое он получит образование, – с удивлением обнаружат, что есть еще один человек, с чьим мнением им придется считаться: не одержимый духом противоречия, но движимый могучим инстинктом самозащиты.

С кровати ей была видна надпись, выгравированная на камине. Хорошо, что мама не заметила. Брук вначале подумал, что она шутит, а убедившись в том, что надпись действительно существует, смутился так же, как и она сама. Его главной заботой было – что подумают слуги? Она не посмела признаться ему, что дала дяде Прайди сто фунтов. Ее бы сочли сумасшедшей.

– Мама, – Корделия дотронулась до руки матери, – ты знала мистера Слейни-Смита до того, как я вышла замуж за Брука?

Миссис Блейк подколола два локона; из небрежной прически тотчас выбились еще три.

– Да, дорогая. Почему ты спрашиваешь?

– Так, просто пришло в голову. Он заезжал справиться, как дела. Кажется, он всю жизнь был… всеобщим другом.

Миссис Блейк бросила быстрый взгляд на обоих мужчин – удостовериться, что они не слышали.

– Да, милочка, – зашептала она. – Ладно, скажу тебе, ты ведь сама стала матерью… Мы с Тедом были дружны еще до того, как я познакомилась с твоим отцом. Подростками мы питали друг к другу нежные чувства. Когда ему исполнился двадцать один год, прямо на празднике в его честь, он сделал мне предложение. За портьерой в кухне викария. Ты ведь знаешь – его отец был викарием церкви в Динсгейте.

– Нет, я не знала, что его отец…

– Тот самый человек, который снес шпиль церкви… ты тогда еще была девочкой… Я посчитала это кощунством; никто не знал причины столь странного поступка. У него было трое сыновей: Чарли (он утонул), Тед и Фрэнк – сейчас он работает на Бриджуотерском канале. Тед всегда питал ко мне слабость. Но давай поговорим в другой раз – я вижу, ты переутомилась. Полежи спокойно и ни о чем не думай.

Корделия выполнила первую часть материнской просьбы, но не могла не думать. Она вспомнила прошлый вторник, как дядя Прайди и мистер Слейни-Смит ссорились за столом в гостиной. Мистер Слейни-Смит показался ей сварливее обычного. Мистер Фергюсон еще не вернулся с фабрики. Первым начал мистер Слейни-Смит:

– Ну, Том, я слышал, ваш высоконаучный труд вот-вот осчастливит человечество?

Дядя Прайди оторвался от виолончели и сверху вниз посмотрел на приятеля.

– Да, он будет опубликован, если вы это имеете в виду. Не надеюсь, что он дойдет до глухих уголков земли. Я также не думаю, что обыватели придут в неописуемый восторг.

– Ну что вы, – возразил мистер Слейни-Смит, – он обязательно дойдет до глухих уголков. У читающей публики замечательное чувство юмора, – он подмигнул Корделии, но она сделала вид, будто не заметила.

– Сколько бы осел ни кричал "иа", – заметил Прайди, – он не может судить о качестве пшеницы.

Глаза мистера Слейни-Смита расширились.

– Но даже ослу под силу отличить зерна от плевел. Не обманывайте себя, дорогой друг. Народные массы становятся с каждым годом образованнее. Им все труднее морочить голову.

– Я тоже так считал – до тех пор, пока не явился мистер Гексли и не проделал свой блестящий трюк.

Слейни-Смит ожесточился.

– Естественно, не всякому дано понять сей величайший ум нашего столетия.

– Из вашего мистера Гексли мог бы выйти недурной адвокат, особенно в деле защиты виновной стороны – с его умением выдать черное за белое. Но как ученый… – Прайди в волнении потрещал пальцами. – А что касается мистера Дарвина…

– Дядя Прайди, – попробовала вмешаться Корделия, – я думаю…

– Что касается мистера Дарвина, то он, бесспорно, выдающийся ботаник, идущий проторенною тропой…

– Если бы вы имели хоть малейшее представление об общих принципах науки… Праздная болтовня старого невежды!

– Проторенною тропой, – повторил Прайди, – протоптанной Уоллесом, Бюффоном, Ламарком, Эразмом и другими. Пройдет еще несколько лет – и явится новое девятидневное чудо, тогда как истинно великие ученые…

– Без сомнения, такие, как вы?

– Вовсе нет. Мои познания ограничиваются одной узкой сферой, однако…

– Ваша скромность меня пугает. Впрочем, великие всегда были склонны недооценивать себя. Необходимо приложить все усилия, чтобы, как только вашей книге будет оказан подобающий прием, убедить вас выйти из безвестности.

Имена и эпитеты сыпались, как из ведра. Приехал Брук, и им с Корделией удалось совместными усилиями положить конец перебранке и выпроводить Прайди. Сарказм Слейни-Смита привел старика в неистовство.

"Силы небесные, – подумала Корделия. – Если бы мама… Мистер Слейни-Смит мог бы стать моим отцом. Я воспитывалась бы, как его дети, замирала бы в уголке, когда он дома. Научные методы! Господи, а что, если другие так же грешны, как я? Что, если я и в самом деле его дочь?" Она поглядела на мать и убедилась в нелепости подобного предположения.

– Над чем ты посмеиваешься, дорогая?

– Так, мама, ничего особенного. Просто я рада, что ты выбрала папу.

Миссис Блейк почти по-девичьи захихикала. Этот смех остался у нее с давних времен – когда Корделии еще не было на свете.

– Я тоже, милая. Дело в том, что я никогда не любила Теда, он казался мне слишком… рациональным… даже в то время. Только не говори об этом папе: он немного ревнив.

Корделия никогда не смотрела на отца в таком ракурсе. На нее вдруг снизошло озарение: должно быть, мать с отцом не считают себя стариками. Сегодняшние проблемы суть повторение вчерашних. Это послужило Корделии утешением, и она ощутила более близкое духовное родство с матерью. Может, шепнуть ей: "Мама, мне нужно кое-что тебе сказать"?…

Нет, она никогда не осмелится так далеко зайти. Это родство не должно выходить за рамки возможного. Она совершила непростительный грех, и мама никогда не поймет, как это могло случиться. Уйдет она к Стивену через год или останется с Бруком, тайной она никогда не сможет поделиться – ни с одним живым существом.