Корона Меднобородого

6. Глава. История Бенвенуто

В Генуе Ласка отправился на уже известный ему конский рынок. Знакомый по прошлому разу барышник, завидев его, так ускорился с потиранием ладоней, что они аж задымились.

— Пойдем снова по рынку, расскажешь мне, какой конь чего стоит! А я тебе скидку сделаю.

— Пойдем, — согласился Ласка.

Конкуренты не сопоставили в прошлый раз обход рынка в компании какого-то восточного гостя с саблей и ряд удачных сделок. Поэтому по прошествии нескольких недель дали возможность точно так же обойти рынок по кругу и записать недооцененных и переоцененных лошадей.

Довольный Ласка ушел с ведомыми конюхами четырьмя оседланными лошадьми. Даже выкупил свое седло, которое он всю дорогу от Москвы до Генуи перекладывал с коня на коня. Для Оксаны по совету Бенвенуто он купил женское седло, чтобы та привлекала меньше ненужного внимания.

Вольф тем временем нашел оружейную лавку и купил себе привычный корд. Сабельная рукоять, однолезвийный малость изогнутый клинок.

Оксана и Бенвенуто притерлись друг к другу еще в Генуе.

— У тебя, наверное, от дам отбоя нет, — сказал Вольф Бенвенуто в первый же прекрасный южным вечером на твердой земле вдалеке от инквизиции.

Это его Оксана попросила тему поднять.

— Как вам сказать насчет «отбоя нет», — скромно ответил Бенвенуто, — Не надо думать, что я в Риме первый красавец. Рим большой город. Самый большой, наверное. Тут интересных мужчин видимо-невидимо. На одних живописцах и фехтовальщиках свет клином не сошелся. Есть и рыцари, и студенты, и богачи, и начальники, и купцы, и моряки. На любой вкус. Некоторым дамам только духовных лиц подавай. Чем больше известности в дамском обществе, тем легче с дамой знакомство завести, в спальню к ней попасть, а дальше уже как сложится. Врать не буду, соблазняются не все, да не всех и хочется соблазнять. Никому не навязывался. Порядочных женщин в наших краях как бы не большинство. А мне и развратниц хватает.

Вольф перевел для Оксаны.

— Не вижу вокруг тебя никаких развратниц, — сказала она, и Вольф тоже перевел.

— Я имею в виду, что в среднем по жизни хватает. Но прямо сейчас мое сердце свободно. Хочешь, портрет нарисую? Краски в сундук сложены, под рукой только карандаш. Да хоть и угольком на штукатурке, — ответил Бенвенуто.

— Много у тебя было таких, как Оксана? — теперь спросил Ласка, чтобы Вольф мог на ходу шепотом переводить.

— Ни одной.

— Не прибедняйся.

— Не прибедняюсь. Были там у меня и разовые романтические встречи, и постоянные отношения. Я вообще разных дам люблю. Но таких, как Оксана, даже похожих не встречал. Не едут к нам паломницы из ваших краев. Сами понимаете.

— Как ты думаешь, она красивая?

— Красивая. Удивительно красивая, единственная такая в окрестностях на месяц пути и ни на кого не похожая. В своих краях, наверное, первой красавицей считалась.

Оксана выслушала перевод, довольно улыбнулась и стрельнула глазками.

— Слушайте, вы сами как-нибудь без слов может договоритесь? — спросил Вольф, — Мне уже неловко переводить.

— Дякую, друже, — ответила Оксана, — Сами договоримся. Рыбак рыбака видит издалека.

И они договорились.

— Ничего, что Оксана ведьма? — спросил Ласка Вольфа, когда Бенвенуто и Оксана ушли наверх.

— Нам точно ничего, да и от него не убудет, — ответил Вольф, — Оксана не такая ведьма, что из мужика все соки выжмет, а такая, что в любом деле ему на удачу ворожить будет.

— На охоту пойдет, рыбы наловит?

— Ага.

Пока компания добралась до ближних подступов к Турину, Бенвенуто более-менее восстановился и даже начал крутить мечом на привалах. Несколько дней до этого он даже разговаривал неохотно, а в седле только что не спал, доверяя лошади везти по своему лошадиному разумению.

— Научи меня вашему фехтованию? — попросил Ласка.

— Я?

— Ты хороший боец. А я за что ни возьмусь, всему учусь. Сам говоришь, быстрый, сильный. Только знаний в голову вложить и готово. У меня даже меч есть, — Ласка так и таскал за собой трофейный меч, взятый с римского дуэлянта.

— Разве я учитель? У меня отродясь никаких учеников не было.

— Почему бы и не учитель?

Начиная с Турина итальянец взялся на каждом привале давать названному брату какой-нибудь урок по фехтованию длинным мечом. В основном, насчет шагов. Русские готовились не на пешую дуэль, а на войну верхом, поэтому теорией перемещений с оружием специально не занимались.

Все учебные приемы по обучению рубке саблей Ласке тысячи раз проделывал стоя. Рубку струйки воды. Рубку гибких веток. Рубку висящих ниток. Рубку пучка соломы толщиной с человеческую шею. Рубку стоящего на столе яблока, чтобы разделить его на части, не поцарапав стол. Прицельные уколы по точкам на деревянной мишени. Умные люди придумали сделать сабле острие, потому что воины не только рубили, но и кололи друг друга.

Потом ученики все это повторяли верхом. Настоящее сражение будет верхом, в конной свалке. Западные рыцари рассчитывают на копейную атаку в плотном строю, но это хорошо против таких же всадников или против любой пехоты. Легковооруженные татары на быстрых конях крайне редко попадали под таранный удар польской или венгерской тяжелой кавалерии.

Традиций сабельной дуэли не было ни у русских, ни у татар. Все понимали, что кроме битв в чистом поле есть еще штурмы городов, где конь не помощник. Но сабля есть, удар поставлен, а чего еще надо? Защит?

Защищаться на востоке учили просто и бесхитростно. Строгий учитель брал палку и бил учеников. Впрочем, и в западных школах часто поступали так же. В первую очередь ученик должен был научиться уворачиваться от ударов, а для этого быстро соображать, в какую часть тела прилетит палка. Не просто быстро, а интуитивно быстро, рефлекторно быстро, когда вот палка уже стронулась с места, и через мгновение она встретится с телом.

Потом переходили к изучению защит клинком. Защиты клинком саблей берутся отчасти как прямым мечом. Незаточенной почти прямой нижней третью. Иногда плоскостью, иногда обухом. На востоке многие даже и опытные воины важность защит недооценивали. Часто защита сводилась к встречному удару в клинок. Легкие сабли пружинили, а не ломались. Что зазубрина будет, так исправить — дело нехитрое.

От друзей Ласка умение говорить с лошадьми не скрывал. Бенвенуто раз-другой подметил осмысленный диалог, обратил внимание, что названый брат недолюбливает мулов, и однажды после урока фехтования осторожно спросил, что это за колдовство.

Ласка здраво рассудил, что донос в инквизицию ему не грозит, и рассказал про дар Ужиного короля, который с незапамятных времен передается по мужской линии.

— У меня тоже дар есть, — неожиданно ответил Бенвенуто, — Лежит на душе и поделиться не с кем.

— Какой?

Бенвенуто начал издалека.

Во времена оны стоял к северо-востоку от Рима старинный город Феррара. Долго ли, коротко ли, основали в городе университет, а в университете факультет искусств. Преподавали там начинающим студентам грамматику, логику и риторику, а студентам постарше арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Постигшие семь искусств могли продолжить обучение на юридическом, медицинском или теологическом факультетах. Но могли и не продолжить, а могли и не постичь.

Довелось мне провести там лучшие годы жизни. Отец мой — рыцарь, мать моя — епископская дочь. Жил я при матери как потомственный незаконнорожденный, но предки не забывали, подкармливали. Как вошел в возраст, отправили меня учиться, чтобы отцовскую законную семью не смущать. В рыцари меня, непризнанного бастарда, не взяли бы, в священники я сам не захотел. С пером и пергаментом я с детства дружил, поэтому выбрал идти в студенты. Ученые люди при знатных дворах нужны. Думал, выучусь и буду чертежи фортификаций чертить. Или к пушкам баллистические расчеты делать.

В университете постиг математику. Геометрию, механику, баллистику. И высокое искусство фехтования. Студенты такой народ, что без фехтования не прожить. Чуть что — сразу за мечи. Не ради убийства, а ради забавы. А если внимательно посмотреть, то фехтование включает в себя много других наук, в том числе и геометрию и все, что касается прикладной механики. Что такое есть фехтование, как не наука о перемещении твердых тел, которые имеют размеры, массу, скорость, ускорение, направление движения и момент вращения.

Была у меня тогда привычка на полях рисовать забавных чертиков. Для простоты объяснения и облегчения понимания. Тут чертики на звезды смотрят, там архимедову спираль рисуют, на веревке висят, свободно падают, в золотое сечение вписываются и чего только не делают.

В один прекрасный день ко мне пришел черт. Чтоб ты знал, если еще не видел, черт одевается как люди вокруг, только застежки на одежде у него на другую сторону. Морда у него со свиным рылом и козлиными рогами, ноги с копытами, а руки простые человеческие. На самом деле, я до сих пор не знаю, они правда так выглядят, или это морок такой, у каждого из них свой. Может быть, на самом деле они вообще другие, а к людям приходят под какой угодно личиной. Этот пришел как мои чертики с картинок. Может быть, они вообще никакую личину себе не колдуют, а каждый человек их видит по-своему.

Пришел черт и говорит человеческим языком.

— Прекрати рисовать смешных чертей.

— Почему? — спрашиваю.

— Потому что чертей должны бояться и уважать. Серьезно относиться. Кто понесет продавать бессмертную душу к персонажам с твоих полей в конспектах?

— А к другим чертям кто понесет?

— Бывают желающие.

— Может, я не хочу, чтобы у вас были такие желающие?

— Но ты же зачем-то рисуешь именно нас? — черт сменил тактику, — Хочешь, чтобы люди о нас думали, что мы всюду есть? Я потому к тебе и зашел, что ты, похоже, наш человек. Хотел по-дружески посоветоваться. Вот, вина принес. Пирога с мясом.

Черт достал из-за спины кувшин вина и пирог с мясом, хотя до сих пор держал обе руки перед собой.

— Не буду я с тобой хлеб преломлять и вино пригублять, — говорю.

Я бы, конечно, мог перекреститься, помолиться, и он бы исчез. Даже просто оговориться простой фразой с поминанием Господа, и достаточно. Но к тому времени жизнь меня уже научила, что откладывать нерешенные вопросы на завтра — неважная стратегия. Со временем они накапливаются и усугубляются. Потому, если уж черт пришел, то прогнать его ненадолго можно, но навсегда он не отстанет. Придется разговаривать.

Нет, не мог я его по матушке послать. Он бы, может быть, обиделся и ушел. Но мог бы и на дуэль вызвать, а черти всегда играют нечестно.

Нет, я не подумал, что они не могут мухлевать с холодным железом. Надо запомнить, в следующий раз пригодится. Более важно, что он бы попытался мне отомстить, а я не такой уж был праведник, чтобы настолько уповать на Господню защиту.

— Не будешь, так не будешь, сам съем, — говорит.

И убрал все за спину.

— Если же ты нас на самом деле не любишь и хлебом нашим брезгуешь, отчего рисуешь? — все черт не отстает, — Рисовал бы ангелов.

— Да тут же ситуации такие не ангельские.

— Ну, голых баб бы рисовал. К любой ситуации отличная иллюстрация.

— Неприлично как-то.

— Поверь мне, настанут времена, когда голыми бабами будут военные наставления иллюстрировать.

— Кто?

— Да вот хотя бы немцы.

— Немцы?

Не ожидал я. Да, я знаю, что пока вроде такой традиции нет. Или есть? Не видел никто? Немцам подражать я бы все равно не стал. Вся христианская культура — культура античного корня, а варварские племена суть подражатели. И никак не наоборот. Ладно, в том числе хорошие подражатели. Как Дюрер. Но все равно, они нам подражают, а не мы им.

— Ну и черт с ними, с немцами, — говорю, — Я бы может тоже баб рисовал. Но не умею. Ваш брат черт он как получится, так и черт с ним. Если и рука дрогнет — не беда. Кто знает, как вы на самом деле выглядите?

— Да многие знают, — отвечает черт, — Ты пей побольше, так тоже будешь получше знать.

Я не нашел, что ответить, а черт продолжил.

— Вот возьми карандаш и нарисуй девушку.

— Да я не умею. Я же начал говорить, что чертей рисовать просто, потому что вас мало кто видел как следует и никто умничать не будет, что не похожи. А девушек рисовать сложно, потому что все знают, как они должны выглядеть. Чуть ошибся — и все испортил.

— Вон оно что! — черт щелкнул пальцами, — А ты не задумывался, так ли важно, какие именно фигуры рисовать? Две руки, две ноги, голова и задница. Свет да тень, да складки на одежде. Ты уже на чертиках так руку набил, что и человека нарисуешь. Возьми, попробуй.

И еще раз пальцами щелкнул. А потом сел на табуретку и ногу на ногу закинул.

Я взял бумажку, карандаш. Смотрю на черта, а рисуется девушка. Хорошенькая такая. Сидит на стуле ногу на ногу. Увлекся. Сижу, объема добавляю, тени подрисовываю. Черт подошел, через плечо посмотрел, языком поцокал.

— Видишь, главное — практика. Тебе что в жизни больше пригодится, чертей рисовать или девушек?

— Ясное дело девушек.

— Обещай никогда не рисовать чертей.

— Что мне за это будет?

— Будешь девушек хорошо рисовать.

— Я вообще-то не только девушек рисую.

— Остальное как сам научишься. Мы просто мешать не будем. Ни под руку не толкнем, ни карандаш не сломаем, ни муху в краске не утопим. Пиши что хочешь, кроме нас.

— И дам, и рыцарей?

— И дам, и рыцарей.

— И ангелов?

— И ангелов.

— И механику?

— И механику.

— Подожди.

Тут я уже хороший лист взял. Карандаш подточил. Рисую. Рыцарь в доспехах. Верхом на коне. Наклонился к даме, она ему платочек на руку повязывает. Над ними ангел маленький с трубой. На заднем плане мельница водяная.

— Вот видишь, — говорит черт.

Вижу. Мельница хорошо вышла, я же механизмы и так умел рисовать. Рыцарь и ангел так себе. Конь плохо. Но коней рисовать я и не учился. Зато дама прямо писаная красавица. Хотя и одетая немного. В полупрозрачной рубашке. Да, я полупрозрачную смог изобразить.

— Женщин писать уже умеешь, а что до остального, то учись сам. Мешать не будем. Главное, нас не рисуй.

— Слов нет, — говорю.

— По рукам? — спрашивает, — Пиши что хочешь, кроме нас?

— Ты мне сделку предлагаешь? Грех это.

— Боишься в ад попасть? Ты, студент? Ты же пьешь как сапожник, и блудишь даже в постные дни, и редкая неделя у тебя без дуэли пройдет. Из тебя праведник как из навоза пуля.

— Так это сейчас, — говорю, — В молодости все праведники такие же были, как я есть.

— Верно мыслишь, — отвечает, — Не читал ли ты «Свод налоговых расценок Римского двора»?

— Не читал.

Черт щелкнул пальцами, и на стол упал пергамент. Я развернул его и прочел.

' Дозволяется отпущение грехов и прощение за все деяния блуда, совершенные клириком с монашенкой, внутри или вне монастырской ограды, с близкими или дальними родственницами, с крестницей и любой другой женщиной, кто бы она ни была; и пусть за отпущение обычному клирику, равно как ему и его девкам, с освобождением от положенного наказания, с сохранением церковного дохода, но с наложением духовного запрета, будет уплачено 36 турских ливров и 9 дукатов или 3 дуката.

Если отпущение дается за иное безобразие, за грех против человеческого естества, такой, как скотоложство, и дается также с освобождением от надлежащего наказания, но с наложением духовного запрета, то платить за это 90 турских ливров, 12 дукатов, 6 карленов. Если же дается обычное отпущение за распутство или за грех против человеческого естества с освобождением от наказания и наложением духовного запрета, то надо платить 36 турских ливров и 9 дукатов.

Монашенка, многократно распутничавшая внутри или за пределами монастырской ограды, может получить отпущение и полное оправдание с сохранением сана в том монашеском ордене, к которому принадлежит, например, сан аббатисы, уплатив 36 турских ливров и 9 дукатов. За отпущение грехов тому, кто имеет на содержании сожительницу, с освобождением от наказания и с сохранением церковного дохода, следует уплатить 21 турский ливр, 5 дукатов, 6 карленов'

Я с тех пор многое позабывал, но тот вечер помню как сейчас. Встречал я после того мудрых людей, которые объяснили. Встреча со сверхъестественными сущностями, будь то ангелы или черти, не забывается до самой смерти. Потому что человек несет ответственность перед высшими силами за каждое слово, что тогда было им сказано, и должен помнить все, что им тогда было услышано.

— Подписано Папой. Печать, все дела. Опубликовано в Риме в 1514 году, — сказал черт, — Мы не обманываем, у нас все четко.

— Ты на что намекаешь? — спросил я.

— На то, что, если ты вдруг когда-нибудь захочешь стать праведником, то твое дело платить, а там отмолят. Или сомневаешься в благочестии Папы?

Я, конечно, сомневался, но не до такой же степени. В самом деле, кто по молодости не грешил, до чертиков не напивался? Если подумать, должен быть в молитвах и таинствах какой-то толк, или так вообще праведников не станет. Если допустить, что человек чуть согрешил и неминуемо попадет в Ад, то какой ему смысл в праведных поступках?

Да, я с сомнением говорю и без особого уважения. Ты еще за Папу и папский двор заступаться будешь? Повидал я в Риме такого, что не при дамах будет сказано. Но Сатана же миром не правит. Значит, святое воинство ему как-то противодействует. Мы не знаем, сколько на самом деле сил по ту сторону. Может, против них и наши церковники, какие есть, осиливают.

Можно ли купить место в Раю? Думаю, можно. Но доказать не могу. Богословию не обучен. Не согласен, а опровергнуть можешь? Ага, ты тоже не богослов! Нечего тогда и спорить.

Хорошо, мы все не богословы. Нет, не выходит так, чтобы жить грешно, а под старость злата в церковь занести и умереть как бы праведником.

Во-первых, человек смертен. В том числе, внезапно смертен. Грешник рискует не дожить до тех пор, пока его кто-то отмолит. Деньги, оставшиеся на этом свете, на том свете не помогут. Да и богатых грешников не так уж много. По тюрьмам не богачи сидят, и по виселицам не богачи висят. Большая часть грехов ведет к разорению и смерти в нищете.

Во-вторых, за скверные поступки можно и при жизни воздаяние получить. Можно и не получить, но тут уж пути Господни неисповедимы.

Что там с чертом? Да все понятно с чертом.

— По рукам, — я тогда сказал.

О чем тут спорить? Думаешь, я в чертописцы метил? Да сдались они мне, сто лет бы их не видеть. Я же баловался, никакой выгоды с этого не имея. Дед или отец бы попросили их не рисовать, я бы тоже перестал. Невелика ценность.

Руки пожали и разошлись. Как у него рука? Теплая, кожаная. Не знаю, млекопитающее ли черт, но теплокровное точно. Мозолей нет, он работу не работает. Сила чувствуется.

Началась у меня совсем другая жизнь. Над чертиками люди хихикают, а на девушек засматриваются. Стал по заказу писать веселые картинки. Потом подучился немного, взялся за портреты темперой на холсте. Университет бросил, пороги живописцев обивал, уроки мастерства брал. Потому что девушки девушками, а на картине должен быть и передний план, и задний, и перспектива и детализация. И кистью владеть надо, и краски смешивать.

Так до Рима и добрался. Да, с репутацией героя-любовника. Но тут уже моя личная заслуга, а не от черта подарок.

Фехтование тоже не от чертей. Тоже сам учился. Мир так устроен, что одно из другого вытекает. За портрет или за сцену из Писания за тобой никто с мечом бегать не будет. А из-за девицы будет. Даже если она развратница.

Владение мечом, если подумать, не дар Божий, а с одной стороны наука, с другой искусство. Учись, соображай, практикуйся. Кто не тупой и не ленивый, может в первые мечи Рима подняться. Нет, я пока не смог. Пока. У меня еще вся жизнь впереди. Моложе меня я мастеров клинка не припомню. Там, где умирают молодыми, надо стариков бояться.

Но, если с первыми мечами не ссориться, то от вторых отбиться смогу, если один на один. А от третьих-четвертых тем более, если самому не подставляться.

Правда, от фехтования побочный эффект. Мужчина становится еще мужественнее и начинает еще больше нравиться женщинам.