Корректировка 2

Глава 24

По мере продвижения, сложность тропы возрастала, попутчиков и возвращенцев становилось всё меньше и меньше, и вскоре Косыгин остался в одиночестве. Лишь начальник охраны с помощником маячили в отдалении.

Тропа, кружила под скальными выступами и крутыми травянистыми склонами, мимо круглых гротов, над ручьями с глубокими ущельями, заросшими лесом.

Перевалы Малое и Большое Седло. В одном месте, у «Красного солнышка», есть очень крутой, метров на двадцать-тридцать, подъем на «Синие камни». Особенно трудно туда взбираться после дождя. Однако Алексей Николаевич почти ежедневно, невзирая на погоду, отправлялся на эту прогулку. Поднимались, и он, переведя дух, удовлетворенно говорил сам себе: «Ну вот и взошли, а ты боялся… шестьдесят восемь — разве это возраст?»

На одном из поворотов, единственным с которого открывался вид на совершенно мертвые, иссеченные тысячелетними ветрами скалы, он остановился. И для этого был повод. Там на фоне серых скал стояла девочка лет пяти, с медными волосами, схваченными резинками в два смешных хвостика по бокам, в коротком красном платьишке из-под которого торчали трогательно тонкие загорелые ножки, обутые в красные же сандалики. Лицом красная девочка была исключительно прелестна — на нём царили огромные, чуть раскосые васильковые глазищи, затмевая маленькие носик и рот с полненькими, тем не менее губками, особенно нижней.

Против воли премьер залюбовался на этого, невесть откуда взявшегося ангелочка.

— Здравствуй, милая девочка, — поравнявшись, обратился он к неё, — что ты тут делаешь?

— Грибы собираю, — сообщила юная особа и показала умилительный полиэтиленовый пакет, заполненный самыми настоящими опятами с коричневыми точками на шляпках и юбочками на ножках.

Алексей Николаевич немножко офигел. Вокруг были только камни и скалы.

— Где же ты их собираешь?

— Вон там, — подойдя к краю тропы девочка стала показывать ему вниз, на пни и поваленные на склон гниющие стволы деревья. Вглядевшись, Косыгин увидел на деревьях и на земле около них пучки грибов.

— Ты туда лазила? — ужаснулся он.

— Ага! — говоря это, девочка козочкой скакала по краю обрыва и выглядывала в проемы над пропастью, о которой ему даже думать было страшно. От ее движений заходилось сердце — ведь сейчас свалится мелкая дуреха!

— Так, — сказал Алексей Николаевич, чтобы разрядить обстановку, — во-первых, как тебя зовут? Во-вторых, пожалуйста, отойди от обрыва, я тебя прошу!

— Ева, — охотно откликнулась малявка, но продолжала азартно скакать на краю пропасти.

— Евочка, послушай меня…

Девчонка перестала скакать и уставилась на премьера лазоревыми прожекторами, типа, вся внимание.

— Почему ты одна? Где твои родители?

— Папа там, — она беззаботно махнула рукой куда-то вперед. — Я сперва пошла за ежиком, а потом увидела грибы…

— А ты знаешь, что одной маленькой девочке тут опасно?

— Я не маленькая. Мне почти шесть! Чего мне бояться?

— Ну, например, на нас как-то тут напала собака… огромная овчарка, сорвалась с цепи, укусила того дядю за ногу… — заметив, что девочка не прониклась, Алексей Николаевич продолжил нагнетать. — Вот сейчас ты разговариваешь с незнакомым человеком… а вдруг он злой?

— Какой же вы незнакомый, дяденька Косыгин? — удивилась Ева. — Я про вас по телевизору видела… и папа сказал, что вы один хороший из всего паноптикума.

Тут заржали незаметно подошедшие телохранители.

Алексей Николаевич бросил на них взгляд, от которого оба моментально заткнулись.

— А знаешь что? Давай, Ева, я отведу тебя к твоему папе?

— Давайте, — просто согласилась девчонка, доверчиво вложив в ладонь премьера свою маленькую ладошку.

И они пошли непринужденно болтая. Алексей Николаевич что-то спрашивал, Ева охотно отвечала звонким как серебряный колокольчик голоском. Живут они с папой в Махачкале, маму свою она не помнит, папа работает по комсомольской линии, ему дали путевку в санаторий…

Вдруг Ева остановилась.

— Пить хочу!

Действительно становилось жарко.

— Нарзан будешь?

Девочка кивнула.

— Женя, — окликнул Косыгин начальника охраны, — будь добр, организуй нам с девушкой нарзанчику.

Тот без лишних слов извлек из полевой сумки, которую тащил на плече его помощник, большой китайский термос с ледяной минералкой.

— Какой красивый! — восторженно сказала девочка, уставившись на термос небесными озерцами глаз. — Можно, я сама налью?

Начальник охраны вопросительно глянул на шефа, тот снисходительно кивнул. Расписанный яркими цветами и драконами термос и в правду был очень красивым. Его подарил Косыгину китайский коллега Чжоу Эньлай.

Ева с восхищением покрутила в руках китайскую посудину, свинтила колпак, вынула пробку, налила слабо пузырящуюся жидкость и со вкусом стала прихлебывать.

— Папа, папа! — вдруг закричала она.

Косыгин и охрана с удивлением уставились на высокого молодого человека, выскочившего на тропу из-за скалы. Парень был одет в гавайку и джинсы, носил большие дымчатые очки. На голове американская кепка… как её… бейсболка.

— Ева, дрянная девчонка!.. — вскричал он, — куда ты опять от меня сбежала? Я места себе не нахожу!

Пока Косыгин с охраной таращились на неожиданного пришельца, «дрянная девчонка» с ловкостью фокусника, высыпала в термос содержание сразу двух белых капсул и заткнула пробку.

— Папочка, — сказала она елейным голоском, — я так по тебе соскучилась!

Сначала Косыгин в сердцах выговаривал мне, что я не слежу за дочерью — черт знает что может произойти с ней в горах, иным бог даст такой сокровище, а они его не ценят и разбрасываются. Я стоял присмиревший, стыдливо потупив глаза, а Ева уговаривала премьера не ругать папу, дескать, она сама виновата, за ней глаз да глаз нужен, без мамы же растет, совсем от рук отбилась, чем окончательно его растрогала.

Алексей Николаевич, узнав, что мы живем в одном с ним санатории, пожелал хорошего отдыха, еще раз велел соблюдать осторожность на горных тропах (всё-таки не даром говорят, что он зануда), с тем и расстались.

Через полчаса Кир сообщил: содержание капсул ушло по назначению (заряженный наноботами нарзан выпит), но, чтобы активировать и узнать подробности надо приблизиться к реципиенту, как минимум, метров на двадцать. Я решил сделать это во время обеда. Косыгин демократично питался в общей столовой, хотя возможно (даже скорей всего), что готовили ему отдельно от других.

Ровно в половине первого я был у двери в столовую.

Когда заселялся, выдали талон на питание. При входе в столовую меня поставили на довольствие, сверившись со списками сообщили — мой столик номер десять, место второе.

С ума сойти, несмотря на самое номенклатурное значение санатория, столики здесь, как и в обычных были накрыты на четверых. Хотя обстановочка, что называется, внушала. В царских дворцах мне бывать не приходилось, но здесь, по моему разумению, всё было по-царски, особенно огромные роскошные люстры, окна в затейливых рамах, бархатные шторы, узорчатый пол. Столы и красивые тяжелые стулья из настоящего дерева, сервировка столов, как в лучших ресторанах. Стремительные официантки с блестящими тележками уставленными едой и напитками.

В этом заведении, как и во всех советских санаториях действовало заказное меню, каждый день постоялец заполнял анкету из предлагаемых блюд на пару дней вперёд. Тех, кто не заполнил или только приехал несколько дней питался дежурными блюдами.

Косыгина я увидел сразу же, он скромно сидел за столиком в уголке зала, вдвоем с каким-то типом и задумчиво хлебал из тарелки диетический супчик. Тип чего-то оживленно рассказывал, махал руками. Вдруг, словно почувствовав мой взгляд, он обернулся, мелькнуло напряженное благообразное лицо, с живыми, все просекающими глазами и продолговатым родимым пятном, спускающимся с головы на лоб. Ничего интересного он не увидел, и опять почтительно склонился к Косыгину.

Тут только я его узнал. Ба! Михаил Сергеевич Горбачев, собственной персоной, первый секретарь местного крайкома, «минеральный» секретарь, как мы знаем, большой говорун. Видимо, как кто-то из союзного начальства приезжает, он тут как тут, обхаживает-выпрашивает.

Как ни странно, за мой стол так больше никто не подошел, и я торчал за ним в гордом одиночестве. Толи, успели отобедать до моего прихода, то ли не прельстились сегодня местной безвкусно-отварной кухней и рванули в горы на шашлыки.

— Установлен контакт с периферией, — сообщил Кир, — наноимпланты активированы, можно приступать к корректировке.

— Давай сразу плюс пятьдесят к эмпатии, — распорядился я. Молодая сочная официантка в белоснежном халате и косынке подкатила тележку с едой.

Я глянул в прейскурант, особых кулинарных излишеств не наблюдалось.

Яблоко, курага, овощные салаты, солянка домашняя, пара диетических супов, отварное мясо, несколько видов каш, паровая куриная котлета и компот. Ни вина, ни коньяка, одна вонючая минералка. По странной случайности, возле входа в столовую бар, где полно алкоголя и даже импортного, а в столовой ни-ни.

Вздохнув, взял гречку с котлетой. С Косыгиным разберемся и надо валить из этого курортно-номенклатурного рая.

Я уныло терзал котлету, когда меня тронули за плечо.

Обернувшись, увидел Евгения, начальника охраны Косыгина.

— Григорий, — вежливо сказал он, — Алексей Николаевич приглашает вас к своему столу.

Какой-то взгляд у него был чересчур доброжелательный.

— Начальник охраны, тоже является реципиентом, — сообщил Кир.

Вон оно че… тоже, значит хлебанул заряженного нарзанчику.

Раз такое начальство приглашает, надо поспешать на всех четырех.

С облегчением расставшись с полезной, но невкусной котлеткой, я в сопровождении Евгения пошел к столу премьера.

Горбачев успел уйти, и Косыгин сидел за столом в одиночестве. Обедать он закончил и теперь баловался чайком. На столе никаких излишеств — в вазочке горка маленьких сушек, сладкие сырки на блюдце, розетки с джемом и медом.

— Добрый день, Алексей Николаевич, поприветствовал я его.

Он поднял на меня, когда-то голубые, а теперь заметно полинявшие глаза.

Наконец-то мы посмотрели друг другу в лицо. Там на горной тропе, я покаянно отводил взгляд, а для Косыгина насколько я понял, было характерно смотреть под ноги, будто боялся споткнуться. Под коротким ежиком седых волос лицо узловатое, давно усталое, безулыбчивое. Лицо человека, привыкшего быстро решать, а не разводить турусы на колесах. Пожалуй, его отличала хмурость. Он ее не скрывал, и это привлекало. Хмурость его шла как бы наперекор общему славословию партийной братии, болтовне, обещаниям скорых успехов.

— Добрый… Присаживайтесь… как вас величать?

— Величать не надо, просто Григорий, — нахально улыбнулся я.

— А знаете что, «просто Григорий», давайте-ка чайку попьем.

— Благодарю, я уже утром пил, — так запросто хлебать чаёк с премьером на виду у всей столовой мне было как-то неловко.

— Нет, нет, утром было утром, а сейчас со мною за компанию, уж не откажите.

Ну как тут откажешь? Чай был такой горячий, что и чашку в руку не возьмешь.

— Горячо? — усмехнулся премьер. — А разве чай можно пить холодным? Какой в этом смысл? Нет, он обязательно должен быть горячим, тогда это настоящее удовольствие. Сушки берите… вкусные!

— Спасибо! — я взял сушку.

Ранее я слышал, что Косыгин резко отличается от остальных членов Политбюро ЦК КПСС: умом, необъятными экономическими знаниями и скромностью. Скромность действительно имела место. Но что-то все равно отличало Алексея Николаевича от простых смертных — даже скромничал он начальственно, быть может, помимо воли давая понять: да, я держусь с вами «на равных» — делаю вам одолжение. Таким образом, абсолютного равенства не получалось. Он не говорил, а произносил.

— Где же ваша прелестная дочурка? Ева… кажется?

Тут я понял, что меня проверяют.

— А Евочка в городе, пришлось поселить у знакомых, в санатории место выделили только одно. Но я каждый день к ней хожу. Гуляем, посещаем местные достопримечательности.

— Это не очень хорошо, — поморщился премьер, — папа должен быть с дочерью! Я могу попросить главного врача выделить вам двухместный номер. На одноместные большой спрос, а двухместные, как я знаю, частично простаивают. Руководству не до курортов, слышали, что в спорте творится?

Уединившись в Абхазии, я отключился от внешнего мира. А ведь за один неполный сентябрь столько всего произошло…

Во-первых (не потому, что самое важное, а просто первое сентября), окончательно слился Спасский — просрал матч с Фишером. Тем не менее бабло получил, с родиной делиться не стал, купил джип, набил его капиталистическими товарами и отправил в Союз.

Во-вторых, Олимпиада в Мюнхене, про которую как ни спросишь, первым делом вылазит про теракт палестинцев против евреев. Хотя СССР завоевал там максимальное количество медалей. И… там под конец, произошел самый знаменитый баскетбольный финал СССР-США. Невероятный по накалу матч, каких не было и возможно никогда больше не будет в истории. Матч, где два раза переигрывали последние три секунды, что в итоге принесло победу советской сборной, кажется первый и последний раз.

Ну и наконец, в-третьих (наверное, более важная для советских людей, чем та террористическая олимпиада) началась суперсерия по хоккею СССР — Канада.

В первой, канадской части победили мы. А теперь вот канадцы приехали в Москву и всё высокое начальство хочет попасть на матчи московской серии. На то и намекал Алексей Николаевич, когда говорил про невысокий спрос на двухместные люксы.

Жуя хрупкие вкусные сушки, макая их в мед и попивая ароматный чаёк, я расслабился и тут же пропустил удар.

— Откуда вы знаете товарища Тохадзе? — как бы между прочим поинтересовался Косыгин. — Ведь это он забронировал вам номер?

— А… ну, да… — я лихорадочно соображал, как представить дело.

— Не суетитесь шеф, — успокоил меня Кир, — он вам с большой вероятностью поверит! Врите, только не завирайтесь.

Зачем врать, скажу правду. Не всю, конечно…

— Дело в том, что у Арчила Вахтанговича были проблемы со здоровьем и я ему помог их решить.

— Интересное дело! Ты что же, врач? — от удивления Косыгин, забыв про показную учтивость перешел на «ты».

— Нет, я не врач. Врачи, как раз ничем не смогли ему помочь.

— Если ты не врач, кто тебя пустил к больному, да еще такому… высокопоставленному?

— Он сам и пустил, а врач был против. Видите ли, Алексей Николаевич… у товарища Тохадзе мочекаменная болезнь в тяжелой форме. Из-за этого одну почку ему удалили, но и во второй камень вырос и время от времени причинял больному невыносимые страдания. Надо было делать операцию, но из-за того, что почка одна и сердце слабое… да и возраст… в общем, была очень высокая вероятность, что товарищ Тохадзе её не перенесет. Ну вот, он про меня узнал и пригласил к себе в Тбилиси. И я вывел камень из почки.

— И как же ты это сделал?

— Просто сказал камню выйти, и он вышел. Я экстрасенс.

— Экстрасенс… — с непонятной интонацией повторил за мной премьер. — А Андропов говорит — экстрасенсов не бывает. Сколько их КГБ не поверяло — все жулики. У него, кстати, тоже почки больные…

— Я не только почки, я много чего могу… например, могу будущее предсказывать… иногда. Хотите скажу, кто победит в суперсерии СССР-Канада? Или хотите поболеть?

Он хмыкнул.

— Мне-то этот хоккей до лампочки… а вот Евгений у нас большой любитель. Женя… — он поманил начальника охраны, коротавшего время за соседним столиком, — у нас тут Кассандра завелась, обещает сообщить результаты игр между нашими и канадцами. Тебе интересно?

Выражение лица Евгения говорило само за себя.

— Алексей Николаевич, я вам и так скажу — наши их раскатают в блин горелый, также как в Канаде!

— К сожалению, вы ошибаетесь, — сказал я ему, — наши проиграют. Не верите? Записывайте! Даже счет скажу: первая игра — 5−4 в нашу пользу. Вторая — 3−2 канадцы. Третья — 4−3 канадцы. И, наконец, четвертая — 6−5 канадцы, причем последнюю шайбу забили за тридцать четыре секунды до конца игры.

Косыгин улыбнулся, если так можно назвать небольшое поднятие вверх уголков губ.

— Ты, Григорий либо, сумасшедший, что вероятнее всего… либо… — недоговорив, он встал из-за стола. — Ладно, не будем торопить события, ждать недолго, — посмотрел на циферблат часов. — двадцать второе сентября… Еще увидимся.

Он встал из-за стола, сухо кивнул и пошел к выходу. Начальник охраны поспешил следом. На полпути развернулся и показал мне фигу.

Я пожал плечами — скоро убедишься в моей правоте.

После обеда делать было нечего. В лечебных процедурах я не нуждался, а заниматься спортом лень, да и смысла не было — благодаря имплантам я и так в хорошей форме.

Завалившись в постель, вызвал Еву. Фея явилась в своём девчачьем облике, что вкупе с кислой физиономией означало, что она недовольна.

— Что опять не так?

— Мне это не нравится, — сказала она, — зачем ты с ним разоткровенничался?

— Да потому что надоело ходить вокруг да около, два месяца, считай, потерял. Пора брать быка за рога!

— Как бы этот бык сам тебя на рога не поднял.

— Ой, всё! Хорош нудеть… если что-то пойдет не так, смыться мы можем в любую секунду. Документы запасные есть. А если пойдет «так» — будет прекрасный трамплин в Москве.

— Но, ты же этого не планировал.

— Я вообще ничего не планирую. Ты забыла, что мой конёк интуиция? Всё слишком изменчиво, чтоб планировать. Я знаю, что должен предотвратить апокалипсис, но как это сделать, я не знаю. Поэтому буду действовать, как бог на душу положит. Я знаю, что мне нужен Косыгин, живой и здоровый, еще хотя бы лет десять. Кстати, Кир…

— Да, босс! — в комнате возник рыжий котяра.

— Что там, со здоровьем у клиента?

— Которого, их же два?

— Не тупи, Косыгина, конечно, что мне до охранника. Кстати, повысь его эмпатию к шефу.

— Надо ли? Он и так ему предан.

— Лишним не будет. Так что со здоровьем?

— Плюс двадцать, достаточно? Насчет здоровья… В целом, удовлетворительное, состояние организма соответствует меньшему физическому возрасту. Наблюдаются небольшие нарушения кровообращения мозга и сердечной мышцы. Давление-пульс, в норме.

— Чего же тогда, его через два года кондратий хватит? Да еще на воде, во время гребли в байдарке, так что он перевернулся и почти утонул.

— Не знаю, шеф, — кот по-человечески развел лапками, — сейчас ничего не предвещает.

— А не могли ему чего-нибудь подсыпать такого?.. Ну да, этого ты тем более не знаешь. Починить эти нарушения крововращения сможешь?

— Кровообращения.

— Не умничай, блохастый! — по всему Еве надоело молчать, — не видишь, начальник прикалывается?

— Фыр-фыр, зараза рыжая! — пренебрежительно сказал ей кот. — Так точно, шеф, смогу. Лучше бы, конечно, инъекцию…

— Приступай тогда, а насчет инъекции, там видно будет. Осталось двадцать капсул.

— А вот не надо было на любовниц тратить, — съехидничала феечка.

С Мирой мы договорились встретиться в шесть часов вечера у Колоннады, что располагалась в основании Курортного бульвара.

Спустившись с возвышенности, где располагался санаторий, вниз, в город, добрел до Колоннады, полукруглого сооружения из одних колонн, будто бы перенесенное в Кисловодск из античной Греции. Она же служит входом в Курортный парк, из которого берут начало туристические тропы — терренкуры. Там я и застал Миру.

Девушка прогуливалась вдоль рядов местных художников, от нечего делать, рассматривая выставленные на продажу картины. Выглядела она сногсшибательно: короткое темно-фиолетовое платье в облипку, высоко открывающее изящные ножки, обутые в те самые танкетки с прозрачными ремешками, и, наконец, вишенка на торте — алая ленточка в черных волосах, завязанная на темени в большой бант. Художники наперебой приглашали её позировать, некоторые даже хотели запечатлеть «прекрасную незнакомку» обнаженной. Но она лишь снисходительно и таинственно улыбалась, не отвечая на подначки.

Я же в восхищении остановился перед, красочным панно курортного фотографа. Инсталляция представляла собой натянутый на раму холст высотой в два и шириной в три метра. Внизу картины был примитивно изображен Кисловодск с высоты птичьего полета: курзал, галерея, колоннада, вокзал, парки. Слева в углу — две вершины Эльбруса. В самом верху холста, вокруг желтого кружка с лучами, изображающего солнце, клубились пышные облака, похожие на мятые подушки. А всю середину занимало изображение летящего самолета — явно срисованного с какой-нибудь открытки тридцатых годов. Фонарь кабины был открыт и из него по пояс — так что лобовое стекло защищало от встречного ветра разве что его живот — высовывался летчик. Одной рукой он держал штурвал, похожий почему-то на автомобильный руль, другая была неестественно согнута в приветственном жесте. Летчик был облачен в кожаную лётчицкую куртку и перчатки, на голове его красовался здоровенный шлем с поднятыми на лоб очками-консервами, а в том месте, где полагалось быть лицу, имелась овальная прорезь. Любой желающий мог за справедливую плату зайти с тыльной стороны холста, просунуть голову в эту прорезь и сфотографироваться в столь шикарном летном прикиде.

Мира подошла ко мне и тоже стала любоваться этим феерическим китчем.

— Под самолетом, — сказала она, — надо было изобразить выпрыгнувшего парашютиста. В прорезь лица можно вставить физиономию жены или тёщи летчика.

Хозяином инсталляции оказался веселый жирный грузин, осведомившийся у меня: «Как, дорогой, сниматься будешь: летчиком или джигитом?»

Тут и выяснилось, что обратная сторона холста тоже была разрисована не менее лихо; на ней гарцевал на горячем коне всадник в черкеске с газырями, в бурке и сдвинутой набекрень папахе, с устрашающе длинным кинжалом на поясе. Клиенту таким образом предоставлялась возможность по собственному желанию выбирать между авиацией и кавалерией.

— Я хочу! — вдруг на полном серьезе заявила Мира.

Грузин посмотрел на нее удивленно, но с уважением.

— Вах, смелая девушка! Летчиком хотишь?

— Ну, не джигитом же, что вы в самом деле?

Она решительно направилась за холст, но там её ждал небольшой облом — лицом она не доставала до дырки. Девушка растеряно крутилась на месте, вставала на носочки — бесполезно.

— Подсади меня что ли, — раздраженно сказала мне.

Но тут художник, первоначально отвлекшийся на камеру, пришел на помощь и решил проблему, предоставив специальную ступенечку. Очевидно, у него и дети снимались.

Узкое лицо Миры с раскосыми глазищами и серьезным выражением, занимало, кажется, меньше половины овала и смотрелось потешно. Мне пришлось отвернуться, чтоб сдержать смех и не разозлить девушку.

— Сейчас будэт птычка! — щелкнул раз, потом попросил улыбнуться и щелкнул повторно (улыбка у Миры вышла какая-то змеиная).

— Расплатись, — царственно велела она мне.

— Зачем тебе это? — спросил я, когда мы отошли.

— Жизнь проходит, — философски ответила она, — надо что-то оставить потомкам.

Потом мы пошли в ресторан в «Храм воздуха». Там заказали рагу по-провансальски в винном соусе из форели, шашлык из осетрины, икру и так далее. Запить это все предполагалось винами десятилетней выдержки, по уверению администрации.

— За тобой следят, — сообщила мне Ева.

— Кто?

— Не знаю. Чувствую посторонний интерес. Но злых намерений не чувствую.

— Ну и ладно. Догадываюсь, кто это. Пусть себе следят.

Я глянул на часы — восемь тридцать — в Москве заканчивался первый период.

Чад кутежа нарастал. Я перешел с шампанского на коньяк. В ресторане играл оркестр, раскрасневшийся, потный народ отчаянно танцевал. Под действием шампанского Мира симпатично опьянела, разрумянилась, повеселела и хохотала над моими шутками.

— Слушай, — сказала она, — а мне нравится тебя курировать!

К нашему столику периодически подбегали кавалеры, с просьбой потанцевать.

Мира сперва отказывалась, потом стала соглашаться и я все чаще оставался в одиночестве.

— В конце концов, это неприлично, — сказал я, когда она вернулась после очередной отлучки, — ты танцуешь со всеми, кроме того, с кем пришла!

Девушка удивленно воззрилась на меня.

— Так ты не зовешь.

— Я не успеваю, ты пользуешься дешевой популярностью.

— Сто лет не танцевала, а тут что-то раззадорило, — она торопливо глотнула шампанского. — Пойдем!

— Куда?

— Танцевать же… ты пробудил во мне комплекс вины: кормишь меня поишь, а девушку танцуют другие.

В эту минуту солист ансамбля проникновенно затянул:

— Песни у людей разные, а моя одна на века, звездочка моя ясная, как ты от меня да-а-лека…

Мы закружились в медленном танце. Мира стала, как будто другой. Милой девочкой, как тогда в Ленкорани, когда мы впервые встретились, нежной и хрупкой. Я понимал, что это обманчиво, но коньяк, вкусная еда и хорошая музыка делали свое дело — я даже не решался прижиматься, держался на дистанции, осторожно придерживая её за талию.

Вдруг ансамбль перестал играть. На сцену вышел конферансье в бабочке и торжественно сообщил изумленно глядящему на него народу:

— Товарищи! Наши выиграли у канадцев со счетом пять — четыре! Ура, товарищи!

— Ура-а-а!.. — нестройно подхватили посетители.

Секунду спустя ансамбль грянул:

— Мы верим твердо, в героев спорта, нам победа как воздух нужна! Мы хотим всем рекордам наши звонкие дать имена!

Когда мы вернулись нас уже ждали. За столиком сидел мужчина, выпивал мой коньяк и воодушевленно закусывал икрой. Я приготовился было, дать наглецу отпор, как вдруг оказалось, что это никто иной, как начальник охраны Косыгина Евгений… Карасев кажется.

— Привет, Григорий! — сказал он мне, дружелюбно улыбаясь. — Алексей Николаевич обещал вам двухместный номер в санатории, но появилась гораздо лучшая возможность…

Черная «волга» отъехала, мы поднялись по ступенькам и оказались у больших ворот. Что за дачу выделил нам Косыгин, я понятия не имел. В глубине территории стоял прекрасный трехэтажный коттедж из дерева и стекла. Нас встретила сестра-хозяйка, и повела внутрь партийного замка. Даже по сравнению с люксом в санатории все здесь было богаче и роскошней. На стенах в холле, устланном коврами, — картины и старинные ружья. По широкой лестнице в сопровождении хозяйки мы поднялись на второй этаж:

— Здесь «большой» и «малый» люксы. Вы одни на даче, мы приготовили вам «малый».

Хотя люкс назывался «малым», в нем имелась громадная гостиная с черным роялем, большая спальня, кабинет с письменным столом и телефонами, большая ванная с белоснежной сантехникой в которой имелось даже биде. Стены и потолки из красиво полированного дерева, большие окна, за ними балкон и вид прямо на горы. Красота и роскошь. Ева, изображая девчонку, носилась по комнатам, восторженно охала и ахала.

— Папочка, неужели мы будем здесь жить?

Со слов хозяйки я уже знал куда мы попали.

Государственная дача, построенная финскими архитекторами из особых пород дерева служила местом отдыха больших шишек из правительства и ЦК. Косыгин бывал здесь часто, и местные прозвали коттеджный комплекс «Косыгинской дачей».

Про нас хозяйка не спрашивала — прислуга правительства лишних вопросов не задает.

Конец второй части.

Продолжение следует…