Корректировка 2

Глава 8

По мере того, как я шел по бульвару, меня наполняло какое-то удивительно ощущение, необъяснимая радость. Прямо хотелось заорать от радости. Теряясь в догадках, я подошел к перилам и глянул вниз на темную воду, расцвеченную радужными нефтяными пятнами. На волнах качались окурки, стаканчики от мороженого и какая-то хрень похожая на какашки. Казалось бы, чему тут радоваться?

Я перевел взгляд на бухту, на силуэты стоявших на рейде кораблей, уже подсвеченных огнями. Неподалеку оживленно переговаривались парень с девушкой, по виду русские. Молодой человек, что-то шепнул ей на ухо, и она негромко рассмеялась. В этот момент я понял, отчего так светло у меня на душе. На бульваре витала аура предчувствия любви, юношеские, радужные представления о грядущей жизни, неутраченные иллюзии, смелые надежды — все это, как в котле, бурлило в душах моего поколения. Все это было разлито в воздухе и навечно осталось в нем.

Я вздохнул всей грудью отдающего нефтью воздуха, зажмурился покрутил головой и прислонился к парапету. Мимо шла какая-то старушка с сумочкой, остановилась.

— Молодой человек, вам плохо?

— Мне хорошо, мать, — сказал я ей искренне.

Лейла, выскользнула из служебной «волги» отца, и я сразу понял, что всё серьезно. Она была одета, как на дипломатический прием, в черный элегантный брючный костюм. На высоких каблучках, тщательно накрашена, волосы собраны в пучок, отчего она сразу стала казаться старше.

Угрюмый детина на водительском месте неприязненно зыркнул на меня и припарковал «волгу» в десяти метрах выше, на свободной площадке. Сам остался в машине.

Я сразу понял — пригласить девушку в номер никак не выйдет.

Она приблизилась и наклонившись, быстро шепнула:

— Это Мамед, папин шофер. Извини, по-другому никак не отпускали.

Я вручил её чайную розу и получил в ответ очаровательную улыбку. Аккуратно взял под локоток и увлек в недра отеля.

Восточный зал — легендарный ресторан старого Интуриста, был всегда полон, но мне как уважаемому постояльцу отеля, место в нем было гарантировано. Да и Лейлу знали, должно быть папочка был тут завсегдатаем.

Швейцар угодливо распахнул двери, а как только мы вошли в ресторан, к нам поспешил метрдотель. Я бы даже сказал — покатился. Он был невероятно толст. Как шарик дурацкий. Все звали его Иван Иваныч, хотя на русского он был ни разу не похож.

— Здравствуйте, Лейла Аббасовна! Здравствуйте, Григорий… — он сделал паузу, в течении которой решил, что я обойдусь и без отчества. — Извольте, за ваш столик! — усадил нас с краю, возле огромного зеркала. — сегодня у нас музыка, играет лучший в Баку оркестр!

Я огляделся. Интерьеры зала щедро покрыты позолотой. Кругом богатая лепнина. Кадки с экзотическими растениями. Отовсюду прет пошлая восточная роскошь.

— Слушай, — сказала мне Лола, — я есть-то не хочу.

Я усмехнулся, потому что перед свиданием, от скуки умудрился сожрать большую часть той закуски и теперь мысль о еде вызывала лишь досаду. Но не сидеть же за пустым столиком. И я сказал угодливо глядящему на нас официанту:

— Фруктов, пожалуйста, и… — посмотрел на Лолу. — Дорогая, что будешь из напитков?

— Ну… — замялась она.

— Шампанское, — обратился я к официанту. — Крымское есть?

— Обижаете! Массандра? Абрау-Дюрсо?

— Абрау, полусладенького, так? — я вопросительно глянул девушку.

Она кивнула. С полуслова понимаем друг друга, удовлетворенно отметил я. Коньяка не хотелось, что-то я напился его за последние дни.

— Водочка какая в наличие?

— Есть московская, «Кристалл».

— Подойдет, принеси мне двести грамм.

— Закусывать, кроме фруктов, будете? — официант упорно не соглашался с моим убогим выбором меню.

— Принеси сыр, нарезку какую-нибудь, попозже чай подашь.

Официант с достоинством удалился.

— Ты пьешь водку? — настороженно спросила Лейла. Похоже, она уже всерьез рассматривала меня в качестве жениха.

Перефразируя Жванецкого: Сигизмунд, для тебя в Баку есть девушка, стройная, как горная козочка, нежная, как персик! Что, проспект Нариманова, дом 28, второй этаж, балкон на юг, папа начальник дороги? Очаровательная девушка, но зачем связывать себя с Закавказьем?

А быть любовницей она не согласится. Или согласится, если встретимся, где-нибудь в Москве?

Кто-то бы сказал: ты же не собираешься на ней жениться, так убери лишнюю эмпатию. Ха-ха, три раза, как бы не так — играться с эмпатией, безопасно для клиента, можно лишь несколько часов, после введения наноботов, потом образуются устойчивые связи, разрушение которых в приказном порядке, чревато жестокой депрессией, а то и появлением суицидальных наклонностей.

— Пью, — обреченно кивнул я.

— Это же вредно для здоровья!

— Милая Лолочка, в нашей жизни столько всего вредного, что водка — это сущий пустяк — маленькое зло, по сравнению со злом большим.

Официант оперативно притаранил гору фруктов на подносе. Тут были и виноград, и айва, и алыча, и персики. Про яблоки и груши я уже не упоминаю — это естественно.

Она щипала виноград, попивала шампанское и рассказывала. Моя Лолочка оказалась еще той диссиденткой. Хотя…

— Алиев прижал этих тварей! — она крутила кулачками, будто сворачивала кому-то шею. — Ты не представляешь, что творилось при Ахундове! Этот слизняк всех распустил. Ученый — копченый! Один плюс от него — русский язык сделал официальным в республике.

Я немного отвлекся, наблюдая за её красивым профилем, но потом до меня дошел смысл слов.

— Все должности продаются и покупаются! Ректор моего Железнодорожного — двести тысяч! Чтоб поступить, взятку дай… В Мед — тридцать тысяч, в Универ — двадцать, в мой — десять, а в Нархоз — аж сорок! У кого денег нет, из аулов, натурой везут: баранами, бочками с коньяком и медом, флягами с икрой.

Так и студенты, которые так поступили — такие же бараны — на пятом курсе таблицу умножения не знают. Чтоб экзамен сдать — от пятидесяти до ста рублей вынь да положи! Это только то, что я точно знаю… и везде так, во всех министерствах и в милиции с прокуратурой и в партийных… — тут, она зажала рот ладошкой и тревожно оглянулась по сторонам. — Что-то я разболталась… нельзя мне пить…

— Я тебя не выдам! — с серьезным видом кивнул я.

— Правда? — с надеждой посмотрела Лейла.

— Честное пионерское, чтоб я лопнул!

Она прыснула в кулачок.

Пока мы так беседовали, к нам, с периодичностью в пять минут подходили брюнеты, с усами и без, в пиджаках и без и спрашивали разрешения потанцевать с моей прекрасной дамой.

Лейла бросала на них суровый взгляд: «не танцую».

Брюнеты испарялись, их место занимали другие претенденты.

Но Лола не хотела танцевать, она хотела обличать. Она рассказывала мне про детскую преступность и наркоманию в Баку.

— Трое учеников вечерней школы, при Сумгаитском шинном — затащили учительницу после уроков в подсобку и изнасиловали. Как тебе картинка? А они, между прочим, ударники коммунистического труда! Хороши, ударнички?

В семьдесят первом году в Азербайджане было арестовано больше сорока тысяч несовершеннолетних парней и девушек, за тяжкие преступления — кражи, насилия, убийства. Куда это годится? Это социализм?

Открылась гигантская афера с квартирами. Арестовали и судили, практически в полном составе два райисполкома — Октябрьский и 26 Бакинских комиссаров. А подельники какие! Министр Рагимов, председатель райисполкома Караев, зампред Лунева, несколько секретарей райкомов. Пять судебных разбирательств и что — большинство жуликов оправданы. Это куда годится, я спрашиваю?

Я был сражен этим напором нравственности и тупо внимал, попивая водку, изредка бросая неопределенные междометия.

Ресторанный оркестр, меж тем, выводил лирические мелодии, под которые так удобно медленно кружиться в полутьме, аккуратно прижимая к себе партнершу. Вот и мне бы покружиться с Лолой, а я бездарно трачу время, выслушивая про проворовавшихся секретарях райкомов. Какое мне до них дело?

— Откуда ты все это знаешь? — наконец поинтересовался я.

— У папы друг, полковник КГБ. Когда в гости приходит, рассказывает.

Тут она спохватилась и глянула на часики.

— Вот я кулема! Полтора часа лекции тебе читаю, а меня всего на два часа отпустили.

— На два часа? — поразился я.

— Это Баку, дружок! Порядочная девушка — облико морале! Кстати, «Бриллиантовую руку» у нас тут снимали в Старом городе. Взял бы меня в Ленкорань, все могло бы быть по-другому.

— Черт! — выругался я.

— Не поминай Иблиса! — наставительно сказала Лола. — Пойдем лучше, потанцуем.

И мы потанцевали. Немножко я всё же её потискал, мимолетно, украдкой поцеловались… и, собственно, и все.

— Какие у тебя планы? — спросила Лола перед расставанием. — Надолго еще здесь? Мама нашла солидных людей, которым твоя помощь нужна.

— Не знаю, — честно сказал я, — может отъеду куда, ненадолго, а что за люди?

— Большие люди! Так что не пропадай, звони.

— Обязательно, — заверил я, — а ты сама-то, что планируешь?

— Я через месяц в Москву уезжаю, в аспирантуру поступать.

— Ну, за месяц-то всяко увидимся… тем более, люди, говоришь, какие-то…

— Людей-то полно, но ты же не хочешь заниматься всеми подряд.

— Не хочу, — согласился я, — верней, не могу. Силёнок маловато.

— Спасибо, тебе Гриша, за меня и за маму! Что силёнки потратил. Не провожай, Мамед меня встретит.

И она ушла. Я проводил взглядом её тоненькую фигурку, грациозно покачивающуюся на каблучках, и испытал приступ светлой грусти.

За соседним столиком сидели две расфуфыренных девицы и изучающе-призывно смотрели на меня. В их взгляде была смесь сочувствия со злорадством — красивая телка свалила — значит не сошлись в цене. Я сдержал улыбку и отвернулся: в Баку не принято улыбаться незнакомым женщинам — могут расценить как приставание и предъявить. Впрочем, судя по их размалеванным физиям, в этот поздний час они находились здесь именно для этого. Но светлая грусть уже накладывала на меня определенные обязательства: не успев расстаться с несостоявшейся невестой не стоило общаться с девицами легкого поведения.

Официант приблизился с вопросительным видом. Я вспомнил, что чаю мы так и не попили. Да хрен с ним с чаем, неси-ка ты братец коньяк. Он удалился. А я взял дольку аккуратно порезанной айвы, вдохнул ее аромат. Плоды были сладкие, без единой червоточины.

Тем временем накал веселья только нарастал. Посетители ресторана в этот вечер, набитого под завязку — шумели все громче.

И тут оркестр исполнил: «Ты уехала в знойные степи, я ушел на разведку в тайгу…» композитора Пахмутовой, этим напрочь распаковав зал. Баку нефтяная столица — геологи здесь в почете. Петь в оркестре эту песню было похоже некому, да и не надо было ее петь, а просто сыграть в соответствующей обработке и достаточной длительности, чтобы аудитория, так или иначе похожая образом жизни на геологов, могла вначале раскрыть сердце, а потом углубиться в него и подумать.

«А путь и далек, и долог, — тянул весь зал, — и нельзя повернуть назад. Держись геолог, крепись геолог — ты солнцу и ветру брат!»

— А теперь, — объявил руководитель оркестра, он же пианист, — перед уважаемой публикой выступит широко известная в нашей солнечной республике и не только… певица Элла!

Я было взявший паузу, проникшись пафосом геологов, повернулся к эстраде, и замер, пораженный — Элла была немыслимо хороша. Светлые кудри, стиснутые заколкой, упрямо не желали томиться в заточении, одна прядь все время сваливалась на высокий лоб, и певица отправляла ее обратно, грациозным движением тонкой руки. Изящная фигура угадывалась под легким платьем из голубого шелка, простроченного какими-то блестками и усыпанного стразами. Стоило увидеть ее на эстраде — и ты пропал!

Для начала она исполнила моду момента: «Пампам, пам-па-ра-ра-ра-пам», и распакованные предыдущим, сердца слушателей выдали ей бешенные аплодисменты. Следующим было:

— Где-то на белом свете! Там, где всегда мороз! — пела Элла, а я сидел, онемевший, слабо соображая, как в миниатюрном теле может скрываться такой глубокий пьянящий голос? Мурашки бежали по коже. — Трутся спиной медведи о земную ось!

Надо сказать, что и оркестр был очень неплох

Чистый звук печальной трубы, пустынный зов саксофона. Парень с контрабасом с идиотскими баками на бледном лице, вел себя, как положено джазовому контрабасисту: где надо дергал струну, где надо отбивал такт ногой или сгибался в показном экстазе, отдавая поклон струне. Ударник извиваясь как эпилептик, лупил по свои барабанам и тарелкам, а пианист выглядел упоровшимся в край, но играл как бог.

«Цыганочку, цыганочку спой!» — загоношилсь люди.

— Под вашу ответственность! — весело сказала Элла. — И-и-и, начинаем! Ой, мама — мама — мама, люблю цыгана Яна. Ой знайте, знайте дети, что есть любовь на свете…

Настало время экспромтов.

Оглядевшись, я увидел благообразную седовласую старушку с корзиной цветов. Она бродила среди столиков и приставала к мужчинам, которые были в компании с дамами, втюхивая свой товар. Те в основном отнекивались — цветы шли по двойному тарифу.

Меня она по понятным причинам игнорировала. Для кого мне покупать цветы, не для двух же марамоек за соседним столиком.

Тогда я сам подошел и за полтинник забрал оставшиеся розы вместе с корзинкой. Еще через несколько секунд, я оказался возле Эллы и поставил корзинку возле её ног.

Девушка глянула на меня благосклонно.

— Хотите, юноша, чтобы я спела для вам песню? — своим глубоким с хрипотцой голосом спросила она.

— Просто мечтаю! Что-нибудь лирическое.

Как зовут молодого человека? — поинтересовалась она, поднеся букет к самому лицу, и не сводя с меня ласковых бархатных глаз.

— Григорий, — ответил я.

— Местный?

— Приезжий… из Ленинграда.

— А эта песня исполняется для Григория, нашего дорогого гостя из города на Неве! — объявила на весь зал Элла.

Оркестр грянул: «Что стоишь качаясь, тонкая рябина, головой склоняясь, до самого тына…»

Я понял, кого она мне напоминает внешне — Вику Цыганову — та тоже прекрасно исполняла эту песню в наше время и голос у них был очень схожий.

Теперь оставалось дождаться паузы в выступлении и пригласить Эллу потанцевать. Я почему-то верил, что она согласится. Я был воодушевлен.

И тут только я заметил, что за моим столиком кто-то сидит. Вернее, сперва заметил удивленные взгляды шлёндр с соседнего столика. Почему я туда смотрел? Просто по доброте душевной, собирался их угостить. Куда мне столько фруктов, тем более я их и не люблю. Да и шампанского, бутылка почти полная, Лейла выпила, дай бог, один бокал.

Развалившись на стуле и закинув ногу на ногу, сидела Ева с бокалом шампанского в руке. Огненные волосы, греческий профиль, божественная фигура и золотистое вечернее платье с разрезом от самого не балуй.

Марамойки не могли взять в толк — только что ушла одна красотка и вдруг, откуда не возьмись, появилась другая, еще краше. Что он себе позволяет, этот приезжий?

— Я здесь, — предупредила Ева мой вопрос, — чтобы предостеречь тебя от необдуманных решений. Ты, верно, запал на эту певичку? Оставь. Знаешь, кто она?

— Ну, и кто? — вяло поинтересовался я.

— Народная молва утверждает, что Элла Самуиловна Шнеерзон, пассия самого Муслима Магомаева. А его здесь боготворят. Видишь, никто, кроме тебя не пытаеться к ней клеится. Смекаешь, чем это грозит?

— Блин, — сказал я, — мне грустно. Я одинок…

— Одинок? А как же я? — она положила свою узкую кисть на мою руку.

Её ладонь была такой теплой и мягкой, что я затупил на пару секунд и лишь потом вырвал руку и отодвинулся.

— Давай без своих манипуляций!

— Ты меня боишься? — с грустью сказала Ева, убирая руки со стола.

— Просто не хочу, чтоб ты шарилась у меня в голове.

— Да в твоей голове, кто только не пошарился. Пойми дурачок, зачем тебе эти глупые, ограниченные женские существа? Я смогу заменить их всех.

— Хм… — усмехнулся я. — Зачем мне женские существа, это понятно… гормоны-феромоны — инстинкт продолжения рода. А вот зачем тебе их заменять, ни разу не ясно — ты ведь даже не человек.

— А ты — человек? С чего ты это взял? Знаешь, чему я удивляюсь? Какой кретин придумал поставить тебя на эту миссию? Ладно, — махнула она рукой, — не будем разводить дискуссий на ночь глядя. Рекомендую тебе идти спать.

— Иди ты сама, со своей рекомендацией!

Обиделась она или нет (думаю, обиделась), но через секунду её не стало, а шалавы с соседнего столика снова захлопали глазами — куда-то делась очередная красотка, не оставив видимых следов.

А я позвал их к себе за столик. Похоже они только этого и ждали, потому что упорно отфутболивали домогательства потенциальных кавалеров. Углублять отношения с Эллой мне почему-то расхотелось. Не из-за Муслима, конечно, Магомаева. А просто так.