Корректировка 2

Глава 5

Буквально ниоткуда, перед нами внезапно появились два протяженных плато, их поверхность переливалась на солнце — песчаник Апшерона молочно белого цвета. В тот же момент я ощутил давление на уши, как бывает при взлете или посадке, хотя по-прежнему находился на земле, уровень которой в Азербайджане, как известно, ниже уровня моря на двадцать семь метров.

Было еще довольно рано и Рафик, так звали водителя, предложил за малую дополнительную мзду посетить Гобустан — археологический музей под открытым небом, благо, он располагался прямо по ходу маршрута.

Почему бы и нет, решил я и мы свернули с дороги.

Гобустан — страна предков. Местность, где когда-то жила огромная и мудрая цивилизация.

Оставив машину, пошли вглубь по огороженной тропе, где на каждом шагу были знаки: «берегись змеи». Эта долина, кишела кобрами, гюрзой и гадюками, так что предупреждение было не лишним.

Пещеры, скалы, хранящие петроглифы древних эпох, устоявшие перед воздействием сухих ветров и палящего солнца. Суровый пейзаж в сочетании с рисунками доисторических людей — изображения лодок, животных, на которых они охотились, самих себя и сородичей.

Главная пещера, называемая Азых, имела вход в форме женской вульвы.

Там сохранилось огромное количество рисунков, нанесенных следующим слоем, поверх предыдущего, настырные троглодиты лепили их друг на друга, словно других камней вокруг было мало.

Двухчасовая остановка в Гобустане перевернула мой взгляд на наскальные рисунки. Первобытные художники — не какие-то камнемараки, типа: «Киса и Ося были здесь», а уверенные мастера наскальной живописи. Их работы были невероятно экспрессивны и отражали суть доступных им вещей.

Ухваченные точным резцом, из многотысячелетней дали, грозили длинными гнутыми рогами быки. Женские фигуры, очерченные простыми штрихами, передавали монументальную тяжесть женского тела. Мужчины с дротиками и луками в руках и с преувеличенно длинными пиписьками воинственно ликовали своим маленьким победам. Я понимал этих живописцев, когда мне было шесть лет, рисовал примерно в той же манере: точка-точка, два крючочка… ручки-ножки, огуречик… и тому подобные каляки-маляки.

Что интересно, имелась там и латинская надпись. Юлий Максимус, центурион Молниеносного легиона императора Домициана, оставил здесь свое факсимиле. Удивительно, как далеко вперлись римские вояки. двенадцатый легион был создан еще Юлием Цезарем для борьбы с гельветами. Он просуществовал сто пятьдесят лет и был разгромлен на тогдашнем краю земли — Апшероне.

Пустыня. Справа от шоссе надтреснутая мечеть с теснящимися к ней могильными камнями. Зачем она тут? Никакого жилья нет на много километров вокруг.

Машина летит, шоссе раскручивается подобно стальной рулетке. Рафик-ага, двадцать лет, по его словам, возивший министра культуры, нацепил темные очки и откинулся на сиденье, выставив руку в окошко. Голубой рукав футболки трепещет в потоке воздуха, стрелка спидометра твердо стоит на сотне, поглощая ширину пространства.

Ломтями нарезаны позади последние отроги Большого Кавказского хребта. Вблизи они вставали серо-желтой стеной и походили на скалистые каньоны из американских боевиков. Вообще, есть нечто американское в этой жаркой пустыне, и в летящем по ней автомобиле. Хорошая и пустая дорога. Восточная музыка замерла на одной ноте, слилась с равниной и зноем и, казалось, не текла из приемника, а порождалась самим этим раскаленным пространством, поблескивающим на солнце кристалликами соли.

Опаньки. На обочине стоял милицейский «жигуль». От него отделился инспектор в белой кожаной портупее и поднял полосатую палочку, требуя остановки. Это ладно, но рядом с ним было два бойца с погонами «ВВ» и короткими автоматами на плечах.

Рафик присвистнул и съехал на обочину.

— Здесь рядом тюрьма строгого режима, — пояснил он мне, а я отметил, что от волнения у него даже акцент пропал.

— Документы. — сказал сержант в портупее. Он был азербайджанец. ВэВэшники лениво наблюдали.

Рафик достал права, я — паспорт.

Тут надо сказать, что мы, со сподвижниками, далеко продвинулись в деле конспирации, обработав документ наноботами. Теперь любая надпись в документе имитировалась для постороннего, как угодно. Моя Ленинградская прописка превратилась в Бакинскую. Вернее, на уровне чернил, всё осталось по-прежнему, а на уровне зрительного восприятия, посторонний человек видел: г. Баку, пр. Нариманова, дом 74. Или другую рандомную хрень. И это еще что — у меня каждые двадцать четыре часа менялся папиллярный узор на пальцах!

— Выйдете из машины, — сказал гаишник Рафику, — откройте багажник.

Тот выполнил указание. Сержант заметно смягчился, вернул документы, езжайте, мол.

— В чем дело? — спросил я, когда отъехали.

— Да… — махнул он рукой, — делать ему не хера, скучно, вот и тормозит… это промежуточный пост. Сейчас зеков с рабочей зоны повезут. А контингент-то, сплошь насильники да убийцы.

— Тут в Гобустане всем Баба́ Наврузович заправляет, начальник тюрьмы, — рассказывал он мне пять минут спустя. — никакой Советской власти нет, что хотят, то и творят… свидание раз в полгода положено — денег дай. Нет денег, нет свидания. Хочешь свидания — купи двух баранов из стада Баба Наврузовича, если плановое. Если неплановое — пять баран. Блатные сидят — всё, что хотят имеют. Хочешь бабу — проститутку привезут из Баку. Ханку, план… всё принесут — деньги давай. Простые зеки живут, как в аду. Рабочая зона — туф пилят. Туф знаешь, да? Белый камень, как сахар. Внутри горы дыра — туф там на дне. Зеков туда спускают и с утра до обеда режут камень. Слушай, летом жара под сорок градусов, а эти бедолаги, возятся там… ослепшие, оглохшие, пылью дышат, да. Нечеловеческий отношений. Бунты были, слушай, а Баба Наврузович сидит себе, как сидел — ничто его не колышет. Что это, я спрашиваю?

— А ты-то откуда знаешь? — перебил я его.

— Так вожу же на свидания этих… жен. Потом они много чего рассказывают.

Первые стайки деревьев начали появляться вдоль шоссе.

Их становилось все больше, высовывались и вновь пропадали какие-то кусты, потом, уже на подъезде к Ленкорани, дорогу с обеих сторон обступили напоминающие о древовидных папоротниках акации, и под конец мы катили по оплетшему шоссе зеленому коридору.

Как известно, где-то здесь в примыкающих болотах снимался «Айболит 66». Нормальные герои всегда идут в обход.

Ленкорань, в отличие от какого-нибудь Ленинабада, к вождю мирового пролетариата никакого отношения не имеет. Это древняя столица Талышского ханства. Маленького, но гордого и названию её тыща хренова лет.

Уже на подъезде к городу, заморосил дождик. Ватные облака поползли по небу, волоча под брюхом легкий туман.

Удивленный Рафик сообщил, что не припомнит, чтоб в это время года когда-нибудь шел дождь, должно быть, это в честь моего прибытия.

Зато вид из окна автомобиля открывался чудесный, вознаграждал за трудности пути в разбитой Рафиковой таратайке.

Черепичные крыши купались в темной зелени. В отличие от блеклого Баку, влага насытила все цвета. Дома казались обведенными тушью, как в японских рисунках на рисовой бумаге.

По горизонту, позади черепичного города, уступами вставали друг за другом горы, разделенные занавесками дымки. Последние из видимых — уже в Иране.

Розы круглый год цветут, даже под снегом, с гордостью, будто он их сажал, рассказывал Рафик. Снег в Ленкорани редкость, но если выпадет, то на высоту до метра, добродушно врал он. Пока мы пробирались узкими городскими улочками, Рафик вдохновенно вещал мне о местных достопримечательностях. Вот Ленкоранский маяк — символ города, тридцать четыре метра высотой! Его надстроили над уцелевшей башней старой крепости. А вон Ханский дворец — построен по французскому, понимаешь, проекту! А вот Тюремная башня — сам Сталин там сидел, мамой клянусь! За бандитизм сидел… сбежал оттуда, через подземный ход!

Город на две неравные части делила мелкая речка со смешным названием — Ленкораньчай.

— Мост пленные немцы строили, — прокомментировал Рафик, – сразу после войны.

Мост был рамного типа, сооруженный из металлоконструкций, до сих пор служивший верой и правдой.

Когда мы, наконец, добрались до адреса, день близился к концу, багровый диск солнца завис над горизонтом, готовясь оставить город без своего тепла. Даже летом из-за близости гор в Ленкорани темнеет рано, в девятом часу.

Город буквально напичкан войсковыми частями Советской Армии. А что делать — граница близко, а враг не дремлет. Рядом с каждой частью, располагался, военный городок, в котором жили семьи офицеров. Городков было целых четыре. Они назывались «площадками».

Стас жил на четвертой «площадке» от Танкового полка.

Его папаня, бывший майор и «зампотех», после увольнения в запас устроился главным инженером в рыбхоз.

Я угодил прямо к ужину.

Стол был накрыт во дворе под широкой кроной дерева, которое, как я позже узнал, называлось дамирагач — железное дерево.

Мы со Стасом обнялись, как давние друзья и он представил меня родителям.

Отец Стаса — кряжистый квадратный мужик, похожий на татарина (татарином он и оказался), с хитрыми глазами на красном, заросшем пегой щетиной лице и красными же кулачищами. Говорил Марат Рамазанович мало, между словами сопел, но быстро организовал гостеприимство и пригласил меня отведать «чем бог послал».

Бог в тот вечер, послал семье Сафиных: консоме из дикой птицы и кастрюльку шашлыка из осетрины. Свежайшие лепешки чурека, помидоры и пряные травки лежали грудами. Ради воскресного вечера стол украшала бутылочка водки, а посреди всего изобилия на невзрачной миске с отбитым краешком антрацитно поблескивала горка черной икры с воткнутой столовой ложкой — бери и накладывай. На десерт, разрезанный арбуз.

Мать Стаса — Ольга Николаевна, русская женщина лет сорока, сухая, жилистая, с молодыми ясными глазами, беспокойная, тут же побежала в дом и вернулась со столовым прибором для гостя. Разлили водку, мужчинам по полной рюмке, хозяйке чуть-чуть. Марат Рамазанович сказал лаконичный тост:

— За знакомство!

Выпили и приступили к трапезе.

Вкуснотища, я вам скажу, необычайная — чуть язык не проглотил. Бульон был вкуснейший, а шашлык нежнейший. Черную икру я раньше пробовал, но видно та была несвежая — с местной вкус не сравнить. Я сожрал две столовых ложки и больше брать постеснялся. Да и Стас не дал долго рассиживаться, он оказывается собирался на танцы.

Стоит ли говорить, что мне уставшему после долгой дороги в дюнах, да еще и обильно поужинавшему, никаких танцев, разумеется, не хотелось. Даже думать про них желания не было, но не отказывать же новому другу.

Дом офицеров, сокращенно ДОФ, — находился на главной площади, которая, как и все центральные площади городов СССР, носила имя Ленина. Но это официально. Между собой же местные жители называли её Площадью фонтанов. На неё выходили фасады зданий всех важнейших учреждений: банк, почта, райком партии, ДОФ; и сюда же, выходил забор военного гарнизона.

Немного поодаль, через дорогу, находился Дом интеллигенции, имеющий функции источника азербайджанской культуры, но не в обиду оной, особой популярностью у населения он не пользовался.

Итак, молодые люди, то есть мы, дымя сигаретами, прогуливались, можно сказать, фланировали, или даже — совершали променад по Ленкоранскому Арбату.

Одеты молодые люди (не я) были по тогдашней ленкоранской моде — в нейлоновые рубашки и в брюки-клеш.

Июньский воздух был напоен запахом цветов и молодой листвы, а по поводу слуха можно было сказать, что птицы и насекомые разошлись в этот час не на шутку.

Дом офицеров выглядел помпезно — огромное трехэтажное здание с колоннами. Фасад был отделан гранитом и мрамором. Если бы не советская символика на фронтоне, в сумерках его можно было принять за античный храм.

Внутри, на первом этаже располагалась анфилада из нескольких залов. Первый — самый большой и пустой служил танцплощадкой, следующим шел зал для заседаний с открытыми галереями на уровне второго этажа, и далее большой зимний кинозал.

Летом кино крутили в летнем кинотеатре, в парке за ДОФом. Сегодня шли «Джентльмены удачи» и народ валил валом.

На втором этаже размещалась библиотека и еще какие-то культурные учреждения.

Всё это рассказал мне Стас, который в детстве был завсегдатаем библиотеки и начитанным пацаном.

Так в чем же причина популярности ДОФа и такого наплыва местных мужских особей?

Здесь, как везде и во всем, «шерше ля фам» — ДОФ посещали свободные русские девушки, в то время как азербайджанские барышни, в основном, как это не дико на пятьдесят пятом году Советской власти, соблюдали устои шариата.

На площади группками стояли аборигены, пришедшие поглазеть на полуголые (по их меркам) тела русских женщин, на оголенные руки и плечи, на обнаженные выше колен ноги.

Молодые светловолосые девчонки в летних платьях по двое, по трое, под взглядами огнедышащих абреков, с опаской проходили к кассам. Некоторые, взяв билеты, тут же, огибая здание, уходили в летний кинотеатр, другие в ожидании танцев останавливались у колонн, недалеко от входа.

Когда фильм начался (об этом можно было судить по донесшимся звукам из киножурнала «Хочу всё знать»), количество зевак поредело, часть из них отправилась смотреть кино.

Меж тем у касс, где началась продажа билетов на танцы, уже собрался народ. Кроме молодых и не очень молодых, но незамужних или разведенных «солдаток» из батальона связи, танкового полка, и погранотряда, на танцы приходили и ученицы старших классов Ленкоранской русской школы.

Короче говоря, здесь было чем поживиться озабоченным самцам.

Стас высматривал девушку дивной красоты, которую, по его словам, приметил в прошлый раз. Надеялся, что она придет и ему представится случай подойти и познакомиться.

Девушка действительно скоро появилась в компании молодых людей своего возраста. Увидев их, Стас потянул меня за рукав и направился к кассе. Оркестр располагался на низком подиуме, меж двух колонн. Барабанщик в ожидании начала дискотеки легонечко выстукивал какой-то ритм по ободу барабана.

Пришедшие на танцы офицеры периодически исчезали за дверью, где во внутреннем помещении находился буфет военторга, и возвращались порозовевшие, с повышенным тонусом.

Наконец, оркестр заиграл. Это была музыка Нино Рота из кинофильма «Крестный отец», который в то время еще никто и не видел. Закружились пары.

— Иди к своей избраннице, — вдохновил я его, подталкивая в спину.

Стас обреченно вздохнул и направился к девушке, огибая танцующих. Но когда уже почти достиг цели, перед ней возник какой-то подвыпивший лейтенант и увлек на танец. Обескураженный Стас, не останавливаясь, сделал обманный маневр и вернулся на исходную позицию.

— Осечка, — сказал ему я. — Быстрее ходить нужно! Между прочим, зря вернулся, надо было там остаться — пока в следующий раз подойдешь, опять уведут.

— Плевать, — гордо ответил Стас и закурил, — не больно-то надо.

Но я видел, что ему сильно надо — придушил бы этого летёху (попили они ему крови на службе).

Начался следующий танец, он был быстрым, его в азербайджанской провинции танцевали кто как мог: образовывалось несколько кругов, в которых люди дергались как параличные, некоторые, по их мнению, исполняли твист, другие шейк, кто-то буги-вуги, а кто и просто в присядку. Лейтенант девушку из рук выпустил, но никуда не убрался скотина, приседал рядом, умудряясь при этом продолжать с ней беседовать.

— Надо бы его наказать, — сказал Махмуд, школьный друг Стаса.

Мы вышли на улицу, и задымили.

Там, безотрадно, в поисках ссоры, околачивалась шпана — банды пятнадцати-шестнадцатилетних подростков. Шантрапа заглядывала в окна, всякий раз, когда открывалась дверь, подскакивала к ней в надежде проскочить внутрь без билета, потому что их даже с билетом на танцы не пускали. У ворот стояли вахтер вместе с танкистом-прапорщиком и безжалостно выпинывали малолеток наружу.