Корректировка 2

Глава 7

На обратном пути — чего зря время терять — принялись готовить уху прямо в лодке.

Наши рыбаки почистили пару крупных рыбин.

Появились откуда-то примус, кастрюля, бутыль с пресной водой, лук, чеснок, разные приправы, мешочек крупы и баночка с солью, хлеб и прочая зелень-мелень и помидоры-мумидоры. А заодно — небольшой арбуз, который тут же был почикан и съеден.

Шипел примус, уха булькала в большой закопчённой кастрюле на баке нашего баркаса, придерживаемая одним из рыбаков. Солнце карабкалось к зениту. Лодки бригады ползли себе рядом, справа и слева и как только уха сварилась, пришвартовались к обоим бортам, и люди перебрались к нам.

Мы со Стасом обозначили свое участие, припасенной заранее, парой бутылок водки. Бригадир для виду построжился, мол, в море не пьют. Но потом махнул рукой. На море штиль, берег рядом, да и чего тут пить — две бутылки на столько-то рыл. Так, символически для аромата.

Уха удалась на славу. Пахучая, наваристая и нажористая! Никогда раньше такой не ел.

Уже потом, я узнал, что рыбачили мы, оказывается в заповеднике. То есть занимались откровенным браконьерством.

Тут, вообще, интересное дело: главный зимовальный заповедник СССР существует лишь на бумаге. Но это я понял позже, а пока Стас уговорил отца выделить нам «козлик» с шофером Резо, чтоб этим же вечером вернуться обратно в Ленкорань. Я надеялся успеть на одиннадцатичасовой поезд в Баку.

В Ленкорани делать больше нечего, хоть Стас и упрашивал остаться на недельку (я нехило башлял), но история с Мирой не выходила из головы, плюс Ева, за всё мое прибывание в Ленкорани не выходила на связь.

На обратном пути решили заглянуть на экскурсию в музей этого самого всесоюзного заповедника.

Мимо ракушечных дюн, покрытых дикобразником, мимо рыбацких поселков, спрятанных в вечной зелени сосен, олеандров и лавров, дорога лежала в заповедник.

— Директора нету, — сказал начальник охраны заповедника Саид Абдурахманов. — В командировке директор.

Мы выставили две бутылки коньяка и взгляд янычара смягчился.

— Сейчас позову Сейфуллаха.

Научный сотрудник заповедника Сейфуллах Махаметдинов, с воодушевлением глянул на коньяк и повел нас показывать свое хозяйство.

Признаться, я был несколько удивлен. Даже сказал бы — я худею дорогие товарищи. В научном музее крупнейшего заповедника стояли скелетики нескольких птиц — эндемиков, лежал грустный каспийский тюлень, траченный мышами, да висела над дверью плешивая, жалкая морда подсвинка. Ещё стояло на шкафу встревоженное чучело совки — якобы, помогает от мышей (видимо, не очень), в углу скрипучий старый диван и окопная печка.

На этом осмотр закончился. Больше смотреть было нечего, ну, разве лишь гнездо деревенской ласточки, свитое над окном в коридоре, на давно пережженных электрических пробках.

Мы сели на колченогих табуретках за древний стол и открыли коньяк.

Саид выставил копченую утку и вездесущие помидоры.

— Нету таксидермиста, — сказал научный сотрудник Махаметдинов, после первого возлияния. — Специалист по чучелам к нам не едет: нету, понимаешь, условий.

— А кинофотоматериал? — поинтересовался Стас.

— Это пожалуйста!

Кино-фото нам дали. Показали несколько снимков заката в заповеднике. Такого заката, что нигде не увидишь. А затем пояснили, что этим материал и исчерпан. Личный фотоаппарат сломался, а казенного нет. На балансе, правда, числится какая-то техника, но сами понимаете её состояние.

— Почему рыбхоз внутри заповедника? — задал нам риторический вопрос Сейфуллах, после окончания первой бутылки. — почему нутриевый комбинат внутри заповедника? — потом, стоя с рукой, направленной в потолок, как Циолковский, он цитировал нам «Закон о заповедниках СССР»:

— «Территория навечно изымается из хозяйственного пользования», — и показал вдруг за окно — Слушайте! Слышите? Бьют дуплетами! Сукины дети, шайтаны! Там, в камышах, на лодках с моторами сидят вольнонаемники Центросоюза. Их направляет туда комбинат — ловить нутрий на шкурки, и против комбината нет никакого закона. «Навечно изымается» — где же? — обличал научный сотрудник. — Каждое утро в море, под берегом, десятки колхозных баркасов и шаланд! А в шестьдесят восьмом их было столько, что все лебеди и фламинго, вытесненные лодками с большого залива, погибли! Вы представляете? И весь этот организованный бардак — грабеж моря, невиданный по размаху, он за давностью лет, стал уже практически законным.

Мы со Стасом виновато переглянулись — выходит мы стали соучастниками грабежа. На душе было неприятно. Коньяк допивать не стали, откланялись, сославшись на спешку.

— Пойдем в чайхану, — предложил Стас, — посидим до отъезда.

Я согласился, и мы двинулись на вокзал. Вокзальная чайхана закрывалась последней в городе, потому что на вокзале вечером всегда было многолюдно. Весь праздношатающийся по городу люд подтягивался туда, чтобы проводить поезд до Баку и уже после этого со спокойной душой и выполненным долгом отправиться спать.

Чайхана была переполнена, мы с трудом отыскали два свободных места. Сразу же подлетел подавальщик с маленьким чайником и двумя стаканчиками. Треснувший чайник был бережливо стянут проволокой.

Стас наполнил стаканы чаем. Отпил и украдкой протянул мне чекушку коньяка, огляделся.

— Интересно, — сказал он, — у этих людей забот-хлопот нету что ли, чего они здесь торчат в такое позднее время?

— Ну, ты же тоже торчишь здесь, — заметил я, от души хлебнув коньяк, — а чем они хуже тебя…

— Я только неделю с армейки откинулся, — резонно возразил Стас, — я — другое дело, не будь тебя уже бы дрых давно дома.

Из-за близости моря на вокзале было довольно свежо, порывами налетал ветер, унося запах мазута, идущего от железнодорожных путей.

Столики были вынесены прямо на улицу — в это время года в помещении сидеть невозможно из-за близости огромного, горячего самовара, тускло отсвечивающего медными боками. Чайханщик, лупил полотенцем по трубе для лучшей тяги. Не знаю, как это могло помочь, но ему виднее.

Поезд из Астары, конечной точки маршрута, прибывал в Ленкорань в одиннадцать вечера. Завтра рано утром уже буду в Баку.

Мы допили коньяк. Я поинтересовался у Стаса, как у него дела с Аллой и услышал грустную историю, что девушка с матерью, через неделю уезжают на весь остаток лета в Рязань, к родственникам и появится только в начале сентября. Я посочувствовал, но заметил, что опять же, еще неделя есть и за нее можно многое успеть. При этом скабрезно подмигнул, подразумевая, что имелось в виду под «многим».

Тут и поезд прибыл. Мы со Стасом сердечно распрощались. Дежурных слов про «звони-пиши» говорить не стали, понимая, что скорей всего никогда больше не встретимся.

Я показал билет усатому проводнику (на Азербайджанской «железке», проводниками сплошь мужики) и прошел в свой плацкарт. Купейных мест в составе не было. Да ночь покемарить можно и в плацкарте, тем более вагон полупустой.

Проводник принес постель и чай. Странно, но в Азербайджане даже в поезде подают хороший, ароматный чай, не заправленный содой для экономии заварки.

Встал я сегодня ни свет, ни заря, день был богат на события, да еще и коньяк этот. В общем не успел склонить голову на подушку, как тут же уснул, будто в омут провалился.

Спал я без снов и проснулся внезапно, словно кто-то меня позвал.

Открыл глаза и сперва ничего не понял. Темно, стучат колеса, а на месте напротив, кто-то сидит и смотрит на меня. Вернее, в полумраке не видно, что смотрит, но я это чувствую.

Рывком сел.

Тонкая фигурка напротив. Поставила локти на столик, скрестила пальцы и положила на них подбородок. Я узнаю слегка раскосые глаза и короткое каре.

— Мира? Как ты здесь оказалась?

— Взяла и оказалась… купила билет и села на поезд.

— Случайно?

— Случайно, — кивнула она.

— Врешь?

— Вру… не покупала билета, просто села.

— Я не про это!

— А про что? — по-детски удивилась девушка.

— Зачем ты меня обманываешь? Там… про дом свой, наврала…

— А чем ты такой особенный, что тебя нельзя обманывать?

Вопрос подкупал своей наивной циничностью.

— Хорошо, спрошу иначе. Что тебе от меня надо?

— Мне, от тебя? Ты же хотел со мной увидеться, вот я и пришла. А касаемо дома… нечего было в сыщика играть. Кто просил возвращаться? Разрушил прекрасную легенду.

— Я еще и виноват? Кто ты такая? Откуда знаешь мое имя?

— Видишь Феликс, — она выразительно подняла указательный пальчик, — ты сам врешь на каждом шагу. Гораздо важней вопрос: кто ты такой и что тебе здесь надо?..

Я открыл глаза и рывком сел. Один в плацкарте.

— Что это было? Сон?

Близилось утро. Поезд на всех парах подходил к Баку, уже сверкали гроздья огней большого города, раскинувшегося широко, насколько хватал глаз, а гаснувшие звезды будто с завистью и грустью мигали из глубин светлеющего небосвода.

Войдя в городскую черту, поезд дернулся и, словно теряя силы, замедлил ход. Впереди все яснее вырисовывались очертания больших городских зданий. Навстречу промчались ярко освещенные вагоны электрички.

Пассажиры в вагоне засуетились, загалдели: стали стаскивали вещи с полок, готовясь к выходу.

Вот и Вокзал. Пользуясь отсутствием багажа, я протиснулся в первые ряды сходящих. Едва поезд остановился, а проводник опустил лесенку, я выскочил на пустой утренний перрон и отойдя в сторонку принялся наблюдать, прохаживаясь взад-вперед. Поезд небольшой, все видно.

Людские ручейки вытекали из вагонов, пока наконец не иссякли. Я разочарованно побродил по перрону.

Облом. Миры нигде не было видно.

Всё-таки ты мне приснилась, девочка-мечта?

Ладно, пора устраивать жизнь дальше.

Вообще-то я собирался звонить Багирову, даром что ли лечил их женскую половину. Обещал содействовать — изволь.

Одна загвоздка — больно рано — шестой час утра. Надо было как-то убить время.

Через парк Ильича я направился в сторону Сабучинского вокзала. Там работала закусочная, где я заказал две порции горячих сосисок и пива, расплатился.

Покушав, отправился в зал ожидания, где устроился на свободной лавочке и закемарил, прижав к груди планшет.

Когда проснулся, на вокзальных часах было семь. Продрав глаза и сбегав в сортир, оккупировал телефонную будку.

К телефону подошла Галина Петровна. Узнав, кто звонит, возликовала.

По её словам, и Аббас Мамедович справлялся, как я там, и Лолочка вернулась и места себе не находит, да и сама Галина Петровна очень интересуется моей судьбой и переживает.

Я справился о её здоровье, и узнав, что все наичудесно, вкратце принялся было рассказывать о своих похождениях, но ей не дали говорить. Лейла выхватила у матери трубку.

— Как тебе не стыдно? — упрекала она. — Сутки подождать не мог? Я бы с удовольствием съездила с тобой в Ленкорань, давно хотела там побывать. Папа? Да что папа? А, папочка…

Трубку взял глава семьи. Я вкратце описал проблему: где-то бы поселиться… в гостиницы, наверное, просто так не устроишься…

Аббас Мамедович велел ждать десять минут, после чего трубку опять перехватила Лола.

Принялась сбивчиво что-то рассказывать, о поездке, о своих планах, но я чувствовал, что девушка ждет приглашения на свидание. И я пригласил. Вечером.

Вы бы знали, сколько достоинства появилось в её голосе. Она сказала, что подумает, кажется у нее сегодня свободный вечер… это не точно, но позвони!

Еще бы, такая принцесса!

Внутренне хохоча, я пообещал, что обязательно позвоню.

Тут она отстранилась от трубки и выслушав тираду мужского голоса со стороны, сообщила, что папа договорился с гостиницей старый «Интурист». Прекрасная гостиница, лучшая в Баку, мне там выделят номер с видом на море.

Гостиница, именуемая старый «Интурист», раньше была самой респектабельной гостиницей Баку. Несмотря на то, что построили её в тридцать четвертом году, и сейчас в ней чувствовалась былая роскошь: резная ореховая мебель, высоченные потолки с лепниной, под ногами ковры, пусть и потертые…

Мест, понятное дело, не было, но рекомендация Багирова сработала безотказно. Я снял самый дорогой номер, состоящий из двух комнат и спальни. Официально он стоил пятнадцать рублей в сутки. Но что значит «официально» в Баку? Я дал тридцать, чтоб никого не вздумали подселить, с них станется. За трое суток проживания почти сотка. Администратор смотрел с уважением. Оно и понятно, Начальник дороги республики кого попало не порекомендует.

Чувствуя себя Хлестаковым, разложил немногочисленные вещи, с наслаждением принял душ. Вытерся и одев халат, вышел на балкон.

Гостиница расположилась в конце Приморского бульвара, на проспекте Нефтяников. Из окон номера открывался изумительный вид на бульвар и полукруг морской бухты. С тихой радостью в душе, оглядывая лежащий передо мной пейзаж, я сказал себе, что за это надо выпить… Обозрев все, вздохнул и вернулся в комнаты, позвонил на ресепшн, который тут по-советски назывался «регистратура», получил телефонный номер ресторана и уже там заказал себе бутылочку коньяка и закуски на их выбор, пусть не стесняются… может удастся Лейлу затащить в номер.

Чем бы заняться? Решение пришло само. Я достал блокнот, карандаш и стал рисовать Миру, напевая:

— Девушка мечты, в этот вечер не со мной осталась ты. Я тебя нарисовал, я тебя нарисовал, только так и не познал твоей любви… Я не верю, что пройдет моя любовь и тебя я не увижу больше вновь, без тебя я жить устал и тебя нарисовал, я тебя нарисовал…

В принципе, рисую я неплохо. В детстве даже ходил в художественную школу. Портреты у меня особенно хорошо выходят — дарил своим девчонкам. А мастерство не пропьешь… руки-то помнят!

Мира получалась, как живая.

— Хм, — сказал у меня из-за спины знакомый голос, — вот значит, кто тебя пасет.

Вздрогнув, я обернулся.

— Явилась, не запылилась?

Ева ухмылялась всей своей красивой рыжей мордочкой.

— Явилась, явилась… соскучился?

В дверь постучали.

— Обслуживание номеров.

Я впустил гарсона со столиком на колесиках. Бля… еды там было на взвод солдат. И какая еда. Вот, что значит, не уточнить меню. Будет «тебю».

Какие-то экзотические закуски. Осетрина, черная икра, шашлык из баранины… салаты… непременный чурек. Обожраться!

Я поблагодарил гарсона, расплатился, дал червонец на чай. Тот с подобострастной улыбкой, жопой вперед, покинул апартаменты.

— Зря столько дал на чай, — сказала Ева, — теперь решат, что ты богатей и можно с тебя стричь направо и налево.

— Они уже решили, — отмахнулся я. — Так что ты говорила?.. Кто меня пасет? И где ты шлялась, извини за любопытство?

— Натурально шлялась! — подтвердил визуализовавшийся Кир. — Совсем совесть потеряла, инфоцыганка.

— Молчи, блохастый, — небрежно отмахнулась от него фея, — где была не твоего скудного умишки дело.

— И не моего? — поинтересовался я.

— И не твоего, — буркнула она, но тут же смягчилась. — Извини, так было надо.

Я не стал спрашивать: кому было надо? Захочет, сама расскажет. Власти над собой Ева не признавала.

Она щелкнула перламутровым ногтем по портрету.

— Как ты её страстно изобразил, — хихикнула, — влюбился, что ли? Что у тебя с ней было?

— Так, поцеловались разок…

— Хотела бы призвать тебя к осторожности, но это бесполезно — они умеют быть неотразимыми.

— Кто они, полагаю, спрашивать бесполезно?

Ева развела руками.

— Поверь, если не встроен в их систему, этого лучше не знать. Но есть и хорошие новости — охота за тобой, по-видимому, прекратится. И условно хорошие — она показала на портрет, — конкретно эту, я кажется узнала. Здесь она, конечно, совсем юная… Мира?

— Мира, — удивленно подтвердил я, наливая коньяк и намазывая бутерброд икрой (сильно хотелось есть). С вашего позволения, я закушу? Присоединяйся, если что.

— Вздорная особа, — Ева проигнорировала мое предложение, — но хотя бы не полная сука. Мы встречались в две тысячи пятом.

— Ого! — я выпил и закусил. — Она была пенсионеркой?

— Нет, они долго живут. Выглядела лет на двадцать пять. А сейчас?

— На шестнадцать-семнадцать. А на самом деле сколько?

— Сам прикинь, — усмехнулась фея. — Думаю, сильно побольше.