Корсар

Глава 19

Мы подняли якорь, поставили паруса, и свежий дневной бриз потянул нас прочь от приветливого берега Тортуги. «Дофин» последовал за нами, как приклеенный.

— Чего это он за нами привязался? — хмыкнул Шон, разглядывая пузатый силуэт грузового флейта.

— Я разве не говорил? Он идёт с нами, — ответил я, на секунду отвлекаясь от штурвала.

— Нет, не говорил, — хмуро ответил Шон. — И на кой хрен он нам сдался?

— Честная работа. Высокооплачиваемая, — ответил я. — Проведём его в Сен-Пьер, получим тысячу луидоров.

Ирландец только присвистнул.

— Это кто такой щедрый? — спросил он.

— Бартоли, — ответил я.

— Мутный он тип, — покачал головой Шон.

Я в ответ пожал плечами. Мне он таковым не показался. Да, торговец молчал как рыба, когда речь заходила про сопровождаемый груз, и вознаграждение было в разы выше обычного, но для меня это всё казалось вполне обычным делом. Не суй нос в чужие дела, целее будет.

Малость раздражало то, что «Дофин» полз, как черепаха, на своих прямых парусах, не поспевая за юркой и быстрой бригантиной, так что нам приходилось убавлять паруса. Но матросы на флейте явно знали своё дело, это было заметно по скорости всех манёвров, низкая скорость была не их виной, а зависела исключительно от мореходных качеств самого «Дофина».

Путешествие и так выходило не самым коротким, до Мартиники идти было изрядно, а теперь и вовсе грозило затянуться неприлично надолго. Особенно учитывая то, что мы пойдём вокруг Испаньолы, а не вдоль испанского берега. Нормальные герои всегда идут в обход.

Будь мы одни, то дошли бы, наверное, раза в полтора быстрее, но с «Дофином» на хвосте приходилось медлить, чтобы флейт не отстал и не потерялся. В конце концов, там наши луидоры, хотя сейчас я начал понимать, что мы могли потратить это время с куда большей пользой и выгодой. Ладно, в конце концов, это действительно честная работа, которая укрепит нашу репутацию, будем рассматривать дело с этой стороны. Добрая слава порой может быть выгодней, чем лишняя тысяча золотых дублонов.

Флибустьеры поначалу хищно поглядывали в сторону «Дофина», но потом более-менее привыкли. Мы, конечно, такие корабли привыкли грабить, а не защищать. На самом деле, даже мне порой приходила мысль развернуться бортом, дать продольный залп из всех орудий, а потом взять беспомощный флейт на абордаж, лично выпустить Ладрону кишки и поглядеть, что такого секретного везут в трюме, но эта мысль быстро разбивалась о понимание того, что такого манёвра на Тортуге мне уже не простят.

Еврея-то мне простили, скорее всего, только потому, что «честное общество» его до конца так и не приняло, и, даже приняв христианскую веру, Исхак Леви оставался там абсолютно чужим, мешая вести дела всем до единого. А вот наезда на порядочных французов никто не потерпит, и после такого меня будут ждать уже не бретёры в подворотне, а целая эскадра охотников за головами, злых и заряженных на успех кругленькой суммой.

— Может, лучше грабанём его? — вздохнул Шон, глядя, как переваливается с волны на волну пузатый корпус «Дофина».

Я готов был поклясться, что подобные мысли преследовали каждого из нас.

— Нельзя. Не простят, — сказал я. — Сам уже об этом думал.

— Что ж там такого ценного, что аж тысячу луидоров дают? — хмыкнул он риторически.

Ответа у меня не было, да и Шон ответа не ждал. Мне и самому было жуть как интересно.

— А ведь мы можем и эту тысячу забрать, и весь груз, — протянул ирландец. — Сдёрнуть потом куда-нибудь на Мадагаскар, и ищи ветра в поле.

— Найдут, не сомневайся, — отрезал я. — Да и мы теперь французские корсары, неловко выйдет.

— Да уж, неловко, — вздохнул он и отправился в кают-компанию, больше не говоря ни слова.

Мы как раз вошли в Наветренный пролив, вахтенный отбил восемь склянок. Пора менять вахту, и я передал штурвал зевающему Клешне. Тот тоже покосился на флейт, идущий за нами.

— Наш? — хмуро спросил он.

— Наш, — в тон ему произнёс я. — Держи на Пти-Гоав, к юго-юго-востоку.

— Понял, — сказал он.

Я же, хоть и отстоял целую вахту, спать не хотел, да и других необходимых дел было полно. Тех же раненых после посещения Тринидада было изрядно, в том числе и лежачих, поэтому я направился на нижнюю палубу, кликнув с собой Андре-Луи, который только что закончил драить шкафут. Парнишка тяжело вздохнул, но перечить мне не осмелился, тем более, что я тоже последние несколько часов не прохлаждался в каюте, а стоял за штурвалом.

— Капитан, а когда вы меня учить будете? — спросил он, пока мы спускались на нижнюю палубу.

И правда, совсем запамятовал. Всё было как-то не до этого, но теперь, во время долгого морского путешествия, думаю, времени будет хватать, чтобы научить мальчишку всему необходимому. Как минимум, хотя бы чтению.

— Не терпится? Хорошо, с ранеными закончим и пойдём грамоте учиться, — сказал я.

Андре-Луи простонал что-то невнятное, мол, зря он это вообще спросил, но я поспешил его подбодрить.

— Ничего, грамота это самое лёгкое. Потом ещё астрономия с физикой будут, вот там взвоешь, — я паскудно ухмыльнулся, вспоминая собственные школьные деньки. — Ну или можешь не учиться, и до конца жизни палубу драить. Хочешь палубу драить?

— Не хочу, — буркнул юнга. — Мы же пираты, на кой хрен вообще её драить?

— Так, — я резко остановился, развернулся и ткнул его пальцем в грудь. — Во-первых, мы теперь не пираты, а корсары. Это очень большая разница. Во-вторых, чистая палуба это значит, что ты не поскользнёшься на мокрой грязи и не свернёшь себе шею. В-третьих, и это самое главное, палубу надо драить, потому что я так сказал, понятно?

— Понятно… — протянул он. — Корсары, пираты, какая разница…

— Огромная, — я развернулся и пошёл дальше по лесенке. — Нас не повесят, если мы вдруг попадёмся. Ну, скорее всего. Это не точно. Во всяком случае, французы не повесят.

— А остальные повесят? — спросил он.

— Могут, — ответил я.

— Так себе разница, — фыркнул юнга.

Я только пожал плечами. Лучше хотя бы так прикрыть себе задницу, чем пиратствовать вовсе без патента.

Следующие пару часов мы только и делали, что меняли повязки да смотрели, как заживают раны. Работа для санитара, не для врача, хоть я и не был врачом в полном смысле слова. Так что перевязывал, в основном, Андре-Луи, а я только командовал, да пару раз вычистил гной из ран у некоторых парней. Местный климат вообще не способствовал хорошему заживлению, да и здоровью в целом, и неудивительно, что в Европе многие полагали, что отправка в дальние колонии почти равнозначна самоубийству. Вплоть до двадцатого века.

Ну а когда мы покончили с обходом раненых, то оба отправились в капитанскую каюту, где я вручил парнишке Библию и принялся на знакомом ему примере показывать буквы и слова. Педагогическим талантом я явно не обладал, но Андре-Луи делал успехи скорее даже вопреки моим попыткам его научить, просто чтобы доказать и мне, и самому себе, что он на это способен. И у него это получалось.

Парнишка вообще был довольно смышлёным малым, и, когда сам того хотел, то упрямо пёр к своей цели. Мне это нравилось, чем-то он мне напоминал самого себя много лет назад. С тем отличием, что мне не приходилось беспризорничать и проникать тайком на пиратский корабль, отчаявшись попасть туда легально.

— Достаточно на сегодня, молодец. — сказал я, когда юнга сумел прочитать, как Авраам родил Исаака.

Малец аж вспотел от натуги, да и в целом за сегодня он поработал неплохо, так что я решил немного его вознаградить. Я достал из шкафа бутылку сангрии, разбавил водой, налил ему стакан, положил на стол несколько свежих фруктов, купленных в Бастере. Долго упрашивать не пришлось, юнга, нисколько не стесняясь, принялся есть.

— А ты ведь мне так и не рассказал, откуда ты такой взялся, — хмыкнул я, усаживаясь напротив.

Андре-Луи настороженно глянул исподлобья, не прекращая жевать.

— А вам оно надо? — буркнул он.

— Должен же капитан знать, с кем на одном корабле ходит, — пожал плечами я.

— Сирота я, не знаю ни мамки, ни папки, — хмуро произнёс он. — Вором был, теперь пират, по мне виселица плачет.

Было заметно, что этот разговор даётся ему даже труднее, чем строчки из Библии. Он шумно отхлебнул разбавленного вина, пряча лицо в стакане, поморщился. Я понял, что выпытывать что-либо у него бессмысленно. Всё равно не скажет, наоборот, запрётся, как партизан.

— По нам по всем виселица плачет, — хмыкнул я. — Ну, ступай. Завтра снова на учёбу придёшь.