Корсар

Глава 24

Теперь нежелание Ладрона переносить груз на «Поцелуй Фортуны» было яснее ясного, и вооружённая охрана, про которую говорил мне Муванга, перестала быть такой таинственной. Да и острое желание испанцев перехватить «Дофина» становилось понятным. Я бы тоже захватил этот несчастный безоружный флейт без лишних вопросов, зная, что его трюм набит золотом. Тысяча луидоров по сравнению с той выгодой, которую получит за него Бартоли в Европе — просто пыль. А золото ещё и в виде изделий, в моём времени любой коллекционер душу бы продал хотя бы за одно. Тем более, что в Европе всё это переплавят в безликие слитки.

— Тащите на бригантину, парни, поживее, — сказал я.

Йохан и Гастон переглянулись, кивнули и понесли тяжёлый ящик будто с удвоенными силами.

Да уж. Не было печали. Если в каждом из этих ящиков — золото, то у нас на борту окажется целое состояние. И которое всё равно принадлежит не нам. Портить отношения ещё и с месье Бартоли, портить свою репутацию и снова становиться вне закона мне совсем не хотелось, но команда… Команда не поймёт. Я видел, как сверкали глаза у всех, кто видел этот золотой блеск. Мысленно это золото уже принадлежит им. Да и я понимал, что вот оно — решение всех моих проблем, только руку протяни, несметное богатство, которое даст и титулы, и землю, и знакомства, и вообще всё, чего пожелает душа.

Вот только я знал пиратов и знал, что богатство, которое свалилось вот так внезапно, как снег на голову, до добра не доводит. Поэтому на душе у меня скребли кошки, и я хмуро продолжал наблюдать за погрузкой. Слух про золото уже прошёлся по кораблю быстрее, чем верховой пожар, и флибустьеры работали охотно и быстро, в отличие от команды «Дофина», которые теперь украдкой переглядывались, не зная, чего ждать дальше. Зато я знал. Если что вдруг, то все они пойдут на корм рыбам, свидетелей здесь принято убирать.

Ладрон наконец-то вышел на палубу, стараясь держаться прямо, с каким-то свёртком под мышкой и судовым журналом в руках. Вот его бы я с удовольствием заставил пройтись по доске, даже несмотря на содержимое трюма и всё остальное, просто он был мне максимально неприятен.Он тоскливо смотрел на разрушенный флейт, словно запоминал всё напоследок.

— Прошу на борт, месье Ладрон, — хмыкнул я, неприязненно глядя на него.

Он ничего не ответил, только скользнув по мне затравленным взглядом. Если раньше мы были более-менее равны, то теперь он становился полностью зависимым от меня и моей доброй воли и чуял, что ничего хорошего от этого ждать не стоит.

— Где мне расположиться? — обернулся он уже на сходнях.

— На баке, разумеется, — сказал я.

Размещения в собственную каюту или в кают-компанию он не заслуживал. Несколько дней потерпит и там, среди простой матросни. Я ожидал, что Ладрон попытается возразить, но он только вздохнул, опустил голову и пошёл куда сказано.

Слава богу, что флейт был загружен не полностью и мы быстро смогли перетащить содержимое его трюма на «Поцелуй Фортуны», который потихоньку просаживался в воде всё глубже и глубже. Заколоченные ящики расположили в самой глубине нашего трюма, запасы провизии и всё остальное забрали тоже, оставили только ненужную пеньку, остатки парусины и балласт. Личные вещи каждый из матросов взял с собой, и только после этого несчастного «Дофина» пустили на дно, проломив днище топорами.

Мы отвели бригантину чуть поодаль, несколько минут понаблюдали, как пузатый флейт с обломанными мачтами и разошедшимися досками погружается под воду, пуская пузыри и создавая маленькие водовороты. Крысы, жалобно пища, выскакивали на палубу, взбирались по остаткам рангоута как можно выше, спасаясь от гибели, вплавь пускались к «Поцелую Фортуны», как к единственному возможному источнику спасения, но для них это расстояние было слишком велико, и они тонули вместе со своим старым жилищем. Я заметил, как Ладрон украдкой смахивает пьяную слезу, вцепившись ладонями в планширь.

— Сколько вы прослужили на нём, Ладрон? — спросил я.

— Что? — мой голос будто выдернул его из каких-то грёз. — Шестнадцать лет. Из младших офицеров.

Солидный срок для моряка. И какая бесславная и страшная гибель для корабля.

Я хотел сказать, что мне жаль, но понял, что не хочу врать, и промолчал.

— Вам не понять, — он махнул рукой. — Вы на своих кораблях как наездники, захотел — поменял, не понравилось то — поменял на другой, это не устроило — поменял на ещё один. А для нас это дом. Больше, чем дом.

— Прекращайте рыдания, Ладрон. Возьмите себя в руки, — холодно ответил я.

Он в последний раз взглянул на тонущий флейт, от которого по воде расходились круги, развернулся на каблуках, и устремился на бак.

Мы наконец-то снова были в пути, свежий ветер гнал нашу бригантину на восток, к Мартинике, одной из самых старых колоний Франции на архипелаге и одному из важнейших форпостов на пути в Европу. И чем ближе мы приближались к Сен-Пьеру, тем мрачнее были мои мысли.

«Поцелуй Фортуны» по-прежнему шёл через пустынный и безлюдный участок Карибского моря, вдали от всех торговых путей и возможных пиратских гнёзд, шёл быстро и ходко, я не сомневался, что он сумеет уйти от любого преследователя, но на душе у меня всё равно было неспокойно. В первую очередь от того, что мы шли с перегрузом и в жуткой тесноте. Никогда ещё я не видел на своём корабле столько людей, более того, незнакомых людей, пусть даже они почтительно снимали шляпы при моём появлении на палубе и заискивающе улыбались.

Всякий раз, выходя из своей каюты, я неизменно встречал хотя бы одного нового человека, и всякий раз я задавал один и тот же вопрос на который слышал один и тот же ответ.

— Жак Перье, месье, я с «Дофина». Луи Бофор, месье, я с «Дофина». Жан Тестю, месье, я с «Дофина», — отвечали они, и менялось только имя, которое они называли.

Их, конечно, было меньше, чем флибустьеров, я бы не допустил численного перевеса не в свою пользу, пусть даже мы были вынужденными «друзьями», но их было достаточно, чтобы это напрягало и меня, и всех остальных.

Спустя пару дней такого путешествия ко мне в каюту постучали.

— Кто? — рявкнул я сквозь закрытую дверь.

— Свои, — раздался приглушённый голос Шона Келли.

— Заходи, — отозвался я.

Ирландец вошёл, откидывая чёрные пряди с изуродованного лица, за его спиной я увидел маячащего Клешню, который хмуро поглядывал на роскошную обстановку капитанской каюты.

— Слушаю вас, джентльмены, — сказал я, отрываясь от писанины и откладывая перо.

Клешня закрыл дверь за собой.

— Как бы тебе сказать, капитан… — протянул Шон.

— Говори как есть, — пожал плечами я.

— Зачем ты, месье капитан, с этими сосунками возишься? — хмыкнул Клешня.

Так-так. Ожидаемо.

— Затем, месье Клешня, чтобы высадить их на Мартинике, как и было обговорено, — в тон ему произнёс я.

— Чушь собачья, — фыркнул он.

— Жак, помолчи, — буркнул Шон, подняв вверх обе ладони.

— Да чёрта с два! — воскликнул Клешня. — Что это за новости?! Может, мы этим ублюдкам ещё и с собой в дорогу денег дадим? Может, мне им жену свою положить? Капитан, это не дело! Где это видано?!

— Тихо, — прорычал я, поднимая на штурмана тяжёлый взгляд.

Клешня заткнулся, но по его лицу было видно, что он ещё очень многое хочет высказать. Возможно, даже то, о чём может пожалеть, но его всё равно распирало от желания выплеснуть накопившееся недовольство.

— Ты, Клешня, не забыл, кто мы теперь такие? Мы, чёрт побери, французские корсары, с королевским патентом, — холодно произнёс я. — А они — французские подданные.

— Плевать, — заявил он. — Сегодня один патент, завтра другой, в чём проблема?

— Хочешь, чтобы за нами вся Тортуга сезон охоты открыла? — спросил я.

— С чего вдруг? Кто узнает-то? Концы в воду, и всё, мёртвые не болтают, — сказал он.

— И скольких ты готов убить? Этих, с «Дофина», ладно, допустим, все за борт шагнули, а из наших? Ставлю свою шляпу, спьяну хоть один, да проболтается, его убьёшь? — я засыпал его каверзными вопросами.

— Про жида не проболтались же, — хмыкнул он.

— Это ты так думаешь. Губернатор же откуда-то узнал и меня поздравил, — сказал я.

— Да и плевать, даже если проболтается кто, убью любого, — заявил он.

— Нисколько в этом не сомневаюсь, Клешня, — сказал я. — Только я как раз думаю, как провернуть всё без лишней крови и в рамках закона, а вы мне, чёрт побери, мешаете!

Оба визитёра переглянулись, попятились к выходу, бормоча что-то несуразное.

— Ступайте, месье. И не надо лишней самодеятельности, она может быть наказуема, — сказал я на прощание.

Мои офицеры вышли, плотно закрывая дверь за собой, а я уронил лицо на руки, мучительно размышляя, как мне поступить.