Красная дорама

23. Конец недели

Утром в пятницу меня ожидала радостная новость — на телефоне снова открылся доступ в «Кванмён»! Видимо, пошел новый тарифный месяц. Какой-никакой, а источник информации!

И в этот же день — очевидно, чтобы жизнь медом не казалась — у меня случилась первая педагогическая неудача.

Этот визит к ученице вообще начался нетипично: приехав, я застал ее в квартире одну — Джу Мун Хи дома отсутствовала и, по словам девочки, вернуться обещала только к обеду. Воспользовавшись ситуацией, встретила меня Хи Рен не в, как видно, доставшей ее уже школьной форме, а в традиционном платье чосонот — пожалуй, слишком нарядном, чтобы служить домашней одеждой, но мало ли?

Делать ей замечание я, понятно, не стал — с какого, собственно, перепугу? Наоборот, пусть и сдержанно, но похвалил изысканный наряд — к несказанному удовольствию девочки — и мы сели за урок. И то ли тема для Хи Рен нежданно оказалась сложновата, то ли я в этот раз плохо подготовился, то ли и впрямь строгая школьная форма ученицу раньше дисциплинировала, а сегодняшнее вольное одеяние подспудно расслабляло… Не знаю. Но весь урок она была какая-то сама не своя, и в конце занятия, на тесте, выдала жалкие семьдесят четыре процента — заметно ниже проходного балла в Первую школу.

Ужасно огорчилась, попросилась попробовать еще раз, но запасного задания под сегодняшнюю тему у меня не было. По-быстрому нашел ей что-то мало-мальски близкое среди стандартных тестов — но его моя ученица и вовсе провалила с треском — набрала лишь совсем уж неприличные по нашим с ней меркам 33 из 50. То есть из 100 вышло бы всего 66.

В итоге она ушла на диванчик со слезами на глазах, на все мои слова утешения — видимо, достаточно неуклюжие — не реагируя.

Помедлив, я все же подсел к ней, аккуратно приобнял за плечи, как сумел попытался ободрить — и тут девочка вдруг уткнулась лицом мне в грудь и разрыдалась уже по полной программе — с неудержимой дрожью и жалобным завыванием. Все что мне оставалось — аккуратно гладить ее по мягким волосам и шептать что-то бессмысленно-умиротворяющее.

Так мы с ней просидели добрых полчаса — плакать Хи Рен прекратила раньше, но время от времени плечи ее снова начинали мелко подрагивать, и меня школьница еще долго не отпускала, вцепившись в рукава пиджака просто-таки мертвой хваткой. Наконец более или менее оклемавшись, девочка отстранилась, пристыженно глядя в пол, сбивчиво пробормотала извинения — и убежала умываться.

Я же вернулся к компьютеру, готовить очередной урок — прикидывая, как бы половчее вписать в него проработку допущенных ученицей ошибок. Но думалось мне что-то так себе — я все время прислушивался к звукам из-за комнатной двери: как там Хи Рен? Подросток, в диком стрессе — вдруг что?

Когда школьница не вернулась назад через четверть часа, я таки решил наведаться к ней в ванную — хотя и понимал, что с этим может выйти неловкость — и уже даже поднялся из-за стола, но тут в прихожей хлопнула входная дверь: вернулась домой товарищ Джу — кажется, несколько ранее ожидаемого.

Практически одновременно с этим девочка вышла из ванной — и, видимо, поспешила проскользнуть мимо онни, но Джу Мун Хи ее строго окликнула:

— Хи Рен! Что за вид? Я тебе в чем говорила заниматься?

— Сейчас переоденусь, — буркнула школьница и все же улизнула в комнату.

На удивление, по лицу ее сейчас никому бы и в голову бы не пришло сказать, что еще совсем недавно она билась в истерике. Глаза Хи Рен были сухие и даже не красные, волосы — аккуратно расчесаны, чосонот, до которого с порога докопалась суровая онни, будто только что вышел из-под раскаленного утюжка.

Да и на резкое замечание Джу Мун Хи девочка отреагировала без малейшего надрыва — похоже, она не просто привела себя в порядок, но и внутренне совершенно успокоилась. Выплеснула накопившееся напряжение — и снова собралась.

А вот у меня, кстати, на душе все еще скребли кошки.

А на рубашке, при желании, наверное, можно было разглядеть следы девичьих слез — так что на всякий случай я поплотнее запахнул пиджак.

Между тем моя ученица прошла к шкафу в углу комнаты, распахнула дверцу и обреченно потянула из его недр висевшее на «плечиках» школьное платье. После чего неуверенно обернулась ко мне:

— Чон- сонсэнним, можно вас попросить выйти на пару минут?

— Да, да, конечно, — торопливо подорвался я со стула, на который уже успел снова благополучно усесться.

— Переоденься у меня! — велела тут младшей сестре из прихожей онни. — Не отвлекайтесь, Чон- сонсэнним, — продолжила она, уже заглядывая в комнату. — Кстати, здравствуйте! — первым, понятно, приветствовать хозяйку полагалось мне, но я что-то совсем потерялся.

— Добрый день, товарищ Джу, — запоздало поклонился я.

— Как прошел утренний урок? — осведомилась она, чуть посторонившись, чтобы дать выйти со школьным платьем Хи Рен.

Девочка при этом вопросе зримо вздрогнула — к ее счастью, случилось это, когда она уже миновала Джу Мун Хи — фактически, у той за спиной.

— В рабочем режиме, — неопределенно развел между тем руками я. — Не без некоторых сложностей — но кто обещал, что их не будет? А Хи Рен — большая умница, она очень старается. Уверен, и на экзамене покажет себя с самой лучшей стороны!

— Очень надеюсь, что так и будет, — сдержанно кивнула моя собеседница. — Что ж, продолжайте, Чон- сонсэнним, не буду вам мешать…

С этими словами она удалилась в ту же сторону, куда несколькими секундами ранее прошла Хи Рен. Из соседней комнаты раздался сердитый голос: похоже, товарищ Джу не преминула еще раз отчитать младшую сестру за неподобающий вид.

Девочка вынесла выволочку стойко — вернувшись через пару минут, уже в школьной форме и с чосонот в руках, она даже виновато улыбнулась мне: мол, такая вот у меня онни, не обессудьте. После чего, убрав прежнюю одежду в шкаф, как ни в чем не бывало устроилась с учебником на диванчике.

Вот и ладушки…

Обычный на этой неделе ход событий вскоре был нарушен снова: хозяйка внезапно соблаговолила почтить нас с Хи Рен своим присутствием за обедом. Все бы ничего, но за столом товарищ Джу, очевидно, исповедовала принцип «Когда я ем — я глух и нем!» — ну или корейскую его версию, слышанную мной как-то на Юге: «Шумишь за столом — станешь бедным!» В присутствии онни не смела затеять разговор и ее младшая сестра, так что трапеза у нас прошла в тягостном молчании.

Благо хоть вкусно было: на первое мы отведали мандукук — суп с пельменями, на второе — пибимпап — рис с нарезанными соломкой овощами, острой пастой и кусочками говядины. Наличествовало, конечно, и кимчи — как же без него.

Ну а после сытного обеда настало время второго в этот день нашего с Хи Рен урока — и тот удался на славу, даже несмотря на мою скомканную к нему подготовку. Девочка была просто в ударе и выбила в итоге личный рекорд: 98 из 100! Может, и впрямь строгая школьная форма благотворно сказалась?

* * *

В субботу ученица меня — и себя — снова порадовала, выдав в контрольных тестах сперва 95, а затем 94 процента правильных ответов. Ну не умница ли в самом деле? Да и я, пожалуй, тоже, в некотором роде, молодец! Так держать!

А вот обед Джу Мун Хи нам с девочкой опять слегка подпортила своим молчаливым присутствием. Но тут уж хозяин — барин…

Как и в среду, ушел я в этот день пораньше: на 16:00 в Пэктусан было назначено еженедельное подведение итогов жизни, ну или, выражаясь словами доктора У, собрание самокритики.

К субботнему вечеру я уже, в общем и целом, представлял, что меня сегодня ждет после работы — хотя в нюансах грядущего действа мне еще, конечно, только предстояло разобраться. Например, я пока так и не определился, что это такое по сути: пустая формальность — или прям вот ужас-ужас-ужас.

Суть вечернего мероприятия должна была, по идее, сводиться к тому, что каждый член организации — в моем случае, ячейки Союза молодежи — публично кается перед товарищами во всех совершенных за неделю проступках, как серьезных, так и мелких — которые для этого нужно заранее записывать в специальную тетрадь. Такую я у себя, кстати, нашел — и сперва принял за своего рода личный дневник, а это, оказывается, вот что такое было!

Принародные признания непременно полагалось сдабривать подходящей случаю цитатой из Вождей — видимо, чтобы нарушителю стало совсем уж стыдно.

После каждого подобного выступления в коллективе следовало короткое обсуждение, по итогам которого выносилось товарищеское решение — строгое, но справедливое.

Это в теории. А на практике, как я понял, никто ни в чем по-настоящему опасном признаваться, конечно же, не спешил. Больше того, я собственными ушами слышал, как на лестнице несколько сотрудников постарше — уже не из Союза молодежи, а из профсоюза — не особо-то и таясь, сговаривались: я, мол, покаюсь, что на пять минут опоздал с обеда, ты — что дважды курил в неположенном месте (скрыть не получится — товарищ Ли тебя видел и сделал замечание), он — что в сердцах обозвал коллегу собачьим сыном, что, предположительно, не соответствует действительности. Взаимно простим все перечисленное друг другу — и на этом закончим, если, конечно, какой убогий правдоруб вдруг не встрянет. Например, этот лицемер Пак (речь, понятно, там шла не о моем армейском приятеле и коллеге, а о каком-то его старшем однофамильце). Но он ведь тоже не совсем дурак, без веской причины на амбразуру не полезет: сам не без греха, начнем припоминать — мало не покажется!

В старых записях Чона, к слову, тоже числилась лишь какая-то голимая чушь. «Наступил коллеге на ногу в очереди в столовой», «пропустил тренировку» (интересно, какую?), «отвлекался во время чтения газет» (видимо, при полном зале свидетелей отмолчаться не удалось), «забыл стряхнуть пыль»…

Вот какую еще, на фиг, пыль? Откуда стряхнуть⁈

Бред, короче.

Но, с другой стороны, почему-то почти все вокруг меня этих самых собраний самокритики здорово боялись. Возможно, по привычке — типа, раньше они проходили всерьез, и только теперь выродились в показуху?

Или на самом деле это был не страх, а скрытое омерзение?

А может, время от времени на публику там просачивалось что-то нетривиальное — и тогда виновнику приходилось несладко? Вот только как с ним поступали? Не бойкот же объявляли? Из того же Союза молодежи злостного нарушителя даже исключить нельзя!

Непонятно, в общем.

Как бы то ни было, сейчас передо мной во весь рост как раз стоял вопрос: а в чем бы таком мне сегодня самому-то покаяться? Вовсе уж отмолчаться, как я понял, не выйдет, но про что тогда рассказать — так, чтобы и не подставиться, и не выглядеть вовсе уж наглецом в белом пальто?

Не про плохо же подготовленный урок для Хи Рен втулять товарищам! Тогда про что?

С этими самыми мыслями я поднялся в приемную замначальника отдела, чтобы сдать его секретарше командировочное — и уже на пороге Сон встретила меня пронзительным возгласом:

— О, Чон! Как удачно! Как раз собиралась вам звонить! Срочно зайдите к товарищу Ли!

— Мне через десять минут на собрание! — напомнил я ей, слегка удивившись такому обороту.

— Всем через десять минут на собрание! — резонно заявила женщина. — Так что лучше поторопитесь!

Пожав плечами, я толкнулся в дверь начальственного кабинета.

Товарищ Ли был у себя не один — и сидел сейчас напротив его стола не кто иной, как мой вчерашний недоброжелатель Квак. Вроде трезвый.

Разом внутренне подобравшись, я учтиво поклонился. Мне ответили короткими кивками.

— Товарищ Чон, все мы спешим, так что сразу к делу, — без долгих предисловий заявил хозяин кабинета. — Тут вот товарищ Квак хочет сказать вам пару слов.

— Я — весь внимание, — перевел я взор на человека, которого вчера лишь чудом не отправил ненароком к праотцам — или куда там попадают после смерти души истинных приверженцев Чучхе? И который о своем счастье даже не подозревал.

— Товарищ Чон! — проговорил, грузно поднявшись со стула, тот. — В присутствии товарища Ли хочу принести вам мои самые искренние извинения за известный вам досадный инцидент. Заверяю, что вышло глупое недоразумение, и ничего подобного более не повторится!

Я беззвучно выдохнул. Прав, значит, был мудрый «Весельчак»: в преддверии собрания самокритики Квак прибежал просить прощения! А вы говорите, пустая формальность эти вечерние субботние посиделки!

— Извинения приняты, — не нашел лучшего ответа я.

Квак поджал жабьи губы: то ли ожидал от меня какой-то иной реакции, то ли все еще переживал из-за самого факта публичного унижения перед «выскочкой-оборванцем» — ну или как он там меня вчера обозвал?

— Благодарю за понимание, товарищ Чон, вы свободны, — благосклонно кивнул мне тем временем мой шеф. — Всего вам доброго!

— До свидания, — поклонился я — и вышел.

— Я тоже побегу — хочу перед собранием еще заскочить к себе, — уже закрывая за собой дверь, услышал я за спиной голос Квака — и как-то вдруг сразу понял, что это еще не конец.

И не ошибся: плешивый забияка нагнал меня в коридоре.

— Рано радуешься, собачий отпрыск! — свирепо процедил он — правда, вполголоса. — Почаще теперь оглядывайся: не везде и не всегда тебя прикроют Ли и Джу!

— При чем тут товарищ Джу? — почти само собой выскочило у меня.

— Тебе же хуже, если ни при чем! — ядовито бросил Квак — и свернул на лестницу.

Я же пошел дальше — с неприятной мыслью, что не так уж и прозорлив на поверку оказался доктор У. Посулил ведь, что Квак угомонится — а вот поди ж ты!