Краткая история Венгрии. С древнейших времен до наших дней

ГРАФ ДЮЛА АНДРАШИ И ФРАНЦ ИОСИФ

Утром 8 июня 1867 г. в великолепном по красоте храме Матьяша первый премьер-министр первого ответственного правительства дуалистической Венгрии граф Андраши возложил овеянную легендами корону св. Иштвана на головы августейших особ — императора Франца Иосифа и его супруги Елизаветы (Эржебет), урожденной баварской герцогини, сделав их законными королем и королевой Венгрии. И стал отныне император называться венгерским королем Ференцем Йожефом (а в просторечии несколько фамильярно Ференц Йошка).

Господа дворяне возродившегося после тяжких испытаний королевства постарались на славу. Таких пышных торжеств древняя столица не знала, вероятно, со времен самого блистательного короля венгерской истории Матьянта Корвина. Однако ни оглушительный шум барабанов и литавр, пи блеск сверкающих на платьях дам драгоценностей, ни элегантность гусарских мундиров (сам виновник торжества — король красовался в мундире венгерских гусар) не могли скрыть пикантности происходящего. То ли по иронии истории, то ли по непредсказуемому стечению обстоятельств один из двух главных действующих лиц этой церемонии был условно повешенным еще двадцать лет тому назад, а другой — тем, по чьему приказу свершилась процедура символической казни. Теперь же этим двум деятелям, чьи дороги столь странным образом пересеклись, предстояло вместе править королевством, а спустя несколько лет вершить судьбу всей империи.

Карьера первого венгерского министра короля Дюлы Андраши знала взлеты и падения, но была лишена того трагизма, который сопровождал жизненный путь многих его современников. Сечени, как мы знаем, покончил с собой в венской психолечебнице, Кошуту большую часть жизни суждено было прожить в изгнании. Между тем все трое начинали свою деятельность почти одновременно и все трое, несмотря на различия во взглядах и темпераментах, служили общему делу, будучи в лагере венгерской революции: Кошут в качестве вождя ее, а молодой, 25-летний тогда, Андраши во главе революционных событий в родном комитате Кошута в Земплене.

Когда началась война с Австрией, гусарский капитан Андраши добровольно вступил в ряды армии хонведов и, проявив храбрость, дослужился до полковника. Революционное правительство обратило внимание на способного офицера и сочло его достойным для выполнения важной дипломатической миссии. Граф был направлен в Стамбул в качестве дипломатического представителя революционной Венгрии. После поражения он обосновался в Париже, где вел жизнь эмигранта, не совсем похожую на ту, что выпала на долю большинства его соотечественников-скитальцев. Вопреки недовольству послов и посланников Франца Иосифа его везде принимали с распростертыми объятиями. К тому же он был недурен собой.

Симпатичная внешность, изысканность манер родовитого аристократа, громкое имя, весьма солидное состояние и не в последнюю очередь романтический ореол вокруг символической казни — все это придавало личности графа Андраши таинственность и некую привлекательность, открывая перед ним двери «лучших домов» Европы. Однако он не только блистал в светских салонах Парижа и Лондона, но и серьезно работал, размышляя о судьбе отечества и, очевидно, о своем месте в водовороте истории. Свидетельством тому две блестящие статьи, опубликованные им в 1850-х годах, незадолго до возвращения домой, в солидном английском журнале.

В этих статьях он изложил свою точку зрения на происходящее, на будущее Венгрии и империи Габсбургов, на их положение и место в геополитической ситуации, которая складывалась в Европе на крутом переломе ее истории. В ряде положений, выдвинутых им, предвосхищались некоторые важнейшие элементы той внешнеполитической концепции, которую осуществляла австро-венгерская дипломатия начиная с 1871 г. В основе размышлений Андраши лежало отношение к России, а если точнее, тот неподдельный страх, который внушал ему северный колосс. Впрочем, в этих своих опасениях он был не одинок, особенно после того, что случилось в 1849 г.

Изначальный страх перед панславизмом, Россией, возможным русско-славянским альянсом (со славянами Венгрии и Австрии), берущий свое начало с беспощадного подавления польского восстания 1831 г., многократно усиленный трагедией 1849 г., стал элементом общественного национального самосознания, политического мышления поколения 1848 г. Этот страх нашел отклик в самых широких слоях, которые не могли забыть, что дело венгров было погублено в результате вмешательства русского царизма, что жертвами его пали лучшие сыны нации.

Вполне возможно, что во всем этом был и элемент необоснованного преувеличения, что данные опасения не учитывали наличия прогрессивной России Чернышевского, Герцена, Добролюбова. Тем не менее страх являлся политической реальностью, которой мотивировалось политическое поведение мадьяр хотя бы в том плане, что за любым самым безобидным и чисто культурно-просветительским проявлением национального движения славянских народов зачастую усматривались козни панславистов или влияние Петербурга. Как бы ни казались нам сегодня эти опасения нелепыми, они печальный факт тогдашней действительности, факт, который имел реальное политическое значение и столь же реальные политические последствия. Все эти полуфантастические представления о России и панславизме разделял Андраши.

По возвращении на родину в 1858 г. он примкнул к Деаку и стал одним из самых последовательных его соратников. И когда настал час триумфа венгерской оппозиции, Ференц Деак, «мудрец нации», отказавшись от предложенного ему поста премьер-министра, без колебаний назвал имя Андраши. Однако это имя государь услышал еще раньше и не от Деака, а от своей супруги Елизаветы. На следующий день после разгрома под Садовой она рекомендовала Францу Иосифу назначить Андраши министром иностранных дел или на худой конец главой венгерского правительства, чтобы дать ему возможность вызволить империю из того тупика, в который завели ее австрийские горе-политики.

Это обстоятельство, а, возможно, и близкие отношения установившиеся между графом и императрицей, дали во время коронации повод увидеть некую пикантность в создавшейся ситуации. Позднее Андраши по достоинству оценит благоволение императрицы к нему и его стране. Самый фешенебельный из проспектов венгерской столицы будет назван бульваром Эржебет. Немногие из Габсбургов, а их в венгерской истории было множество, удостаивались такой чести. Во всяком случае, в Венгрии императрица проводила времени больше, чем кто-либо другой из династии. Она часто наезжала в замок Гёдёллё, недалеко от Пешта, ближайшей ее фрейлиной являлась графиня Фештетич, родственница Андраши. Трагической судьбы первенец императрицы престолонаследник эрцгерцог Рудольф, чье появление на свет молва связывала с именем графа, также находился в окружении венгерских воспитателей. Что же касается Деака, рекомендовавшего Андраши, то он учел не только блестящие дипломатические способности графа, но и обширнейшие его европейские связи, полагая, что все это сослужит хорошую службу Венгрии и ее первому правительству.

КОНСОЛИДАЦИЯ ДУАЛИСТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ В ВЕНГРИИ И МОНАРХИИ

Соглашение 1867 г. часто называют «компромиссом 1867 г.», и это совсем не случайно. На уступки, и весьма существенные, должны были идти обе стороны, точнее, все три стороны: Австрия, Венгрия и династия. Первой пришлось устраниться от управления Венгрией, второй распрощаться с мечтой о полной государственной независимости, а третьей отказаться от ничем не ограниченной самодержавной власти и господства над обеими странами.

Квинтэссенция системы заключалась в наличии двух независимых друг от друга и ответственных перед собственными парламентами правительств и третьей, особой структуры, созданной для урегулирования вопросов и управления делами, отнесенными к разряду «общих», или «общеимперских», дел. Это и был вклад творцов дуализма в мировую практику государственного управления и в теорию международного права.

Общими признавались дела внешние и военные, для ведения которых были созданы три общих (т. е. австро-венгерских) министерства — иностранных дел, военное, и третье — финансов — для финансирования исключительно деятельности обоих министерств. Причем ни одно из трех, включая и само министерства финансов, не располагало собственными источниками финансирования. Деньги они получали от двух государств, чьи общие дела они уполномочены были вести. Все это громоздкое сооружение являлось своеобразным порождением конституционности и по юридическому и по фактическому их статусу. Все три министерства имели министров, которые назначались и увольнялись императором-королем и подотчетны были только ему.

Абсолютизм в чистейшем виде дополнялся и смягчался тем, что общие министры не имели права вмешиваться в дела обоих правительств и, более того, должны были согласовывать свою политику и действия с ними. Это являлось уже конституционностью в какой-то мере. Данные черты конституционности в статуте общих дел и общих учреждений некоторым образом усиливало наличие еще одной, на этот раз парламентской структуры, называвшейся делегациями. Эти делегации, каждая по 60 депутатов, выделялись двумя парламентами, заседали отдельно и общались между собой исключительно письменно. Созывались они монархом для утверждения бюджетов общих министерств, в известной мере контролировали их работу, поскольку министры регулярно выступали перед ними с отчетами. Но это еще было не все.

Для определения доли участия каждого из двух государств в общих расходах оба парламента выделяли так называемые квота-депутации, которые также общались письменно. Австрийская квота в общих расходах в 1867 г. составила 70 %, венгерская — 30 % (в 1872 г. она была увеличена до 31,4 %, а в 1899 г. до 34,4 %). Все экономические, таможенные и прочие вопросы, затрагивавшие интересы обоих государств, решались экономическим соглашением, заключавшимся их правительствами на 10-летний срок. Основные вопросы политики, касавшиеся общеимперских интересов, обсуждались и иногда решались — чаще всего решал император-король, советуясь «приватно» с кем-либо из: политических деятелей и военных по своему выбору, — общим советом (совещанием), в котором участвовали государь (тогда совет назывался коронным), общие министры, оба премьера, а также приглашаемые лица.

Как само дуалистическое соглашение, так и в особенности институт общих дел вызвали серьезнейшие протесты и возражения не только обделенных при заключении австро-венгерского компромисса угнетенных народов обеих стран, но и части буржуазно-помещичьих кругов Австрии и Венгрии. При голосовании в венгерском парламенте за соглашение, которое было оформлено в виде ст. XII конституции, против него было подано 89 голосов и за него 209.

Дуалистическое соглашение имело и весьма важные международно-политические мотивы и аспекты. Оно было одним из звеньев в цепи событий и процессов 50-70-х годов, которые должны были завершиться созданием двух новых крупных государств в Европе — Италии и Германии. Превращение империи Габсбургов в двуединую монархию, как мы видели, шло параллельно процессу вытеснения Австрии из Германии и Италии. В момент заключения соглашения объединение двух великих народов приближалось к своему логическому концу, но еще не было завершено, потому не могло быть окончательным, бесповоротным или, как теперь говорят, необратимым. Яснее всех глубинную взаимосвязь всех этих событий, позиции других заинтересованных держав, прежде всего Франции и России, осознал прусский канцлер и сумел как нельзя лучше использовать их в своих интересах.

Теми же интересами решения германского национального вопроса на основе сколачивания новой прусско-германской империи Бисмарк руководствовался с железной настойчивостью и в венгерском вопросе. Он знал: венский двор не примирился с поражением и жаждет реванша. Не хуже «железного канцлера» понимал это венгерский премьер: разгром Пруссии в предстоящей войне с Францией и возвращение Австрии в Германию приведут к усилению Австрии, ее централизаторских стремлений, подорвут позиции Венгрии, а возможно, и хрупкое еще здание дуалистического устройства монархии.

Итак, Бисмарк был заинтересован в укреплении дуализма и усилении в нем позиции Венгрии, единственного фактора, способного удержать военную партию в венском дворе от новых безумных авантюр. Андраши со своей стороны надеялся не допустить выступления империи против Пруссии на стороне Франции; для него победа империи была так же нежелательна, как и ее поражение, которое могло бы стать началом ее распада, что он тоже хотел предотвратить. В конце концов на основе осознанной общности интересов сложился весьма прочный, продолжительный и эффективно действовавший тандем. Бисмарк дал решительный отпор планам румынского короля Карла Гогенцоллерна в 1868 г., когда в Бухаресте зародились идеи отторжения от Венгрии Трансильвании, грозя разрывом дипломатических отношений и полной поддержкой Будапешту. Когда началась франко-прусская война, на двух решающих совещаниях в Вене, в июле и августе 1870 г., Андраши употребил все свое красноречие и все свое влияние, чтобы провалить предложение министра иностранных дел и военной партии о вступлении в войну на стороне Франции. Он сумел добиться сохранения империей нейтралитета в этой войне.

Блок Андраши-Бисмарк действовал безотказно. Ровно через год возникла новая, столь же серьезная, угроза дуалистической системе на этот раз со стороны группы чешских и австрийских деятелей. Они убедили императора подписать так называемые фундаментальные статьи, которые превращали дуализм в триализм (в составе империи должны были находиться Австрия, Венгрия и Чехия). Андраши, опираясь на Бисмарка, сумел убедить Франца Иосифа в необходимости дезавуировать самого себя. Тот не только дал себя уговорить, но и тотчас же уволил в отставку премьера австрийского кабинета, а заодно и министра иностранных дел. Так завершилась внешне- и внутриполитическая консолидация дуалистического переустройства монархии. Следующим логическим шагом было назначение в октябре 1871 г. Дюлы Андраши министром иностранных дел Австро-Венгрии.

ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА ПРАВИТЕЛЬСТВА АНДРАШИ

Дуалистическая перестройка монархии повлекла за собой перегруппировку сил и на венгерской политической сцене. В зависимости от отношения к дуализму сложились три основных политических течения. Самой сильной и многочисленной (по количеству депутатских мандатов в Государственном собрании) была партия Деака. Ей, правящей партии, противостояли две оппозиционные: умеренная, называвшая себя «левоцентристской», во главе с помещиком средней руки, участником революции и эмиграции, твердолобым кальвинистом Калманом Тисой и «крайне левая», позднее переименованная в Партию сорок восьмого года, а еще позже в Партию независимости (объединяла сторонников Кошута). Немногочисленная в парламенте, последняя из указанных партий насчитывала много последователей вне его стен, особенно среди крестьян Алфёлда, готовых по первому зову «отца Кошута» вновь взяться за оружие.

Тиса и его сторонники, в основном дворяне юго-восточных комитатов, не возражали против дуализма, но выступали против «общих дел», считая, что они ущемляют суверенитет венгерского государства. Программа партии, принятая в 1868 г., требовала отмены общих министерств, полной финансовой и экономической независимости Венгрии и самостоятельной венгерской армии.

Самой пестрой по своему составу была партия Деака, вобравшая в себя после одержанной победы много попутчиков, искателей доходных должностей из дворянства и даже из аристократии, сторонившейся ее до 1867 г. Располагая более чем 200 мандатами против 120 мандатов оппозиции, Андраши мог спокойно прикупить к осуществлению намеченных партией Деака реформ.

Одним из значительных политических и личных успехов премьер-министра являлось создание небольшой территориальной армии хонведов — ядра национальных вооруженных сил; согласия короля он добился вопреки ожесточенному сопротивлению австрийского генералитета. Но хонведы были не только малочисленны (82 батальона пехоты, 32 роты конницы), но и к тому же без артиллерии, без трехцветного национального знамени и, главное, без мундиров образца 1848–1849 гг. Он провел коми-татскую реформу, в основе которой лежал принцип разделения административного управления и аппарата, и органов юстиции. Реформы открывали двери муниципалитетов и органов сельского самоуправления для городской и сельской буржуазии, но только наполовину. Предпочтение отдавалось тем ее представителям, которые вносили в казну солидную сумму налогов. Еще более антидемократичным являлся закон о выборах: избирательные права получили обладатели недвижимой собственности, самостоятельные ремесленники, державшие хотя бы одного работника, лица, платившие не менее 105 форинтов прямого налога, дипломированные специалисты. Этот закон был шагом назад по сравнению с избирательным законом 1848 г. Число избирателей в результате реформы сократилось и абсолютно и относительно (с 6,7 до 5,9 %).

Крупным достижением явилась реформа школы, проведенная по проекту выдающегося писателя, министра просвещения и культов Етвёша. Она была в целом выдержана в либеральном духе, хотя и содержала ряд уступок церкви. Закон постановил обязательное посещение школы детьми 6-12-летнего возраста, создание широкой сети государственных школ и обучение на родном, а не на венгерском языке. Кардинал-примас Венгрии в своем пастырском послании осудил реформу как аморальную, ведущую к… коммунизму!

Вместе с тем самым большим своим достижением кабинет Андраши считал завершение процесса административного объединения всех частей страны, и прежде всего Трансильвании, а также Военной границы. Но сопротивление сербского населения замедлило дело включения территории Военной границы я комитатскую систему. Оно было завершено лишь в 1876 г.

Важным шагом на пути внутренней консолидации дуалистической Венгрии явилось заключение венгерско-хорватского соглашения («Нагодбы»), осуществленное Андраши с большим трудом и отнюдь не демократическими средствами вплоть до политического давления и шантажа. Все же хорваты, не самая многочисленная народность из угнетенных народов королевства, обрели хотя и ограниченную, но автономию, чего не удостоились пи румыны, гораздо более многочисленные, ни немцы, ни остальные славяне. Лишь после этого правительство внесло в палату законопроект (1868 г.), названный его авторами Деаком и Етвёшем «законом о равноправии национальностей». Идейно-политическая суть его выражена знаменитой фразой преамбулы, которая гласит: «Поскольку все граждане Венгрии, согласно основным принципам конституции, в политическом отношении составляют одну единую и неделимую мадьярскую нацию, ее равноправными членами являются все граждане отечества, к какой бы национальности они ни принадлежали».

Эта принципиальная установка закона, поддержанная всем господствующим классом, силой и авторитетом государства и его аппарата, заранее лишала немадьярские народы всякой перспективы на обретение в рамках этого государства национального равноправия даже на бумаге. Закон признавал политическое и гражданское равноправие лишь за отдельными лицами. Абсурдная в государственно-правовом отношении идея «единой венгерской политической нации», представлявшая собой преобразованную концепцию «политической нации» феодальных времен, мыслилась ее авторами в качестве теоретического и юридического обоснования господства венгерских помещиков и буржуазии над немадьярскими народами, а также для отрицания их существования в качестве самостоятельных национальностей.

Закон гарантировал употребление национальных языков в низших и средних звеньях администрации, в сельских и окружных судах, в школах. Параграф 17-й закона, которому впоследствии суждено было сыграть важную роль в политической борьбе угнетенных народов против мадьяризации, обязал органы просвещения позаботиться о том, чтобы граждане любой национальности, живущие компактной группой, получали образование в государственных учебных заведениях на родном языке. Но он не был обеспечен прочными гарантиями, что обнаружилось уже через несколько лет. Логичнее было бы назвать этот закон «законом о неравноправии национальностей».

При всей шовинистичности идейно-политического содержания и установки на создание эфемерной единой политической нации в законе все же присутствовали определенные элементы буржуазно-либерального толка: употребление языков национальностей в делопроизводстве местных муниципальных органов и в их переписке между собой, публикация всех законов на языках народов, обучение в начальной и средней школе на родном языке, право национальностей на создание своих школ, культурных и хозяйственных организаций. Даже обучение венгерскому, государственному языку не было обязательным в национальных начальных и средних школах. Эти либеральные положения стали в течение вcex последующих десятилетий существования дуализма предметом острейшей политической борьбы национальных движений против мадьярского шовинизма и попыток принудительной мадьяризации, причем именно этот закон служил оружием невенгерским народам в их неравной борьбе против «мадьяризма». поддерживаемого силой и авторитетом государства.

Что касается государства, а также идеологии и политики господствующих классов, то в эпоху дуализма происходило неуклонное выхолащивание из них остававшихся еще к этому времени рудиментов либеральных воззрений и ужесточение национального гнета. На это указывала эволюция самого политического строя, ставшая особенно заметной в 1870-х годах.

Закон о национальностях, единственный в своем роде в практике многонациональных государств тогдашней Европы, вызвал сильное возмущение господствующих классов и правящей партии (партия Деака), видевших в нем шаг к «раздроблению Венгрии». Авторам закона Етвёшу и Деаку приходилось отражать атаки не только депутатов немадьярской национальности, но и «справа», со стороны собственных единомышленников, убеждать их в неразумности желания видеть всех жителей страны в один прекрасный день мадьярами. Обращаясь к нетерпеливым депутатам из комитата Сатмар, Деак в 1872 г. говорил: не в наших интересах превращать национальности в своих врагов, привлечь их на свою сторону мы можем не «мадьяризацией любой ценой», а созданием в Венгрии таких условий, которые были бы для них благоприятны.

Правящая партия и правительство, руководившие страной после Андраши, избрали иной, прямо противоположный путь, путь ущемления национальных прав немадьярских народов и преследования их движений. Этому способствовала и консолидация дуалистической Венгрии, которая сопровождалась ослаблением позиций либералов в политической жизни. Вслед за уходом Андраши в отставку политическую сцену покинули два виднейших лидера партии — барон Йожеф Етвёш и Ференц Деак. Первый скончался в 1872 г., второй с 1872–1873 гг. перестал играть активную роль (умер в 1876 г.).

В начале 1870-х годов в правящей партии, которая все еще продолжала называться партией Деака, произошла перегруппировка сил: в 1875 г. она слилась с левым центром во главе с Калманом Тисой. Вскоре он возглавил кабинет, которому суждено было стать самым долговечным в истории дуалистической Венгрии. Официально партия стала называться либеральной (свободомыслящей партией). Тон в ней задавали выбитые из колеи бурным капиталистическим развитием многочисленные деклассированные элементы, представители средних слоев, в основном среднего дворянства — «джентри», заполнившие освободившиеся вакансии в старых и новых учреждениях и ведомствах дуалистического «национального» государства, причем зачастую выбрасывая на улицу прежних чиновников-немадьяр.

Политику преследования национальностей Тиса начал в бытность свою министром внутренних дел в предыдущем кабинете. В 1874 г. он закрыл три словацкие гимназии, обвинив их преподавателей в том, что они «занимаются политическим подстрекательством панславистского характера». То же стандартное обвинение в панславизме послужило поводом для прекращения деятельности крупнейшего культурно-просветительского центра словацкого народа — Матицы словенской. Таким образом, начиная с 1874 г. под руководством К. Тисы осуществлялось откровенное и систематическое нарушение статей закона о национальностях 1868 г.

Важнейшим каналом распространения венгерского языка среди немадьярских жителей королевства стала быстро развивавшаяся в эпоху дуализма сеть народных (начальных) школ, причем следует иметь в виду, что в начале этой эпохи лишь 42,2 % (5818 из 13 798 школ) из них были мадьяроязычными, а в остальных 6535 школах обучение велось на родном языке национальностей. Законом 1879 г. венгерский язык в качестве обязательного предмета вводился во всех народных школах, которых стало немногим менее 16 тыс. во всей Венгрии, а также в педагогических заведениях. В 1883 г. венгерские язык и литература стали обязательным предметом в средней школе — в гимназиях и реальных училищах. Следующим шагом было издание в 1891 г. бессмысленного по своей сути закона о введении предмета «венгерский язык» в яслях. Бессмысленным он являлся потому, что, согласно статистике, в королевстве в это время насчитывалось всего-навсего 703 яслей, в то время как количество народных школ приближалось к 17 тыс.! В этих школах обучалось свыше 2 млн детей из 2,5 млн детей школьного возраста, т. е. уже к началу 90-х годов число не охваченных обучением детей составляло сравнительно незначительную часть.

Введение венгерского языка в качестве обязательного предмета в начальной школе само по себе еще не являлось предосудительным актом, поскольку элементарное знание государственного (официального) языка есть обычная норма в многонациональных странах. Вопиющим же актом несправедливости был постепенный перевод тысяч школ на венгерский язык обучения. Причем никаких законов на этот счет парламент не издавал, чего нельзя сказать о правительстве. Только в годы правления кабинета «железной руки» Дёже Банфи количество школ с преподаванием на национальных языках уменьшилось ровно на 20 %, т. е. 3296 школ стали мадьяроязычными. Наиболее чувствительные потери от этой акции понесли словаки, вторая после румын по численности народность королевства: в 1880 г. народных школ со словацким языком обучения было 1716, а к 1900 г. их стало только 528, у закарпатских украинцев из 393 осталось 93, у немцев 383 (из 867); больше «устояло» перед натиском мадьярского языка румынских школ -2157 из 2756.

Ускоренная мадьяризация школьной системы в последние три десятилетия XIX в., имевшая своей целью мадьяризацию невенгерских народов, снижала качество обучения, ставила детей других национальностей в неравное положение с их сверстниками-венграми. Эта политика не достигла, да и не могла достигнуть поставленной цели. Мадьяризаторы оказались в плену собственных иллюзий, полагая, что знание языка сделает румын, немцев, славян «добрыми мадьярами». Ничего не получилось. Эффект был обратный: именно в последние десятилетия XIX столетия произошел резкий скачок в усилении национального самосознания невенгерских народов и подъем национальных движений. Новым моментом явилась активизация в 1890-х годах усилий по координации антимадьярских акций политических партий и организаций славян и румын Венгрии.

Единственным политическим деятелем, продолжавшим либеральные традиции Етвёша-Деака в национальном вопросе, пытавшимся апеллировать к благоразумию господствующих классов и правительства, был Лайош Мочари, основатель партии независимости (1874–1884 гг.). Он напоминал правительству, что оно «управляет делами многоязычной страны» и является «правительством мадьяр, словаков, сербов», между которыми необходимо делить не только бремя, но и справедливость. Попытки ассимиляции Мочари считал вредной утопией, безответственной авантюрой и требовал последовательного выполнения закона о национальностях 1868 г.

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА АНДРАШИ. 1871–1879 гг.

С назначением Андраши на пост министра иностранных дел Австро-Венгрии принцип дуализма стал осуществляться и в сфере внешней политики. Впервые Венгрия начала оказывать непосредственное и прямое влияние на разработку внешнеполитической концепции, на принятие решений по международным вопросам и на их реализацию в масштабах империи.

Смена караула на Бальхаузплац, где располагалось министерство иностранных дел, и водворение в кресло министра иностранных дел графа Андраши означали выдвижение на первый план во внешней политике Австро-Венгрии антирусских тенденций как определяющих. Враждебная России и славянскому миру вообще направленность австро-венгерской политики решающим образом стимулировалась восточной половиной монархии, и правящей мадьярской олигархией в первую очередь.

Будучи еще венгерским премьером, Андраши предложил Бисмарку заключить союз против России и получил, конечно, отказ. Едва приступив к своим обязанностям в качестве хозяина дома на Бальхаузплац, он поручил Бойсту, своему предшественнику, назначенному послом в Лондон, добиться английских гарантий на случай конфликта с Россией из-за ближневосточных дел, обещав взамен поддержать британского партнера в случае возникновения угрозы Индии со стороны России.

Опасные замыслы Андраши встретили на берегах Темзы такой же холодный прием, как и на Шпрее. Тем не менее, несмотря на то что Вена вынуждена была идти на сближение с Берлином на условиях, угодных Бисмарку, Андраши никогда не оставлял попыток отбросить Россию за ее «естественные границы». «Протянуть руку Германии и показать кулак России!» — так формулировал суть своей внешнеполитической концепции венгерский дипломат.

В феврале 1872 г. в Вене под председательством императора-короля Франца Иосифа происходили важные совещания австро-венгерских министров, на которых были определены основные направления внешней политики монархии. Излагая стратегические цели и военно-политические задачи империи в свете новой международной обстановки, сложившейся в результате создания Германской империи и объединения Италии, министр иностранных дел в центре своего экспозе поставил вопрос об отношении к России. Суть изложенной им концепции сводилась к идее создания благоприятных внутриполитических и внешнеполитических предпосылок для войны против России, прежде чем она попытается использовать к своей выгоде «принцип национальностей на Востоке».

По расчетам Андраши австро-русский вооруженный конфликт мог произойти в течение ближайших двух лет; за это время, как полагал министр, следовало заручиться благожелательным нейтралитетом Германской империи, завлечь русских в ловушку, предложив им занять Дунайские княжества, и втянуть их таким образом в войну с Османской империей. Сама же Австро-Венгрия должна была выступить против России лишь после начала военных действий последней с Турцией.

Коснувшись проблемы Боснии и Герцеговины, Андраши в принципе высказался за их аннексию, но подчеркнул при этом, что «способ, которым до сих пор хотели приобрести их, никогда не был правильным». Прямое вторжение в провинции он отклонил, как средство негодное, могущее повлечь за собой совместное выступление против монархии Сербии, Черногории, Турции, а также и России. В случае участия Сербии в войне на стороне России Андраши предлагал немедленно оккупировать ее вместе с турецкой армией.

План войны против России не вызвал восторга у военных, отлично понимавших бесперспективность таковой без участия Германии, на которое можно было рассчитывать лишь в том случае, если бы монархия согласилась гарантировать аннексию Эльзаса и Лотарингии. Но это было бы слишком большой уступкой Германии, несоразмерность которой понимал и сам император. Тем не менее он высказался за то, чтобы отныне все военные приготовления и крупные маневры планировались и проводились с прицелом на предстоящую войну.

От своего антирусского курса Андраши не отклонился и после заключения в 1873 г. союза трех императоров — Александра II, Франца Иосифа и Вильгельма I, — в котором более или менее удобно себя чувствовал лишь сам его творец — князь Бисмарк. Каким бы эфемерным этот странный союз ни был, он все же на некоторое время снял напряженность между венским и петербургским дворами. Андраши вновь воспрянул духом и заговорил о заключении антирусского союза с Берлином только после «военной» тревоги в 1875 г. (в связи с возможностью конфликта между Францией и Германией), положившей начало явному охлаждению в отношениях между русским канцлером А. М. Горчаковым и германским канцлером Бисмарком. Но последний и на этот раз не поддался настойчивым уговорам австро-венгерского министра.

Новое обострение Восточного вопроса, наступившее после начала героического восстания в Герцеговине, явилось прелюдией сложной дипломатической акции, на исходном этапе которой взаимоотношения Вены и Петербурга характеризовались скорее сотрудничеством, нежели конфронтацией, завершившейся австро-венгерской оккупацией провинций в 1878 г. Австрийские генералы и сам император-король настаивали на немедленном вторжении еще весной 1875 г. Андраши тогда удалось осадить сторонников немедленных действий и охладить воинственный пыл своего монарха. Вместе с тем вопреки своим первоначальным замыслам он вынужден был пойти навстречу желаниям военной партии и приступить к дипломатической подготовке аннексии Боснии и Герцеговины. Важнейшими вехами ее стали Райхштадт (Франц Иосиф и Александр II в июле 1876 г. договорились, что в случае победы Сербии монархия может аннексировать Боснию и часть Герцеговины, а Россия присоединит к себе Южную Бессарабию), Будапештская конвенция, подписанная Австро-Венгрией и Россией 15 января 1877 г. (Австро-Венгрия сохраняет благожелательный нейтралитет в случае войны России с Турцией, а Россия поддерживает австрийские притязания на провинции Боснию и Герцеговину) и, наконец, Берлинский конгресс (1878 г.), давший Вене мандат на оккупацию.

Главным для Андраши в течение кризиса было осуществление все того же антирусского и антиславянского курса — предотвращение образования на Балканах одного или нескольких крупных славянских государств под покровительством России. Оккупация Боснии и Герцеговины и введение войск в стратегически важный санджак (административно-территориальная единица Османской империи) вовсе не являлись лишь «превентивной мерой», принятой исключительно ради обеспечения собственной безопасности. В подтверждение приведем отрывок, из письма Андраши герцогу Вюртембергскому: «Одной из главных целей этой акции с австро-венгерской точки зрения являлось открытие для нас Востока в политическом и материальном отношениях…»

Дипломатическая победа Андраши на Берлинском конгрессе в конечном счете обернулась серьезными и длительными по времени неприятностями прежде всего для самой Австро-Венгрии, даже с точки зрения ее великодержавных интересов и позиций. Оккупация провинций стала в итоге опасным источником внутренних и международных осложнений, сыграв примерно такую же роль, как и аннексия Эльзаса и Лотарингии для Германии. Если в XIX в. империя Габсбургов являлась главным внешним препятствием на пути объединения двух великих народов Европы — германского и итальянского, — то в результате оккупации Боснии и Герцеговины в конце XIX — начале XX в. она стала основной преградой на пути национального освобождения балканских и австро-венгерских славян. «Стержневой осью нашей политики на юго-востоке, — писал позднее в своем меморандуме преемник Андраши на посту руководителя внешнеполитического ведомства Австро-Венгрии Густав Калноки, — является Белград. Пока мы прочно не обосновались там (не важно — прямо или косвенно), на Дунае, Тисе и даже на Саве мы будем в обороне. Если Сербия будет подчинена нашему влиянию — все равно какими средствами, — или, еще лучше, если мы будем хозяевами в Сербии, тогда мы сможем легко обеспечить наше обладание Боснией и ее привесками, а также наши позиции на Нижнем Дунае и в Румынии. Только тогда наше могущество на Балканах будет покоиться на прочной основе в соответствии с важными интересами монархии».

Крупнейший личный дипломатический успех Андраши на Берлинском конгрессе, где он сумел сколотить антирусский фронт держав и лишить Россию львиной доли ее завоеваний, стал одновременно началом заката его блистательной карьеры. Уже в ходе русско-турецкой войны (1877–1878 гг.), особенно после Плевны, когда русская армия неудержимо двигалась к Дарданеллам, в общественном мнении произошел резкий перелом в пользу побежденных, бывших угнетателей венгров. В Будапеште состоялись массовые демонстрации солидарности с османами; в палате депутатов оппозиция подвергла резкой критике курс Андраши, требуя вступления Австро-Венгрии в войну на стороне Османской империи.

Нe вызвала восторга венгерской общественности и оккупация османских провинций Боснии и Герцеговины. Во-первых, вопреки ожиданию оккупация ничем не напоминала обещанной легкой прогулки по живописным горам и долинам Герцеговины: велись затяжные упорные бои с противником, боснийские мусульмане оказывали отчаянное сопротивление оккупационным войскам. Во-вторых, многие считали, что Андраши уронил честь и достоинство «благородной венгерской нации», поскольку нанес удар в спину побежденной стране, той, которая оказала гостеприимство и дала приют сначала князю Ференци Ракоци II и его соратникам, а затем и Лайошу Кошуту с его сподвижниками. В-третьих, никто в Венгрии не жаждал присоединения двух славянских провинций к королевству, в котором и без того славянского элемента было предостаточно, хотя и Австрии «подарить» их не хотелось ни в коем случае: боялись нарушить равновесие сил между двумя частями империи. Словом, в глазах венгров две новые провинции являлись обузой, причем дорогостоящей, с которой не знали, как поступить.

Конец карьеры министра иностранных дел оказался все же неожиданным. В октябре 1879 г. он добился подписания очень важного союзного договора с Германией, в соответствии с которым обе державы обязались оказать друг другу вооруженную помощь в случае нападения на одну из них третьей страны. Однако в придворных кругах все еще витал дух традиционной вражды к Пруссии (Германии) и союз с Германией не пользовался популярностью. Андраши прекрасно знал это, но продолжал настойчиво гнуть линию на сотрудничество с Германией в борьбе против России. И добился своего. Подписание договора означало подписание его собственной отставки: буквально на следующий день Андраши потерял место.

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ. 1867–1900 гг.

Одним из самых позитивных последствий дуалистическкого Соглашения 1867 г. было ускорение капиталистического развития Венгрии. В письме К. Марксу от 7 февраля 1882 г. Ф. Энгельс отметил два важнейших социально-экономических явления венгерского развития после 60-х годов: Венгрия «втянулась в современное движение: в верхах спекуляция, в низах социализм»[4].

Энгельс был прав. После заключения Соглашения 1867 г. в стране началась беспримерная по масштабам грюндерская и спекулятивная горячка, прежде всего в сфере кредита и железнодорожного строительства. В обстановке всеобщего ажиотажа, охватившего буржуазно-помещичьи верхи общества, в атмосфере жажды быстрого и легкого обогащения естественным было появление десятков и сотен дутых, ничем не обеспеченных предприятий. Поэтому разразившийся в 1873 г. экономический кризис, который и начался с грандиозного биржевого краха, остудив горячие головы любителей легкой наживы, оттеснив на задний план спекулятивные тенденции венгерского экономического развития, ввел это развитие в спокойное русло. Тем не менее темпы роста были чрезвычайно велики; национальный доход Венгрии в эпоху дуализма вырос втрое при среднегодовом приросте в 2,5 %.

Кредитно-банковская система, железнодорожное строительство и сельскохозяйственное производство — вот три кита, на которых покоились и экономический подъем, и материальное благополучие имущих классов. Фундамент этой пирамиды, естественно, составляло сельское хозяйство, но без обильного и дешевого кредита, а также без средств доставки продукции до потребителя, т. е. без дешевого и быстрого транспорта, само по себе сельское хозяйство мало что значило. Необходим был обеспеченный рынок. Первоначально венгерские аграрии ориентировались на внешние рынки, однако, когда с 1880-х годов на европейские рынки хлынули потоки американско-канадской и русской пшеницы, еще более дешевой, чем венгерская, и продававшейся по демпинговым ценам, положение стало критическим, и не миновать бы венгерским производителям зерна и мяса кризиса и разорения, если бы не пресловутая, ими же пуганная и критикуемая таможенно-экономическая общность с Австрией, которая и спасла их.

Австро-чешский сельскохозяйственный рынок, защищенный в угоду венгерским помещикам извне высокими тарифными барьерами, обеспечил им гарантированный, почти что монопольный рынок сбыта. Но и венгерские господствующие классы не ударили в грязь лицом, сумев в кратчайшие сроки произвести революционные изменения в структуре производства и экспорта, перейдя от экспорта сельскохозяйственного сырья к поставкам на внешние рынки обработанной продукции, и прежде всего муки. Для переработки зерна за несколько лет были возведены десятки современных паровых мельниц, работавших по самой современной тогда технологии, на отличном оборудовании и машинах, частично сконструированных венгерскими инженерами и изобретателями. Уже к концу 1870-х годов мукомольная промышленность занимала самые передовые позиции в этой отрасли во всем мире, опередив такие центры, как Цинциннати и Миннеаполис.

Решающие изменения к концу века произошли в технике и технологии обработки почвы: широкое распространение получили железные плуги, паровые молотилки, сеялки; трехполье уступило место севообороту; резко сократились площади земли, оставлявшейся под паром. Благодаря освоению новых земель на болотистых почвах на несколько миллионов гектаров расширилась пахота, урожайность, зерновых с гектара удвоилась, а местами даже утроилась; еще больше увеличилось производство сахарной свеклы, картофеля, кукурузы. К концу эпохи Венгрия производила 42 млн ц зерна против 14 млн в 1867 г. Качественно улучшилось поголовье крупного рогатого скота, малопродуктивная венгерская порода коров была заменена высокопродуктивной швейцарской, симментальской, породой. Количественно стадо увеличилось на несколько миллионов голов.

Подъему сельского хозяйства способствовала развитая кредитно-банковская Система, сложившаяся в начале эпохи дуализма. В первые годы ведущую роль в ней играл австрийский и прочий иностранный капитал, который львиную долю заработанной в Венгрии прибыли вывозил из страны. Но с расширением внутреннего рынка резко возросла роль внутренних источников накопления капитала, в мобилизации которого выдающееся значение имела деятельность великого множества сберегательных касс. Если в 1867 г. число различного рода кредитных учреждений едва превышало 100, то к концу века оно превысило 1500, а капитал их удесятерился, причем доля иностранного капитала составила менее половины общей суммы капиталов банков и сберегательных касс.

И наконец, транспорт. В 1867 г. Венгрия с ее всего-навсего 2 тыс. км железных дорог все еще оставалась страной бездорожья. Сразу же после подписания Соглашения 1867 г. в государстве развернулось поистине гигантских масштабов железнодорожное строительство, и к концу века сеть стальных нитей общей протяженностью 17 тыс. км опоясала всю Венгрию. Железные дороги в этот период строились исключительно исходя из интересов сельского хозяйства, и уже паровик проник в самые отдаленные уголки, вовлекая их в мощный водоворот капиталистических товарно-денежных отношений и связей, а страну в целом железные дороги связали удобным, быстрым, дешевым транспортом как с Западом (Австрия, Германия), так и с Востоком (Россия, Польша, Балканы).

Железнодорожное строительство, а также потребности сельского хозяйства в машинах и агрегатах, в оборудовании для переработки его продукции дали мощный импульс первой волне капиталистической индустриализации. Они стимулировали добычу угля и руд, производство железа, чугуна, стали, а затем и развитие транспортного (локомотивы, вагоны) и сельскохозяйственного машиностроения.

Швейцарец-подмастерье Абрахам Ганц, поселившийся в Венгрии незадолго до революции 1848–1849 гг. и основавший небольшую мастерскую по литью, после 1867 г. стал одним из преуспевающих промышленников Венгрии. Благодаря открытию слесарем Андрашем Мехвартом дешевой и быстрой технологии изготовления колес способом литья акционерное общество «Ганц и товарищи» заняло ведущее место в отрасли. Другое изобретение того же Мехварта революционизировало технологию мукомольного дела, и оно вскоре было внедрено во всем мире. На выдающихся изобретателей везло предприимчивому А. Ганцу и впоследствии, когда он стал пионером развития самой революционной тогда отрасли индустрии — электротехнической. Его инженеры О. Блати, К. Циперновски, Ф. Дери сконструировали трансформатор переменного тока, этими устройствами были оборудованы электростанции венгерских городов, а также Вены, Рима, Милана, Санкт-Петербурга.

Однако у этой блестящей медали была и оборотная, темная сторона, особенно если повнимательнее присмотреться к социальным аспектам динамичного развития производительных сил, в частности капиталистической индустриализации, в эпоху дуализма. Корни негативных явлений не только в социальной сфере, но и в самих экономических процессах генетически были связаны с наличием и в базисе и в надстройке развивавшегося по капиталистическому пути общества крупнейших пережитков феодализма — полуфеодального по своему происхождению землевладения, наиболее безобразным проявлением которого являлись латифундии, феодально-абсолютистских структур в государственном устройстве и политическом строе, наложивших глубочайший отпечаток на весь экономический, социальный облик общества дуалистической Венгрии, на его идеологию, политику и культуру.

Об архаичности «нездоровой» социальной структуры венгерского общества говорит уже тот факт, что вершину иерархии по-прежнему занимали князья, графы, бароны числом около 200 семейств, на каждое из которых приходилось свыше 6 тыс. га, или около 10 тыс. хольдов, земли. Они возглавляли самые престижные посты в государственном аппарате, в армии, на дипломатической службе, имели самые доходные места членов дирекций, правлений, наблюдательных советов банков, фирм, предприятий. Эту недоступную для посторонних касту подпирал слой богатых помещиков-дворян численностью примерно 6 тыс. семей, владевших имениями в 100–150 га каждая. Этот подверженный размыванию в силу разрушительного эффекта капитализации земледелия слой зависел и от аристократии, и от государства, предпочитавшего рекрутировать основную массу чиновников из «джентри».

Общественный престиж «джентри» был велик и в эпоху дуализма, когда вырос «средний класс чисто буржуазного происхождения, но преимущественно не из «чистокровных» венгров, а из еврейской, немецкой и другой этнической среды. Этот «средний класс», экономическая мощь которого многократно превосходила «джентри», взирал на последних снизу вверх, стараясь во всем подражать их расточительному образу жизни, усваивая их политические, литературные вкусы и культурные ценности, их национализм и патриотизм, а также высокомерие по отношению к низам общества. Этот странный феномен сыграл решающую роль в том, что венгерская буржуазия и в XX в. не сумела высвободить себя из-под политико-идеологической опеки преобразованного в «джентри» среднепоместного дворянства, несмотря на то что к началу века сама по себе составляла довольно внушительную силу в численном выражении — около 300 тыс. семей, т. е. 1 млн человек.

«Низость» своего происхождения буржуа пытались компенсировать покупкой дворянских титулов, мадьяризацией своих имен и фамилий, приобретением у тех же «джентри» земельных Участков, городских домов и деревенских усадеб, по праздникам они охотно облачались в одеяния истинного венгерского дворянина с ментом, нашивками и с саблей на боку. Оба эти слоя, прекрасно дополняя друг друга, в конце концов составили единую группу, получившую название «господского среднего класса», игравшего на рубеже двух веков ведущую роль в парламенте, а также в политической жизни венгерского общества, из которой полностью были исключены трудящиеся массы — крестьянство и рабочий класс.

Экономическое и социальное положение крестьянства четко характеризуют бесстрастные цифры сельскохозяйственной переписи 1895 г. Согласно данным статистики, на долю хозяйств бедняков размером до 20 хольдов, общее количество которых составляло 86 % всех хозяйств, приходилось менее 30 % земли, в то время как 32 % земли принадлежало 3768 поместьям, т. е. 0,2 % всех хозяйств. Эти крупнейшие владения и стали крупнейшим препятствием на пути развития крестьянских хозяйств, которым оставался лишь один путь — дробление наделов и разорение, ибо почти треть всех земель к началу века (значительная часть их перешла в разряд латифундий, т. е. неотчуждаемых владений) была, по существу, изъята из обращения. К тому же ускорившийся процесс дифференциации привел к резкому расслоению в рядах самого крестьянства. Образовался слой зажиточных крестьян: (размер хозяйств от 30 до 200 хольдов, всего около 200 тыс.), владевших более чем 8,5 млн хольдов, т. е. 25 % земли. Иными словами, на долю миллионов мелких хозяйств досталось ничтожное количество земли. Таким образом, капиталистическое развитие деревни привело к катастрофической по своим масштабам пауперизации венгерской деревни.

К началу XX в. число малоземельных бедняков, владельцев карликовых участков до 1 хольда, поденщиков, батраков, сезонных работников, вынужденных зарабатывать на жизнь случайным заработком на строительстве, земляных работах, на уборке урожая в летние месяцы (вместе с семьями), достигло 4,5 млн человек и представляло собой взрывоопасную социальную силу. Венгерская промышленность, несмотря на бурные темпы своего роста, не могла поглотить все увеличивавшуюся «резервную армию» труда. В последние десятилетия XIX столетия развернулась массовая трудовая эмиграция, конечной, целью которой были США и Канада. Основным «резервуаром» эмиграции стали самые неблагополучные в социально-экономическом отношении районы северо-востока: тысячи и десятки тысяч трудоспособных мужчин и женщин-словаков, мадьяр, русинов — стали покидать свои семьи и уезжать за океан. С середины 1880-х годов до середины 1890-х страну ежегодно покидали в среднем свыше 25 тыс. человек, а всего в последнюю треть XIX в. из Венгрии эмигрировали почти 500 тыс. человек. Это была вторая, неприглядная сторона медали. Однако самым важным по своим социально-экономическим последствиям фактором было формирование современного рабочего класса Венгрии.

РАБОЧИЙ КЛАСС И РАБОЧЕЕ ДВИЖЕНИЕ. 1867–1900 гг.

Основным источником формирования рабочего класса являлась деревня: Правда, по традиции еще и во второй половине XIX столетия продолжался приток квалифицированных рабочих из Австрии, Чехии, а также Германии, Швейцарии и других стран.

В 1875 г. иностранные, в основном немецкоязычные, рабочие составляли четверть всего рабочего населения венгерской столицы. В начале 1880-х годов немецкоязычным было 18 % всего городского и 34 % столичного населения. В Пешт-Буде доля словацких рабочих составляла свыше 22 %. Условия их труда и жизни были чрезвычайно тяжелыми: 16-часовой рабочий день при низкой заработной плате и ужасающих по скученности и антисанитарии жилищных условиях предместий.

Стихийное возмущение нищетой и бесправием и спорадические выступления рабочих, наблюдавшиеся еще в 40-х годах, стали принимать во второй половине 60-х годов (с организацией пролетариата в ходе промышленной революции в «класс для себя») массовый характер.

Организовываться рабочие Венгрии, как, впрочем, и тесно связанной с ней Австрии, начали почти тотчас же после заключения дуалистического австро-венгерского экономического соглашения 1867 г. и введения в обоих государствах конституций. Социалистическое рабочее движение развивалось здесь в теснейшем контакте и под сильным идейно-организационным влиянием германской социал-демократии, которое являлось решающим после Эйзенахского конгресса. В начале февраля 1868 г. была создана первая социалистическая организация Венгрии — Всеобщий рабочий союз. Одним из руководителей его был член Генерального совета I Интернационала Янош Храбье. Программа союза, аналогично программе венских социалистов включавшая экономические, политические требования рабочих, была пронизана духом лассальянства. На первых порах влияние лассальянства в целом было позитивным, поскольку его идеи и лозунги, в особенности направленные на оживление политической деятельности и политической борьбы, находили широкий отклик в рабочей среде.

Позиции лассальянцев во Всеобщем рабочем союзе и в его провинциальных филиалах удалось существенно подорвать к началу 1870-х годов, когда благодаря деятельности секций I Интернационала и его индивидуальных членов стало быстро распространяться Марксово учение научного социализма, хотя лассальянскую идеологию так и не удалось преодолеть впоследствии до конца и социал-демократам (в частности, в переоценке роли и значения всеобщего избирательного права, союза с левыми буржуазными партиями и т. д.).

Пик деятельности союза приходится на 1870–1871 гг. В сложных международных и внутренних обстоятельствах этого времени Всеобщий рабочий союз сумел занять принципиально правильную интернационалистическую позицию по отношению к Франко-прусской войне и к восстанию парижских пролетариев. Сознательный пролетариат Венгрии всех национальностей решительно восстал против намерений части придворных кругов втянуть Австро-Венгрию в эту войну с целью взять реванш и реставрировать позиции Габсбургов в Германии. Следуя рекомендациям Генерального совета I Интернационала, он безоговорочно осудил завоевательную войну против Франции. Наконец, он восторженно приветствовал провозглашение в Париже Коммуны, министром труда которой был венгерский рабочий Лео Франкель.

Коммуна дала сильный толчок рабочему движению, вызвав волну забастовок весной 1871 г., в ходе которых выдвигались не только экономические, но и политические требования. Вершиной подъема классовой борьбы пролетариата стала внушительная демонстрация солидарности с Парижской Коммуной, которую провели столичные рабочие 11 июля. Полиция разогнала демонстрантов, посадив за решетку руководителей союза — организатора демонстрации. Состоялся суд, обвинивший их в «государственной измене». Целью лидеров союза, по словам прокурора, являлось «учреждение в Венгрии Коммуны», хотя и то и другое обвинение были лишены всяких оснований. Тем не менее подсудимых осудили, а Всеобщий рабочий союз практически был распущен.

Таким образом, первая социалистическая организация пролетариата Венгрии перестала существовать. На смену ей в 1878 г. пришла новая, под странным названием «Партия неизбирателей», поскольку власти не желали регистрировать социал-демократическую партию, которую хотели оформить учредители. В возрождении социалистического движения во второй половине 70-х годов огромную роль сыграл соратник Карла Маркса Лео Франкель, за плечами которого имелся богатейший опыт политической работы в руководстве Коммуны, в Генеральном совете I Интернационала и на его конгрессах. Он вернулся на родину в 1876 г., когда власти Австрии, где он был интернирован, под давлением протестов венгерской общественности вынуждены были отклонить требование правительства Франции о выдаче. Ему удалось вдохнуть новую жизнь в социалистическое движение, наладить регулярный выпуск рабочей газеты на немецком и венгерском языках и марксистской литературы. Его усилия привели в 1880 г. к образованию Всеобщей рабочей партии Венгрии с программой, написанной им, Франкелем, по образцу знаменитой Готской программы германской социал-демократии. Власти поспешили отделаться от опасного политического противника. В 1881 г., придравшись к одной из статей, его приговорили к тюремному заключению, а после освобождения в 1883 г. Л. Франкель вынужден был вновь эмигрировать. Он умер в Париже в 1896 г. Партия после этого стала ареной ожесточенной фракционной борьбы, которую удалось преодолеть с большим трудом к концу 80-х годов благодаря содействию австрийских социалистов, самого Франкеля, руководства II Интернационала.

В декабре 1890 г. состоялся I съезд Социал-демократической партии Венгрии, принявший программу, аналогичную Хайнфельдской программе австрийской социал-демократии. Венгерская социал-демократия стала подлинным организатором классовых боев пролетариата города и деревни. Под ее руководством были созданы массовые экономические и политические организации рабочих. Профсоюзным движением были охвачены рабочие всех отраслей промышленности. Во II Интернационале социал-демократия занимала позиции, близкие к ортодоксальному крылу международного социалистического движения, находясь под сильным идейным влиянием в первую очередь германской, а также австрийской социал-демократии, поддерживая с ними систематические и тесные контакты. Венгерская партия была многонациональной по составу с самого начала своего существования, Ф. Энгельс неоднократно отмечал это как преимущество венгерского социалистического движения. Партия, верная установкам II Интернационала, проповедовала пролетарский интернационализм, осуждала всякий национальный гнет, отстаивала равноправие всех народов. Но в условиях обострения национального вопроса на рубеже веков, в условиях роста национального самосознания мадьяр и всех других народов королевства, которым были затронуты и пролетарские массы, она не смогла выработать свою собственную политику и программу в многосложном национальном вопросе.

Пораженное болезнью реформизма, руководство социал-демократии не сумело выдвинуть программу завершения буржуазно-демократических преобразований, неотъемлемой составной частью которой должно было быть последовательное отстаивание права на самоопределение для всех народов Венгрии, в том числе и для венгров. Она не посмела выдвинуть лозунг достижения полной государственной независимости, ибо в случае распада Австро-Венгерской империи неминуемо встал бы вопрос о предоставлении полной свободы выбора словакам, русинам, румынам, юго-славянам. Партия не хотела раздробления венгерского государства, так же как и австрийские социалисты не желали распада империи.

ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ ВЕНГРИИ. 1896 ГОД

В 1896 г. Венгрия отпраздновала свое тысячелетие. Необыкновенная пышность и претенциозность торжеств должны были как-то скрасить обнаружившиеся к тому времени социальные контрасты, усилившуюся классовую и национальную напряженность в обществе, натянутость австро-венгерских отношений. Первым сигналом явного неблагополучия «в доме» была весть о падении кабинета Калмана Тисы. Это случилось весной 1890 г.

Разразился правительственный кризис в 1890 г. Повод на первый взгляд казался незначительным. Палата депутатов отклонила правительственный законопроект о вооруженных силах: он устанавливал на 10 лет вперед ежегодное число рекрутов для общей австро-венгерской армии (103 тыс.), предписывал обязательный экзамен по немецкому языку для офицеров и т. д. Но причины кризиса лежали глубже. Общественность проявляла все большее недовольство ограничительными для венгерского суверенитета установлениями дуалистического механизма. Особенно большое раздражение вызывала общая армия, в которой господствовали имперско-австрийский дух и традиции. Австро-венгерские переговоры 1886–1887 гг. по заключению нового экономического соглашения выявили глубокое недовольство обеих сторон существующими экономическими связями. Любой, самый ничтожный, случай, как, например, возложение венка на памятник австрийскому генералу, павшему в 1849 г. во время штурма хонведами крепости Буда, мог служить поводом для очередной полемики между столицами двух половин империи. Одним словом, появились первые трещины в здании австро-венгерского дуализма.

О накале социальных конфликтов свидетельствовали и быстрые успехи социалистической агитации среди городской и сельской бедноты, волнения в деревне, забастовки рабочих и волнения аграрного пролетариата, перераставшие в кровавые столкновения с жандармерией и войсками. На юго-востоке империи положение сложилось столь тревожное, что в 1894 г. в нескольких алфёльдских комитатах пришлось ввести даже осадное положение. О росте антидуалистических настроений свидетельствовали и похороны Лайоша Кошута в Будапеште 2 апреля 1894 г. Он скончался в Турине 20 марта, и король скрепя сердце вынужден был разрешить погребение тела великого противника в «своем» королевстве. Незадолго до смерти в открытом письме венгерским властям Кошут писал: «Я никогда, ни на одно мгновение, не признавал себя подданным австрийского императора и венгерского короля Франца Иосифа и никогда этого не признаю».

«Миллениум», или завершение первого тысячелетия «завоевания родины» мадьярскими племенами, в конечном счете призвав был отвлечь внимание от суровых фактов действительности. Устроители торжеств постарались на славу. За те 10 лет, что шла подготовка к празднику тысячелетия, венгерская столица украсилась целым рядом выдающихся достопримечательностей, которыми она гордится и сегодня, спустя 100 лет. Прежде всего это сооружение с веселыми желтыми вагончиками, называемое будапештцами «подземкой», — первое на Европейском континенте метро, связавшее центр Пешта с городским садом, где была развернута импозантная выставка достижений венгерской экономики и культуры. Завершилось строительство великолепного бульварного кольца, опоясавшего центр Пешта от Дуная до Дуная, открылось движение по мосту Франца Иосифа (ныне Мост свободы) напротив горы Геллерт. Был построен дворец «королевской курии», т. е. высшей судебной палаты (ныне Этнографический музей); напротив, на пештской набережной, началось возведение нового здания парламента.

В юбилейном году в гостинице «Рояль» состоялся первый кинопросмотр и был отснят первый венгерский фильм (документальный). Тогда же провели и первый официальный футбольный матч, что является немаловажным фактом национальной историй.

Кое-что предпринималось и в провинции: в Пожони (Прессбурге), которой через два десятилетия суждено было стать гордой словацкой столицей Братиславой, возвели памятник венгерской королеве Марии Терезии. На Дунае, у Железных ворот, неподалеку от острова Ада-кале, ныне находящегося под водой, состоялось торжественное открытие гидротехнических сооружений, регулировавших сток реки. Здесь Франца Иосифа сопровождали короли Сербии и Румынии.

Юбилейные торжества начались 2 мая, когда король открыл первую линию метро и выставку «Миллениум». Вечером в соборе Матьяш-темплом в Буде состоялась тожественная церковная служба благодарения с исполнением коронационной мессы Ференца Листа. Из памятников культуры, сооруженных к празднику, следует отметить также здание Музея изящных искусств на площади Героев и скульптурную группу «Миллениум» на той же площади, завершавшей перспективу одного из замечательнейших проспектов города — Шугарут (Лучевой проспект), последующие наименования которого обозначили взлеты и падения национальной истории; он назывался проспектом Андраши, проспектом Муссолини, проспектом Сталина, проспектом Народной республики, а с 1990 г. вновь стал проспектом Андраши.

Не осталась в долгу и историческая наука. В честь тысячелетия в рекордно короткие сроки — 1895–1898 гг. — под редакцией Ш. Силади была подготовлена и опубликована первая 10-томная «История венгерской нации».

Важным прогрессивным достижением либеральной культурной политики последнего десятилетия XIX в. явились антиклерикальные реформы (о гражданском браке, о полной свободе отправления религиозных культов, об уравнении в правах иудаизма). Эти реформы встретили ожесточенное сопротивление со стороны клерикалов и церковного руководства. Дело дошло до провозглашения специальной папской буллы «Константи хунгарорум», в которой папа Лев XIII публично осудил венгерские законы и призвал священнослужителей и паству к сопротивлению. Возникла католическая Народная партия во главе с графом Н. Зичи и князем М. Эстергази (январь 1895 г.). Однако венгерский либерализм проявил характер и не отступил. Глава венгерского кабинета Д. Банфи, угрожая отставкой, буквально заставил короля дать согласие на реформы.

В самые последние годы XIX в. австро-венгерские противоречия обострились до такой степени, что парламентам и правительствам обеих половин империи не удалось договориться об условиях экономического соглашения на следующее десятилетие. Главы обоих правительств по настоянию императора-короля пошли на неконституционный акт, своей властью сохранив статус кво до 1903 г.

КУЛЬТУРА, НАУКА, ПРОСВЕЩЕНИЕ

Начавшаяся в эпоху Просвещения «национализация» процессов и явлений венгерской культуры, в основе которой лежали тенденции расширения сфер применения венгерского языка и его модернизации в качестве национального языка, языка всей национальной культуры, завершилась в целом уже в первые два десятилетия XIX в. С перерастанием антигабсбургского движения дворян в национальное произошло усиление общественно-политических функций национальной культуры, а временами, когда возникали условия, делавшие невозможной политическую борьбу за национальные цели, эти функции непосредственно выполняла национальная культура, в особенности национальная литература.

На втором этапе, в эпоху реформ (1820-1840-е годы), венгерская культура гармонично сочетала и национальное и социальное содержание движения за буржуазное преобразование венгерского общества. Именно данное обстоятельство вывело венгерскую литературу, интенсивно вбиравшую в себя ценности как национальные, так и общие европейские, на мировой уровень. Эти новые в культурном процессе явления наиболее полно получили свое воплощение в творчестве Петёфи, революционного демократа и певца мировой свободы. Теснейшая связь между культурой и политикой, а также и идеологией, повышавшая общественную значимость культуры, способствовавшая популяризации национальной политики и расширению ее массовой базы, сыграла огромную роль в ходе революции и освободительной войны 1848–1849 гг. и в эпоху неоабсолютизма.

Национально-политические функции литературы и связанных с ней видов искусств выдвигаются на первый план общественной жизни в тяжелые для нации времена. В дни разгула разнузданного террора австрийских поработителей сподвижник Петёфи, крупнейший романист-романтик венгерской литературы Мор Йокаи в 1851 г. публикует на страницах газеты «Пешти напло» патриотическое произведение «Золотая эпоха Трансильвании», которое рассказывает жителям находящейся под солдатским сапогом родины о ее прошлой славе, внушает им веру в будущее. Почти одновременно с Йокаи бывший дипломат революционного правительства Ласло Салай, один из основоположников национальной исторической науки, начинает публикацию в Лейпциге первых четырех томов своей «Истории Венгрии» (1852–1854 гг.), а другой сподвижник Кошута — Йожеф Телеки приступает к изданию 7-томного труда «Эпоха Хуньяди в Венгрии». Патриарх венгерской исторической науки, бывший министр просвещения Кошута епископ Михай Хорват опубликовал в Женеве «Двадцать пять лет из истории Венгрии с 1823 по 1848 год» (1864).

Свой вклад в дело поддержания и развития национального и исторического самосознания вносит даже Венгерская академия наук, руководство которой после падения свободной Венгрии перешло в руки прогабсбургски настроенных консервативных аристократов; под ее эгидой в 1857 г. подготавливается издание многотомной серии документов по средневековой венгерской истории — «Монумента хунгариае хисторика».

Та же тенденция наблюдалась и в других видах искусств. Патриотическая тематика становится господствующей в музыкальной культуре. Венгерский патриот немецкоге происхождения, выдающийся пианист и композитор XIX в. Ференц Лист в 1854 г. сочинил симфоническую поэму, назвав ее «Хунгарией», первое исполнение которой состоялось лишь в сентябре 1856 г. в Пеште.

Патриотическими мотивами были пронизаны произведения основоположника классической венгерской оперы Ференца Эркеля «Ласло Хуньяди» и «Бан Банк». Потрясающей силы драматизм, глубокие философские размышления содержались в пьесе Йожефа Мадача «Человеческая трагедия» (1860).

С теми же мотивами и сюжетами мы встречаемся в лучших произведениях венгерской живописи. «Оплакивание Ласло Хуньяди» — так называется чрезвычайно выразительное полотно крупнейшего живописца Виктора Мадараса. На нем преобладают темные краски, в центре композиции — ярко освещенный желтым светом двух свечей труп, завернутый в белое покрывало, с длинным боевым мечом на нем. Выставленная в Пеште в 1859 г. картина вызвала большой общественный резонанс, поскольку точно соответствовала настроениям общества, просыпавшегося после 10-летнего вынужденного покоя для новой борьбы. Другой выдающийся венгерский художник — Берталан Секей в картине «Обнаружение тела Лайоша II» (1860) возвращал зрителя к трагическим событиям 1526 г., когда венгерская армия потерпела от османов сокрушительное поражение, а король Лайош II погиб во время беспорядочного бегства. Поиск оставшимися в живых воинами своего погибшего короля символизировал состояние поиска нацией новых путей на перепутье от неоабсолютизма к дуализму.

В 1864 г. Виктор Мадарас представил на суд публики новое замечательное полотно «Зрини и Франгепан в бечуйхейской тюрьме» (Бечуйхей — венгерское название австрийского города Винернойштадт). Он изобразил двух вождей антигабсбургского заговора 1667 г. в ожидании казни. Ситуация опять-таки трагична: тюрьма и близкая смерть. Но впечатление, внушаемое картиной, не столь уж мрачное, остается проблеск надежды, поскольку художник создавал свое творение в эпоху приближавшегося конца периода мрака в венгерской истории. В 1867 г. Мадарас, продолжая историческую тему, пишет портрет вождя крестьянской войны 1514 г. Дьёрдя Дожи, отражающий силу и энергию восставшего народа.

Что касается так называемой общей культуры, культурного уровня нации в целом (один из главных показателей его — это уровень грамотности), то в эпоху дуализма был достигнут результат весьма внушительный. Если в начале этой эпохи грамотные, т. е. умеющие читать и писать, составляли всего треть взрослого населения, то к концу эпохи лишь 10–15 % детей школьного возраста не посещали школу. Создание массовой сети школ позволило в короткий срок создать предпосылки для адаптации нации к новой капиталистической цивилизации и восприятия ею передовых образцов мировой технической и научной мысли и культуры вообще. Благодаря в первую очередь ликвидации неграмотности масс страна обрела способность воспринимать то новое, что создавалось гением человека. В 1868 г. Венгрия (на заводах Решицы, в Банате) начала внедрять самый современный тогда бессемеровский метод разлива стали, а в следующем году и мартеновский способ. Тогда же произошло событие на первый взгляд несущественное, но с точки зрения прогресса общей культуры эпохальное: городские власти Пешта и Буды запретили выбрасывать мусор на улицу.

С 1875 г. было начато издание популярной серии «Дешевая библиотека», сделавшее доступным сокровища национальной и мировой классики миллионам читателей. Это такой же важный вклад в развитие культурности нации, как завершившееся в 1879 г. полное 19-томное издание на венгерском языке сочинений великого Шекспира или перевод и публикация всех пьес Софокла в 1880 г.

В последней трети XIX в. приходит конец длительному и почти монопольному на протяжении многих десятилетий господству романтизма в изобразительном и других видах искусства и художественной литературы. Новые тенденции перехода к реалистическому восприятию и отображению окружающего мира ярче всего проявились в творчестве двух выдающихся живописцев — Михая Мункачи и Пала Мерше Синьеи. Отходит на второй план историческая тематика, в центре внимания художников находятся человек и окружающая его реальная действительность с ее печалями и радостями. Соответственно меняется и манера мастеров новой эпохи. Достаточно взглянуть на картины «Дом покойника» и «Христос перед Пилатом», в которых жанровость граничит с натурализмом, или «Маевку» Синьеи, которая по мастерскому владению световой гаммой и цветом, а также по своей жизнерадостности удивительно напоминает французских импрессионистов. О жанровом многообразии изобразительного искусства и чутком его реагировании на злобу дня и новые социальные конфликты эпохи свидетельствуют прекрасная картина Кароя Керншштока «Агитатор у заводских ворот», написанная мастером в 1897 г., и работа Михая Мункачи «Забастовка» (1895).