Краткая история Венгрии. С древнейших времен до наших дней

КРАХ ЙОЗЕФИНИЗМА. ДВОРЯНСКОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ

Взятие Бастилии в июле 1789 г., положившее начало великой революции, застало империю Габсбургов в состоянии сильнейшего брожения. Захватническая война, которую Австрия вела против Османской империи, принесла народам новое тяжкое бремя, потери и страдания. Всеобщее недовольство охватило все слои общества. Особенно активные формы возмущение австрийской тиранией приняло в двух противоположных концах империи — в Бельгии и Венгрии. Антигабсбургское движение, имевшее в Бельгии большой размах уже в 1787 г., с началом революции переросло во всеобщее национальное восстание. Оно завершилось осенью 1789 г. изгнанием из страны австрийских войск и провозглашением республики.

В Венгрии феодальное по первоначальному характеру движение дворянства, ущемленного в своих интересах реформами, стало выходить за узкосословные рамки и все больше принимать национальный характер. Комитатское дворянство сумело организовать и возглавить эффективное сопротивление насильственному набору солдат в австрийскую армию и реквизициям продовольствия и фуража, практически парализовав пополнение и снабжение войск. Венгерские дворяне, говорилось в памфлете того времени, «решили не давать ни гарнца хлеба, ни гроша денег, ни одного рекрута». Они запаслись оружием, готовые в любую минуту к восстанию.

В Берлин и Веймар были направлены представители оппозиционного дворянства для переговоров о низложении Габсбургов и избрании королем Венгрии герцога Веймарского Карла-Августа. Кстати, австрийская тайная полиция, прекрасно осведомленная об этих сношениях, постоянно держала венский двор в курсе событий. Впрочем, и без полицейских доносов было очевидно, что Венгрия идет к восстанию. Сознавая свое бессилие, в конце января 1790 г. смертельно больной император подписал указ об отмене всех своих декретов, за исключением трех — об отмене крепостничества, об оплате низшего духовенства и о веротерпимости. Одновременно он обещал созвать Государственное собрание и восстановить конституционный строй. Абсолютизм признал свое поражение, он отступил, но водворить порядок и спокойствие в Венгрии не сумел.

Возбуждение в стране нарастало все больше, а общественно-политическая активность невиданных прежде масштабов и глубины, ломая сословные представления, находила все новые и новые формы выражения. Как никогда ранее, шла широкая подготовка к сессии Государственного собрания; на комитатских собраниях наряду с выборами делегатов происходила выработка для них наказов. Так возник легальный форум для выдвижения и публичного обсуждения политических программ, и поскольку комитаты поддерживали между собой постоянные и оперативно действующие контакты, обмениваясь мнениями, информацией и программами, то появилась возможность для формулирования общественного мнения, — необычное явление для феодальной эпохи. Оно отражало настроения, взгляды, позиции привилегированного дворянского сословия, которое являлось самой политически активной частью венгерского общества и было к тому же довольно многочисленно — составляло 5–6% населения, уступая в этом отношении из всех европейских стран только Польше, где шляхта составляла около 10 %. Выдвинув популярные в широких массах лозунги, оно сумело заразить своим патриотизмом значительное большинство горожан и крестьян и пользовалось каждым случаем и поводом, чтобы подогревать антиабсолютистские настроения.

Событием национального значения стало возвращение короны св. Иштвана в Венгрию. На всем пути следования торжественной процессии от Вены до Буды устраивались шумные манифестации, празднества с танцами, песнопением (особенно популярной была песня о Ракоци), патриотическими лозунгами вроде «Да здравствует венгерская свобода!» и т. д. Под предлогом охраны и почетного эскортирования короны формировались бандериумы и другие добровольные вооруженные отряды дворян. Процессия прибыла в Буду 20 февраля, в день смерти императора. Для того чтобы не омрачать праздника, весть о ней держалась в тайне в течение дня.

Формирование и обучение военному делу отрядов продолжалось. Собрания нескольких комитатов обратились к венгерским полкам, дислоцированным в других провинциях империи, с призывом вернуться домой и встать на защиту родины и конституции. Эти призывы не остались без отклика. Позднее, в ходе сессии Государственного собрания, в его адрес поступали просьбы полков о назначении венгерского главнокомандующего, введении венгерского языка в частях и др., т. е. был поставлен вопрос о создании национальных вооруженных сил.

На несколько месяцев габсбургская власть над Венгрией оказалась почти полностью парализованной, фактическую власть в стране осуществляли восстановившие явочным порядком свое самоуправление комитаты. Ситуация для венского двора сложилась тупиковая. О вооруженном подавлении венгерского сопротивления не приходилось думать. Изнурительная война с османами продолжалась. Более того, султан Селим III заключил союз с Фридрихом Вильгельмом против Габсбургов, тот придвинул свои корпуса в Силезии вплотную к австрийской границе; угрожая войной, Берлин продолжал интриговать с фрондирующим дворянством Венгрии, рассматривая вариант возведения на ее престол кронпринца прусского.

Смерть императора, обезглавив аппарат управления, еще более усугубила царивший в империи хаос, но в то же время она создала единственно возможный в этой обстановке выход из опасной ситуации. Таким спасительным шансом являлась смена караула в Хофбурге. Она была не только весьма кстати, но и чрезвычайно удачной. Леопольд II, младший брат покойного, был приверженцем Просвещения. Он прослыл просвещенным монархом за свои деяния в Тоскане, где долгие годы правил в качестве великого герцога тосканского. В одном отношении Леопольд являл полную противоположность брату: считался терпеливым искусным тактиком, обладал трезвым умом и волей. Трезво оценив ситуацию, через четыре дня после смерти Иосифа — в Вену он прибыл лишь 12 марта — Леопольд послал эрцгерцога Франца в Венгрию с поручением заверить сословия в своем намерении уважать их права и соблюдать венгерскую конституцию. Через день после прибытия в столицу он повторил это уже публично в торжественной обстановке и в конце марта объявил о созыве Государственного собрания 6 июня в Буде. Через две недели Леопольд сделал письменное предложение прусскому королю о мирном урегулировании, хотя и не добился успеха, ибо в мае прусская армия затеяла очередные учения у самой границы Чехии. Примирения с Пруссией пришлось ждать до заключения знаменитого Райхенбахского соглашения, ставшего первым камнем в фундаменте первой антифранцузской коалиции реакционной монархической Европы.

Пока прусский тыл был оголен, с Венгрией следовало проявить обходительность: предлагать пряник, а кнут держать за спиной. Леопольд хорошо знал слабые места своего опасного противника: нежелание дворянства добровольно расстаться со своими привилегиями и противоречивость его классовых интересов с антифеодальными устремлениями крестьян. Весной многие комитаты вновь были охвачены крестьянскими волнениями, они отказывались от выполнения повинностей, разумно считая их «несправедливыми», а кое-где даже пытались вернуть себе те земли, которые у них незаконно отняли помещики. Среди деревенских писарей и священников, облекавших крестьянские жалобы и требования в письменную форму в виде петиций и памфлетов, оказалось, как потом достоверно было установлено, немало платных агентов двора. В деревне шла усиленная агитация за «доброго короля» и против «помещиков-злодеев», против «пьющей и жрущей орды», т. е. дворян — единственных виновников злоключений простого народа. В одной листовке со ссылкой на «Общественный договор» (!) говорилось о необходимости уничтожить сословную конституцию и заключить новый договор непосредственно между королем и народом, минуя дворянство. Случалось, что иной агитатор сбивался с курса. Такой казус произошел на одной сходке, где оратор призвал по примеру французов заодно с дворянами прогнать и короля.

Леопольд приблизил к себе представителей прогрессивной йозефинистской интеллигенции, желая тем самым противопоставить последнюю дворянской оппозиции. Среди них был будущий руководитель якобинцев И. Мартинович. Кроме социальной демагогии, у императора в запасе было еще одно грозное оружие — межнациональная рознь. В марте он принял предложение сербского митрополита М. Путника о приглашении на сессию Государственного собрания православных епископов и о созыве церковного сабора (собора) — национального конгресса сербов Венгрии.

Словом, шла усиленная подготовка к решающему столкновению, ареной которого должно было стать Государственное собрание. Среди множества программ, выдвинутых различными течениями дворянской оппозиции, наибольшее внимание привлекла программа одного из ее лидеров — П. Балога. Основные положения программы сводились к следующему: ежегодно созывать Государственное собрание; отсрочить сессию вправе только само собрание, а не король и не более чем на три года; король может отклонить законопроекты Государственного собрания только один раз; при короле должен функционировать сенат, обязанный приостановить незаконные распоряжения короля; на сенат же, избранный собранием, должна быть возложена вся исполнительная власть; объединение Венгрии с Трансильванией. В обосновании этих требований указывалось, что дом Габсбургов лишился прав наследования венгерского престола потому, что Иосиф II отказался короноваться. Именно поэтому «нация» обрела право заключить новый договор с государем, который должен четко зафиксировать: Венгрия — самостоятельное государство, независимое в своих внутренних и внешних делах от других стран, подвластных Габсбургам.

Эта программа выражала в первую очередь эгоистические интересы дворянства и пользовалась поддержкой его большинства, превыше всего ставившего собственные привилегии. Политическую философию ретроградных слоев дворян с грубой прямотой выразила резолюция комитета Саболч: «Провидение хотело, что-бы одни рождались королями, другие — дворянами, а третьи — слугами».

Иные, альтернативные варианты выдвинули тогда же, в 1790 г., представители прогрессивной венгерской мысли, воспитанные на традициях Просвещения и впитавшие в себя политические идеи и практический опыт Великой французской революции, современниками которой они были. Гёргей Берзевици, венгерский дворянин, словак по происхождению, пионер буржуазной Экономической мысли в Венгрии, причину бед и невзгод родины видел не только в политике династии, но также и в «чрезмерном неравенстве сословий», в привилегиях одних — дворян и в угнетении других — крестьян. Как дворянин, он отвергал покушения венского абсолютизма на конституционные права и свободы Венгрии. Вместе с тем как просветитель-йозефинист Берзевици готов был поддержать усилия «просвещенного абсолютизма» в устранении конституции венгерского государства, полагая, что таким путем оно получит «население, фабрики, торговлю, индустрию, богатство…».

Он осуждал деспотизм императора не только потому, что пытался «лишить великодушную венгерскую нацию старинных прав и конституции», но и потому, что считал в принципе абсурдной идею унификации полиэтнической империи. «Никогда не будет возможно влить в одну форму нидерландцев с хорватами; бессмысленно ввести в Милане такую же систему правления, как и в Галиции», — замечал Берзевици. Как и все другие национальные лидеры, он ссылался на Руссо, идеи которого служили мощным оружием борьбы против феодального абсолютизма в империи. Следует сказать, что в те годы в Венгрии не было писателя популярнее Жан-Жака Руссо и политического учения более распространенного, чем концепция «общественного договора». Популярностью в стране пользовались «Исповедь» и «Общественный договор», а также «Рассуждения о принципах управления в Польше», написанные Руссо. Положение последнего произведения о том, что польская нация отличается от других наций «по природе, управлению, нравам, языку», поэтому сама должна определить форму правления, казалось созвучным идее венгерской государственности и служило ее обоснованию.

После начала Французской революции Берзевици пришел к убеждению, что венгерскому дворянству необходимо добровольно освободить крестьян. В то же время он настаивал на сохранении политической гегемонии и основанной на земельной собственности экономической мощи своего класса. Такую же двойственность проявлял Берзевици в остро актуальном вопросе о замене латыни венгерским языком. Он выступал против этого требования, поскольку считал, что латынь — единственный язык, который может объединять мадьяр, славян, немцев, русин, влахов Венгрии. Желательно, чтобы все эти народы пользовались венгерским, но «вряд ли это осуществимо когда-либо». И вообще, продолжал он, «что заставит половину жителей Венгрии писать и говорить по-венгерски?». Латынь не чужой язык в данной стране и понятна всем. Казалось бы, это разумный и демократический подход, учитывавший интересы всех народностей королевства. Однако исходным моментом для него оставался чисто сословный подход. Политическая целесообразность и конституция, утверждал Берзевици, требуют, чтобы «простой народ был исключен из общественной жизни, и делают необходимым язык ненародный». Берзевици являлся приверженцем девиза Иосифа II: «Все для народа, но не через народ!» А венгерский язык был в отличие от латыни, языком простонародья.

Теми же классовыми интересами обусловливалась его непоколебимая верность популярной теории «завоевания», суть которой сводилась примерно к следующему: королевство Венгрия завоевано свободными воинами династии Арпадов и по праву оружия и по праву завоевания оно со всеми находящимися в нем землями безраздельно и законно принадлежит их потомкам — дворянству. Постулат этот был краеугольным камнем феодальной венгерской идеологии и служил историческому обоснованию права дворянства на господство над крестьянами и над всеми народами королевства. Именно поэтому в бытующий и по сию пору термин «хонфоглалаш», т. е. «занятие родины», однозначно вкладывался смысл «захват», «завоевание». Порожденный реакционной гегемонистской идеологией, этот термин полностью игнорирует исторический процесс мирного освоения занятой территории, сознательно не допуская никакого другого толкования.

Более радикальную как в социальном, так и в национально-политическом отношении программу выдвинул бывший йозефинист, бесспорный лидер радикальной интеллигенции, к тому же — редкий случай! — недворянин, видный ученый-правовед, по словам поэта-якобинца Й. Казинци, «человек пламенной души, страстно любивший свою родину», Йожеф Хайноци. Его программа буржуазных преобразований предусматривала упразднение всех феодальных повинностей крестьян, включая барщину, за выкуп, признание за ними прав на земельную собственность, всеобщего налогообложения, т. е. ликвидацию налоговых привилегий дворян, отмену монополий цехов, развитие торговли и промышленности. Хайноци, как и Берзевици, считал необходимым участие дворянства в осуществлении буржуазных реформ. «Неблагородного» Хайноци отличало необыкновенное благородство характера, высокая нравственная чистота, смелость, отвага и патриотизм. Как и многие его единомышленники, он был восторженным почитателем Французской революции, внимательно следил за ее событиями, читал «Монитёр», перевел на венгерский язык конституцию 1793 г.

Решительным сторонником буржуазных преобразований был и Игнац Мартинович. Не питая никаких иллюзий в отношении дворянства, все свои надежды он связывал с «просвещенным монархом». Как и Хайноци, Мартинович был широкообразованным человеком, извилистый жизненный путь которого изобиловал поворотами, порой неожиданными и необъяснимыми.

Сын офицера, рано осиротевший, Мартинович воспитывался У францисканцев, получил превосходное образование, стал доктором философии и теологии, был полковым патером в Буковине, подружился с польским магнатом Альфредом Потоцким, совершил путешествие по Европе, с 1783 г. возглавлял кафедру естествознания Лембергского (Львовского) университета, вернулся в Пешт в 1790 г:, но в кафедре иезуиты ему отказали.

Мартинович отправился в Вену, где близко сошелся с начальником тайной полиции и стал платным осведомителем Леопольда. Осведомителем он стал по убеждению, и не только потому, что был болезненно честолюбивым карьеристом, но и потому, что полагал: вывести Венгрию из тупика возможно лишь в союзе с династией и вопреки дворянству. Тем более что Леопольд II, которому Мартинович самозабвенно доносил на своих же товарищей, соратников, единомышленников, был просвещенным государем. В его доносах содержались также политические рекомендации, предложения о реформах и т. д. В конце концов, высокого чина и звания придворного химика с неплохим жалованьем, надо полагать, достиг он не за эти трактаты.

Игнац Мартинович был прогрессивно мыслящим человеком, эрудитом с широким кругозором. Его произведение «Философские мемуары» свидетельствует о материалистическом мировоззрении автора.

Таким образом, к июню 1790 г., когда открылась долгожданная сессия Государственного собрания, в основных чертах определились позиции трех политически активных факторов: двора, дворянства и интеллигенции. 10 июня 1790 г. взоры всех обратились к древней столице королевства — Буде, где впервые за несколько столетий снова заседало высшее законодательное учреждение страны. Это было символично, как символична была уступка пожеланию венгерской оппозиции со стороны династии отказаться от проведения сессии в близко и удобно для нее расположенном Прессбурге, городе с преимущественно немецким населением, находящемся в кольце словацких поселений. Уступка эта, однако, не означала предоставления сословиям полной свободы действий и отказа от давления. Наоборот, Леопольд тщательно подготовился к сессии и пользовался всеми доступными средствами, чтобы подчинить сословия своей воле. В конечном счете все решало соотношение сил внутри страны, в империи и за ее пределами.

Сессия началась с того, что нижняя палата вынесла постановление: она будет вести свои дебаты по-венгерски и на этом же языке будут составляться ее послания верхней палате. Затем было зачитано обращение шести венгерских полков с турецкого фронта: офицеры в венгерских полках должны быть из мадьяр и дворян, полками должны распоряжаться венгерские власти, им следует иметь своих представителей в Государственном собрании. Офицеры элитного гусарского полка Гревена во главе с капитаном Яношем Лацковичем, будущим якобинцем, дополнили эти требования еще одним пунктом: венгерские полки дислоцировать только в пределах королевства. Пока Государственное собрание было занято составлением коронационного документа с основными пожеланиями сословий к короне, Леопольд принимал собственные меры.

В конце июля 1790 г. подписанием Райхенбахского соглашения с Пруссией он добился решающего преимущества в борьбе с Государственным собранием. Фридрих Вильгельм прусский взял на себя обязательство воздержаться от поддержки венгерского дворянства. Император отдал приказ немедленно снять поиска с прусской границы и перебросить в Венгрию. Уже через

две недели они были стянуты к Буде. В августе Леопольд II распорядился начать расследование и подготовить дело о государственной измене группы венгерских политических деятелей, вступивших в контакты с берлинским двором. Их имена услужливо передал австрийской полиции посол Пруссии в Вене.

1 сентября император созвал в Темешваре сербский церковный конгресс, который обязался предоставить в распоряжение императора 40 тыс. вооруженных солдат. Хозяином положения на этом соборе был начальник Военной границы генерал Шмидфельд. Он придал собору антимадьярский характер и предложил императору удовлетворить просьбу митрополита православной сербской церкви позволить создать в Банате автономную сербскую территорию, которая бы управлялась «по немецким законам», а также учредить «Иллирийскую канцелярию» в Вене. Император согласился лишь с последним предложением. Отторжение венгерской территории решительно не устраивало монарха, поскольку это означало бы нарушение клятвы, данной Венгрии его предками.

Обеспечив таким образом перевес сил в свою пользу, в октябре двор перешел в открытое контрнаступление. Он «убедил» присмиревшие сословия перенести место своих заседаний обратно в Прессбург. 11 ноября, сняв с повестки дня основные требования, Государственное собрание торжественно короновало Леопольда королем Венгрии. Конфликт между «короной и нацией» решился, в сущности, в пользу последней. Несмотря на очевидный успех двора в этом конфликте, заключенный мир носил все же компромиссный характер.

Леопольд, как и все его предшественники на престоле, официально коронованные венгерской короной, признал конституцию королевства и его самостоятельность. В утвержденных им законах, подготовленных Государственным собранием, говорилось: новый король должен быть коронован в течение шести месяцев после смерти предыдущего; священная корона хранится в Буде; законодательная власть осуществляется королем и Государственным собранием совместно; король заверяет сословия, что не будет править патентами и указами; Государственное собрание созывается раз в три года; в гимназиях, университетах, высших учебных заведениях учреждаются кафедры венгерского языка; за протестантами закрепляется свобода отправления религий, содержание церквей и школ; при назначении на должности вероисповедание не принимается во внимание.

Кроме того, сословия постановили предоставить королю 6 тыс. новобранцев и учредить девять комиссий из своей среды для выработки проектов реформ, включить в свод законов урбариум Марии Терезии.

Все это произошло в середине марта 1791 г., а в конце того же года император дал секретное указание Мартиновичу организовать в стране кампанию в пользу представительств в Государственном собрании буржуазии и крестьянства. Следовательно, и после восстановления мира с сословиями император, он же король, не считал, по-видимому, положение в Венгрии консолидированным.

Прежде чем сойти со сцены истории, Леопольд II покончил с еще одним незавершенным делом, доставшимся ему в наследство от старшего брата. В августе 1791 г. представители империи Габсбургов и империи османов, подписав в Систове, в Болгарии, мирный договор, поставили точку под последней из бесчисленных, тянувшихся более чем два столетия австро-турецких войн. Габсбурги отказались от всех своих территориальных приобретений.

1 марта 1792 г. Леопольд II внезапно умер. Вместе с ним, как гласит вердикт историографии, пришла к концу и эпоха «просвещенного абсолютизма» в империи.

В эту эпоху народы Венгрии, отчасти благодаря «просвещенному абсолютизму» как в социально-экономической, так и в особенности культурной сфере, сделали шаг вперед в направлении общественного прогресса. Ломая сословные перегородки, начала пробивать себе путь национальная идеология, а самые дальновидные ее представители уже подошли к осознанию необходимости сочетать дело национальной независимости с коренными социальными преобразованиями, без которых немыслимо было рождение самой нации.

Находившаяся в стадии формирования национальная идеология наряду с бесспорно прогрессивными и справедливыми элементами носила в себе зачатки национализма, питаемого специфическими условиями: во-первых, полиэтничность королевства; во-вторых, двойственное положение в нем нарождавшейся мадьярской нации, одновременно угнетаемой и господствующей — угнетаемой габсбургской Австрией и господствующей в отношении и славян, и влахов. Все это делало чрезвычайно противоречивым каждый шаг вперед национального движения мадьяр.

Характерно, что сама господствующая нация в собственной стране находилась в подчиненном положении, не обладая всеми атрибутами государственного суверенитета, начиная с элементарного для любого национального движения стремления к утверждению законных прав родного языка внутри своего государства. Введение венгерского языка в качестве официального в Венгрии неизбежно ущемляло бы законные интересы иных языков и народов. И без того сложную ситуацию усугубляли шовинистические стремления навязать венгерский язык другим народам королевства.

Подобных стремлений не чужды были и наиболее просвещенные представители венгерского Просвещения. Основоположник и классик его Дьёрдь Бешенеи, например, полагал, что народы королевства дружно возьмутся за изучение венгерского языка хотя бы из чувства благодарности к нации, их «приютившей». Ученый-медик, видный йозефинист Ш. Дечи ратовал за «незаметную мадьяризацию» через школу и церковь. За 20–30 лет, как писал он, «все иноязычные жители» страны «незаметно» станут мадьярами. Известный публицист-просветитель Й. Печели искренне и простодушно верил, что жители Венгрии и Трансильвании через 50 лет будут «урожденными мадьярами».

Кроме наивно-миролюбивых сторонников мадьяризации, нашлись и активные агрессивно-нетерпимые ее пропагандисты, как, например, Андраш Дугонич — основоположник романа в венгерской литературе. В его романе «Этелка» воспевались деяния «первых завоевателей родины», а не «обретателей». Несмотря на славянское происхождение, а может быть, именно поэтому Дугонич не скрывал своего презрения к славянам и немцам, противопоставляя им мадьяр с их недоступными «для чужих» «благородством и великодушием». Поэт-просветитель, участник «Якобинского заговора» Ференц Казинци также считал вполне допустимым изгнание «с нашей родины тех, кто ест венгерский хлеб и дышит венгерским воздухом и, несмотря на это, отказывается учиться венгерскому».

Пренебрежение к языковым и культурным правам и потребностям угнетенных народов королевства грозило в будущем превратить их из потенциальных союзников национального движения в опасных его противников.

ДВИЖЕНИЕ ВЕНГЕРСКИХ ЯКОБИНЦЕВ

В марте 1792 г. у руля правления огромной империей встал Франц I — человек крайне реакционных взглядов, поставивший перед собой задачу уничтожения любой ценой «французского демона революции». Он сумел быстро втянуть страну в войну против революционной Франции. Его внутренняя политика находилась в полнейшей гармонии с внешней. Первым делом император издал указ о введении цензуры и запрещении всякого публичного упоминания в печати о Французской революции. Естественно, ни в реформах, ни в реформаторах, а тем более в агентах-интеллектуалах он не нуждался. Поэтому логичным было быстрое увольнение придворного химика Мартиновича, которому ничего не оставалось, как вернуться в Венгрию, где в 1792–1793 гг. шел процесс поляризации сил национального движения, вызванный примирением «нации с королем» и прекращением в связи с этим дворянского сопротивления абсолютизму.

Большинство дворянства, довольное собой, поспешило свернуть знамя борьбы и укрыться под крыльями австрийского орла: времена были тревожные, во Франции полетели головы царственных особ, якобинский террор был в самом разгаре, а тут еще собственное крестьянство проявляло растущие признаки нетерпения. В такой обстановке неосмотрительно было бы перечить королю, единственной опоре и защитнику дворянских интересов. Так думали многие венгерские дворяне, охваченные страхом перед происходящими вокруг событиями. Но не все. Весной 1793 г., согласно агентурным донесениям, представители восьми северовосточных комитатов, вступив в тайную связь между собой (специальным указом Леопольд еще в конце 1791 г. запретил общение комитатов друг с другом по политическим вопросам), выработали общую платформу, которая предусматривала провозглашение Венгрии республикой, конфискацию земель высшего духовенства, ликвидацию аристократии как сословия. Повсюду действовали группы интеллигентов, которые И. Мартинович называл «якобинскими сектами», в ожидании подходящего случая к восстанию.

Сам Мартинович примкнул к демократическому движению после того, как его попытки завоевать расположение Франца I потерпели неудачу. Возможно, толкнуло его на это и уязвленное самолюбие. Как бы то ни было, весной 1793 г. при помощи Й. Хайноци и его друзей И. Мартинович опубликовал памфлет «Открытое письмо» императору, в котором подверг критике внутреннюю и внешнюю политику Франца. Осенью 1793 г. вместе с Я. Лацковичем он составил проект новой буржуазной конституции Венгрии. Рассчитанный на привлечение умеренных кругов дворянства, проект предусматривал провозглашение конституционной монархии с двухпалатным парламентом, который включал бы также представителей третьего сословия.

Проект особенно примечателен тем, что, вероятно, впервые в европейской истории давал рецепт решения национального вопроса, причем на принципах территориальной автономии. Его авторы предлагали преобразовать королевство Венгрия в федерацию, состоящую из трех самоуправляющихся провинций с учетом этнического состава населения: Славоники (северо-западные комитаты), Иллирики (Хорватия, Славония, Далмация, часть территории южных комитатов) и Валахики (Трансильвания и Банат). Появление столь любопытного документа можно объяснить и тем, что нелегальное движение якобинцев имело свои ячейки в Хорватии и Трансильвании.

Зиму Мартинович провел в Австрии, где под его руководством было создано тайное якобинское Общество равенства и свободы. Возвратившись в мае в Венгрию, он приступил к созданию тайных венгерских организаций — Общества реформаторов и Общества свободы и равенства. Программа первой, более широкой по составу, названная катехизисом, содержала призыв к свержению короля, провозглашению республики по польскому примеру, требование издать законы, «одинаково хорошие для дворян и недворян», в ней ставилась задача преобразования Венгрии в федерацию национальных автономных провинций, обосновывалась необходимость установления союзных отношений с Францией, Турцией, Польшей. Общество реформаторов было более узкой по составу и еще более законспирированной организацией, рассчитывавшей в первую очередь на привлечение крестьянства как основной ударной силы.

За несколько месяцев удалось довести численность обоих обществ до 300 человек. Австрийская полиция напала на след тайных якобинских организаций в июле 1794 г. Тогда же в Вене был схвачен и сам Мартинович. На допросах он выдал всех своих товарищей, раскрыл все планы восстания вплоть до мельчайших деталей. Но осуждения и казни не смог избежать. К смертной казни были приговорены 18 из 58 арестованных, в том числе семь главных заговорщиков: Мартинович, Хайноци, Сентмаряи, Пал Ез и др. Казнь состоялась на лугу у крепостной стены в Буде, поэтому народ назвал это место Вёрмезё, т. е. «Кровавое поле». Так эта площадь венгерской столицы называется и сегодня.

Портрет главы заговора Мартиновича был бы неполным и в какой-то мере искаженным, если бы мы не привели последние, предсмертные строки этой, несомненно, незаурядной и неоднозначно привлекательной личности. «Опередив время, я родился в этой стране, — писал И. Мартинович в момент, когда никаких надежд на спасение уже не было, — и преждевременно должен погибнуть, чтобы не нарушать власть тьмы… Преклоняюсь перед алтарем человечества, обнимаю любимую родину и желаю, чтобы моей кровью было оплодотворено ее счастье».

КУЛЬТУРА ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ

XVIII столетие вошло в европейскую историю как век Просвещения. Вошло по праву. Но не для всех, даже передовых, стран он начался с 1700 г. Для одних он наступил еще в конце XVII в., если иметь в виду некоторые философские течения или появление богословских учений, направленных на реформу католицизма, и ряд других явлений Предпросвещения. Для большинства народов и стран Европы, в частности империи Габсбургов, век Просвещения, говоря условно, относится ко второй половине XVIII в.: для собственно Австрии и Чехии он начался примерно в 50-60-е годы, для Венгрии — в 60-70-е годы.

Смысл этого общечеловеческого явления, обозначаемого вполне справедливо и как процесс в духовной жизни, и как движение возрождения ее в духе и традициях гуманизма, в целом сводился к разрыву общества со средневековой схоластикой и мракобесием во всех его проявлениях, во всех сферах общественной жизни и деятельности, к обеспечению торжества разума над суеверием и мистикой, свободы над тиранией. Все эти признаки Просвещения с разной степенью силы и интенсивности наблюдались в его центральноевропейской разновидности.

Региональная специфика Просвещения для подавляющего большинства народов была связана с двумя факторами фундаментальной важности: господством феодальных отношений, которое не могло быть еще подорвано хилыми ростками отношений буржуазно-капиталистических, и наличием абсолютной монархии, стремящейся к централизации. В известном смысле это стремление послужило одним из побудительных мотивов создания государства «просвещенного абсолютизма», а оно, в свою очередь, открыло путь к Просвещению и для народов, населявших империю. Отсюда следовало неизбежное приспособление идей и принципов европейского Просвещения к отсталым социально-экономическим условиям империи и к полиэтничности ее состава. То же произошло и с рецепцией здесь идей Великой французской революции с ее радикальными антиабсолютизмом и антифеодализмом.

Регион, в сущности, за исключением венгерских, австрийских и польских якобинцев, под влиянием революции воспринимал в первую очередь идеи энциклопедистов, идеи Просвещения. Таким образом, в специфических этнонациональных условиях Центральной Европы общественные и культурные процессы, связанные с Просвещением, неизбежно должны были принять национальную окраску еще до того, как появились современные нации как этносоциальные общества буржуазно-капиталистической эпохи. Просвещение тут послужило мощным стимулом к углублению и ускорению процессов формирования наций, хотя социоэкономическая основа еще не созрела для этого.

В истории венгерского народа эпоха Просвещения явилась временем зарождения национальной литературы, национальной прессы, национальной науки (исторической, лингвистической, литературоведения по крайней мере), национального театра, о чем частично свидетельствует материал предыдущей главы. При всем огромном значении так называемой национальной самобытности нельзя обойти молчанием громадное влияние положительного примера, особенно в сфере культуры. Восприятие лучшего, что было создано гением другого народа, стремление подражать лучшему образцу есть нормальный путь развития. Для культурного развития венгерского королевства, для мадьяр во всяком случае, имели положительное значение австрийский и немецкий примеры, а для тех венгров, кто мог непосредственно познакомиться (таких было не так уж мало), — примеры английский, голландский, французский, северогерманский.

Особое значение имел немецкий опыт, ибо немцы, носители более высокой культуры (земледелия, быта), раньше других вступившие и на путь Просвещения, жили в этой стране рядом, бок о бок с мадьярами, они составляли большинство или значительную часть населения многих городов — этих наиболее мощных очагов культуры. Случайно ли, что вслед за первой немецкой газетой в Венгрии появляется и первая венгерская, вслед за первым немецким театром — театр венгерский и т. д. Среди писателей, деятелей других сфер культуры мы найдем немало лиц немецкого происхождения с венгерским («хунгаристским») самосознанием, а иногда и с националистическим мадьярским, причем ярко выраженного толка.

В разработке проекта самой значительной в XVIII–XIX вв. реформы системы образования («Рацио эдукационис») активное участие наряду с мадьярами принимали выдающиеся австрийские просветители, советники Марии Терезии. При этом никакой идиллии в отношениях между двумя этносами не было, да и не могло быть в то время, когда шло начатое сверху фронтальное наступление немецкого языка, когда теми же «верхами» с оскорбительным для венгерской нации высокомерием было объявлено, что «имеющего быть во всеобщем употреблении собственного языка» у венгров вообще нет. Язык мадьяр третировался как варварский. Не удивительно поэтому, что один из самых популярных писателей эпохи Андраш Дугонич (1740–1818) в 1784 г. выпустил учебник математики на венгерском языке, несмотря на отсутствие соответствующей мадьяроязычной терминологии, и сам разъяснил, что тем самым «хотел показать перед всей страной, что немецкий язык в объяснении наук никогда так силен быть не может, как венгерский».

Это, конечно, случай курьезный, но словотворчество лингвистов, их усердие в изгнании из лексики венгерского языка немецкой и другой иноязычной терминологии оставили глубокий след на нем, ощущаемый и сегодня и зачастую искусственно осложняющий усвоение современного венгерского языка людьми, владеющими другими европейскими языками.

В целом же немецко-мадьярское культурное взаимовлияние было весьма плодотворным, а немецкий язык и немецкая литература служили связующим звеном между венгерским и европейским Просвещением, весьма успешно выполняя полезную и благородную посредническую миссию. Культура Просвещения подорвала господство барокко и его более поздней разновидности — рококо в ряде отраслей изящных искусств (архитектура, живопись, поэзия и др.), заменив их классицизмом, открыв простор жанровому и стилевому многообразию национальной литературы и искусства.

В силу того что новая литература и новое искусство складывались в обстановке общенационального подъема, обострения борьбы за национальные цели, их отличала высокая степень политической ангажированности. Особенно это заметно в творчестве виднейших деятелей венгерского Просвещения: в поэзии Яноша Бачани (1763–1845), в лирике Михая Чоконаи-Витеза (1773–1805), в сентиментальных произведениях Йожефа Карамана (1769 — 1795), в стихах Даниэля Бержени. В работах этих и других авторов надежда на возрождение славного прошлого сочеталась с трагическими и пессимистическими чертами, мотивами отчаяния и мрачными предчувствиями по поводу обреченной в силу своего одиночества нации, т. е. всего того, что было столь характерно для венгерского романтизма и в какой-то мере сказалось на национальном самосознании в целом.

Культурно-литературная жизнь венгерского общества была тесно связана с общественно-политическим движением, поэтому разгром последнего не мог не иметь роковых последствий для всего венгерского Просвещения. Во-первых, испытало оно это непосредственно. 20 мая 1795 г. на лугу у крепостной стены пали самые светлые головы венгерского Просвещения. Осужденные по делу литераторы Ф. Казинци и Я. Бачани, тот самый, который призывал мадьяр «приковать, пригвоздить свои взоры к Парижу», были на многие годы брошены в подземелья австрийской крепости Кёнигштайн.

Выдающийся поэт, ученый-лингвист Ференц Вершеги (1757–1822) также пробыл девять лет в темнице только за то, что перевел на венгерский язык «Марсельезу». Пламенный патриот поэт-лирик Ласло Сентиоби-Сабо погиб в тюрьме в том же 1795 г. Венгерскому Просвещению пришел, казалось, конец буквально физический. Сплошному разгрому подверглись масонские ложи и довольно многочисленные кружки-читальни. Учителя и чиновники лишались своих мест по малейшему подозрению в приверженности к свободомыслию, за симпатии к революционной Франции, к восставшим против русского ига полякам; дворяне комитата Земплен на северо-востоке подверглись преследованию за то, что осушили бокалы за здоровье Тадеуша Костюшко. К концу века перестали выходить девять из десяти венгерских органов печати. «Мы едва освободились от гнетущего сна, — писал поэт Чоконаи в 1798 г.,- как снова впали в дремоту… Наши типографии снова печатают одни молитвенники. Наш театр скончался в колыбели. Наши лучшие литераторы или погибли, или влачат жалкое существование…»

Вместе с тем Просвещению не суждено было бесследно исчезнуть со сцены. Оно возродилось с началом нового, XIX в., причем стараниями уцелевших его представителей. Но теперь оно в отсутствие легальных политических форумов, запрещенных реакционным абсолютизмом, в отсутствие какого бы то ни было политического движения несло двойную нагрузку. Литература, различные виды искусств — словом, культурная сфера стала непосредственным рупором (по сути, единственным) национально-политических целей и интересов.

Инициативу взял на себя не сломленный заточением в крепости Куфштайн (в Богемии) Ф. Казинци. Выйдя из тюрьмы в 1801 г., он немедленно приступил к возрождению культурной жизни. Начал он с разработки программы обновления родного литературного языка путем избавления его от диалектизмов и одновременно обогащения за счет ввода современной лексики. Нации, по его мнению, необходим такой литературный язык, который был бы способен дать жизнь наиболее совершенным формам литературного творчества, вывести родную литературу на уровень самых современных. Реализуя эту программу, он стал первым сознательным организатором литературы и литературной жизни в Венгрии. Его основные эстетические принципы одержали победу, в сущности, в течение каких-то десяти с лишним лет.

И за все это позднее великий венгерский поэт Шандор Петёфи назовет Казинци «спасителем нации». Поистине поразительна деятельность Казинци и его единомышленников, сумевших к концу второго десятилетия XIX в. завершить громадной общественной важности и историко-культурного значения дело обновления родного языка. Сложился национальный литературный язык, один из существеннейших элементов национального единства. столь необходимого средства борьбы за буржуазные преобразования общества.

ВЕНГЕРСКОЕ ОБЩЕСТВО И АНТИФРАНЦУЗСКИЕ ВОЙНЫ

Почти два десятилетия бушевал пожар войны на континенте, и империя была непременной участницей почти всех коалиций, создававшихся реакционными монархиями сначала против революционной, а затем наполеоновской Франции. Австрия проигрывала одну кампанию за другой, дважды отдавала имперскую столицу Наполеону, дважды оказывалась на краю пропасти, но все же устояла. Более того, серию войн она закончила в рядах держав-победительниц. И не раз униженная и оскорбленная, обрела ранг великой державы, первым свидетельством чего стал созыв в Вене грандиозного конгресса, подводившего черту под многолетней серией войн.

В течение всего этого периода Венгрия с репутацией страны, всегда готовой к бунту и восстанию, с вечно фрондирующим дворянством — классом-лидером, вела себя удивительно мирно и спокойно. Она служила надежным тылом сражающейся армии, исправным поставщиком пополнения продовольствия, амуниции и даже боеприпасов. Государственное собрание смиренно выполняло в 1796, 1802, 1805 гг. все требования двора. В критических для Австрии ситуациях в 1805 и 1809 гг., когда империя была беззащитна, а армии Бонапарта стояли у ворот Венгрии, предлагая ей редчайший шанс вновь обрести свою независимость, дворянство и пальцем не шевельнуло, чтобы принять дар: классовые интересы и классовая солидарность взяли верх над идеей национальной, которой так кичились сословия.

Главные мотивы неординарного для современников поведения Венгрии лежали в сфере экономики. Военная конъюнктура, в особенности во время континентальной блокады, открыла перед землевладельцами неслыханные до того шансы быстрого обогащения. И они не упустили своего шанса: обогащались, как никогда прежде, а обогатившись, молились, выпрашивая у всевышнего «тихого весеннего дождя и долгой войны».

За годы этой очень прибыльной для венгерских помещиков войны страна покрылась роскошными дворцами аристократии, имениями помещиков средней руки, набитыми самой модной венской мебелью. Балы, званые обеды и ужины, сопровождавшиеся обильными возлияниями: и картежными битвами, следовали одни за другими. Венгрия стала главным поставщиком зерна, скота, шерсти для армии и промышленности Австрии. Причем за первое десятилетие XIX в. цены на хлеб возросли в 10–12 раз. В нарушение всех законов и обычаев, в том числе знаменитого урбариума Марии Терезии, дворяне произвольно расширяли собственное хозяйство, присоединяя к нему крестьянские наделы, одновременно усиливая барщинную повинность. Высокой конъюнктурой смогли воспользоваться лишь очень немногие крестьяне из числа зажиточных сельских жителей. Война дала также толчок оживлению венгерской мануфактуры: текстильной, обувной и ряда других, поставлявших свою продукцию армии. Увеличилась добыча руды и выплавка железа, чугуна, производство некоторых видов оружия, например стволов для ружей и пистолетов.

Именно по этим причинам никакие заигрывания и щедрые посулы Наполеона не могли поколебать основы, достигнутого между «нацией и короной» компромисса. Дворянская «нация» безучастно отнеслась к многообещающему манифесту, с которым французский император обратился к ней из Вены тотчас же после ее занятия 15 мая 1809 г.: «Мадьяры! Настал час, когда вы можете вернуть себе вашу старинную независимость. Примите мир, который я вам предлагаю: пусть останется в целости и сохранности конституция вашей родины — либо в том же состоянии, в котором она была до сих пор, либо с теми изменениями, какие вы сами, по собственному желанию и воле, найдете нужными, согласно велению времени, и необходимыми с точки зрения блага ваших сограждан». Судя по этому многозначительному пассажу, свидетельствующему о точном знании традиций и мировоззрения венгерского дворянства, автором обращения был якобинец Я. Бачани, бежавший из австрийской тюрьмы и примкнувший к Наполеону тогда же в Вене. Ему и было поручено перевести французский текст документа на венгерский язык.

Союз дворянства с династией оказался недолговечным. Он перестал существовать уже в 1812 г. Его похоронил разразившийся в Австрии в 1811 г. финансовый крах, вызванный непомерным ростом государственного долга вследствие роста военных расходов, обесценением денег в результате бездумного печатания громадного количества бумажных денег, которое выросло в 40 раз по сравнению с 1790 г. Спасти положение многократной девальвацией гульдена (в обмен на 20 новых гульденов шли 100 старых) венскому правительству не удалось. Данная мера, больно ударившая по карманам венгерских помещиков, наоборот, вызвала резкое их недовольство, и королю ничего не оставалось, как распустить непокорное Государственное собрание. Произошло это в 1812 г. Больше оно не созывалось до самого 1825 г.

Конфликт между «короной и нацией» оказался столь острым, что канцлер Меттерних предпринял необычный шаг. В декабре 1811 г. он просил австрийского посла в Париже прозондировать у французского императора, не станет ли он возражать, если габсбургским королевским декретом будет упразднена конституция Венгрии. Наполеону не хотелось никаких осложнений у своей союзницы Австрии в преддверии похода на Россию, и он наложил вето на план канцлера. Но молодой еще тогда канцлер не успокоился. 15 января 1812 г. Меттерних все же предложил своему государю ввести в Венгрию войска, предназначенные для участия в русском походе Наполеона, и объявить о ликвидации венгерской конституции. Франц оказался более благоразумным и после некоторого раздумья отклонил предложение канцлера. Сыграли свою роль настойчивые предостережения его наместника и Венгрии эрцгерцога Иосифа — того самого, чей памятник До сих пор украшает одну из центральных площадей Пешта. Наместник предсказывал неизбежность сопротивления мадьяр, причем еще более энергичного, чем поляков против русского Даря.

В последующее десятилетие отношения между Австрией и Венгрией продолжали обостряться; опять же возобновилось пассивное сопротивление комитатов, которые упорно отказывались подчиняться распоряжениям центральных властей о выплате налогов и выставлении новобранцев. И двор вынужден был уступить.

После 13-летнего перерыва вновь открылась сессия Государственного собрания, которая продолжалась до 1827 г. Самым примечательным событием этой весьма заурядной сессии было неожиданное выступление на одном из заседаний 3 ноября молодого, мало кому известного гусарского офицера графа Иштвана Сечени. On предложил передать годовой доход своих имений — огромную сумму в 60 тыс. серебряных форинтов (венгерское обозначение гульдена) — для создания Венгерской академии паук. Предложение было с воодушевлением принято, и собрание утвердило соответствующий закон об учреждении академии. И хотя фактически оно состоялось в 1830 г., тем не менее рождение Венгерской академии наук официально датируется 1825 г. С этой же датой связывается начало целого этапа венгерской истории, так называемой эпохи реформ, которая предшествовала буржуазной революции и сыграла громадную роль в идейной, организационной, политической и психологической подготовке одного из самых славных событий венгерской истории.