Край неба

Баракуда

В свои тридцать лет Геннадий Кузин никогда не был на юге, и, возможно, поэтому жизнь в городе у теплого моря представлялась ему в мыслях легкой и беззаботной; он загадывал, как поселится в домике недалеко от моря, будет купаться и загорать, и, конечно же, работать над кандидатской, которую давно бы надо закончить и которая не двигалась почти год. Этот год ушел на бесплодные ухаживания за молодой лаборанткой Валей, на которой Кузин хотел жениться. Теперь Валя встречалась с другим, и, вспоминая ее, Кузин, будто бы в отместку, думал о том, как познакомится на юге с какой-нибудь симпатичной женщиной; они будут встречаться, бродить у моря. При мысли об этом виделись пальмы, ночной безлюдный берег и лунная дорожка на воде… Кузин посмеивался над собой, но верил, что так оно и будет, и уверенность его окрепла, когда он получил письмо от Воробьева, который, собственно, и подбил его на эту поездку.

Он приезжал в Ленинград в апреле, нашел Кузина, потому что тот жил на старом месте — на Васильевском; и поскольку друзья давно не виделись, то проговорили допоздна. Воробьев рассказал, что обитает теперь в небольшом южном городе, работает в строительном управлении, женился и имеет двоих детей.

— Плюнул я на науку, — говорил Воробьев, — не будет там с меня толку, да и надоело на сто рублей… А здесь!.. Здесь, Гена, я — человек; замдиректора по снабжению. Крутиться, правда, надо, но жить веселее. — Он замолчал, вспомнив что-то, и грустно сказал: — Да, жаль твою матушку, помню, как она нас подкармливала.

Он положил руку на плечо Кузина и неожиданно спросил:

— А ты не женишься отчего?

— Да как-то не получается, — неопределенно ответил Кузин, потому что ему не хотелось говорить о Вале, которая встречалась с ним и успевала бегать в кино с другим. Он узнал об этом случайно и сказал-то Вале без желания поругаться, но та вдруг заявила, что не видит в этом ничего плохого, и рассказала подобную историю, случившуюся в ее родном городе Арзамасе.

— Теперь женщина свободна, — сказала она, смело глядя на Кузина. — Вот у нас, в Арзамасе..

Она часто ссылалась на свой город, и Кузина это иногда даже умиляло, но тут он не стал слушать, что же произошло в Арзамасе, потому что обиделся, и обиделся на себя. Ему вдруг стало понятно, что он зря тратит время на Валю, что если он женится на ней, то будет слушать все эти поучительные истории… И поскольку он молчал, то Валя посчитала, что разговор на эту тему закончен.

— Мы же современные люди, — сказала она как-то даже примирительно, — не какие-то там..

Тут Кузин, не выдержав, так стукнул кулаком по столу и сказал такое слово, что Валя собралась в одну минуту, с опаской поглядывая на него и повторяя:

— Гена, не волнуйся!.. Я все поняла!..

С этими словами она и выкатилась из комнаты навсегда, чем, несомненно, облегчила себе выбор жениха. После Кузин жалел, что сорвался и нагрубил…

— Не простые девки в Питере, — сделал вывод Воробьев, выслушав Кузина, который и не хотел об этом говорить, но все же рассказал. — Но зато у нас, доложу тебе, кровь с молоком. Найдем мы тебе, Гена, невесту! Найдем, отыщем, это уж будь спокоен… Если я за что берусь, то довожу до конца.

— Да что — невеста, — ответил Кузин, — главное — чтобы хозяйка готовила… А я делом бы занялся.

— Все оформим в лучшем виде, — заверил Воробьев. — Меня не будет, потому что мы с моей по круизам ударим, но предварительно я все прокручу.

Слово свое Воробьев сдержал и в письме сообщал, что комната есть и хозяйка ждет его.

И понятно, что Кузин, приехав в южный город, отыскав улицу и дом и взглянув на небольшой сад, обрадовался — все точно таким ему и представлялось, и выходило, мечты начинали сбываться.

Дом Анны Сергеевны стоял на тихой улочке, не у самого моря, но недалеко от него; два окна приветливо глядели на дорогу, на зеленый забор и вишню у калитки. Перед порогом лежала вросшая в землю белая плита. Везде было чисто, ухоженно.

Анна Сергеевна, вышедшая из дверей навстречу Кузину, оказалась пожилой женщиной с невыразительным, но добрым лицом; здороваясь, она улыбнулась и просто сказала:

— Входите в дом.

И показала приготовленную комнату, которая Кузину сразу же понравилась: небольшая, чистая, с бледно-голубыми обоями.

— В ней живут мои племянники, — сказала Анна Сергеевна, разглядывая квартиранта. — В это лето написали, что не приедут, вот я и согласилась. А так-то я и не сдаю.

— Хорошо у вас, — признался Кузин, осмотревшись. — А скажите, Анна Сергеевна, сколько платить?

— Сама не знаю, — ответила хозяйка. — За жилье — рубль, больше не возьму. А готовить… Ну, сколько… рубля два еще.

Кузин согласился.

— Вы уж только не взыщите, — сказала Анна Сергеевна, — у нас тут не особенно: что себе, то и вам.

— Да мне ничего такого и не надо, — заверил Кузин хозяйку, и та ушла, оставив его одного.

Окно комнаты выходило в сад; в двух метрах от него росла молодая яблоня с чахлыми, закрученными в одну сторону ветками, тут же зеленели кусты смородины. Чуть подальше — еще три яблони, а за ними виднелся соседний дом, дворик и, видимо, такой же сад. Пока Кузин рассматривал деревья и кусты, в соседнем дворе промелькнула девушка в светлом платье. И он, вспомнив свои мысли, улыбнулся и подождал, не покажется ли девушка снова.

Прижился он на новом месте в один день, а за неделю привык к неторопливой жизни: утром купался и загорал не больше часа и возвращался в свою комнату. Анна Сергеевна готовила, так что забот не было. Он читал привезенные с собой книги, перелистывал написанное и находил, что кандидатская готова на две трети и к осени можно ее закончить. С этой мыслью работалось легко, два дня он вовсе не ходил на пляж, дописал вчерне одну главу и наметил план на дальнейшее.

Выбранная тема сначала не казалась Кузину оригинальной — он исследовал характеристики кристалла, помещенного в электромагнитное поле, — но первые опыты, когда он стал изменять температуру, дали неожиданные результаты. Кузин понял, что если довести работу до конца, то можно не только написать кандидатскую, но еще и создать новый измерительный прибор. Это было уже чем-то большим, и теперь, живя у Анны Сергеевны, он мечтал, как, возвратившись домой, продолжит опыты, пытаясь изменять не только температуру. Тут у него были кое-какие догадки, и, размечтавшись, он подумал, что, возможно, стоит на пороге открытия.

Днем было нестерпимо жарко, и приходилось зашторивать окно, а вечером, когда наступала прохлада, Кузин выходил погулять. Он уже бродил по центру города, побывал на набережной, где было много отдыхающих, заглянул на танцплощадку. Правда, он так ни с кем и не познакомился и немного скучал. Однажды он встретил на улице свою соседку и поздоровался с нею. Девушка ответила, но взглянула на него удивленно.

— Я живу у Анны Сергеевны, — пояснил Кузин смущенно. — Так что мы соседи.

Девушка улыбнулась, но ничего не сказала, и разговор не получился. Кто она была — приезжая или дочь хозяев, — Кузин не знал, а спросить Анну Сергеевну стеснялся, полагая, что время само разберется.

Как-то Анна Сергеевна посетовала на то, что отстояла очередь за рыбой и ей не досталось.

— Увидела, и так захотелось, — сказала она и стала говорить, что живет у моря, а рыбы не купишь. — Раньше всякая была…

Кузин на это ничего не ответил, пошел в магазин, решив, что где-нибудь купит рыбу и порадует хозяйку. Он напрасно проходил по жаре, завернул на базар, но и там рыбы не было, и он купил молодой картошки и пакет вишни. Когда он возвратился домой, Анна Сергеевна отругала его, сказав, что картошка пока дорогая и не надо зря тратить деньги. Картошку она все же приготовила к обеду, отварила и посыпала укропом, так что получилось очень вкусно. Вишню перебрала и сварила компот. Подавая обед, еще поговорила о дороговизне и взяла с квартиранта слово не ходить больше на базар. Кузин, видя, что хозяйка осталась довольна, только посмеивался.

В тот же вечер, помогая Анне Сергеевне, он поливал деревья и спросил, отчего это ветки яблонь закручены в одну сторону.

— От ветра, — ответила Анна Сергеевна. — Задует с гор и гнет их до того, что они распрямиться не могут. Летом еще ничего, а зимой…

Анна Сергеевна не успела договорить: в этот момент в соседнем дворе показалась та самая девушка и, увидев Анну Сергеевну, поздоровалась.

— Здравствуй, Зиночка! — ответила Анна Сергеевна. — Как отдыхается?

— Отлично, — сказала Зина и пошла в дом, а Анна Сергеевна объяснила Кузину, что Зина — племянница Марии Григорьевны, соседки, и что приезжает она каждое лето.

— Еще не замужем, — добавила она и с этим ушла готовить ужин, а Кузин продолжал поливать грядки и деревья, поглядывая в сторону соседей — не покажется ли Зина. А поздно вечером, читая, вдруг подумал, что завтра непременно подойдет к девушке и пригласит ее в кино.

— Будь что будет! — сказал он вслух и вскоре уснул, счастливый ожиданием чего-то прекрасного, что увиделось совсем близко.

Утром он собрался идти на море, но тут принесли телеграмму, из которой стало ясно, что завтра к Анне Сергеевне приезжает племянник с женой и детьми. Анна Сергеевна обрадовалась, но, взглянув на квартиранта, расстроилась и вслух пожалела, что сдала комнату.

— Что же делать? — озабоченно спросила она.

Кузин успокоил ее, сказав, что безвыходных ситуаций не бывает, и вместо пляжа отправился на поиски комнаты. За полдня он обошел многие улицы, но не встретил ничего подходящего: везде предлагали «койку». В конце концов, измотавшись от жары и хождений, он согласился и на это, но тут оказалось, что никто не берется готовить обеды.

— Да вы что! — сказала одна хозяйка, вроде бы даже обидевшись. — Тут своим-то выкручиваешься, каждый день думаешь… Нет, на это я не согласна… да и никто не возьмется.

Кузин вздохнул и отправился к Анне Сергеевне. По дороге зашел еще в один дом и спросил, не сдается ли комната.

— Именно комната? — как-то насмешливо переспросил его хозяин дома.

Кузин ответил, что хотелось бы комнату, не понимая, чему это ухмыляется хозяин.

— Да можно и комнату, — сказал тот серьезнее. — Считайте сюда! четыре коечки — раз! по два рубля каждая — два!

И очень быстро сосчитал, сколько набежит за месяц, разделил — получалось восемь рублей за день, и все приговаривал «ш-шитайте!»

— Но вы будете жить один, — продолжал хозяин, — значится, шуму поменьше. Откинем пятьдесят! Так? Считайте!..

Кузин кивнул доморощенному бухгалтеру и ушел. Настроение у него пропало окончательно, и он подумал, что надо бы бросить такой отдых и ехать в Ленинград. Конечно, можно было перебиться и с жильем, и с едой, но тогда пришлось бы забыть о работе. Но он так надеялся на отпуск, да и что было делать целыми днями?..

Анна Сергеевна встретила Кузина у ворот.

— Я уж выглядываю, — сказала она, хитровато улыбаясь. — Что ж, думаю, такое? Да и не обедавши…

Когда вошли в дом, Кузин стал рассказывать, где был и что узнал, а Анна Сергеевна, вроде бы и не слушая, накрыла на стол и только после сказала:

— А я вот никуда не ходила, а комнату нашла. А то мне, — добавила она радостно, — прямо неудобно, что так получилось.

— Комнату? — переспросил Кузин. — Именно комнату?..

— Точно не скажу, — ответила хозяйка, — но наверное… Дорого она не возьмет. Это знакомая моей знакомой. Я ее толком и не знаю. Надо вам сходить к ней.

Анна Сергеевна протянула бумажку с адресом, растолковала, как лучше пройти, и еще раз посетовала на то, что так неудобно вышло. Голова ее, однако, была уже занята приездом гостей, и Анна Сергеевна прикидывала, что надо успеть сделать: прибрать в доме, постелить свежее белье, а рано утром сбегать на базар и купить что-нибудь детям.

Дверь Кузину открыла молодая светловолосая женщина, и это было неожиданно: он предполагал, что хозяйка будет под стать Анне Сергеевне.

— Входите, жду вас! — приветливо улыбнулась женщина, довольная смущением гостя, и жестом пригласила в квартиру. — Меня зовут Светлана Даниловна…

Кузин сказал: «Очень приятно!», пожал крепкую ладонь и назвал себя. Они прошли в комнату, и хозяйка усадила его в кресло, а сама вышла на кухню, вроде бы давая возможность оглядеться. Но тут же появилась, весело говоря о том, что лето жаркое и даже вечерами нечем дышать.

— Да, жарковато, — согласился Кузин, с интересом разглядывая Светлану Даниловну, которая села в другое кресло, напротив.

Была она миловидная и, судя по улыбке, веселая. Правда, с первого взгляда Кузину бросилось в глаза какое-то несоответствие вытянутого лица и полных губ, но, присмотревшись, он понял, что дело не в этом. Просто у Светланы Даниловны были маленькие серые глаза, и они оставались серьезными даже когда она улыбалась. К тому же она часто щурила их, будто бы плохо видела. Зубы у нее были белые, ровные и, наверное, помня об этом и желая понравиться, она постоянно улыбалась.

Посидели, поговорили, а затем Светлана Даниловна показала маленькую комнату, где стояли шкаф, кровать и стол у окна. Комната была чистая, прибранная. На столе лежало несколько детских книжек.

— У меня есть дочь, — сказала Светлана Даниловна, заметив вопросительный взгляд гостя. — Но мешать вам она не будет, поскольку живет теперь у бабушки. Кровать вот коротковата, но можно что-нибудь придумать, правда?

— Это мелочи, — согласился Кузин. — Куплю раскладушку. А сколько?

— Нисколько! — ответила Светлана Даниловна. — Ровным счетом нисколько. Мне сказали, что вы попали в беду. К тому же вы из Ленинграда, а я так люблю этот город. Была на экскурсии, помню, бегали, чтобы все увидеть… Да, — продолжала она, — но не это главное. Мы с вами культурные люди и не будем уподобляться частникам. Вот так! — заключила она. — Люди должны помогать друг другу, правда?

Светлана Даниловна сказала это так, словно бы заучила перед приходом Кузина, и он почувствовал в ее словах что-то поддельное. Казалось бы, все правильно: и беда с ним приключилась, хотя, если подумать, что это за беда? И помогать люди должны друг другу, но… Тут ему пришло в голову, что он придирается к хозяйке.

— Спасибо вам, но без денег как-то… Понимаете…

— Прекрасно понимаю, — живо воскликнула Светлана Даниловна. — Но у меня так просто! — Она даже рукой повела, показывая, как у нее просто. — Дадите денег на еду, я приготовлю. Что там купить, мне это попутно, так сказать. Мне говорили, что вы пишете, — она примолкла на секунду и, улыбнувшись, закончила: — Пишите и не думайте о мелочах, если, конечно, вам понравилось.

— Да, у вас хорошо, — сказал Кузин, думая о том, что можно дать больше денег на еду и таким образом отблагодарить хозяйку. — Я согласен.

— Уговорила, да? — посмеялась Светлана Даниловна и пошутила: — Теперь такая наша судьба… А когда переедете?

Кузин ответил, что надо бы сегодня, потому что Анна Сергеевна уже готовит комнату и спать ему, выходит, негде. Светлана Даниловна понимающе кивнула, как бы говоря: «Сегодня, так сегодня», — но когда Кузин ступил к двери, остановила его решительным жестом и снова вышла на кухню. Кузин огляделся и сел в кресло, бесцельно глядя на современную стенку, за стеклом которой блестели чашки и высокие зеленые стаканы. Думал он о том, что ему просто повезло: теперь у него есть комната, о еде не надо беспокоиться. Вспомнилось, как он ходил от дома к дому… Кузин даже вздохнул, потому что ему не верилось…

— Скучать не надо, — пропела Светлана Даниловна, отрывая его от мыслей об устройстве, и вкатила в комнату столик на колесах.

На столике была бутылка коньяка, розовая ветчина; хлеб хозяйка нарезала тонкими ломтями и веером разложила на тарелке. Две рюмки тонко звякнули, когда столик ткнулся в кресло.

— Вот! — сказала Светлана Даниловна, внимательно следя за квартирантом. — Вы мой гость, и я хочу, чтобы с первой минуты вы чувствовали себя как дома. Хорошо? Можно, я буду называть вас просто Гена? Ну и чудненько, — посмеялась она, когда Кузин кивнул. — Так проще, правда?

Кузин снова кивнул.

И столик на колесах, и тонко нарезанный хлеб, а главное — то, что надо было пить, как-то его насторожило, он нахмурился и внимательно поглядел на хозяйку. Та заметила этот взгляд и спросила — быть может, он не любит коньяк.

— Водки я в доме не держу, — сказала она, стараясь быть непринужденной и веселой.

— Не беспокойтесь, — сказал Кузин. — Выпью и коньяк, хотя… Пить совсем не хочется, лучше бы чай.

— Будет и чай, — заверила Светлана Даниловна. — А это, как говорят, символически. Ко мне тут недавно приходили наши девочки с работы…

Светлана Даниловна стала рассказывать о подругах, наполнила рюмки и села в кресло. В это время в прихожей что-то зашуршало, и она встала и ушла туда, приговаривая вдруг изменившимся голосом: «Микки пришел! Микки! моя золотая собака!..»

В комнату влетела болонка с замочаленной шерстью; как всякая мелкая стружка, эта тоже была колючая и, подскочив к Кузину, смело облаяла его.

— Как тебе не стыдно! — вскричала Светлана Даниловна. — Лаять на гостей! Фу! Перестань!..

Она потрепала собаку по шерсти и стала говорить, что Микки — отменная собака, понятливая, сама гуляет, надо только впустить и выпустить. Микки забрался в угол под телевизор и, настороженно поглядывая на чужого, скалил зубы.

— Охраняет меня, — похвалила собаку Светлана Даниловна. — Мой единственный защитник. Ну, давайте, — сказала она, повернувшись к Кузину, — выпьем за знакомство, или, как говорят наши девочки, со свиданьицем!..

— За знакомство! — поддержал Кузин и залпом выпил коньяк.

Светлана Даниловна тут же похвалила, сказав, что ей нравится, когда лихо пьют, и предлагала закусывать. Сама она тоже выпила до дна и принялась за ветчину; ела аппетитно, и видно было, что любила и выпить и поесть… Собака, насидевшись в углу, подошла к Кузину и тихо зарычала.

— Дайте ему ветчины, — посоветовала Светлана Данииловна, — он признает вас за своего. Вы — писатель? — неожиданно спросила она. — Так ведь?

— Почему писатель? — Кузин даже опешил. — Кто вам сказал?

— Ну вы же пишете что-то, вот я и решила…

Кузин сказал, что он инженер, и Светлана Даниловна покивала головой, но так, словно бы не верила, стала говорить, что когда она была в Ленинграде, то познакомилась там с одним музыкантом из филармонии.

— Я ведь тоже закончила институт, — сказала она, — гуманитарный. Жаль, что не работаю по специальности, но тяга к чему-то такому у меня осталась. Я и музыку люблю, и книги читать.

— А где вы работаете?

— Я теперь экспедитор, — ответила хозяйка. — Продавец-экспедитор. Звучит?.. Но дело же не в работе, правда? Работа всякая нужна, согласны?

Трудно было не согласиться, и Кузин кивнул, сказав, что работа, действительно, не главное. От второй рюмки он отказался: надо было идти за вещами.

— Буду ждать, — сказала Светлана Даниловна, провожая его до двери. — Пойдем ночью купаться?..

— Ночью? — удивился Кузин. — Никогда не купался. Что, интересно?

— Чудно, передать невозможно, — ответила Светлана Даниловна и попросила не задерживаться долго.

Кузин улыбнулся ей и вышел.

В полночь они ходили к морю, на пустынный пляж, и Кузин, искупавшись, согласился, что действительно есть что-то необычное и в купании, и в темноте, и в мерцавшей отраженным светом воде. Мерно накатывалась волна, шуршала и уходила в черноту. Далеко в море светились огни стоявших на рейде судов. Изредка черноту ночи вспарывал прожектор пограничников, шарил по воде несколько секунд и пропадал, и тогда темнота казалась еще гуще, а звезды — ярче.

— Люблю ночные купания, — сказала Светлана Даниловна и похвалила Кузина за то, что он так смело ныряет. — Смотрите, чтобы пограничники не заметили, — пошутила она, — или баракуда не хапнула.

Кузин не знал, что за зверь — баракуда, и Светлана Даниловна сказала, что это хищная рыба, которая живет в тропических морях. Светлана Даниловна говорила, а он лежал на спине и смотрел в небо. На душе у него было легко, спокойно, и подумалось, что человек никогда не знает, что же произойдет в следующий момент: разве он мог предполагать, что будет лежать ночью на этом пляже. «Может, поэтому жизнь интереснее, — пришло ему в голову. — Живешь и не догадываешься, что она тебе приготовила…» И в ту минуту и знакомство, и ночное купание показались ему чем-то необычным, и такое было чувство, вроде бы он к чему-то давно стремился и теперь достиг. Светлана Даниловна, рассказав о баракуде, замолчала, и это тоже было хорошо. Он повернул к ней голову и увидел, что она смотрит на него пристально, не мигая. В темноте ее глаза показались глубокими, добрыми и немного печальными. И Кузин, ощущая дрожь внутри себя, протянул к женщине руку. Светлана Даниловна потянулась к нему, успев шепнуть:

— Пограничники все видят…

И тихо, сдавленно посмеялась своей шутке.

После она говорила о том, что всегда ходит купаться в полночь, когда нет вокруг ни души, что теперь они будут ходить вдвоем, а сейчас придут домой, заварят чай, найдут что-нибудь в холодильнике; и говорила она так спокойно, буднично, как говорят только родные близкие люди, как говорят жены.

— Коньячок остался, — тихо сказала Светлана Даниловна, поглаживая руку Кузина. — Ветчинка есть, огурчики…

Это было так непривычно — и забота, и уменьшительные слова, — что Кузин засмеялся, встал и нырнул в черную воду. Когда он вышел на берег, Светлана Даниловна подала ему полотенце, вытерла спину и еще раз спросила, нравится ли ему ночное купание.

— Нравится, — ответил Кузин. — Нравится.

Светлана Даниловна радостно посмеялась и, когда они шли домой, рассказала, что недавно сделала ремонт в квартире и что рабочие, которых она нанимала, трудились на совесть, потому что она расплачивалась не деньгами, а продуктами.

— Плинтуса новые поставили, двери поменяли, — перечисляла она, не замечая, что Кузин почти не слушает. — Пластик принесли, а я раковину достала, голубую… У нас ведь так, правда? Я им хорошо сделала, и они мне. Вот жаль, труба лопнула, пришлось воду закрыть. Ну, ничего, правда?..

— Хозяйка, — сказал Кузин, зевнув, и приобнял Светлану Даниловну за плечи.

Она прижалась к нему и осталась довольна такой похвалой.

Неделю прожил Кузин на новом месте, так и не открыв ни разу папку с бумагами. Думая об этом, он злился, говорил себе, что завтра же начнет работать, и не начинал. Казалось, жил он точно так же, как у Анны Сергеевны: утром ходил на море, возвращался и — можно бы заняться делом. Но тут кто-то приходил, спрашивал Светлану Даниловну, приносил какие-то свертки, коробки. Микки просился на улицу, и приходилось его выводить, затем являлась Светлана Даниловна, говоря, что она прибежала на часик покормить его. Часик этот затягивался на большее время.

Светлана Даниловна заботилась о нем неустанно, и можно было подумать, она только и ждала, чтобы появился квартирант, которого надо опекать, кормить-поить да еще и спрашивать, не хочет ли он чего-нибудь особенного. Дня за три она понанесла столько мяса, зелени, рыбы, консервов, что хватило бы на десять человек, и продолжала носить. Возвратившись с работы, она принималась готовить, рассказывая Кузину о том, как прошел день и что ей удалось достать; показывала какие-то коробки — то стаканы, то обувь.

— Куда тебе столько? — спросил однажды Кузин. — Да и где набрать столько денег?

— Я же не все себе, — весело ответила Светлана Даниловна. — У меня много знакомых, всем что-то надо…

И она говорила о знакомых, о магазинных новостях и сплетнях и даже похвасталась, как ей удается ловко обводить вокруг пальца покупателей. Она смеялась, весело поглядывала на Кузина и называла покупателей — «они». Из ее рассказов Кузину стало понятно, что есть множество лазеек для воровства, и если задуматься, то выходило, что магазин работает только на продавцов и их знакомых.

— Ну что ты! — ответила Светлана Даниловна, когда он спросил об этом. — Кое-что остается…

— А если тебя поймают?

— Меня? — удивилась Светлана Даниловна. — Да я любого так запутаю, что он никаких концов не найдет…

Чувствовалось, что она доверяет своему квартиранту и ничего не боится.

Через несколько дней Кузин не мог равнодушно слышать ее воркующий голос, когда она говорила «картошечка, мяско, лучок…» — и эти уменьшительные, но житейски понятные слова врезались в него так, что, даже оставаясь один, он слышал их. Кузин никогда прежде не сталкивался с подобными людьми, которые столько говорят о еде, и не представлял, насколько это утомляет. На кандидатскую он даже не смотрел, словно бы смирившись, что здесь ничего не напишет, бродил по квартире, смотрел в окно и думал о своей хозяйке, чувствуя, что ненавидит ее. «Но за что? — спрашивал он себя. — Ведь она мне не сделала ничего плохого. Напротив, помогла в трудную минуту…» Он представлял, как обидится Светлана Даниловна, когда он скажет, что уходит: он видел, как она торопилась домой, как радовалась, обнимая его, и как старалась во всем угодить. И Кузин терпел. Он стал подольше загорать, успокаивая себя тем, что все же он отдыхает, возвращался в квартиру неохотно. Микки привык к нему и радостно кидался навстречу, лаял и крутился вокруг него.

В один из дней Кузин взялся ладить трубу на кухне, полагая, что сделает хотя бы что-то полезное, а на самом деле потому, что устал от одних и тех же мыслей, хотелось какого-то действия. Он не успел убрать мусор и воду, как появилась Светлана Даниловна. Она увидела паклю и ржавые гайки и сначала даже испугалась, но тут же все поняла.

— Чудненько! — сказала она радостно. — Теперь будет вода… А я примчалась, принесла рыбку. Шесть кило! Ты любишь солененькую? Это я умею… Да, еще знаешь что?..

Она вернулась в прихожую и принесла кулек малины, и поскольку руки у Кузина были грязные, то кормила его с ладони, ела сама и все спрашивала — вкусно ли.

— Я люблю малину, — приговаривала, даже глаза закрыла, показывая, как она любит. — Очень-очень…

Что-то детское и трогательное было в ее словах, и Кузин сказал в шутку, что малину и медведь любит.

— Медведь? — переспросила Светлана Даниловна и перестала есть. — А при чем здесь медведь?

Кузин объяснил, но она обиделась, зло на него посмотрела и все повторяла, что она не медведь. После она стала разводить рассол и, забыв обиду, рассказывала, что в прошлый раз получилась отменная рыбка. Кузин вспомнил Анну Сергеевну и попросил несколько штук. Светлана Даниловна взглянула на него с удивлением, но тут же улыбнулась.

— Возьми! Конечно, возьми, — сказала она поспешно. — Ты хочешь сходить к ней?

Кузин кивнул.

— Сходи, — разрешила она и добавила: — Только не очень-то надейся, она теперь комнату тебе не сдаст.

И довольно посмеялась, вроде бы хотела сказать, что деваться-то квартиранту некуда.

— Злая ты, Света, — сказал Кузин. — Отчего только? Вроде бы у тебя есть все, что ты хочешь…

— Я злая? — переспросила Светлана Даниловна, бросив рыбу. — То медведем меня обозвал, а теперь я — злая…

Она начала говорить весело, но не выдержала и закричала, что таких, как она, надо еще поискать, что он сидит дома, не знает никаких хлопот. Она даже ногой топнула и смотрела на Кузина вприщур.

— Ты живешь на всем готовом, — сказала она потише, откричавшись. — Почти бесплатно… А рыбу я тащила не для твоей Анны Сергеевны, понятно?

— Понятно, — ответил Кузин, подумав, что не так и бесплатно получается: Светлана Даниловна возьмет если не деньгами, то криком.

Он не стал больше ничего говорить, вымыл руки и пошел к Анне Сергеевне. Бывшая хозяйка обрадовалась его приходу, познакомила с племянником и невесткой и все спрашивала, хорошо ли ему живется на новом месте.

— Можно было и не уезжать, — сказал племянник. — Как-нибудь разместились бы…

— Все устроилось, — ответил Кузин, думая о том, насколько ему легче в этом доме.

Анна Сергеевна, не слушая возражений Кузина, оставила его обедать и за столом, как бы в шутку, сказала, что им интересовались. Кузин сразу понял, но сделал вид, что удивлен.

— Зина спрашивала, — пояснила Анна Сергеевна. — Куда это, говорит, ваш квартирант подевался.

— Переезжай, Гена, — тут же предложил племянник и, взглянув на жену, добавил: — Не то я сам займусь…

Жена ответила, что она не возражает, и все посмеялись. А Кузину вдруг стало грустно, он почувствовал, что не хочется возвращаться к Светлане Даниловне, к ненужным разговорам, ко всем этим коробкам, сверткам. Думать об этом не хотелось, да и времени оставалось мало — от силы дней семь-восемь.

— И правда, — сказала Анна Сергеевна, наверное что-то заметившая, — если там не нравится, то переезжайте.

— Спасибо! — поблагодарил Кузин и сказал, что хозяйка его не обижает.

Возвратился он в прекрасном настроении, и Светлана Даниловна это заметила, она надулась и не разговаривала, а вечером, ничего не сказав, ушла на море одна. Кузину тоже хотелось искупаться, но он лег спать. Уснуть, конечно, не мог, крутился и думал о том, что, когда вернется Светлана Даниловна, он скажет ей что-то обидное. После он устыдился этого желания, а Светлана Даниловна к тому же возвратилась веселая, разговорчивая.

— Я больше не буду, — сказала она так, словно бы просила прощения. — Мне одиноко, я даже плакала… Пожалей меня, — добавила она шепотом, и Кузин понял, что она действительно сейчас заплачет. — Мне так плохо.

И она снова стала говорить, что старается сделать как лучше, не жалеет ни сил, ни времени, и зло на нее пропало. Кузину стало жаль ее, он понял, что виноват только сам — надо было поискать другую квартиру.

На другой день он не пошел на пляж, сел за стол и начал вчитываться в написанное, решив не вставать до тех пор, пока не будет думать только о кандидатской. Но думалось о другом, о том, что, жалея Светлану Даниловну, он обкрадывает себя. К тому же снова кто-то приходил, спрашивал хозяйку, снова надо было выпускать и впускать Микки, а тут и Светлана Даниловна заявилась, сказав с порога, что вечером они уезжают на базу отдыха. Она так расписывала прекрасные домики на двоих, лес и озеро и столько раз сказала «чудненько», что Кузин отказался наотрез.

— Все это похоже на пьянку, — сказал он, — но не дома, а в лесу.

— Без выпивки никак нельзя, — согласилась Светлана Даниловна. — Там все наши будут, а наши…

— Я не поеду! — перебил ее Кузин.

— Ты знаешь, где я достала эти путевки? — спросила сердито Светлана Даниловна. — Знаешь, кто туда ездит? Люди готовы платить бешеные деньги, а тебе, как принцу, домой принесли! Чего тебе еще?!

— Ничего, — ответил Кузин, стараясь говорить спокойно. — Поедешь одна.

— Одна?.. Да как же одна, если я уже сказала, что мы будем вдвоем?

— Видишь, ты все за меня решаешь.

— Надо же! — воскликнул Светлана Даниловна. — Да если бы нашелся такой человек, который за меня решал, я была бы счастлива.

Неизвестно, как бы закончился этот разговор, но тут появилась приятельница Светланы Даниловны — верно, одна из тех «девочек», о которых она рассказывала. Это была женщина за сорок, не без следов былой красоты и с жирком на шее. Этакая кошечка из магазинной кладовой. Она сразу же разобралась, что к чему, и попыталась уговорить Кузина.

— Поставим вопрос так, — сказала приятельница нараспев. — Вам никогда не попасть в данное место — следовательно, надо ехать. Если вы возражаете против алкоголя, то мы изымем алкоголь.

И она подмигнула Светлане Даниловне — дескать, упрямый у тебя квартирант, но и мы не лыком шиты.

— Извините, но я не поеду, — едва смог сказать Кузин, потому что ему стали противны и Светлана Даниловна, и он сам, и эта приятельница, которой надо бы воспитывать внуков, а не порхать по базам.

Он ушел в свою комнату и не слышал, как приятельница предлагала пригласить какого-то Беспальчика, а после, громко восклицая, рассказывала о том, как была приглашена в гости к кому-то и видела там цветущий кактус.

— Представь, его цветы можно употреблять в пищу.

— Цветы кактуса? — искренне удивилась Светлана Даниловна. — Их можно есть?.. Вот это да!..

Они еще долго говорили, смеялись, а после приятельница ушла. Кузин не выходил из комнаты, слышал, как Светлана Даниловна ходила по квартире, гремела тарелками на кухне. Наконец она зашла в комнату к Кузину и сказала, что приготовила ужин.

— Я на базу не поеду, — добавила она. — И не надейся.

Кузин промолчал, и тогда Светлана Даниловна стала говорить, что она старалась для него, а когда ей захотелось один раз появиться с ним на людях, то он не может понять. Все ведь ездят с мужьями да с любовниками, а она всегда одна…

Кузин прервал ее, сказав, что это-то как раз понятно.

— Почему же ты не хочешь ехать? — удивилась Светлана Даниловна.

— Потому что нечестно все у вас, — ответил Кузин, понимая, что глупо заводить разговор, но остановиться уже не мог. — И жизнь ваша…

— Это у меня нечестно? — перебила Светлана Даниловна и прищурила глаза. — Говори яснее!

— У меня тоже, — ответил Кузин.

— Ты здесь ни при чем, — повысила голос хозяйка. — Это я нечестно живу? Да, нечестно! А покажи мне, кто теперь честно живет? Покажи — кто? То-то я и смотрю, — продолжала она потише, — что это ты такой мрачный… Честности захотелось! А позабыл, как ты прибежал ко мне, когда деваться некуда было? Забыл?

— Нет, не забыл, — ответил Кузин, думая о том, что надо бы прекращать разговор и собирать вещи. — И долго не забуду…

— Запомни ты, честный, — продолжала Светлана Даниловна с угрозой в голосе, — теперь все живут одинаково и никто не имеет права тыкать мне этим в глаза. Если ты такой умный, что же не подумал, что я не работаю по специальности? Может, мне лучше было бы книжки почитывать. А я работаю как лошадь, чтобы все это иметь…

— А как же те, кто по специальности? — спросил Кузин, потому что ему вдруг стало интересно послушать: он только теперь понял, что Светлана Даниловна не такая и беззащитная.

— Меня они не интересуют, — ответила хозяйка. — Каждый живет своей головой. Но я — я никому не должна.

— Врешь, Светлана Даниловна, — сказал он спокойно. — Должна, и прекрасно понимаешь это, но тебе удобнее…

— Не должна! — повторила та. — Никому ничего не должна, — сказала она, отделяя слова, и продолжила: — У меня и муж был такой, все честности искал, но я его быстро наладила. Ты, может, тоже из тех, кто всем хорошо хочет?.. Вы все о добре кричите. Нет его, добра, нет и никогда не будет… Всем хорошо никогда не будет! Что-что, а это я поняла, есть деньги — вот ты и человек…

— Добро есть, — сказал Кузин так, будто и не говорил с хозяйкой, а рассуждал вслух, — и люди такие есть. Если бы они были другими, то давно бы поставили вас на место.

— Не поставят, — нервно засмеявшись, ответила Светлана Даниловна. — Мы будем всегда!

— Возможно, — не сразу ответил Кузин, почувствовав вдруг, что теряет всякий интерес к разговору.

Светлана Даниловна тоже успокоилась немного, зыркнула на квартиранта и сказала:

— Ты не понимаешь, если у меня что будет, то я всегда поделюсь с другим. Так ведь? — спросила она Кузина. — Делюсь же я с тобой, скажи?

— Нет, — ответил тот. — Это называется по-другому…

— Да? Значит, не делюсь?

Кузин не ответил, и Светлана Даниловна вышла из комнаты.

Кузин остался сидеть за столом. Как только он решил, что завтра уйдет от Светланы Даниловны, так сразу же пропали и злость и мрачные мысли: он увидел все это как бы со стороны и понял, что требует от своей хозяйки невозможного: она устроилась в жизни, ей удобно считать, что она никому не должна, хотя она должна многим и давно отдает долги. Так, наверное, живут некоторые, сидят на мешках с товарами и деньгами и, в сущности, не знают, чем жить. Они привыкли обворовывать и чужих людей, и знакомых и не заметили, как обворовали себя. С ними было, пожалуй, все понятно, а вот с ним самим: чего же он ждал и почему не решался уйти…

В полночь Светлана Даниловна собралась на море и была приятно удивлена, когда Кузин сказал, что пойдет вместе с нею. Она повеселела, а когда подходили к пляжу, тихо сказала:

— Зачем мы ругались, не понимаю.

И столько неподдельного сожаления послышалось в ее голосе, что Кузину пришло в голову — возможно, ей не довелось увидеть в жизни что-то лучшее, оттого она такая глупая и злая. Он ответил, что разговоры не приносят никакого толку, а Светлана Даниловна приняла эти слова за извинения и сказала так, будто бы между ними ничего не происходило:

— Рыба пропала. Отчего, ума не приложу…

Кузин улыбнулся и промолчал.

У моря было безлюдно, темно — точно так же, как в первый вечер. Взрезал воду пограничный прожектор, выхватывая из темноты то судно, то берег, то кусок бетонного траверса. Вода была темная, спокойная, пахло сырыми водорослями. Кузин вспомнил, как тогда увиделось ему что-то нереальное, и неожиданно подумал, что, возможно, эти десять дней и не прошли впустую. Он взглянул на Светлану Даниловну, которая лежала рядом. Мысленно он ее уже оставил, ушел, но сейчас думал о ней: зачем она сдавала комнату? неужели все еще надеялась? Конечно, она надеялась, и будет надеяться, и будет требовать плату. Так было, вероятно, и с мужем, так вышло и с ним, так будет и с другими людьми. Она чувствует свою вину, но не хочет сознаться в этом даже себе и поэтому будет всю жизнь, сама того не понимая, доказывать другим свою невиновность…

Светлана Даниловна, словно бы почувствовав, что Кузин думает о ней, вздохнула и повернула к нему голову. Смотрела она пристально, не мигая…

Когда возвратились домой, Светлана Даниловна спросила Кузина, не хочет ли он чего-нибудь поесть. Он сказал, что завтра уйдет от нее. Светлана Даниловна все поняла, улыбка слетела с ее губ, и она растерянно смотрела на него, безмолвно спрашивая, зачем уходить, если они помирились.

— Так, — сказала она, оглядываясь зачем-то, словно бы выискивала, чем ударить. — Уходишь, значит… Тогда уходи сейчас! Немедленно!

Последнее слово она уже выкрикнула, лицо ее исказилось от злости. Кузин кивнул и пошел в комнату. Через минуту туда вошла и Светлана Даниловна, поглядела на сборы и тихо сказала:

— Не дури. Куда ты пойдешь ночью… Я со зла сказала..

— Света, — заговорил Кузин, — давай не будем решать дважды. А что до зла, то у тебя все так.

— Знаю, — еле слышно ответила Светлана Даниловна. — Но не уходи… Не обижайся на меня, дура я, ну что тут…

— Я не обижаюсь, — сказал Кузин, и теперь это была правда.

— Останешься?

Кузин погладил плечо Светланы Даниловны и отрицательно покачал головой.

— Я тебя малиной кормила, — сквозь слезы сказала она. — С ладони… Останься, я ведь буду плакать…

— Прощай! — сказал Кузин, чувствуя, что его что-то держит в этой квартире, рядом с этой женщиной, и пошел к двери.

На площадке он не успел ступить и двух шагов, хотел оглянуться и взмахнуть рукой, но дверь в эту секунду сильно хлопнула: Светлана Даниловна толкнула ее изо всех сил. И этот хлопок, похожий на выстрел, принес ему облегчение.

Он вышел из дома и пошел по ночной улице. На перекрестке постоял, подумал: направо шла дорога к вокзалу, налево — к Анне Сергеевне. И затем быстро пошел направо.