Кремлевское золото

ЖИЗНЬ В СТРАНЕ ДВОЙНЫХ СТАНДАРТОВ

Передо мной лежит одна из моих самых любимых книг — роман Джорджа Оруэлла «1984». Я перелистываю страницы и не могу удержаться, чтобы снова не перечитать их. Как все верно. И вот, я забываю о том, что читаю книгу. Мне кажется, что я продолжаю размышлять о проблемах моей страны, о ее прошлом, настоящем и будущем. Чумная бацилла коммунизма очень трудно поддается искоренению, потому что она поражает все — внешние и внутренние — органы общества. Она — ложь. Она — голая теория, не подтверждающаяся практикой.

Океания, описанная Оруэллом, — не конкретная страна, живущая по абсурдным законам; это территория, над которой властвует диктатура. Старший. Брат — это Система, вынужденная воспроизводить себя многократно, чтобы не погибнуть. Внутренняя партия — это те, которые работают на эту Систему и которые заинтересованы в том, чтобы она не погибла. Ну, а пролы, — это все остальные, т. е. — народ.

«Если есть надежда, то больше ей негде быть: только в пролах, в этой клубящейся на государственных задворках массе, которая составляет восемьдесят пять процентов населения Океании, может родиться сила, способная уничтожить партию. Партию нельзя свергнуть изнутри. Ее враги — если у нее есть враги — не могут соединиться, не могут даже узнать друг друга. Даже если существует легендарное Братство — это не исключено, — нельзя себе представить, чтобы члены его собирались группами больше двух или трех человек. Их бунт — выражение глаз, интонация в голосе; самое большое — словечко, произнесенное шепотом. А пролам, если бы они только могли осознать свою силу, заговоры ни к чему. Им достаточно встать и встряхнуться — как лошадь стряхивает мух. Стоит им захотеть, и завтра утром они разнесут партию в щепки. Рано или поздно они до этого додумаются. Но!..»

Так размышлял главный герой романа Уинстон, внутри которого уже созревал бунт против несправедливого устройства жизни. Он полагался на пролов — народ. Он свято верил в то, сто пролы могут что-либо изменить. Давайте посмотрим, что из этого вышло:

«Он вспомнил, как однажды шел по людной улице, и вдруг из переулка впереди вырвался оглушительный, в тысячу глоток, крик, женский крик. Мощный, грозный вопль гнева и отчаяния, густое «А-а-а-а!», гудящее, как колокол. Сердце у него застучало. «Началось! — подумал он. — Мятеж! Наконец-то они восстали!» Он подошел ближе и увидел толпу: двести или триста женщин сгрудились перед рыночными ларьками, и лица у них были трагические, как у пассажиров на тонущем пароходе. У него на глазах объединенная отчаянием толпа будто распалась: раздробилась на островки отдельных ссор. По-видимому, один из ларьков торговал кастрюлями. Убогие, утлые жестянки — но кухонную посуду всегда было трудно достать. А сейчас товар неожиданно кончился. Счастливцы, провожаемые толчками и тычками, протискивались прочь со своими кастрюлями, а неудачливые галдели вокруг ларька и обвиняли ларечника в том, что дает по блату, что прячет под прилавком. Раздался новый крик. Две толстухи — одна с распущенными волосами — вцепились в кастрюльку и тянули в разные стороны. Обе дернули, ручка оторвалась. Уинстон наблюдал с отвращением. Однако, какая же устрашающая сила прозвучала в крике всего двухсот или трехсот голосов! Ну почему они никогда не кричат из-за чего-нибудь стоящего!

Он написал:

«Они никогда не взбунтуются, пока не станут сознательными, а сознательными не станут, пока не взбунтуются».

Со смертью Сталина умер сталинский режим, но осталась прежняя Система. С одной стороны, пришла «хрущевская оттепель». В страну ворвался поток свежего воздуха, люди перестали опасаться за свою жизнь, им дозволено было думать, и они, воспользовавшись дарованным правом, понемногу начинали говорить то, о чем думали. Но, с другой стороны, в системе распределения всех жизненных благ ничего не изменилось. И в результате от потока свежего воздуха остался лишь жалкий глоток, который выпадал на долю значительной массы населения. Сложилась довольно-таки странная ситуация. Чтобы не разрушить уже сформированный прочный устой, так как ничего другого взамен предложить пока было невозможно, приходилось изворачиваться, снова подменять практику несостоятельной теорией, бережно охранять те идеи, которые были обречены на вырождение.

Жить по законам полумер нереально, но на территории одной отдельно взятой страны такая практика не исключила себя. К примеру, страсть к предпринимательству. Она, как известно, неистребима. Даже в эпоху сталинского режима эта страсть находила свое проявление. Можно лишить человека собственности, ограничить его в праве на виды деятельности, платить ничтожную зарплату — все равно из мелких денежных средств будут вырастать накопления, которые под страхом тюрьмы и конфискации всего нажитого будут вкладываться в «дело». В годы войны и послевоенного восстановления, предпринимательство затормозилось в своем развитии, что совершенно очевидно. Но пришла пора «хрущевской оттепели», и предприниматели вновь заявили о себе. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что предпринимательство, как явление, официально в СССР отсутствовало, — ведь государство монополизировало права на всякого рода деятельность.

И снова из одной лжи вырастала другая. Питательной средой для подпольного предпринимательства являлось само устройство социалистического государства, так как невозможно скрестить плановый механизм с рыночными принципами. Как утверждает статистика, во второй половине 50-х годов нелегальные доходы населения росли, превысив к 1960 г. доходы колхозников. В 1961 г. доходы теневиков заметно снизились, но с 1967 по 1969 гг. возросли опять. С 1970 г. рост нелегальных доходов заметно ускорился. Исключением был только 1972 г., когда они несколько снизились. Такая динамика нелегальных доходов объясняется изменением отношения властей к подпольным предпринимателям.

Официальная статистика в СССР показала, что расходы населения превышали их доходы. В такое легко верится, учитывая ту мизерную заработную плату, которую получали люди. Но деньги все же оседали на вкладах, банковских текущих счетах, в наличных сбережениях. Были и такие, которые не несли свои сбережения в банк, а пускали их в «дело». Проявлялся один из нонсенсов социалистического управления экономикой. Если бы она работала в строгом соответствии с марксистской теорией, то баланс между денежными расходами и доходами восполнялся бы точно. На деле же выходило совершенно иначе. По величине расхождений между доходами и расходами можно установить скрытую часть доходов.

Легальный аппарат торговли и услуг не мог полностью удовлетворить потребности населения. Тогда свой существенный вклад в сферу торговли и услуг вносил черный рынок. Обычные труженики несли свои денежные сбережения на черный рынок, чтобы приобрести необходимые им товары. А представители теневой экономики расходовали почти все свои сбережения в легальной сфере услуг: покупали автомобили, дачи, ковры, мебель, хрусталь, золото. Кроме того, они тратили свои деньги на еду, одежду, обувь, как и все остальные люди. В отличие от безвозвратно потребляемых продуктов, деньги обращаются. Поэтому одна и та же денежная купюра обслуживала не одну, а две единицы товара — на черном и легальном рынках, — т. е. присутствовала одновременно в легальных и нелегальных денежных доходах.

В период сталинского режима к предпринимателям относились довольно терпимо. Иными словами говоря, на них у представителей правопорядка просто не хватало времени. Нужно было бороться с «врагами народа», с проявлениями инакомыслия. Политический аспект здесь играл ключевую роль. Но вот с высоких трибун XX съезда партии прозвучал обвинительный приговор режиму, который, однако, не отрицал правильности выбранного курса. Страна продолжала шагать проторенным путем марксизма-ленинизма. В такой ситуации был брошен новый лозунг: «Все на борьбу с расхитителями социалистической собственности, дадим отпор предпринимательству!»

В 1961 г. Н. Хрущев выдвинул новую установку, покончить с экономической преступностью. Власти объявили предпринимателям настоящую войну. Шумные политические процессы ушли в прошлое, но в стране еще остались «враги народа», которые мешали поступательному продвижению к светлому будущему. Таких не только можно, но и нужно было расстреливать, лишать всех жизненных благ. Подпольные миллионеры типа Корейко вынуждены были затаиться, почувствовав в воздухе запах паленого.

«Вы знаете, товарищи, что влагомеры, как правило, во время хлебозаготовок испорчены, — говорил глава государства Н. Хрущев. — Заводы сделают хорошие аппараты, но все равно найдутся причины, чтобы влагомер не работал. Почему? Это ясно. Привезут из колхоза или совхоза сдавать зерно, приемщик берет зернышко на зуб и — влажность определил. Как цыган на ярмарке серебряный царский рубль проверял, — оловянный он или не оловянный, так и сейчас некоторые приемщики зерно проверяют: берут зерно на зуб, и готово: влажность 20 %, хотя на самом деле влажность, к примеру, 17 %. И можете себе представить, сколько такой приемщик «законно» уворовал зерна.

Мы ни одного заведующего складом не судили за недостачу зерна. Если перевесить хлеб, который хранится на складах, то недостатка не будет, но всегда найдутся большие излишки. Почему? Потому, что среди заготовителей есть нечестные люди, они обвешивают, обманывают колхозы и совхозы.

Не секрет, что часто разложившегося, проворовавшегося работника выгоняют с работы, он старается пристроиться на молокоприемный пункт. Как пчелы и мухи лезут на мед, так и разложившиеся элементы идут на эти пункты. Почему? Можно с уверенностью сказать, что он будет сыт и пьян и нос в табаке, и новый домик построит обязательно через год-два. Это все знают. Но почему это делается?

Бутимометры, которыми определяют жирность молока, как правило, разбиты на этих пунктах, и потому жирность определяют на глазок. А что такое жирность молока, вы слышали».

Все это, возможно, было бы бесспорным, если бы не одно весьма существенное «но»… Противопоставить хотя бы «законное» воровство за счет неисправных влагомеров и бутимометров тому «законному» беспределу, который был доступен находившимся у сытой кормушки власти. Воровство, как мне представляется, входило в сознание советского человека, как нечто совершенно обычное, этому пороку было подвержено все общество.

«Двоемыслие, — пишет Джордж Оруэлл, — означает способность одновременно держаться двух противоположных убеждений. Партийный интеллигент знает, в какую сторону менять свои воспоминания; следовательно, сознает, что мошенничает с действительностью; однако, при помощи двоемыслия он уверяет себя, что действительность осталась неприкосновенна. Этот процесс должен быть сознательным, иначе его не осуществишь аккуратно, но должен быть и бессознательным, иначе возникает ощущение лжи, а значит, и вины. Двоемыслие — душа ангсоца, поскольку партия пользуется намеренным обманом, твердо держа курс к своей цели, а это требует полной честности. Говорить заведомую ложь и одновременно в нее верить, забыть любой факт, ставший неудобным, и извлечь его из забвения, едва он опять понадобился, отрицать существование объективной действительности и учитывать действительность, которую отрицаешь, — все это абсолютно необходимо. Даже пользуясь словом «двоемыслие», необходимо прибегать к двоемыслию. Ибо, пользуясь этим словом, ты признаешь, что мошенничаешь с действительностью; еще один акт двоемыслия — и ты стер это в памяти; и так до бесконечности, причем, ложь все время на шаг впереди истины. В конечном счете именно благодаря двоемыслию партии удалось (и кто знает, еще тысячи лет может удаваться) остановить ход истории».

По указанию Хрущева КГБ завел множество дел о хищениях социалистической собственности, валютных операциях и взяточничестве. Под следствие попали директора заводов, фабрик, совхозов, руководители кооперативов и государственные чиновники. Благодаря обширному опыту работы в расследовании уголовных дел, органы в средствах не стеснялись. В ход шли не только угрозы, но и обещания сократить срок наказания или полностью амнистировать подследственного. Однако, на деле эти обещания были сплошным надувательством.

В середине 60-х гг. был арестован подпольный предприниматель Ройфман, с которого начались «текстильные» процессы. На допросах он молчал, хотя к нему подсаживали наседок из сотрудничавших с властями преступников. Понимая, что такими примитивными мерами подсудимого не «расколоть» на признание, с ним встретились руководитель КГБ Семичастный и заместитель Генерального прокурора Маляров. Они дали честное партийное слово, что если Ройфман выдаст сообщников и сдаст драгоценности, его не расстреляют. Он сломался и был расстрелян.

Вспоминает Владимир Буковский:

В 67-м году мне в камеру привели человека, пожилого уже, директора какой-то текстильной фабрики. Целыми днями он сидел неподвижно на койке, уста-вясь в одну точку, то вскакивал, бил себя кулаками по голове, бегал по камере и вопил: «Идиот! Какой я идиот! Что я наделал!». Постепенно я выспросил у него, что случилось. Оказалось, просидел он девять месяцев в КГБ и девять месяцев молчал. Практически, обвинения против него не было — так, пустяки, года на три. Уже и следствие шло к концу, но наседка уговорил сдать свои зарытые ценности — дескать, меньше дадут. И старый дурак послушался: отдал золота и бриллиантов на три с половиной миллиона рублей. Тут же ему, во-первых, влепили еще статью: незаконное хранение валютных ценностей, а во-вторых, пришлось объяснять, откуда он их достал. В результате он не только сам получил 15 лет, но и еще десять человек посадил».

Я иногда думаю о том, как прочно засел в сознании наших людей большевистский тезис: «Чтобы не было богатых». Это аномальное желание живуче и по сей день. Как мне кажется, это своеобразное психическое отклонение — самолюбование своей нищетой — сдерживает нормальное развитие общества.

В «хрущевскую» пору подпольные предприниматели попадались иногда на том, что решались заняться настоящей благотворительностью. Они добровольно брали на себя те обязанности, которые в социалистическом обществе должно выполнять лишь государство. К таким проявлениям ОБХСС и КГБ относились с особой нетерпимостью.

Сейчас Арбат — один из наиболее фешенебельных районов Москвы, где селятся легальные миллионеры. В 60-е годы это был район коммуналок, и населяли его крайне бедные люди. Но даже в то время на этой улице жили миллионеры. Правда, народ не знал своих героев в лицо. Об одном из них, директоре Московской красильной фабрики Иосифе Львовиче Клемперте, я хочу рассказать.

До тех пор, пока этот человек зарабатывал свой капитал и не лез в государственные проблемы по благоустройству общества, на него никто не обращал внимания. Но вот Клемперт заметил, как плохо живут его рабочие: в грязных тесных бараках, не имея достаточных средств к существованию. Со второй задачей ему не под силу было справиться, но вот о первой он серьезно призадумался. Он попытался выпросить у государства деньги на строительство дома для рабочих, но государство было крайне занято другими «первостепенной значимости» делами, и не откликнулось на просьбу директора красильной фабрики. Тогда Клемперт решил построить дом на собственные средства, что, как оказалось впоследствии, было его роковой ошибкой.

Дом получился роскошный, не в стиле тогдашних «хрущоб». Люди уже готовы были въехать в эти царские апартаменты, как тут нагрянула инспекция с проверкой и посыпались, как из рога изобилия, на голову неосторожного Клемперта всевозможные неприятности. Государство отнеслось к подобному начинанию ревностно. Ведь только оно — партия и Советское правительство, имели право заботиться о благосостоянии народном. В итоге рабочие так и не заселились в роскошный дом, а Клемперт был арестован и в 1965 г. расстрелян.

Следует заметить, что как раз в этот момент в СССР был взят курс на либеральные реформы в экономике. По первоначальному плану они заключали в себе изменение состава и уменьшение числа спускаемых сверху плановых показателей, расширение прав предприятий, выдвижение на первый план экономических мер управления, опору на материальные интересы трудящихся при стимулировании производства, сочетание интересов производителей с интересами потребителей и т. п. Однако, все это шло вразрез с плановой системой экономики и поэтому едва ли могло иметь надежду на претворение в жизнь.

Но ветер перемен все же оказал свое благотворное воздействие на людей. В СССР стали очевидны изменения. Материальный достаток уже не высмеивался, как прежде. Человека, который зарабатывал деньги для себя, уже не презирали. Страшно подумать, но в СССР появилась-таки мода! Иностранная одежда, обувь, драгоценности стали элементами престижа. В такой ситуации советская промышленность, явно не справлявшаяся со своими обязанностями, не могла обеспечить возросшие интересы общества. Всем хотелось жить хорошо и красиво, а купить престижные товары можно было только у теневиков. Теневик становился необходимым элементом советского общества. Иностранных товаров стало не хватать, а за границу выезд был все еще ограничен. Человеческая предприимчивость, не знающая пределов, нашла выход из сложившегося положения. Для перевозки шмоток через кордон стали использоваться иностранцы. Особенно активны в этом плане были финны, которые из-за существовавшего у них в стране сухого закона вынуждены были мотаться за спиртным в Ленинград или Таллинн. Но и этим только дело не ограничивалось. Подпольные цеха начали заниматься изготовлением товаров под зарубежные. Впрочем, и здесь не обошлось без контактов с иностранцами, которые поставляли ткань для джинсов, ватников и плащей, фирменные ярлыки. Один лишь тбилисский подпольный цех одел в плащи «болонья» не только всю Грузию, но и Москву.

Чтобы лучше представить эту ситуацию, я возвращаюсь к Оруэллу:

«…На лестнице послышались быстрые шаги. В комнату ворвалась Джулия. У нее была коричневая брезентовая сумка для инструментов… Он было обнял ее, но она поспешно освободилась — может быть, потому, что еще держала сумку.

— Подожди, — сказала она. — Дай покажу, что я притащила. Ты принес эту гадость, кофе «Победа»? Так я и знала. Можешь отнести его туда, откуда взял, — он не понадобится. Смотри.

Она встала на колени, раскрыла сумку и вывалила лежавшие сверху гаечные ключи и отвертку. Под ними спрятаны аккуратные бумажные пакеты. В первом, который она протянула Уинстону, было что-то странное, но как будто знакомое на ощупь. Тяжелое вещество подавалось под пальцами, как песок.

— Это не сахар? — спросил он.

— Настоящий сахар. Не сахарин, а сахар. А вот батон хлеба — порядочного хлеба, не нашей дряни и баночка джема. Тут банка молока… и смотри! Вот моя главная гордость! Пришлось завернуть в мешковину, чтобы…

Но она не могла объяснить, зачем завернула. Запах уже наполнил комнату, густой и теплый; повеяло ранним детством, хотя и теперь случалось этот запах слышать: то в проулке им потянет до того, как захлопнулась дверь, то таинственно расплывается он вдруг в уличной толпе и тут же рассеется.

— Кофе, — пробормотал он, — настоящий кофе.

— Кофе для внутренней партии. Целый килограмм.

— Где ты столько всякого достала?

— Продукты для внутренней партии. У этих сволочей есть все на свете. Но, конечно, официанты и челядь воруют… смотри, еще пакетик чаю.

Уинстон сел рядом с ней на корточки. Он надорвал угол пакета.

— И чай настоящий. Не черносмородинный лист…

— Знаешь что, милый? Отвернись на три минуты, ладно? Сядь на кровать с другой стороны. Не подходи близко к окну. И не оборачивайся, пока не скажу.

Уинстон праздно глядел на двор из-за муслиновой занавески…

— Можешь повернуться, — сказала Джулия.

Уинстон обернулся и не узнал ее. Он ожидал увидеть ее голой. Но она-не-была голой. Превращение ее оказалось куда заметнее. Она накрасилась.

…Губы — ярко-красные от помады, щеки нарумянены, нос напудрен; и даже глаза подвела: они стали ярче… Джулия похорошела удивительно. Чуть-чуть краски в нужных местах — и она стала не только красивее, но и, самое главное, женственнее. Короткая стрижка и мальчишеский комбинезон лишь усиливали впечатление. Когда он обнял Джулию, на него пахнуло синтетическим запахом фиалок…

— Духи, — сказал он.

— Да, милый, духи. И знаешь, что я теперь сделаю? Где-нибудь достану настоящее платье и надену его вместо этих гнусных брюк. Надену шелковые чулки и туфли на высоком каблуке…»

Художественное произведение способно преувеличивать действительность. Однако, суть такого преувеличения — правда. А правда заключается в том, что никакие сдерживающие факторы не в силах изменить человека, заставить его во имя великих идей отказаться от стремления к роскоши и обогащению.

Говорят: красиво жить не запретишь. Но рост активности теневиков в 60-е годы не означал, что власти перестали с ними бороться. Трудности заключались в том, что общество уже не поддерживало такие фальшивые меры. Да и сама милиция почувствовала, что занимается «не тем делом». Львиную долю средств теневиков съедали взятки милиции, чиновникам и работникам партии. Так, по следственным материалам, директор елисеевского «Гастронома» Соколов более 50 % выручки отстегивал тем, кто обеспечивал ему «крышу».

В 70-е годы на Карагандинской фабрике меховых изделий предприниматель Снопков так организовал производство, что каждое второе изделие шло на черный рынок. И при этом своей деятельностью он не препятствовал социалистическим принципам: его фабрика справлялась с планом, ей вручались переходящие вымпела, знамена, награждались передовики и ударники. Помимо прочего, наряду с официальной зарплатой, работникам выплачивался и заработок за шитье левой продукции. И ни один рабочий не пожа-ловился на то, что его труд эксплуатировался или что за его счет наживался кто-либо другой. Следует признать, что если бы все шло нормальным путем, если бы предприимчивость не была уголовно наказуема, а, наоборот, поддерживалась государством, то таких предприятий было бы намного больше, и главное — их деятельность была бы законной.

Но пока Снопкову, как и многим другим, кто ступал на эту шаткую стезю, приходилось заводить знакомства среди состоятельных людей, готовых рискнуть вложить свои капиталы в выгодное дело, и среди тех, кто мог обеспечить ему относительное спокойствие. Закупив сверхмощное оборудование, Снопков, вместе с Дунаевым, возглавлявшим юридическую консультацию, и Эпельбеймом, заведующим кафедрой уголовного права в Высшей школе МВД, создали цех по производству меховых изделий. В районном отделении милиции у компаньонов был свой человек, который предупреждал их о малейшей опасности. Но «прикрытие» осуществлялось и на более высоком уровне. В гостинице Метрополь» в Москве они постоянно держали номер-люкс, в котором принимали высокооплачиваемых гостей — из партийного и хозяйственного руководства. Услуги оплачивались не только деньгами, но и дорогими проститутками.

Коррумпированность органов охраны правопорядка вела к ослаблению общей борьбы с преступностью. За период с 1961 по 1975 гг. доходы мафии поступательно возрастали — соответственно с 96,2 % до 105,0 %. В то же время возросло и число зарегистрированных преступлений — с 87,8 тыс. до 119,8 тыс. Связь между теневыми доходами и ростом преступности очевидна. Черный рынок требовал огромных денег за престижные товары. А советские труженики со своей нищенской зарплатой могли взять эти деньги только воруя, грабя, занимаясь проституцией. Вместе с тем, чем больше были нелегальные доходы, тем больше плодилось взяточников. Приходилось платить таможенникам, милиции, чиновникам, которые закрывали глаза на экономические правонарушения. Выработался даже особый взяточнический язык. Если чиновник говорил: «Зайдите во вторник», подразумевалось, что ему нужно дать две тысячи. Если же он говорил: «Зайдите в пятницу» — он требовал пять тысяч. Подпольные предприниматели и чиновничество стали по сути дела одним кланом. Каждый из представителей этого клана нуждался в другом, чтобы не иссякла золотая жила поступлений. В конечном итоге все это отражалось на политике, так как и у кормушки власти находились заинтересованные в подобном беспределе люди.

Исследуя эту проблему, Юрий Бокарев пишет:

«Ярким примером совместной политической деятельности чиновников, партократов, подпольных предпринимателей и беспредельщиков является дискредитация и развал партийной программы, принятой XXII съездом КПСС. Больше всего не устраивал мафию в этой программе курс на слияние государственной и колхозной собственности в рамках агропромышленной интеграции. Дело в том, что ко времени принятия программы мафия овладела плодоовощными базами и колхозными рынками. В сметливом уме подпольных предпринимателей сразу зародился план, как делать деньги, перекачивая продукты из плодоовощных баз на колхозные рынки. Продукты на базы поступали из колхозов и совхозов. Работники баз, используя дармовую рабочую силу студентов, инженеров и рабочих, производили сортировку продукции. Дармовая рабочая сила была полезна и в другом отношении: на воровство ученых можно было списать любую утечку продукции, зарегистрированную ОБХСС. После сортировки худшая продукция поступала в государственные магазины и вызывала бурю негодования по поводу качества социалистической продукции), а лучшая часть через подставных лиц продавалась на колхозных рынках.

Еще в конце 70-х годов я подсчитал размеры перераспределяемой таким образом продукции, поступившей на плодоовощные базы. Подсчет базировался на расхождениях в показаниях сельскохозяйственной статистики и статистики торговли…

Мы видим, что всегда в государственных магазинах оказывалось меньше продукции, чем ее поступало на плодоовощные базы. Однако, и до колхозных рынков доходила только часть реализованной жителями села на внедеревенском рынке продукции. Получается, что существенная часть товарной продукции исчезала. Считалось, что она сгнивает на плодоовощных базах. Однако, куда девались колхозниками продукты?

Вопрос интересный. Сельскохозяйственная статистика регистрировала любые случаи продажи сельчанами продукции, включая и продажу перекупщикам. Статистика торговли регистрировала только реальный оборот колхозных рынков. Поэтому разница в показателях сельскохозяйственной и торговой статистики объясняется наличием скупленной у сельчан, но непроданной продукции.

Кому же выгодно было гноить не только «бесплатную» государственную, но и купленную на личные деньги продукцию? Да тому же, кто и устроил систему перераспределения сельскохозяйственных продуктов с плодоовощных баз на колхозные рынки. Дело в том, что теневая торговля была очень заинтересована в поднятии цен на колхозных рынках. Поэтому она не желала, чтобы предложение превысило спрос.

Колхозников останавливали у ворот рынков. Им предлагали оптом закупить все содержимое их машин. Несогласных заставляли силой. В результате если в 1960 г. цены колхозного рынка на картофель и овощи превышали цены государственной торговли в 1,77 раз, то в 1975 г. — уже в 2,78 раз!

Однако в 60–70 гг. торговая мафия еще не действовала открыто. Она боялась разоблачения. Поэтому она была заинтересована в сохранении сложившейся экономической системы. Важно было, чтобы существовали колхозы и совхозы, поставляющие на плодоовощные базы свою продукцию, чтобы оставались приусадебные участки, на которые можно списывать рост оборотов торговли на колхозных рынках.

Однако, с начала 60-х годов в стране стала развертываться агропромышленная интеграция. Совхозы строили на своей территории заводы по переработке сельскохозяйственной продукции, укрепляли транспортную систему и заводили магазины в городах. К началу 1966 г. в стране было организовано 287 совхозов-заводов. В 1872 г. их было уже 700…

Все это, понятно, отнюдь, не радовало торговую мафию. Во-первых, с развитием агропромышленной интеграции решалась продовольственная проблема и перепродажа сельскохозяйственных товаров с плодоовощных баз на колхозные рынки перестала бы приносить доход. Во-вторых, с развитием в городах сети магазинов совхоз-заводов существование и самих плодоовощных баз, и колхозных рынков становилось ненужным.

Уже в начале 70-х годов на агропромышленную интеграцию стали производиться атаки. Использовались все средства: партаппарат, министерства, наука, литература, печать, экономические диверсии. Через Политбюро, например, было проведено постановление против чрезмерного гигантизма в агропромышленном движении. У совхоз-заводов отобрали магазины, а заодно и транспорт. После этого их можно было прихлопнуть экономически.

Например, эфиромасличные культуры не переносят длительного хранения. А что, если прикрыть им рынок сбыта? Ну, конечно, не просто ничего не покупать, а, например, не подавать транспорт или срезать фонды. Ведь если не покупать, то это обратит на себя внимание, а перебои с транспортом, срезание фондов — обычное для социализма дело…

Первое потрясение приходится на 1971 г., когда из-за нехватки средств на оплату труда произошла кадровая текучка. В результате производство сырья упало на 6,1 %, но производство эфирных масел сократилось меньше — всего на 3,5 %. Второе более мощное потрясение случилось в 1972 г. Этот год беды не обещал. И число совхоз-заводов, и площадь сельскохозяйственных угодий, и количество работников значительно возросли, но во время уборки сельхозтехнику у них изъяли. В результате сбор сырья составил лишь 56,5 % от прошлогоднего, а производство эфирных масел — только на 76,1 %…

Есть и менее «тонкие» случаи. В 1978 г. я проводил полевое исследование и собрал следующие данные. Новосибирская область всегда страдала от недостатка овощей. Помидоры сюда привозили из Болгарии. В на-чале 70-х годов были созданы два овощеводческих совхоз-завода, достаточных для удовлетворения потребностей области. В момент урожая не был подан транспорт. Гигантский урожай сгнил на полях. Совхоз-заводы расформировались.

Агропромышленное объединение «Крымская роза» отрезали от рынков сбыта. Представьте себе огромные склады, заваленные ароматными розовыми лепестками. Рядом находится «опытное» хозяйство ВАСХНИЛ. В момент гниения розовых лепестков приехала комиссия ЦК. Посмотрела, как плачевны дела «Крымской розы», полюбовалась на цветущее «опытное» хозяйство, поставила галочку и уехала».

Приводя ряд доказательных фактов, Ю. Бокарев приходит к выводу: обрушиваясь на агропромышленную интеграцию, защитники колхозной собственности искажали действительность. К этой работе были подключены все звенья, и, в первую очередь те, кто должны были доносить волю партии и правительства до широких народных масс — экономисты, историки, писатели, журналисты. Преобразование колхозной собственности в государственную подавалось как акт насилия над крестьянином. Приводились также аргументы неэффективности агропромышленной интеграции. Бокарев приводит пример, как в 1964 г. в Белоруссии спиртзаводы были переданы 56 картофелеводческим совхозам, и в результате потребность заводов в сырье стала удовлетворяться лишь на 60–65 %.

Наконец, цель была достигнута, мафия могла облегченно вздохнуть. Было принято решение, что агропромышленная интеграция в СССР уже завершена и потому ничего больше строить не нужно. В 1977 г. была принята Конституция СССР, где утверждалось: экономика страны представляет собой «единый агропромышленный комплекс».

«Проведенное мной по архивам газет «Правда» «Труд» исследование показало, — пишет Ю. Бокарев, — что в ходе обсуждения проекта (имеется в виду проект Конституции — В. К.) никто против этого тезиса не выступил…

В результате, к середине 70-х агропромышленная интеллигенция стала постепенно сворачиваться. Если к 1972 г., как я указывал, в стране было 700 совхоз-заводов, то на начало 1974 г. осталось только 456 агропромышленных объединения.

Торговая мафия могла больше не опасаться за свое существование.

Я не знаю, какие перспективы ожидали бы социализм, если бы агропромышленная интеграция была проведена. Но с ее крушением у социализма никаких перспектив уже не было. Как может выжить экономическая система, в которой сельское хозяйство превратилось в огромную черную дыру, где исчезли субсидии и инвестиции?»

К сожалению, такое положение вещей существовало не только в сельском хозяйстве. Вся экономика страны оказалась опутанной паучьими мафиозными сетями. Те, кто находились у власти, уже не останавливались ни перед какими моральными принципами в погоне за личным обогащением. Нищенское существование народа их не волновало. Не в пример прежним временам, «слуги народа» жирели на глазах у обворованного им же народа. И, как ни странно, народ этот не роптал. Он привык мыслить и жить по двойному стандарту. Он познал хитрую арифметику официальной статистики и научился производить математические операции, перенося эту статистику на реальную действительность.

«А вообще, — думал он, — перекраивая арифметику министерства изобилия, это даже не подлог», — читаем мы у Оруэлла. — «Просто замена одного вздора другим… Статистика в первоначальном виде — такая же фантазия, как и в исправленном. Чаще всего требуется, чтобы ты высасывал ее из пальца. Например, министерство изобилия предполагало выпустить в 4-м квартале 145 миллионов пар обуви. Сообщают, что реально произведено 62 миллиона. Уинстон же, переписывая прогноз, уменьшил плановую цифру до 57 миллионов — чтобы план, как всегда, оказался перевыполненным. Во всяком случае, 62 миллиона ничуть не ближе к истине, чем 57 миллионов или 145. Весьма вероятно, что обуви вообще не произвели. Еще вероятнее, что никто не знает, сколько ее произвели, и, главное, не желает знать. Известно только одно: каждый квартал на бумаге производят астрономическое количество обуви, между тем, как половина населения Океании ходит босиком. То же самое — с любым документированным фактом, крупным и мелким. Все расплывается в прозрачном мире, и даже сегодняшнее число едва ли определишь…»

Пожалуй, для полноты картины следует рассказать о первом человеке государства, в котором все прочие приспосабливались жить по двойным стандартам. Как жилось ему и был ли он доволен своей жизнью? Чтобы понять это, нужно обратиться к очевидцам. Конечно, взгляд человека на ту или иную проблему всегда оказывается субъективным: накладываются его симпатии и антипатии, приятие или отрицание какого-либо явления. Но вкупе с общей картиной реальности мы имеем возможность сделать для себя определенные выводы.

Предлагаю вашему вниманию воспоминания М. С. Докучаева. На протяжении пятнадцати лет он был одним из руководителей 9-го управления КГБ СССР, обеспечивавшего безопасность высших руководителей страны.

«В сравнении со Сталиным совсем другим человеком и государственным деятелем предстает в памяти сотрудников безопасности Н. С. Хрущев, — пишет он в своей книге «Москва. Кремль. Охрана.». — При нем, естественно, офицерам охраны приходилось работать тяжело и очень много. Хрущев беспрестанно ездил по стране и за границу, а это требовало кропотливой подготовки, чрезмерных физических нагрузок. Мало того, Никита Сергеевич всегда был недоволен службой охраны, строго, порой грубо обращался с ней. Он никогда не проявлял заботы об этих людях, которые, не щадя своей жизни, готовы были защищать его в любых условиях и местах его пребывания…

В Москве Хрущев жил на улице Грановского, затем в особняке на Ленинских горах, на загородной даче Горки-IX, а последнее время в Петрово-Дальнем…

Во время визита в Венгрию он посетил военный завод. В состав делегации тогда входил Первый секретарь ЦК Компартии Украины Шелест. Когда Хрущев попросил директора завода рассказать о состоянии дел, тот ответил, что все хорошо, но вот Украина не поставляет вовремя комплектующие детали. После беседы Хрущев, вместо того, чтобы спросить об этом Шелеста, стал резко отчитывать прикрепленного Короткова, будто он был виноват в этом…

При поездках по стране он, как правило, предупреждал заранее местные власти о местах посещения и маршрутах следования, любил показуху и очень хотел видеть советских людей, живущих при коммунизме. С этой целью в места его посещения в магазины завозили продукты, создавая видимость изобилия, однако, их не продавали населению до его отъезда. То же самое делали со скотом, который пригоняли из других областей, чтобы показать рост его поголовья и продуктивности…

В ряде городов, которые он посетил, ему пришлось столкнуться с возмущением народа. Так, в Новосибирске и Караганде пришлось убегать от разбушевавшихся людей. Из Горького после митинга, на котором народу объявили о замораживании облигаций, пришлось уезжать ночью. В Тбилиси били стекла автомашины. В Киеве, Новороссийске, Ташкенте на улицах собиралось много недовольных по поводу запрета содержания скота в рабочих поселках. Большое число жалобщиков каждый раз собиралось в Пицунде и Ливадии, когда Хрущев приезжал туда на отдых…

Хрущев, как правило, отдыхал дважды в году: в апреле, с тем, чтобы 17 апреля отметить день своего рождения, и в конце лета. На отдых всегда ездил с семьей. Следовал поездом до Симферополя, а далее до Ялты на автомашинах. Обычно к поезду прицепляли четыре вагона для Хрущева и его семьи, сопровождающих лиц и охраны…

Никита Сергеевич любил плавать с надувным кругом — далеко в море он не заплывал, а плавал вдоль берега. Иногда он приплывал на городской пляж и запросто беседовал с отдыхающими. С народом он всегда говорил свободно. Быстро находил общий язык с собеседниками. Главной задачей для себя считал заботу о простых людях, хотя в жизни это у него не всегда получалось…

Подчас охране доставалось и за хозяйственные дела. На даче Горки-IX Хрущев имел участок, засеянный кукурузой, за которой смотрели лучше, чем за самим Никитой Сергеевичем. Он сам ее выхаживал или осуществлял контроль за своевременным уходом. Его любимым местом на даче также был огород. Обычно по утрам он шел туда, вытаскивал морковь, обтирал ее о росистую траву и о брюки и ел. На замечания охраны говорил, что в детстве очень любил таким образом есть морковь и так и не смог расстаться с этой привычкой. По утрам он регулярно пил морковный сок, независимо от того, был на огороде или нет. Иногда ходил за грибами, и бросалось в глаза, как он очень бережно подрезал их при сборе. Увлекался пешими прогулками.

Любимым занятием Никиты Сергеевича была стрельба по движущимся тарелкам. Для этого за забором дачи был устроен тир, где он стрелял, тренируясь для охоты на дичь, особенно уток.

У Никиты Сергеевича было несколько ружей, подаренных туляками и другими оружейниками. Иногда он выезжал в Беловежскую пущу, которая полюбилась ему с первого посещения. Охотился на кабанов, лосей, но редко. Больше стрелял уток. Два-три раза Хрущев выезжал на охоту под Киев, в Залесье. Стрелял он хорошо, с ходу, как заядлый охотник, а если промахивался, то находил виновного, кто попадал под руку, и выдавал ему как следует.

Хрущев не любил излишеств, шик и все броское. Это отражалось на его взглядах на некоторые государственные дела, особенно, на строительство жилых и административных зданий… Равнодушно относился к спорту, поэтому редко бывал на футбольных матчах, хоккей не знал вообще. По-видимому, на это влияла занятость в работе. В последнее время, когда он был не у дел, увлекся фотографией и, конечно, занимался огородом».

На противоречивость личности Хрущева указывают многие из тех, кто хорошо его знал. Впрочем, такая отличительная черта легко угадывается и в его поступках, в примере всей его жизни. С одной стороны, это был человек, который осудил сталинизм, как явление. С другой — при Хрущеве в партию и правительственный аппарат проникла и заняла там прочные позиции коррупция. Это была натура двух крайностей, в ней сочетались две исключающие друг друга противоположности. Не зря, видимо, Эрнст Неизвестный, изваяв ему надмогильный памятник, изобразил его наполовину черным, а наполовину белым. При всем том положительном, что было достигнуто при Хрущеве, нельзя забывать о его гонениях на деятелей искусства, о массовом расстреле рабочих в Новочеркасске в 1962 г., о том, что он поставил заключительную точку в вопросе разгрома церквей и еще о многом таком, что, вообще, трудно укладывается в голове. Он не построил коммунизм в течение двух десятилетий, как намечал. И не обогнал США по производству продуктов питания и товаров широкого потребления на душу населения. Возможно, потому, что за великими целями и задачами не видел душу этого населения. При Хрущеве СССР стал закупать зерно за границей. Как-то у Черчилля спросили, кто является самым умным человеком в мире, он ответил: «Несомненно, Хрущев. Нужно же суметь оставить двести миллионов человек без хлеба».

В медицине есть одно золотое правило: не навреди. Оно, на мой взгляд, применимо и к политике. Люди, взявшие на себя право руководить обществом, должны сначала хорошенько подумать прежде, чем что-либо изменить. Любая перемена влечет за собой беспорядок и хаос. В 1917 г. был нарушен обычный ход вещей. У людей отобрали веру в Бога. После XX съезда КПСС у них отобрали веру в Сталина, ничего позитивного взамен не предложив. Была отличная возможность пойти путем правды, но этого не произошло. На XX съезде Хрущев заявил: «Если образно говорить, мы поднялись на такую гору, на такую высоту, откуда уже зримо видны широкие горизонты на пути к конечной цели — коммунистическому обществу». Истина здесь заключается в том, что эти широкие горизонты были доступны для обозрения лишь немногим. Основная часть населения страны, вступающей в коммунистическое светлое завтра, вынуждена была идти туда с закрытыми глазами. Она не могла подтвердить или опровергнуть факт «приближающегося коммунизма», поскольку взойти на ту гору, откуда уже обозревались широкие горизонты, было дозволено лишь избранным.

Сознанием людей овладела пустота. Пугающая пустота. Но проблема эта по большому счету уже никого не волновала. Наружу вырывались уже не регулируемые животные инстинкты. Этот недуг охватил все общество. Чтобы победить животные инстинкты, требовался мощный взрыв общественного негодования или длительное время бездействия. Первое, в силу объективных причин, произойти просто не могло. Тогда время, отведенное на самопожи-рание коррумпированной власти, включило свой счетчик.