Кремлевское золото

БЫЛО ВАШЕ — СТАЛО НАШЕ

Дар дается человеку свыше. Он или есть, или его нет, с этим ничего не поделаешь. Но бездарность, как социальное явление, — порок. А если эта бездарность развивается в геометрической прогрессии — тогда это уже трагедия.

Сколько бесполезных, ненужных дел может совершить человек, чтобы самоутвердиться в жизни?

По большому счету это мало кого интересует, потому что это касается лишь одного конкретно взятого человека. Но бывают случаи, когда один человек или незначительная группа людей, претворяя в жизнь свои сумасбродные идеи, приносят страдания целому обществу.

В первые же часы Октябрьского переворота, утром 25 октября 1917 г., вооруженные моряки по предписанию Петроградского ВРК установили охрану Государственного банка. Тогда еще мало кто понимал, что происходит в городе. Возможно, четкую картину этого не имели даже сами большевистские лидеры. И конечно, никто не мог себе представить, как долго все это будет длиться. Однако, новая власть, еще не успев закрепить свои позиции, начала устанавливать новые порядки. Вскоре большевикам пришлось на деле убедиться, каким тернистым бывает путь к звездам.

Крупные и мелкие банкиры, возмущенные до предела бесчинством тех, кого еще вчера они просто не замечали, оказались в весьма щекотливом положении. Диктатура пролетариата, с которою шутить трудно, ставила их перед фактом сдачи ей своих полномочий. Естественно, что правительство большевиков сразу же столкнулось с активным саботажем всего аппарата Государственного банка и бывшего Министерства финансов. Местные конторы Госбанка также не выполняли требований Советов.

Из обзора деятельности Народного Комиссариата финансов:

«Было время, когда почти единственным работником во всем Комиссариате финансов был народный комиссар и несколько его помощников, которые одни должны были подготовлять финансовые мероприятия и проводить их в жизнь, вся же остальная сложная машина бездействовала, и вся страна, где саботаж был слабее или его вовсе не было, была отрезана от центра и предоставлена собственной участи».

Магнаты финансового капитала, объединенные в Комитет съездов представителей акционерных коммерческих банков, выработали свою тактику действий против большевиков. Совещание представителей банков, постановив открыть частные коммерческие учреждения в Петрограде 27 октября, вместе с тем приняло решение «сообразовать часы функционирования частных банков с деятельностью Государственного банка и ограничить круг операций наиболее необходимыми».

Началось противостояние, потери в котором несли как одна, так и другая стороны. В период с 25 октября по 24 ноября 1917 г. частные банки, в те дни, когда они работали, открывались всего на пару часов. Но были дни и даже неделя, когда они вовсе были закрыты.

30 октября В. Менжинский, фактический руководитель Наркомата финансов, направил в Комитет съездов акционерных коммерческих банков телеграмму следующего содержания: «Настоящим предписываю завтра, 31 октября, открыть все банки для оплаты чеков по текущим счетам торгово-промышленных предприятий. Неисполнение означенного приказа повлечет за собой самую строгую революционную ответственность».

Что такое «строгая революционная ответственность», банкиры уже имели представление. В указанный день банки были открыты, но всего на один час.

9 ноября правительство большевиков предъявило Государственному банку ультиматум о выдаче на нужды Совнаркома 25 млн. рублей; после отказа комиссары пошли на решающий шаг — управляющим банка был назначен В. В. Оболенский (Н. Осинский), который организовал ревизию кладовых банка. Тогда же был произведен арест 50 «организаторов саботажа», отстранены от должностей явные контрреволюционеры, привлечены на сторону новой власти низшие чиновники и счетчики. Такой силовой метод воздействия позволил большевикам одержать первую, пока еще незначительную, победу над частным капиталом в России. Перекрытый коммерческими банками кислород стал снова поступать предприятиям, сельскому хозяйству, торговле и транспорту.

Однако, окончательная победа еще не была достигнута. Во второй половине ноября 1917 г. частные коммерческие банки, под предлогом отсутствия средств, были большей частью закрыты. Это решение поставило большевиков в затруднительное положение, поскольку на данном этапе они были заинтересованы в использовании существовавшей системы кредитования промышленности, находившейся в руках частных коммерческих банков. 30 октября комиссар Государственного банка Н. Осинский обратился к Комитету съездов акционерных коммерческих банков с предложением собраться вместе и обсудить вопрос о подкреплении частных коммерческих банков средствами и о согласовании действий в области кредитирования промышленности с Государственным банком. Совещание состоялось, на нем даже был выработан план определенного взаимодействия, но, как показали дальнейшие события, противостояние между частным капиталом и диктатурой большевиков не прекратилось. Да и было бы глупо ожидать обратного.

Из обзора деятельности Народного Комиссариата финансов: «Со дня Октябрьской революции и до середины декабря Комиссариат финансов тщетно пытался установить контроль над деятельностью банков. Разного рода ведомости, предоставляемые банками, но не подкрепляемые наблюдением и контролем на местах агентами Советской власти, являлись лишь прямой формальностью, и деятельность банков протекала на прежних основаниях, поскольку она не ограничивалась отсутствием наличных денежных знаков. Назначения комиссаров в банки встречало препятствия не только со стороны банкиров, но и со стороны служащих, объявлявших, что появление комиссаров в банке повлечет за собой забастовку».

Из докладной записки Временного правления Народного банка: «Записи в книгах велись неаккуратно и несвоевременно; они отставали иногда на целые месяцы».

В документах Комитета съездов указывалось, что начиная с конца ноября 1917 г., местные комитеты уведомляли его о «захвате банков военной силой, об арестах отдельных лиц из состава администрации и о назначении в банки комиссаров. На такие действия новой власти администрация банков и служащие обычно реагировали прекращением работ».

Именно в это время объединенные банки провели организационную работу по выпуску чеков, вводимых под взаимную круговую ответственность. Таких бонов-чеков было напечатано на 1 млн. рублей. Мировая общественность расценивала эти чеки как денежные суррогаты, которые будут приниматься в оплату наряду с государственными деньгами.

Наконец, наступил переломный момент в решении конфликта между частным капиталом и новой властью в России. Выступая на заседании ВЦИК 14 (27) декабря 1917 г., главный лидер большевиков Ленин, сказал:

«Для проведения контроля мы их, банковских дельцов, призвали и с ними вместе выработали меры, на которые они согласились, чтобы при полном контроле и отчетности получать ссуды. Но нашлись среди банковских служащих люди, которым близки интересы народа, и сказали: «Они вас обманывают, спешите пресечь их преступную деятельность, направленную прямо во вред вам». И мы поспешили».

Большевики, действительно, проявили завидную поспешность. Они опасались, как бы банкиры не изъяли ценности и еще более не запутали делопроизводство. Утром 14 декабря вооруженные отряды заняли большую часть петроградских банков. А 15 декабря такую же операцию осуществили и в Москве. В банки были назначены комиссары, от членов правлений потребовали ключи от кладовых, оказывающих сопротивление арестовали. Вечером 14 декабря ВЦИК принял декрет о национализации банков. Обосновывая провозглашенные декретом меры, Ленин особо подчеркивал необходимость наложения железной руки диктатуры пролетариата на старый мир. «Слова — диктатура пролетариата, — говорил он, — мы произносим серьезно, и мы ее осуществим».

Ответом на декрет о национализации банков была забастовка служащих коммерческих банков как в Петрограде, так и в Москве. В Москве, например, из 6 тыс. банковских служащих лишь несколько десятков человек приняли новые веяния. Такое же положение было и в Петрограде.

Из обзора Наркомфина:

«Работа финансового аппарата иногда почти замирала, некому было послать денежные знаки, никому было распределить их по кассам и выдавать населению».

Используя все методы воздействия — от уговоров до угрозы — комиссары привлекали к сотрудничеству тех служащих банков, которые были согласны работать на новую власть. Полная остановка финансирования предприятий промышленности, даже на короткий срок, угрожала параличом всей хозяйственной жизни, что повлекло бы за собой недовольство в среде пролетариата, от имени которого и действовали большевики.

К началу апреля 1913 г. Управление бывших частных банков было упразднено, а его функции переданы Центральному управлению Народного банка (бывшего Государственного банка).

В Москве вся работа по национализации банков направлялась Финансовым отделом Моссовета, назначавшим комиссаров частных коммерческих банков и руководившим их деятельностью. Центральный отдел текущих счетов первоначально обслуживал лишь по 200 клиентов в день, а в конце января — свыше 600. Наплыв посетителей в январе — марте был настолько значительным, а аппарат отдела настолько слабым, что одно время отдел вынужден был не впускать всех желающих получить деньги, да и попавшие в банк простаивали по несколько часов в очереди. Комиссары явно не справлялись с поставленной перед ними задачей. В январе 1918 г., бывшие чиновники банков обратились в Финансовый отдел Моссовета с предложением о прекращении забастовки. При этом они выдвигали требование о передаче им всей технической организационной части банковского дела, соглашаясь оставить правительству большевиков руководство банковской политикой. Совнарком, обсудив этот вопрос, постановил: никаких переговоров с организованными саботажниками не вести. Комиссарам было разрешено принимать на работу лишь тех служащих, которые полностью поддерживали новую власть. В общей сложности, в списках лиц, подавших заявления, значилось 3500 бывших банковских работников. Специальная комиссия отобрала из них лишь 30 %.

Весьма интенсивно протекал процесс национализации на местах. 2 апреля 1918 г. из Рязани сообщалось в отдел местных органов Государственного банка, что национализированные банки «являются уже филиальными отделениями» Госбанка и находятся под его повседневным контролем. В Казани такое положение установилось к 1 февраля 1918 г. Это позволило начать операцию объединения текущих счетов частных коммерческих банков в 1 отделении Народного банка (бывшем Казанском купеческом банке), где были сосредоточены текущие счета отделений Азовско-Донского и Русско-Азиатского банков, и во втором отделении (Волжско-Камском банке), куда собрали документы остальных отделений частных коммерческих банков. В Иваново-Вознесенске функционировавшие в городе отделения Московского и Соединенного банков первоначально были закрыты, а затем ликвидационная комиссия приступила к слиянию их с Народным банком. В Твери отделение Русско-Азиатского банка также было закрыто, и ликвидационный баланс на 1 апреля 1918 г. передан отделению Народного банка. В Томске все отделения национализированных банков в конце марта того же года уже стали филиалами местного отделения Народного банка. Так осуществлялось триумфальное шествие Советской власти по городам России в походе против частного капитала.

К лету 1918 г. в руках большевиков было уже много ключей, которыми открывались двери банковских сейфов. В общем итоге во временном правлении Народного банка было централизовано 175 текущих счетов бывших частных коммерческих банков. Еще в конце 1917 г. были запрещены сделки с процентными бумагами и оплата купонов и дивидендов, а в начале 1918 г. принят декрет о конфискации всех акционерных капиталов бывших частных коммерческих банков. К началу мая временным правлением был открыт П-й отдел текущих счетов, который выдавал вклады, внесенные наличными деньгами. В этом отделе было открыто около 200 счетов и оставалось на них 20 млн. рублей. К 10 июня остаток составлял 40 млн. рублей. К середине июля оборот отдела достиг 180 млн. рублей. Люди, обладавшие капиталом, не несли свои деньги в советские банки, что наносило им определенный ущерб. Количество и сумма вложенных капиталов к лету 1918 г. увеличилась лишь по той причине, что Народный банк с его новыми подразделениями был едва ли не единственным кредитным учреждением в стране.

Однако, оставались еще кредитные учреждения, которые были доступны частному капиталу — кооперативные. Ставя перед собой цель организовать снабжение населения (прежде всего, продовольствием) большевистское правительство вынуждено было использовать кооперацию. В связи с этим, Московский Народный (кооперативный) банк, финансировавший крупнейшие кооперативы и имевший характер крупного частного коммерческого учреждения, не был национализирован вместе с остальными крупными банками. К сентябрю 1913 г. его баланс вырос в 4 ½ раза и достиг ¼ млрд, рублей. Не были национализированы также различные кредитные общества взаимопомощи. Именно услугами этих учреждений и пользовались представители частного капитала. Существование подобных кредитных учреждений, естественно, отрицательно сказывалось на деятельности Национального банка. Тем более, что они финансово поддерживали Белую Армию. Получая от Госбанка средства для закупки продовольствия, они умудрялись направлять часть средств в те районы, где находились белогвардейцы.

Последний акт трагического фарса о национализации банков был разыгран в конце 1918 г., когда ликвидировались кредитные общества взаимопомощи, городское общественные банки, частные земельные банки, городские и губернские кредитные общества. В сентябре большевики изъяли из Московского Народного (кооперативного) банка 150 млн. государственных средств, что ускорило его капитуляцию. Правление банка, не сумев выплатить вовремя долг, было вынуждено согласиться на национализацию путем преобразования его в кооперативный отдел Центрального управления Народного (Государственного) банка РСФСР. Таким образом, данное учреждение стало единственным, осуществлявшим контроль над всеми финансовыми средствами страны. Без поддержки частных коммерческих банков представители частного капитала уже не имели возможности игнорировать требования правительства большевиков. Так началась ликвидация частной и установление общественной собственности на основные средства производства.

Параллельно с национализацией банков шла другая крупномасштабная операция, осуществляемая большевиками. Диктатура пролетариата принимала активные усилия по ликвидации экономической зависимости Советской России от иностранного капитала в ведущих сферах народного хозяйства. Тут нужно внести одно существенное замечание: диктатура пролетариата на деле означала — партия большевиков. Реальной властью в стране обладала лишь партия большевиков и никто другой.

Следует также заметить, что иностранный капитал проникал в Россию путем организации новых акционерных обществ, покупки акций уже существовавших предприятий, а также посредством вкладов в российские банки. Начинался этот процесс в 70-е годы XIX в. К 1914 г. иностранный капитал контролировал около 70 % выплавки чугуна и готовых изделий на Юге России, примерно, 60 % всей добычи нефти, 90 % капиталов электрических и электротехнических предприятий и т. д. Из всего иностранного капитала, помещенного в России, 32,6 % его принадлежало французскому, 22,6 % — английскому, 20,1 % — германскому, 14,3 % — бельгийскому, 5,2 % — американскому капиталу. Следовательно, почти 95 % всего иностранного капитала, помещенного в народное хозяйство России, контролировали пять крупнейших держав мира. Такое положение вещей было вполне приемлемым для развития отечественной экономики. Ведь Россия занимала прочные позиции в мире по всем основным отраслям экономики.

После революции 1917 г. иностранный капитал сразу же попал в сферу деятельности советского законодательства, что на деле означало введение рабочего контроля, запрещение сделок по ценных бумагам и выплаты по ним процентов и дивидендов, регистрацию актов и другие меры, разрабатываемые правительством большевиков. Национализация синдицированной промышленности нанесла сильнейший удар по самому существованию иностранного капитала в России. Относительно устойчивое положение здесь имела Германия, которая, в силу определенных обстоятельств, могла диктовать новой власти в стране свои условия. Во время переговоров в Брест-Литовске немцы потребовали от большевиков возмещения убытков, понесенных германскими подданными в ходе национализации их собственности в России. После падения кайзеровского правительства Германия отошла на второй план, и роль поборника имущественных стран стали играть нейтральные страны, среди которых особую активную активность проявили Швеция, Норвегия и Дания. Не понимая окончательно происходящего, иностранные державы требовали установления законности в том виде, по какому развивалась мировая экономка. В адрес ВСНХ и губсовнархозов шли потоки ходатайств и требований не только освободить зарубежные предприятия в России от реквизиций, но и осуществить охрану имущества иностранных граждан. Однако, все эти депеши либо игнорировались Советским правительством, либо получали категорический отказ. Ответом на все требования, пожалуй, были новые законы, издаваемые большевиками, и по которым отныне были обязаны действовать представители иностранного капитала в России. Так, 27 декабря 1918 г. экономико-правовым отделом НКИД было подготовлено для ВСНХ циркулярное разъяснение, в котором констатировалось: советское законодательство о национализации заводов, фабрик, земель, церковного имущества без соответствующей компенсации в равной степени распространяется и на иностранцев. В равной степени нормы нового права распространялись и на вывоз за границу товаров и другого движимого имущества, принадлежащего иностранным подданным.

Для изъятия у иностранных подданных товаров и другого имущества в июле 1919 г. при Главном управлении продуктораспределения Народного Комиссариата продовольствия (Главпродукт) была создана межведомственная комиссия. В ее работе принимали участие по два представителя от ВСНХ и Главпродукта и по одному — от Народного Комиссариата государственного контроля (Госкона). Комиссия осуществляла опись оценку товаров, подлежащих национализации. По ее распоряжению эти товары со складов отпускались главкам и центрам. Она же занималась выяснением претензий иностранных подданных, возникших в связи с реквизицией их имущества.

Одной из главных задач ВСНХ было установление постоянного контроля за товарными запасами на складах иностранных собственников. Это способствовало как подготовке к национализации этих складов, так и предотвращению возможных злоупотреблений со стороны их владельцев. В соответствии с решением Президиума ВСНХ от 28 октября 1918 г. были взяты на учет все принадлежащие иностранцам оптовые фирмы, имевшие склады текстильных товаров. Для улучшения контроля за движением товарных ценностей ВСНХ практиковал перемещение товарных ценностей на свой склад.

Теперь давайте разберемся в этих довольно скучных, но фактически точных моментах деятельности большевиков. Что представляла собой в действительности национализация банков и установление контроля за иностранным капиталом в России? Чтобы понять это, нужно переключиться из области обобщенных рассуждений в рассуждения на частные темы.

К примеру, лозунг неприятия пролетариатом права частной собственности на средства производства и изображение этого понятия в исключительно черных негативных тонах. Не перекликается ли этот лозунг с другим, утверждавшим, что каждая кухарка сможет управлять государством? Или еще с одним, также весьма сомнительным, — «кто был ничем, тот станет всем»? История опровергает эти несостоятельные лозунги. Известно, что с приходом к власти большевиков пролетариат не стал владеть средствами производства, так как полноправным хозяином и властелином всего и вся в стране оставалась большевистская партия. И мы не знаем ни одного примера, когда бы кухарку допустили к управлению государством. А что касается тех, кто был «ничем», так они и после прихода к власти большевиков так и остались «ничем».

Таким образом, несостоятельный лозунг неприятия пролетариатом права частной собственности на средства производства покрывает, в действительности, элементарное воровство, облекаемое в белые одежды в целях обогащения отдельной группы людей.

Многие приверженцы большевистских идей могут возразить: уже сам факт ущемления прав эксплуататоров способствовал улучшению жизни трудящихся. Тогда я намерена возразить на это возражение, поскольку, нарушив нормальный ход истории и не предложив взамен ничего стоящего, улучшить жизнь трудящихся невозможно.

Обратимся к фактам. При социализме нас всегда учили сравнивать свою жизнь с нищенским существованием пролетариев до революции. Согласно Государственной росписи доходов и расходов Российской империи на 1912 г., среднемесячная зарплата рабочего составляла более 20 рублей. Масса неквалифицированных работников — выходцев из деревни, действительно, едва обеспечивала свое существование. Однако, городской пролетарий, который закончил школу ремесленных учеников и работал на заводе, получал 40 рублей в месяц. А «непростой» рабочий — паровозный машинист или механик электростанции — 100–120 и более рублей в месяц. На службе такой работник носил кожаную тужурку бельгийского пошива, после работы облачался в пиджачную пару, крахмальную манишку, штиблеты, котелок и шел в бильярдную. Жил он в собственном доме с геранью на окошке и граммофоном на комоде, содержал неработающую, как водилось, жену и пятерых — шестерых детей. Иногда он даже нанимал кухарку.

Кроме простых и непростых рабочих существовала еще значительная прослойка среднего класса. К ней принадлежали, например, педагоги, врачи, мастера инженерного дела. К примеру, директор Минской мужской правительственной гимназии, Сергей Платонович Григорьев, статский советник, имел жалование в 1800 рублей в год и плюс к тому 800 рублей надбавок на казенную квартиру с отоплением и освещением. Всего денежного содержания — 4400 рублей в год или 370 в месяц. Инспектор гимназии (по-нашему — завуч) имел годового жалованья 3500 рублей в год или 290 рублей в месяц. А обычный учитель — приблизительно 2800 рублей в год или 230 рублей в месяц. Следует отметить, что в частных гимназиях учительское жалованье было в полтора — два раза выше.

Все познается в сравнении. Чтобы понять, как была улучшена, к примеру, жизнь учителей и представителей других отраслей народного хозяйства, посмотрим, что все они могли позволить себе на свои жалованья.

Ржаной хлеб в минских булочных продавался по цене 2 копейки за фунт (около 500 граммов). Ведро кваса — 30 копеек, ведро пива — 1 рубль 24 копейки. Очень хорошие хромовые сапоги стоили 8 рублей, простые яловые — 3 рубля. Полушубок стоил 10 рублей. Автомобиль марки «Форд-Т» — 2500 рублей.

Месячный наем дешевой жилой комнаты — 5 рублей. Вызов кареты «скорой помощи» общины Красного креста — 3 рубля. Частное врачебное посещение стоило 1–3 рубля. Существовала бесплатная медицина для бедных. Плата за воду из водопровода составляла: 100 ведер — 15 копеек. Кроме того, за каждую ванну — 5 рублей, за ватерклозет — столько же, за фонтан — 42 рубля. Годовая подписка на крупную ежедневную газету — 6 рублей.

Таким образом, обычный учитель гимназии мог позволить себе приобретение в год автомобиля марки «Форд», и у него при этом еще оставалось 300 рублей на проживание. Он же мог приобрести на свое месячное жалованье 23 полушубка или 28 пар хороших хромовых сапог. А пролетарий, получавший в среднем 20 рублей в месяц, мог позволить справить себе полушубок и еще безбедно содержать семью на оставшиеся деньги.

Впрочем, на такое неравноправное положение с заработными платами пролетариев и работников средней прослойки большевики также обратили внимание. Был взят курс на сокращение различий в заработной плате рабочих различной квалификации. Шкала зарплаты железнодорожников и петроградских служащих устанавливала вилку — 282–510 рублей в месяц, т. е. соотношение 1:1,8 между верхней и нижней ставкой. Верхний предел жалованья, положенного специалистам, стремительно рос — с 3000 рублей в феврале 1919 г., к примеру, до 60 тыс. рублей в августе 1922 г. Но все это не объясняется улучшением благосостояния трудящихся, так как советский рубль к тому времени, практически, потерял свою ценность. Кроме того, страну охватывал голод.

Свидетельствует очевидец, И. С. Жиркевич, бывший генерал-губернатор Симбирска и Витебска, автор мемуаров о своем времени, печатавшихся в «Русской старине» в 1874—90 гг. В энциклопедическом словаре Брокгауза о нем сказано: «Человек большой энергии, прямодушный и резкий, на всех постах боролся с злоупотреблениями, казнокрадством и взяточничеством». Вот выдержки из его мемуаров, повествующих о голоде в Поволжье:

1919 год:

«23 июня. Из Москвы и Петрограда приходят потрясающие вести о голоде и болезнях. К Симбирску подкрадывается голод, отсутствие воды, топлива, хлеба, эпидемии. Грязь всюду невыносимая… А судя по газетам, и в столице, как и в Симбирске, лекции, концерты, гулянья, музеи, танцы и т. п. увеселения. Кажется, счастьем было бы уйти из этого Садома и Гоморры…

7 октября (н. с.) Посылаю каравай хлеба А. А. Коринфскому. Дойдет ли? И в каком виде? Нам он обошелся более 180 р. за 12 фунтов. Но если в Лигове, где живет поэт, 1 фунт хлеба стоит 100 р., то мой каравай стоит более 1000 р. Как жить при таких бешеных ценах на хлеб в России, которая считалась житницей Европы? Недавно мне показывали образчик черного хлеба, привезенный нарочно из Москвы для того, чтобы показать, чем питаются жители Первопрестольной. Это комок какой-то мучной грязи, в который вкраплены семена конопли, солома и еще какая-то гадость. Неудивительно, что в Москве мрут как мухи…

4 ноября. В квартире нашей не топлено. А на дворе 7 градусов мороза. Рука холодеет так, что едва могу писать. Купили дров один возик (около ⅓ сажени), притом, сырых, заплатив за них 1200 рублей и отдав в придачу 1 фунт (1 стакан) соли, что стоит теперь 150–170 р…»

1920 год:

«28 июля… Катушка ниток дошла до 1 200 рублей. Мыло тоже бешено дорого…

23 августа. Цены на базаре на зелень чудовищные. Маленький качан капусты — 450–500 рублей. И все остальное в таком масштабе. Покупаешь Тамарочке (жена И. С. Жиркевича — В. К.) пшеничную булочку, уплатив за нее 250 рублей.

18 сентября. Говорят, что у нас в Симбирске хлеба хватит до октября, и то не для толпы, а для разных лазаретов, комиссаров и других исключений нашего времени. Мы, простые смертные, уже несколько дней ничего не получаем из продовольственных лавок (кооперативов). Даже пшено нам перестали выдавать. На базаре небольшой каравай хлеба фунтов 5 стоит 1 500 руб. Это признаки надвигающегося голода. Мы получаем два обеда из дешевой столовой (обеды отвратительные и однообразные до отвращения). Но прежде давали кусок хлеба при каждом обеде. Вчера наполовину уменьшили и эту порцию. Публика ропщет. Как жить без хлеба?

По городу к каким-то распределительным пунктам тянутся оборванцы в полуистлевших рубищах, худые, истощенные, еле передвигающие ноги. Зрелище ужасное, душу потрясающие. Кто они? Куда и зачем их тянут? Кому и какую пользу могут принести эти полускелеты? Чего на них не намотано, чтобы согреть тело…

26 октября. По домам чаще и чаще появляются красноармейцы, умоляющие дать им кусок хлеба, заявляя о том, что их кормят в частях так плохо, что они голодают. На базаре появляются красноармейцы, открыто берущие хлеб с лотков у торговок и тут же его съедающие. Одновременно появились и шайки грабителей…

Удивительно, как ко всему привыкаешь. Бывало, одна мысль о том, что на тебя может вползти вошь, приводила в содрогание. И первое время, когда командные курсы во время лекции стали наделять меня этими омерзительными паразитами, я искренне сокрушался и брезгливо осматривал мое белье (чтобы прокормить семью, Жиркевич преподавал на красноармейских курсах — В. К.). А теперь делаю это равнодушно, точно так и должно быть.

1 ноября…В городе возобновись массовые обыски и аресты. Чего-то или кого-то ищут. В нашем симбирском болоте подозревают чуть ли не контрреволюцию… Никто не может себе уяснить смысл совершающихся насилий, ложишься спать, не зная, дадут ли тебе хоть забыться в тяжелом сне… И к этому привыкаешь понемногу. Рабы мы, рабы… Нечего закутываться в тогу и обманывать себя иллюзиями. Счастье, что и у рабов могут быть свободные, но рабские души…

4 ноября. С 5 ноября начинаются обходы красногвардейцами всего города для собирания подаяний на нашу Красную Армию. Будут ходить по домам с уполномоченными, просить, так сказать, «честью» и давать расписки. Но все хорошо понимают, что если не дать ничего, то этим можно вызвать репрессию.

27 ноября. Меня ужасает то, что вновь народившаяся бюрократия, интеллигенция, аристократия продолжает ту же жизнь, какую на глазах народа вели наша прежняя бюрократия, интеллигенция… В России только поменялись ролями классы общества и отдельные личности, но, в сущности, все осталось по-прежнему».

1921 год:

«1 января. Сегодня Советский Новый год. Бывало, при встрече Нового года сколько радостных воспоминаний, сколько горячих пожеланий теснились у меня в душе. А вчера и сегодня там — пустыня, по ней рассеяны могилы… Право, можно подумать, что воспоминания созданы не на радость, а на скорбь человека… Подумаешь, что где-то люди счастливы, спокойны за свою личность, сыты, согреваются южным солнцем, наслаждаются красотами природы и искусства. А мы… Сейчас вот прервал писание своего дневника («ночника»), т. к. почувствовал, что по мне ползают известные насекомые, называемые в России «вшами». Полураздевшись, я занялся их истреблением, но знаю, что через час они опять откуда-то наползут на смену павших в борьбе со мною. Думал ли я когда-либо, что опущусь до такого убожества? А вот случилось же это! И невольно хочется выкрикнуть к небу: «Когда же конец испытующей меня любви твоей, о Боже правый!»

7 января. Вот дождались мы и Рождества Христова. У нас нет роскошного пиршества, но мы позволили себе кое-что лишнее. У нас есть молоко к чаю (300 руб. за стакан!)…

22 января… Мне рассказывали, будто бы на одном спиритическом сеансе дух на вопрос, чем кончится вся нынешняя неразбериха, продиктовал два загадочных слова «молот — серп». Долго не могли разобраться в этой шутке. Наконец, прочли оба слова вместе, но наоборот. Все это детски глупо, наивно, но интересно, как указывающее на настроение общества. Игра в спиритические сеансы приняла повсюду чудовищные размеры. Говорят о видениях, пророчествах. Верят снам. Вообще, мистицизм в небывалой моде…

24 января. Только и разговоров везде, что о загадочных советских деньгах, с одной стороны которых напечатано «100 р.», а на другой «1 р.», как о первых шагах при переходе Советской власти к какой-то новой финансовой политике. Все с тревогой и недоверием желали бы уяснить себе, что «сей сон значит?» Все ждут только пакости и дальнейшего разорения. Общая тревога растет в связи с новыми потугами Советской власти — ввести общую трудовую повинность. Для этого собираются домовые комитеты, где коммунистки проповедуют о необходимости и прелестях трудовой повинности всех граждан.

13 августа. Введены новые тарифы по части корреспонденции, за заказное письмо приходится платить 1250 руб., а за простое 250 руб. И т. д. Откуда обнищавшему обывателю брать такие суммы на корреспонденцию?

17 сентября. Советская власть все расширяет область налогов. Читаю сейчас, что обложено употребление нами воды, электричества, животные. Предлагается налог на квартиры. Возмутительно то, что обложили воду — самый важный, необходимый продукт, особенно, при той нищенской обстановке, в которой большинство обывателей живет, — 25 руб. за ведро! А в день выйдут 5–6 ведер!»

Это взгляд на историю простого «обывателя», к которым себя причисляет Жиркевич. Ну, а что же другие? Кто был облагодетельствован Советской властью? Посмотрим на благосостояние тех, кто в первую очередь обслуживал эту власть.

В этом направлении вождь мирового пролетариата выбрал практику Парижской коммуны, которая сводилась к тому, что высокопоставленные чиновники получали меньше простых рабочих. Первое постановление ВЦИК большевиков установило максимальный предел зарплаты ответственных работников в Советах 400 руб. в месяц, что не превышало размеров дохода квалифицированного рабочего. 18 ноября (1 декабря) 1917 г. Ленин набросал проект постановления Совета Народных Комиссаров: «Об окладах высшим служащим и чиновникам», в котором предельное жалованье народным комиссарам устанавливалось 500 руб. в месяц бездетным и прибавка 100 руб. на каждого ребенка, квартиры не свыше одной комнаты на каждого члена семьи. Предусматривалась подготовка и проведение «революционных мер к особому обложению высших служащих». Народному Комиссариату финансов и отдельным народным комиссарам вменялось строго следить за расходами и предписывалось урезать все непомерно высокие жалованья и пенсии. Декрет от 27 февраля 1918 г. устанавливал размер «высоких» окладов. Он санкционировал введение максимальной зарплаты для специалистов в размере 1200 руб. в месяц, для народных комиссаров — 800 руб. в месяц, а минимум зарплаты для служащих и низкооплачиваемого персонала — 350 руб. в месяц. Попытка сократить разрыв в заработной плате между различными представителями рабочих и служащих была официально похоронена в апреле 1920 г.

Итак, большевистское руководство сразу установило для наиболее ответственных партийных и государственных служащих сравнительно низкую зарплату, что соответствовало лозунгу К. Маркса о дешевой административной машине. Согласно декрету от 23 июня 1921 г., зарплата ответственных работников ограничивалась 100–150 % средней зарплаты, принятой на тех предприятиях или организациях, где он работал. Но к середине 20-х г., жалованье народных комиссаров и ответственных работников значительно выросло по сравнению со средней зарплатой. Декрет от 31 марта 1925 г. определял зарплату ответственных работников 106 профессий в профсоюзах, советских, кооперативных, экономических и других организациях. Начиная с Центрального Комитета, ответственные работники были поделены на 7 категорий, зарплата которых соответствовала 7 высшим разрядам по 17-разрядной профсоюзной шкале. Наивысшая ставка ответственного партийного работника составляла тогда 175 руб., а средняя зарплата промышленного рабочего — примерно 50 руб.

Сам вождь мирового пролетариата был уверен, что ближайшие его подчиненные должны снабжаться всем необходимым. Вот трогательный случай, произошедший с Ильичом июльским днем 1918 г. А. Цюрупа, занимавший пост народного комиссара продовольствия, потерял сознание. Ленин, предположив, что это несчастье с ответственным и непритязательным работником случилось из-за недоедания, распорядился повысить ставки народным комиссарам, приравняв их к административным работникам. Двум из его подчиненных было вменено в обязанность изучить финансовое положение народных комиссаров и членов коллегий комиссариатов и внести предложение об увеличении их зарплаты. Жалованье Цюрупы было немедленно повышено до 2000 руб. в месяц.

Но дальше, вопреки марксовскому постулату о дешевой административной машине, сохранялась тенденция повышения зарплаты партработников сверх установленных законом рамок. Такая необходимость объяснялась тем, что они не имеют права на дополнительный источник доходов.

Кому на Руси жилось хорошо при большевиках? Не напрягаясь в раздумьях, можно ответить на этот вопрос однозначно — экспроприаторам экспроприаторов.

Экспроприация после революции собственности класса эксплуататоров сопровождалась поспешной национализацией и муниципализацией жилых помещений. Многоквартирные жилые дома передавались в ведения местных Советов. К середине 20-х годов около половины жилого фонда городов стало достоянием большевиков. Уже к январю 1918 г. местные Советы обзавелись своим собственным жилым фондом, получив при этом широкие полномочия по его использованию. Главная задача этих органов свелась к переселению пролетариев в более просторные помещения за счет их дореволюционных обитателей. Но это уже ни для кого не секрет.

А как же обстояло дело в этом с обеспечением жилплощадью непомерно расплодившихся высокопоставленных чиновников и руководителей большевистской партии? Известно, что Ленин проявлял чуткую заботу о своих соратниках, улучшая условия их жизни. При этом на вооружение были взяты все те же принципы большевиков — притеснение одних во имя благополучия других и поиск возможностей, ранее не позволительных. К примеру, вождя мирового пролетариата очень беспокоил вопрос о предоставлении его ближайшему другу и соратнику по партии Сталину хорошей жилплощади.

Вот записка Ленина к начальнику охраны Беленькому, которая была изъята при подготовке полного собрания сочинений:

«т. Беленький! У Сталина такая квартира в Кремле, что не дает ему спать (кухня, слышно с раннего утра).

Говорят, вы взялись перевести его в спокойную квартиру. Прошу вас сделать это поскорей и написать мне, можете ли это слетать и когда».

Но дело с новой сталинской квартирой застопорилось. В Ленинском фонде имеется конверт с надписью Ленина: «Нат.(алье) Ив.(ановне) Троцкой (от Ленина) и распиской Троцкой в получении ленинского письма. Имеется также письмо Наркома просвещения Луначарского Ленину от 18 ноября 1921 г., в котором Ленин написал Беленькому: «Я это прочел после отправки письма к Н. Ив. Троцкой».

И вождь наказывает начальнику охраны: «Тов. Беленький. Для меня это новость. Нельзя ничего иного найти? Ленин. Вернуть».

Обо всей этой истории со сталинской квартирой рассказал в своих воспоминаниях Л. Троцкий:

«В Кремле, как и по всей Москве, шла непрерывная борьба из-за квартир, которых не хватало. Сталин хотел переменить свою, слишком шумную, на более спокойную. Агент ЧК Беленький порекомендовал ему парадные комнаты Кремлевского дворца. Жена моя, которая заведовала музеями и историческими памятниками, воспротивилась, так как дворец охранялся на правах музея. Ленин написал ей большое увещевательное письмо: можно де из нескольких комнат дворца унести более ценную мебель и принять особые меры к охране помещения; Сталину необходима квартира, в которой можно спокойно спать; в нынешней его квартире следует поселить молодых товарищей, которые способны спать и под пушечные выстрелы и проч. Но хранительница музея не сдалась на эти доводы. Ленин назначил комиссию для исследования вопроса. Комиссия признала, что дворец не годится для жилья. В конце концов, Сталину уступил свою квартиру сговорчивый Серебряков, тот самый, которого Сталин расстрелял 17 лет спустя».

В начале главы я говорила о том, какие страдания приносят целому обществу сумасбродные идеи, возникающие и умах незначительной группы лиц. Подобное несчастье принесло весной 1921 г. введение новой экономической политики. Это было маневром, который заключался в отходе назад, в отступлении. Второй раз на протяжении нескольких лет происходила переоценка ценностей. Революционные идеи, безраздельно господствовавшие в Советской Республике с октября 1917 г. начисто отметавшие всякий компромисс, любое отклонение от коммунистического идеала, оказались теперь устаревшими, не совсем уместными. Возвращались права и понятия, которые до марта 1921 г. считались ликвидированными или подлежащими ликвидации.

Новая экономическая политика сняла путы, которыми были перетянуты кровеносные сосуды государства. Денационализация мелкой и части средней промышленности, разрешение частной торговли, торговля с заграницей, начали восстанавливать кровообращение в стране. Современники отмечали показавшиеся чудом открытие магазинов, появление в них продуктов, даже вида которых они уже не помнили.

Новая экономическая политика открыла двери для капиталистических форм экономки, которые соседствовали с социалистическими. Появились возможности сравнения, выбора, возникла конкуренция. Перепись 1923 г. показала, что если оптовая торговля находилась на 77 % в руках государства, на 8 % — у кооперации, на 15 % — у частных предпринимателей, то розничная — на 83 % — в частных руках и лишь на 7 % — в руках государства.

Возвращались деньги, которые в годы революции и гражданской войны потеряли ценность. Деньги в тот период выпускали все: Советская власть, белые генералы, города, заводы. В нумизматическом каталоге, выпущенном в 1927 г., перечислен 2181 дензнак, имевший хождение во время гражданской войны. Михаил Булгаков свидетельствовал, что в конце 1921 г. в Москве появлялись «триллионеры». Но астрономические цифры на денежных знаках, до марта 1921 г. забавлявшие советских граждан, стали реальностью, когда появилась возможность покупать на них товары. 15 февраля 1924 г. денежная реформа завершилась введением новой советской денежной единицы, твердого рубля. Червонец равнялся 10 довоенным зол. рублям и обеспечивался золотом, а также исторической традицией: червонец существовал при Петре I.

Нэпманы не участвовали в управлении государством и жили как на пороховой бочке. Они не были уверены в завтрашнем дне, но жизнь их резко выделялась на фоне того обнищания, в котором пребывала страна. Игорные дома и кабаре, лихачи на роскошных автомобилях, меха драгоценности… И другая крайность, каким-то образом уживавшаяся в стране победившего большевизма: тесные, серые, завшивевшие квартиры, облаченные в лохмотья, истощавшие от голода, трясущиеся от холода хозяева новой жизни — пролетарии.

Гегемоны, как любили называть пролетариев агитаторы, еще по неизжитой привычке пытались бастовать, добиваясь улучшения своего положения. Партии и власти, однозначно, требовалась железная рука. В забастовках виноваты были все: анархисты, меньшевики, монархисты, но прежде всего — рабочие. На XI съезде вождь пролетариата теоретически обосновал вину российского пролетариата, его неответственность, которую тот проявил в условиях жесточайшей классовой борьбы.

Ленин заявил, что, поскольку в Советской стране «разрушена крупная капиталистическая промышленность, поскольку фабрики и заводы стали, пролетариат исчез».

Требовалось создать новый рабочий класс — такой, который бы при всех лишениях его прав даже не помышлял бы о забастовках и всегда был бы доволен условиями своей жизни и работы. И такой новый рабочий класс был создан. Сначала этим творческим процессом занимался Ленин, потом его сменил Сталин. Голод, страх, невежество — вот те инструменты, которыми ваяли безликую массу пролетариев, слепую и глухую ко всем проявлениям несправедливости.

Давайте подведем итоги. Большевики взяли в свое распоряжение страну, которая, отнюдь, не стояла с протянутой рукой на коленях, вымаливать милость у капиталистических иностранных держав. В ней не было холода, голода, разрухи. В ней все отрасли экономики развивались благополучно и по общепринятым правилам.

Но далее: пришли большевики и взяли все, что только возможно было взять. И сделали они это от имени угнетаемого пролетариата. В итоге пролетариат не приобрел для себя никаких материальных благ. И вот тут-то, с переменой власти, в стране начались голод, разруха, нищета. Пролетариат испытывал всяческие лишения, ютился целыми семьями в отобранных у эксплуататоров комнатах, платил непомерные налоги в государственную казну и, наконец, работал, создавая новые материальные блага для этого государства. Нелепо было бы предположить, что Ленин стал бы просить тов. Беленького или кого бы то ни было еще решить трудный жилищный вопрос пролетария Сидорова Петра Ивановича или переселить его в кремлевские апартаменты, в виду того, что он не высыпается по ночам в своей убогой квартире. И уж, тем более, невозможно представить себе, что Ленин поднял бы заработную плату рабочим завода или фабрики, если бы он был свидетелем голодного обморока одного из рабочих этого завода или фабрики. Он просто бы не заметил столь прискорбного факта в силу своей чрезвычайной занятости.

Возникает вопрос: в какую трубу вылетали, а, лучше сказать, в каких подвалах оседали те материальные блага, которые были отобраны у эксплуататоров пролетариата? Возьму на себя смелость оставить этот вопрос без ответа, так как всякий, кто захочет решить его, наверняка, найдет приемлемый для себя ответ.