Крест Марии

Глава 12

Меня пытались убить.

По сути я и выжила сейчас лишь чудом. Но лучше расскажу по порядку.

После того, как Анатолий дал мне Цель (Миссию, Особое Задание, Смысл Жизни – вариантов много), так вот, после этого я сосредоточилась исключительно на этой цели.

Я составила новый график, где подробно расписала, что и сколько раз я должна делать и текущий прогресс: приседания, пресс, отжимания, подтягивания на крюке, прыжки. Думаю, со временем нужно будет включить сюда и бег, но в калошах бежать – такое себе, а в босоножках на шпильках – это вообще бред. Поэтому слово «бег» я хоть и написала, но рядом поставила – «обменять обувь», подчеркнула и добавила восклицательный знак.

Вторым пунктом в моём графике была криптография. Скажу честно, я особо в ней не продвинулась. Ну не было у меня математического мышления! Я – концентрированный гуманитарий. Но тем это задание интереснее. Значит, будем нарабатывать необходимые навыки.

Третьим пунктом у меня было «повышение моего благосостояния и комфорта». Я продолжала вязать носки, пыталась вязать кружева, пока не особо так, как хотелось бы. Кроме того, я регулярно проводила уборку и стирку.

Четвёртым пунктом у меня было «озеленение». Если раньше я планировала выменивать на зелёные ростки что-то полезное в быту, то после нескольких неудачных попыток, поняла, что, возможно, кроме меня, здесь это больше никому и не нужно. А раз так, значит, заведу себе личный зимний сад.

Помня, как изумился Анатолий, увидев меня в растрёпанном виде, к следующей стыковке я подготовилась правильно: расчесала и тщательно заколола волосы, аккуратно расправила все складки на одежде. Нацепила небольшую ленточку на ворот.

На обмен я приготовила носки и отложила, отставила-таки один росточек (а вдруг кому-то и надо будет) и поставила рядом бутыль с вином.

Всё, я готова.

Когда произошла стыковка, я нацепила на лицо учтивую улыбку, подхватила вещи на обмен и пошла к окну.

– Добрый день, – на меня смотрел плотный приземистый человек.

Его маленькие глубоко посаженные глазки, оттопыренные вялые уши и какое-то багрово-красное лицо мне сразу не понравились. Но я отогнала от себя глупые эмоции – с какой стати я должна кого-то судить только по внешнему виду? Если бы всё было так, то в прошлую стыковку тот же Антолий при виде всклокоченной истерически хохочущей меня с должен был бежать от люка прочь.

Я не стала обращать внимания и любезно поздоровалась.

– Вы Мария? – спросил человек и облизнул алые губы.

– Д-да, – растерянно кивнула я. – А вы? И откуда вы меня знаете?

– А меня называют Щукарь, – тонко хохотнул мужчина. – Ты носки вяжешь, вот все и знают. Мария – золотые руки! А мне нужны носки. И что там у тебя ещё есть?

– Носки, сухари, вино, зелёное растение, – начала перечислять я.

– Растение мне без надобности, а носки, сухари и вино – надо. Сколько носков у тебя?

Я аж замешкалась, с собой у меня была одна пара, но подготовлено было ещё две, на следующую стыковку про запас.

– Всего три, – сказала я.

– Сойдёт, – кивнул Щукарь, – мало, но сойдёт. Давай всё, но на следующий раз свяжешь еще две пары.

Я хотела спросить, зачем так много, но если уж на то пошло – это не моё дело.

– Хорошо, – ответила я, – подождите минуточку.

Я сбегала к своему топчану и прихватила ещё две пары носков и последнюю банку найденных сухарей.

– Да, всё тут, – сказала я, когда вернулась, и добавила, – а на что вы хотите меняться? Понимаете, мне не всё нужно, а некоторые вещи очень…

– Знаю, знаю! – не дал мне договорить Щукарь, – тебе нужны всякие нитки, тряпки и всё такое, для рукоделия. И у меня это есть!

Он широко улыбнулся и опять облизнул языком свои толстые багровые губы:

– Смотри, что я могу тебе поменять – есть нитки, много ниток, всяких цветов, в основном шерсть и шелк, есть коклюшки для плетения кружев, есть большая банка какого-то женского крема, срок годности ещё не истёк, есть помада и разные женские краски, женское платье, бюстгальтер и две новых простыни…

– Бюстгалтер? Женский крем? – удивилась я.

– Шел из магазина, жене и дочери подарки к восьмому марта нёс, когда сюда попал, – нахмурился Щукарь, видно было, что ему неприятно это вспоминать, – хранил у себя долго, мне-то без надобности. Но носки нужны и остальное. Так что? Будешь меняться?

Я обрадованно закивала:

– Конечно буду!

– Только твоего барахла на моё маловато, – сказал Щукарь, – что ещё есть?

– Золотой браслет и кольцо, – торопливо сказала я.

– А книги? Книги есть?

– Есть художественные и радиофизика.

– Неси художественные! – велел он, – и поторопись.

Я опять метнулась к себе, выгребла все художественные книги (жалко, но вещи первой необходимости нужнее), вытащила золото и побежала к окну, чуть не теряя калоши.

– Вот! – радостно выпалила я.

– Клади! – велел Щукарь, – только быстро – скоро конец же.

Я быстро принялась заталкивать вещи в щель для обмена. Вещей было много, пришлось дважды заталкивать и ждать, пока Щукарь не заберёт.

– Теперь моя очередь, Мария, – усмехнулся Щукарь и сунул в щель какой-то предмет, быстро толкнув лоток ко мне. Оттуда моментально повалили густой едкий дым. Я аж закашлялась.

– Привет тебе от Фавна, маленькая дрянь! – загоготал Щукарь, затыкая со своей стороны щель одеялом, – но не бойся, яд тебя не сразу убьет. Дня три поживёшь.

Он опять громко и радостно захохотал.

Дым продолжал валить и сделать я ничего не могла. Лязгнул люк и окно между нами закрылось. Я отпрянула от окна, но дым всё прибывал. Насколько я поняла, Щукарь бросил в щель какое-то вещество, которое давало дым, лоток был на моей стороне, люк захлопнулся, так что вытащить это вещество и, к примеру, выбросить его в дыру в туалете, я не могла.

А дым всё сильнее царапал мне глотку, я кашляла уже не прекращая. Отбежала в другой конец креста, но не помогло – яд распространялся по помещению молниеносно.

А ведь меня предупреждали, что Фавн этого так не оставит!

Я упала на пол, зашлась в захлёбывающемся диком кашле. Началась рвота. Пошла носом кровь.

Меня буквально выворачивало наизнанку, руки и ноги начали непроизвольно сокращаться. Я билась в припадке не знаю, сколько.

Очнулась от дикого холода.

В полной темноте.

Где я? Что со мной?

Некоторое время я лежала, пытаясь прийти в себя. Получалось плохо.

Я попробовала пошевелить рукой. Но от этого движения мышцы начали как-то неправильно сокращаться и меня выгнуло дугой. Я опять закашлялась. Во рту был острый металлический привкус. Я задыхалась.

Очевидно я снова потеряла сознание.

Не знаю, сколько прошло времени, когда я пришла в себя во второй раз.

Я так и лежала на полу в ледяной темноте.

Вокруг меня была зловонная лужа, руки и ноги непроизвольно дрожали, по ним словно миллиарды злых кусючих муравьев бегало туда-сюда.

И холод. Адский проникающий до костей холод.

Я попыталась вспомнить, что случилось и почему я здесь лежу в таком состоянии.

Сперва ничего не получалось.

Потом получилось. Но лучше бы я не вспоминала.

От ужаса всей ситуации я зарыдала, рыдания перешли в кашель. Спазмы длились и длились, казалось я выплюну лёгкие. Во рту поселился горький вкус желчи.

Потом меня накрыла такая паника, что я не могла нормально вдохнуть. Я хотела сесть, чтобы прокашляться, но поняла, что не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Я была полностью парализована, практически полностью, хотя кашлять я могла, дышать тоже.

Не знаю, сколько прошло времени, сколько я так лежала на ледяном полу, не в силах пошевелиться, захлёбываясь в кашле.

В какой-то момент, когда я в очередной раз пришла в себя, я поняла, что могу шевелить руками. Ногами ещё не могла. А руками – шевелю понемногу.

И я поползла. Ломая ногти об неровность каменного пола, разрезая подушечки пальцев, я ползла и ползла, с усилием цепляясь за каждый выступ, каждую выемку. Моя цель – рычаг. Чёртов рычаг. Это из-за него я сейчас в ледяной темноте, стучу зубами от адского холода.

Нужно дёрнуть рычаг.

Тогда всё будет хорошо.

Всё наладится.

Главное – доползти.

И я ползла.

Кажется, прошла целая вечность.

Но я всё равно ползла.

Говорят, дорогу осилит идущий. Я осилила. Я теперь возле рычага.

Я вижу его, тьма хоть и плотная, но еле уловимые очертания рядом от него условно рассмотреть можно. Я трогаю его рукой. А вот дёрнуть не могу.

Сил нету.

Чёрт!

От безумности ситуации я рассмеялась. Мой хриплый каркающий смех опять перешел в захлёбывающийся кашель.

Каково это – находиться рядом с рычагом, от которого у тебя будет и тепло, и свет, а сделать ничего нельзя.

Кажется, я опять провалилась в забытье.

Я качалась на волнах прострации: туда-сюда, туда, сюда…

Ну и чёрт с ним. Значит – умру.

Наверное, так всем будет лучше.

И пусть серый бюргер из кнайпы «Пляска смерти» порадуется – Мария не выжила. Не смогла.

Не знаю, сколько я так пролежала. В себя пришла от того, что дико захотелось в туалет. Внутри резало так, словно раскалённым гвоздём кто-то вкручивал. Возможно на холодном полу я простудила мочевой. Скорей всего так и есть. Боль была адская. Ничего не соображая от дикой режущей боли, сама не знаю как, я резко подхватилась, дёрнула за рычаг и поплелась на заплетающихся ногах к трубе с водой.

Хоть мне и было так плохо, а всё же я ещё соображала. И понимала, что только что я откатилась обратно к нулевой точке. А, значит, интервалы между дёрганьем рычага будут минутные. И я не успею дойти до туалета и потом вернуться обратно.

Поэтому и побрела к водостоку.

Мочеиспускание стало для меня пыткой. Адской, болезненной пыткой. Резь была такая, что хотелось орать. Я сцепила зубы, терпела.

Это отняло у меня последние силы. Я свалилась прямо тут, у водостока. Дала себе пару секунд прийти в себя. Минута пройдёт быстро, а дёргать рычаг за меня никто не будет. Немного посидела. Ну что ж, будем считать, что я отдохнула. Мощным рывком я поднялась на дрожащие ноги. Сходила, дёрнула. Вернулась.

Затем я вымыла руки и лицо, прополоскала рот и принялась пить. Если это отравление, то яд попал внутрь. А, значит, нужно много воды. Только обильное питье сможет меня хоть немного очистить. Да, потом приспичит опять в туалет. И опять будет адская боль. Но нужно хоть немного вывести токсины. У меня нет ни активированного угля, ни молока, ничего. Но есть вода. И я буду её пить.

И я пила, пила, когда, казалось, больше воды в меня не поместится, я сунула два пальца в рот. И так я повторяла раз пять: пила, блевала, бегала дёргать за рычаг. Опять пила, опять блевала, опять рычаг…

Не знаю, сколько прошло времени. Я понимала, что спать мне нельзя – интервалы сократились обратно, чуть больше минуты. А я так ослабела, что стоит мне уснуть и всё – проснусь обратно в темноте и холоде.

Мне страшно подумать, сколько урона сегодня было для моего здоровья. Если не считать общего отравления (я не знаю, что это за яд, но то, что он сильный – однозначно), то я получила ещё и сильнейший цистит, возможно простуду, возможно какие-нибудь артрозы. Да всё что угодно может быть.

И самое паршивое, что лекарств у меня практически нету. Да ничего нету.

Я заплакала.

Мне было плохо, больно, страшно, одиноко.

Вот что за жизнь? Если это такой ад, то я теперь понимаю, почему люди ходят в церковь. Почему молятся, почему просят бога спасти от этого. Я вот не ходила. И теперь у меня свой персональный ад.

И поделом мне! Вот что у меня была за жизнь? Я могла поступить в аспирантуру, я подавала надежды, и старенький профессор с кафедры культурологии и библиографии предлагал мне идти заниматься наукой под его руководством. А я? А я решила, что для меня любовь, семья – главное. А потом наплевала на семью и на любовь, бросила мужа и сыновей, и сбежала к Бенджамину в Цюрих.

Ну вот и результат.

Теперь сижу, скорчившись от боли на холодном каменном полу в тюремной келье и боюсь уснуть, потому что ежеминутно нужно дёргать рычаг, иначе околею от холода в темноте.

Боженька меня наказал.

Я ещё посидела и немного поплакала.

Было так жалко себя.

А потом я подумала: ну ладно, он меня наказал за мои плохие дела. А почему же он не наказывает ни Фавна, ни Щукаря? Почему я сейчас трясусь от холода и боли, а они сидят в тёплых кельях и с наслаждением едят медовый кекс?

Что-то, значит, я неправильно рассуждаю.

Не так.

Я опять дёрнула за рычаг. От мыслей о кексе живот свело и заурчало.

Я ещё ничего не ела. А потом меня тошнило. И кормить в ближайшие дни не будут. Это я точно знала. И самое страшное, что, уверившись, что всё у меня хорошо, всё под контролем, я не делала запасов. Еды у меня в келье нет! Вообще нет! Даже когда я только попала сюда, у меня были зефирки и бутерброд. А теперь и этого нет.

Дура! Какая же я глупая дура!

Как можно быть такой беспечной?! Как можно расслабиться?!

Есть захотелось ещё больше. Я попила воды. Голод чуть стих. Я понимала, что это на пару минут, но пусть хоть пару минут передышки у меня будет.

Интересно, яд всё ещё остался в келье? Я давно подозревала, что по логике здесь должна быть отдушина. Иначе, если бы свежий воздух не поступал – то рано или поздно узник использует весь кислород и задохнётся.

Значит, есть. Это хорошо. Часть яда вытянет.

А остальное? Часть попала внутрь меня. Оно мне ещё не раз аукнется. Если я выкарабкаюсь, конечно. Но я выкарабкаюсь. Должна выкарабкаться. И они оба – и Фавн, и Щукарь, у меня кровью умоются.

Я ещё не знала как, но то, что я жестоко им отомщу – я знала точно.

К Щукарю счёт был выше, чем к Фавну. Это была наша с Фавном война, а он влез. И чуть не убил меня. А, может быть, и убил. Может, я сейчас медленно умираю, просто ещё не знаю об этом.

Но в любом случае, раз я не умерла сразу – значит какое-то небольшое время я продержусь. И за это время я должна убить Щукаря. И Фавна.

Причем Щукаря надо убить с особой жестокостью. Я хочу, чтобы он долго мучился. Как я сейчас. Но в сто раз сильнее.

Невольно я усмехнулась. Вот кто бы сейчас поверил, что человек с такими ужасными болями, с такой слабостью сидит, скорчившись, на холодном полу, потому что сил дойти до топчана нету, и вместо того, чтобы думать, как выжить, сидит и рассуждает, как будет убивать двух здоровых мужиков в изолированных кельях, но убивать не просто так, а чтобы они подольше мучились!

Я ухмыльнулась. Щеку прострелило болью. Видимо, когда я падала, ударилась. Я потрогала – запёкшаяся кровь, ссадина. Возможно будет шрам.

Я вздохнула. Шрам на лице женщины – это так некрасиво. Хотя кто меня здесь видит? Кому я нужна.

Все меня только убить или обидеть пытаются. Или оскорбляют.

Мне стало так жалко себя, что я опять заплакала.

И лишь необходимость дёргать за рычаг вывела меня с этого состояния.

Дёргала я сейчас с ещё большим трудом. Рычаг, который всегда так легко поддавался, стал тяжеленным, приходилось буквально наваливаться на него. Это я так ослабела.

Если я не найду выход – не знаю, что со мной дальше будет.

Я чувствовала, что ещё чуть-чуть и Машеньки Покровской не будет.

Опять начало трясти.

Блин, мне бы хоть какие-то лекарства. Но ничего нету.

И тут мне в голову пришла светлая мысль. Ну, или глупая, но других вариантов не было. У меня есть зелень. А вдруг она обладает какими-нибудь спазмолитическим действиями?

В общем, хуже мне уже не будет. Шатаясь и оступаясь я побрела к моему «зелёному саду». От холода растения чувствовали себя неважно. Из «айвы» листики начали облетать и жухнуть.

– Извини, – сказала я ему, – я знаю, что это нехорошо, ну а вдруг ты лекарственное. Может быть это меня спасёт. А, может, и убьет. Но умру я в любом случае от ядовитого газа или от твоих ядовитых листьев. Но с тобой у меня есть крошечный шанс. Меньше одного процента. Но он есть. А если я буду просто сидеть – то шанса у меня не будет вообще.

Деревце мне не ответило, а я принялась обрывать листья, даже пару веточек сорвала, подобрала пожухлые и стала их есть, медленно и тщательно разжевывая. Горечь была такая, что хоть вешайся. Но я всё равно ела. Сходила дёрнула за рычаг, потом попила немного воды, и опять ела.

Если бы я разгрызла почку таблеток левомицитина – и то горечь была бы меньше. Но я съела всё, до последнего листочка или веточки.

Осталось ждать, чем всё закончится.

Теперь я или сдохну, или выживу и выздоровею.