Кровь в моих жилах

Глава одиннадцатая Лес поет колыбельную

Под доносящийся из дальней каморки на первом этаже тихий бубнёж Волкова, отвлекавшего Ларису и Герасима расспросами об Ольгинске, Светлана выскользнула из дома. Отвод глаз действовал против людей, но от дождя он не скрывал — Светлана в своей чиновничьей шинели промокла, пока добралась до припаркованного через дорогу серого, скромного «Рено». Оказывается, у Волковых и такие магомобили есть, а не только пафосные «Руссо-Балты». Забавно, что полиция тоже ездила на «Руссо-Балтах» — на «утопленниках», поднятых со дна Финского залива и больше ни на что негодных, кроме как служить полиции. Кстати, в Сосновском как раз видели серый «Рено», отъезжающий от парка — Синица упоминал. И уже только от одной этой мысли становилось тошно.

Светлана забралась на заднее сиденье магомобиля и легла, с головой прячась под приготовленный для неё плед. Сиденье было неудобным, коротким, пришлось прижимать колени к груди, чтобы уместиться. Интересно, Мишка простит испачканные сиденья? Разуваться Светлана не стала, только мокрую кепку стянула с головы и сунула в карман шинели. Было холодно. Она долго, старательно дышала ртом, согревая воздух под пледом. Михаил не спешил — то ли давал время Светлане, то ли всерьез озаботился Ольгинском и помощью Ларисе. Хорошо бы последнее — проклинать Светлана не любила.

Монотонно, усыпляюще барабанил дождь по крыше. Шумела вода, утекая в далекую Уземонку. Светлана, борясь с накатывающими мягкими волнами сна, перебирала в памяти убийство в Сосновском. Она была согласна с Мишкой: когда что-то старательно выпячивают, как в данном случае «императорское» происхождение жертвы, то что-то, наоборот, стараются спрятать. Например, личность убийцы. Но это же и так очевидно: любое расследование отталкивается от личности убитого — так учил на курсах Севастьян Севастьянович. Его бы сюда. Может, он бы разобрался. В любом случае, ему бы точно было интересно. Светлана зевнула и тут же звонко чихнула — только простыть снова не хватало. Значит, есть что-то такое в убийце, что в любом случае надо скрыть?

Светлана снова вспоминала: утро, поездка в Сосновское, жертвенная поза убитой, необходимость стазиса, упрямый Громов, который пошел против правил. Она чуть челюсть не вывихнула, давясь зевком — сейчас бы кружку крепкого кофе, можно даже без сахара и молока, как тогда. Её окатило волной жара — Светлана чуть не села от озарения на сиденье. Все началось не с отказа Громова свернуть расследование! Все началось с Мишки! Это он позвонил на кристальник и уговорил, балабол, выйти на третье дежурство подряд. Это он должен был ехать на вызов. Это он должен был увидеть жертвенную позу у убитой. И Громову не удалось бы уговорить Волкова отложить стазис. О жертвоприношении было бы доложено жандармам — это их обязанность выслеживать язычников. Не обошла бы эта новость и кромешников. Пока бумаги летали туда-сюда, пока собирали команду, пока решали, кто будет проводить расследование, дожди бы смыли следы берендея в лесу, а вокруг капища они и так были затерты магией. И баюша бы умерла в лесу без помощи. Она бы не смогла ничего рассказать. Думать о том, была ли хоть капля правды в словах Китти, Светлане пока было дурно. Пока не об этом. Пока об убитой. Когда жандармы или даже кромешники добрались бы до места преступления, то обнаружили бы ожерелье. Или даже платье? Было ли еще что-то, указывающее на императорское происхождение жертвы? Светлана так и не спросила у Громова. И про зарницы забыла спросить — пролилась ли в Сосновском настоящая императорская кровь? Если убитая — не княжна, то убийца-то может быть Рюриковичем. Пролил ли он там свою кровь? Именно это и могли скрывать в Сосновском, подсовывая лжекняжну. В любом случае, тело убитой увезли бы в Москву, и там бы все засекретили, как случилось с Василием Федоровичем Рюриковичем-Романовым. Даже скорее не так. Из-за особенной даты дело сразу бы взяли кромешники. Тело убитой изучали бы в Москве. Там бы и обнаружили ожерелье. Тут, в Суходольске никакой Громов бы об этом не узнал. Как не узнала бы Светлана — все подарки Волкова она возвращала ему без осмотра. Точно так же было бы с обновленным ожерельем — вернула, не прикасаясь, потребовав… Потребовав возместить деньгами стоимость тринадцати жемчужин. Никто не узнал бы о подмене ожерелья. Все испортили заботливый Волков и упрямый Громов.

Хотелось ругаться — о подмене на дежурстве она так же, как и об ожерелье, не сказала Громову. Промолчала, направляя расследование в другую сторону. Или Громов с Петровым и такую возможность предусмотрели? Оставался один непонятный момент. Почему убитая так похожа на Светлану? Случайность? Или злой умысел? Хотя нет, еще один непонятный момент — где и кто подменил ожерелье? Болин или кто-то из Волковых — понять бы еще зачем. А еще кто-то очень хорошо знает повадки Светланы — то, что она никогда не прикасается к подаркам от Мишки.

Дверца хлопнула, пахнуло ветивером, папка с бумагами приземлилась на переднее сиденье, двигатель «Рено» заурчал, напитываясь эфиром из кристаллов, и магомобиль поехал в сторону магуправы.

— Я скажу, когда сможешь вылезать из-под пледа, — мягко сказал Михаил.

Светлана сделала себе щелочку в пледе, разглядывая все так и одетого в тот же самый костюм княжича. Он даже побриться не успел — и это за час! Сомнения снова проснулись в Светлане. Она настороженно спросила, жалея, что не видно лица княжича:

— Мишка, куда ты ездил? Я же видела, что ты направился не домой. Ты себя в порядок даже привести не смог.

Он, все так же не оборачиваясь, хмыкнул:

— А ты умеешь ревновать!

— Миша!

Он сдался, со смешком поясняя:

— В магуправу я ездил, свет моей души. Дополнил твое объявление номером своего кристальника. Заодно подсветил для себя зафиксированный тобой след Ивашки.

Скрипели дворники на переднем стекле, смахивая капли дождя. За окном продолжалась криками уличных торговцев и шорохом шагов городская жизнь. Праздники подходили к концу.

— Миша… Ты не лжешь? — Светлана отчаянно хотела верить, хотя бы ему. Жить без доверия страшно, хотя она почти привыкла за эти десять лет.

— А что еще я, по-твоему, мог делать?

Она не ответила — он много, что мог. Например, встретиться с отцом и предупредить его. Или еще что-то. Телефонировать Болинам. Телефонировать кромешникам…

Он словно почувствовал её волнение и даже обернулся на миг, поясняя:

— В госпитале я был, любопытная барышня. Если мне дана зачем-то уникальная кровь в жилах, то грех ею не воспользоваться.

— Ты! — Светлана скинула с головы плед и чуть не села на сиденье.

— Ш! — одернул её Мишка. — Лежи смирно — городовой засечь может. Громов ничего не заметил — твоя Баюшенька постаралась. Кстати, почему она так прикипела к Громову?

Светлана вспомнила, как млела баюша в руках пристава, и призналась:

— Сама задаюсь этим вопросом.

Он кивнул, поглядывая в зеркало заднего вида:

— Вот-вот, интересные вопросы вылезают. Очень неудобные.

Светлана не удержалась и напомнила, стаскивая плед с себя — уже далеко, вроде, отъехали. Зря Мишка пугал городовым:

— Она и на твоих руках млела. После подарка корзины.

Михаил притормозил у тротуара и обернулся к Светлане, локтем опираясь на спинку сиденья:

— Со мной-то все ясно — она крови моей попробовала и поняла, что я Рюрикович. Потому и подлизывалась. А Громов что такого сделал для баюши?

Светлана разогнула прижатые к груди колени — задний диван был отчаянно мал, — и села:

— Он приказал Петрову быстро доставить её в больничку.

Михаил задумчиво посмотрел на Светлану, на улицу, погруженную в привычные осенние сумерки, когда и не поймешь: вечер уже, или день еще не закончился, — и пробормотал:

— Маловато как-то. Не находишь?

Боясь снова ошибиться из-за утаенных случайно фактов, она вспомнила:

— Баю… — Нет, сейчас надо всегда держать в уме, что она может быть императорским баюном и врагом, — Китти сказала, что у неё перед Громовым долг жизни.

— Вспоминай, что еще вы делали с баюшей и Громовым… Может, он что-то упоминал?

Вот же хитрюга — докладывать ему, что они делали с Громовым. Впрочем, он прав: сейчас важна любая мелочь.

— Мы с Громовым любовника Веры Лапшиной уничтожили — упырь обыкновенный привязался к барышне. Больше ничего не было, Миш. Честно, не было. — Она вспомнила утро, когда Громов готовил ей завтрак. Щеки почему-то принялись стыдливо краснеть. Хорошо, что любой приличной барышне положен здоровый румянец на все лицо. Михаил приподнял бровь, но промолчал. — Ах, да! Громов после этого оплатил лечение Китти в больничке. Может, это и есть долг жизни?

— Похоже на то… — Михаил все раз внимательно оглядел улицу и предложил: — Светлана, пересаживайся на переднее сиденье — так будет проще отслеживать след Ивашки.

Из-за «Дмитрия Ясного сокола» вспомнились слова Лапшиной, что ведьма предсказала появление императорской семьи в Суходольске. Узнать бы, что за ведьма. Заодно надо найти и проверить старушку, которая дала баюше имя Китти. Надо проверить баюшу и её легенду. Жить в неверии Светлана устала. Она, быстро под дождем пересаживаясь с заднего сиденья на переднее, попросила, стряхивая с волос капли воды:

— Миша, пока колесим по следам Ивашки… Выглядывай и Матвея.

— Юродивого? — закладывая широкий поворот направо, к набережной Уземонки, уточнил княжич. Он правой рукой на секунду прикоснулся к Светлане, эфиром подсушивая её волосы и шинель.

— Да, его.

Михаил с неуверенной улыбкой на губах уточнил:

— Зачем тебе? Ты же его боялась.

Она посмотрела на Михаила — иногда он очевидного не понимал, впрочем, как и она:

— Про Василия Федоровича Рюриковича-Романова он оказался прав. И про княжну Елизавету он пророчил. Вдруг еще что-то важное скажет?

— Светлана… — Михаил отвлекся на дорогу — там делили одного пассажира двое извозчиков, перекрыв своими повозками чуть ли не пол-улицы и галдя при этом. Княжич, что-то бухтя под нос, объехал их по встречной полосе.

Светлана принялась уговаривать его:

— Это он тебе пророчил, Мишка! Это важно! Вдруг он что-то про Ивашку скажет или про планы убийцы из Сосновского?

— Ну, если только так… — неожиданно согласился Михаил, резко заворачивая куда-то к центру. — Я его сегодня у Успенской церкви видел. Он там сидел и…

Светлана резко спросила:

— Он тебе что-то говорил? — А сердце уже заполошно билось — Мишка не собирался скрываться. Что ж с ним так сложно-то!

— Молчал. Он ел булку. И молчал, Светлана.

До церкви ехать не пришлось. Матвей словно ждал их с Михаилом — он сидел на лестнице кухмистерской купцов Солодовских и жадно ел куриную ножку. Откуда она взялась и где перед этим валялась, Светлане даже дурно было подумать.

Магомобиль остановился у тротуара. Светлана открыла дверцу и сказала Михаилу:

— Я быстро.

Тот поймал её за локоть:

— Я с тобой.

— Тебе нельзя! Тебе нельзя привлекать к себе внимание, Мишка. Как ты этого не поймешь.

Он серьезно смотрел ей в глаза:

— А тебе можно? Полгорода судачит о твоем «царском» происхождении.

— Пусть судачат обо мне — рты уже не заткнешь, а вот о тебе судачить не должны.

Михаил скривился и полез в карман:

— Тогда хоть гривенник возьми — дашь этому Матвею. Пусть хоть в кухмистерской поест.

Светлана промолчала, что даже там обеды меньше трех гривенников не стоили. Кажется, Мишка это и сам понял — к гривеннику добавил и целковый.

— Надеюсь, Матвею за рубль голову не проломят.

Светлана взяла деньги, тоже надеясь на это. На улицах Суходольска и за меньшее убивали, а Матвей совсем же безумный, точнее юродивый. Блаженный. Он не может постоять за себя.

Она вышла под дождь, быстро перебегая через дорогу. Михаил не выдержал и вышел из магомобиля, глядя ей вслед — оперся спиной на капот, чуть сутулясь под дождем.

Сердце Светланы гулко билось в груди. Она год боялась встреч с Матвеем, подозревая, что он её преследует. Ходила даже специально с Мишкой, а он как раз Мишку и выслеживал… Вот же пугала саму себя! Сама придумала свой страх.

Светлана остановилась перед Матвеем. Он сосредоточенно доедал куриную ножку — сейчас с диким хрустом обгладывал хрящи. Стало больно и противно за такой тяжкий магический дар. Никто не должен так жить. Она замерла, не зная, как начать разговор. Обычно юродивый сам начинал кричать. Он доглодал кость, кинул её на тротуар, поднял на Светлану глаза и замер. Светлана вновь горько подумала: он же совсем не старик, чуть старше Громова, может даже его возраста — жизнь на улице старит быстрее, чем жизнь в тепле и достатке. Глаза у Матвея все так и были воспаленными, с корочками желтого гноя в уголках век и по краям густых, сейчас слипшихся друг с другом ресниц. Юродивый в упор посмотрел на Светлану и внезапно спокойно сказал:

— Не меня жалей. Себя жалей.

— Матвей… — она протянула ему мокрую банкноту. — Возьми… Купи себе одежды, что ли…

Он пошевелил босыми ногами со сбитыми в кровь пальцами.

— … или обувь… Смотри, чтобы деньги не отобрали.

— Не стоит…

Она все же сунула целковый ему в руку, грязную, немытую, жирную из-за курицы. Глаза Матвея тут же закатились, и он заорал:

— Кровью все началось! Кровью умоется! За грехи наши тяжкие!

Светлана безнадежно выдавила из себя:

— Матвей, прошу…

Он забился в судорогах, раскидывая руки и ноги в разные стороны и падая навзничь на ступеньки. Вокруг стал собираться любопытный народ. Кто-то шептался, кто-то пальцем тыкал в Светлану, кто-то крестился и тихонько, жалобно молился. Кто-то прошептал за её спиной:

— Говорят, цесаревич вот-вот вернется. И заживем как по-старому.

— Это как же?

— А как было — хорошо!

— Цыц! На улицах полно охранки!

— Захотел он по-старому…

Толпа тут же испуганно схлынула — от жандармов все старались держаться подальше.

Матвей тем временем перестал хрипеть и биться в судорогах. Он зашептал куда-то в небеса, полные воды. Светлана с удивлением заметила, что зубы у него крепкие, здоровые.

— Не ищи старуху — ответы сами придут там, где не ждешь! Китти не твоя, совсем не твоя! Ответы найдешь там, где не ждешь!

Он сел, мотая головой, и снова, и снова орал в дождь. Вода попадала ему в рот, текла по жидкой, нелепой бороде, по голой груди, по впалому животу, по старой мешковине — его единственной одежде:

— Ответы найдешь там, где не ждешь! Ответы найдешь там…

Светлана отшатнулась в сторону, попадая в теплые, такие нужные объятья Михаила.

— Шшш, все хорошо, свет моей души, все хорошо… Пойдем, глупая была идея с Матвеем.

Он повел её прочь, Светлана помертвелыми губами признала:

— Да, я ошиблась. Это было зря.

Матвея было отчаянно жаль. Нельзя так жить. Нельзя. Никому. А еще нехорошей мыслью бились в голове воспоминания о прошлой встрече. Тогда Мишка говорил, что Матвей кричит все не ей. Он тогда же не знал, что Рюрикович. Или уже знал⁈

Матвей замотал головой, как пьяный, и внезапно серьезно посмотрел на Светлану:

— Ивашка-дурашка, свей-ка петлю! Полетай немножко, Ивашка-дурашка! Свей-ка, Ивашка, свей-ка покрепче петлю — повисишь ты немножко! Ивашка-дурашка, время идет — свей-ка петлю и повесь-ка на ветку…

Михаил сипло выдохнул, уже все понимая — он потащил Светлану к магомобилю.

Им в спину неслось:

— Время! Времени нет! Тьму тьмой останови! Времени нет! Тьму тьмой победи! Тьму тьмою закрой… Ты же кошка!

Или не так он кричал? Может, он кричал: «Ты же Кошка!»?

Резко выруливая на дорогу и до упора выжимая педаль акселератора, Мишка бормотал, словно давал обет:

— Если успеем — лично Матвея отмою, одену, накормлю, дар запечатаю, работу найду! Если успеем, господи, лично Матвея отмою! Небеса, только дайте нам время… Капельку времени, прошу…

«Только бы успеть», — как молитву повторяла вслед за ним Светлана. Смерти, причем такой страшной, превращающей в заложного мертвеца, она Ивашке не желала. Только бы успеть. Хорошо, что небеса послали им с Мишкой юродивого Матвея. Без него бы они искали Ивана медленно и осторожно, чтобы не столкнуться с жандармами. Или даже кромешниками — Светлана допускала, что они уже могут быть в городе. Ожерелье в руках Болинов побывало еще прошлой осенью.

Магомобиль несся за робким огоньком эфирного следа. Тот бессмысленно петлял по всему городу через Каменку к Идольмени и прочь из города. Мишка вел магомобиль на предельной скорости, наплевав на перегруженные вечером улицы Суходольска, подрезал другие машины, ревом клаксона пугал лошадей и извозчиков, прочно обзаводясь кучей проклятий — народ в Суходольске глазливый, а благость еще неслась в воздухе, создавая напряжение эфирного поля не меньше четвертого, а то и пятого уровня.

Визжали тормоза на резких поворотах. Иногда «Рено» вырывался на тротуар — если дорога была перекрыта. Случайных прохожих то и дело окатывало водой из-под колес магомобиля — Мишка не обращал на это внимания. Он окончательно потерял свою улыбку — где-то сразу за Успенской церковью. Он больше не молился. И не ругался. Только прищурил глаза, пытаясь в полумраке осеннего вечера не потерять Ивашкин след.

— Светлана, ты же понимаешь, что грош проклинали маги первого ранга? — неожиданно резко спросил Мишка, разбивая тишину. Его пальцы побелели — так он вцепился в руль.

— Понимаю, — еле выдавила взволнованная Светлана.

— Или даже кто-то из Рюриковичей. Я имею в виду Ольговичей, а не побочные ветви. Не Толстые, Голицыны, Бобринские, Оболенские… Императорская ветвь — Ольговичи.

— Понимаю, Миш.

Она отдавала себе отчет, что это может быть и цесаревич. Непогибший в водах Балтики осенней ночью десять лет назад.

— Это хорошо.

— Миш.

— Об одном прошу — слушайся меня, хорошо? Тебе может не хватить знаний, а не умений.

— Хорошо.

Когда магомобиль вырвался за город, стало легче. «Рено» разогнался еще быстрее, хотя казалось, куда уж больше. Мимо проносились поля и уже голые березовые колки, мокнущие под дождем. Ивашка их игнорировал — ему нужен был лес, который его надежно укроет. Светлана с ужасом подумала, что раз он так рвался в лес, то берендеево проклятье с него так и не слетело. А если он навсегда останется бером? Как с ним быть потом, когда они его с Мишкой спасут. И смогут ли спасти? Хотя Матвей знал, что спасти Ивашку можно, иначе бы не кричал.

След вильнул с дороги — аккурат к магомобилям жандармерии и нырнул в лес мимо них.

Мишка тормозить не стал — понесся дальше, поясняя для Светланы:

— За этим лесом снова начинается поле — я знаю. Сейчас проедем до него, а там… Видно будет.

Светлана лишь кивнула: сталкиваться в поисках Ивана с жандармским магом не хотелось. У того полномочий больше, чем у них с Мишкой вместе взятых. «Рено» вылетел на проселочную дорогу, сбавляя скорость, и Мишка улыбнулся зло: за заканчивающейся полосой дождя магической аномалии был отчетливо виден Ивашкин след — в стороне от поисков жандармов. И слишком далеко, чтобы успеть его спасти. Он мелькал по-над лесом, как усталый светлячок, то и дело прячась среди деревьев.

— Свет моей души, ты феноменальна! — признал Мишка. — Когда ты берешь след — уйти от тебя невозможно.

Она только заметила:

— Мы не успеем, Миш. Он слишком далеко убежал. Мы не успеем.

Матвей опоздал со своим пророчеством. Даже не так — она опоздала с поисками, ожидая, когда Ивашка успокоится. Дождалась!

Мишка послушно утопил в пол педаль акселератора, выруливая на асфальтовую дорогу:

— Постараемся.

Светлана грустно улыбнулась — надо было решаться, пока не стало слишком поздно. Только сердце в груди екало от страха.

— Миша… Ты мне веришь?

Он бросил на неё тревожный взгляд:

— Свет моей души…

Она чуть громче повторила:

— Ты мне веришь?

Мишка, не отрывая глаз от петляющей вдоль леса дороги, отчеканил:

— Полностью. Абсолютно. Беспрекословно.

— Тогда тормози у леса, — скомандовала Светлана.

Мишка лишь уточнил:

— Где именно?

— Не имеет значения.

«Рено» послушно сбавил скорость и, шурша шинами по камням обочины, остановился.

Мишка заглушил кристалл в сердце магомобиля, поставил на ручник, и повернулся к Светлане:

— Какой у нас план?

Она заставила себя улыбнуться — только сердце продолжало трепыхаться: поймет ли её Мишка, примет ли, нужны ли ему вообще такие откровения.

— Миш, я, кажется, язычница. Так что…

Он подался к ней, заглядывая прямо в глаза в сумраке салона. Светлана ждала его ответа, как приговора. Глаза Мишки были так близко. Они были такие… Понимающие? Светлана уговаривала себя, что это именно понимание плещется на дне его серых, с мелкими зелеными крапинами глаз. Она сглотнула. Он был так близко, что на секунду… На одну глупую секунду она подумала, что он её поцелует.

Мишка строго, так непохоже на самого себя, сказал:

— То, что ты признаешь нечисть за заслуживающих общения, как Баюшенька, не значит, что ты язычница. Светлана, это значит одно — мы что-то неправильно делаем с баюнами, домовыми, берегинями. И лешими. Ты же будешь просить помощи у хозяина леса?

— Да, — решительно сказала она, отворачиваясь от Мишки и собственных мыслей о поцелуе. Господи, как это не вовремя! И все же теплый родничок в груди проснулся и затопил её с головы до ног странными, непонятными чувствами. Она поспешно вышла из магомобиля. Вот только влюбиться сейчас и не хватало. И в кого! В Мишку, которому два года отказывала. Не думать даже о таком! Она быстро спустилась с обочины к лесу, уверенно шагая через высокие травы.

Совсем стемнело. Новолуние на носу. Умирающий серпик луны висел среди звезд, не в силах разогнать мрак.

Мишка рванул за Светланой, догоняя уже у леса и ругаясь на мокрый после дождя папоротник. У Светланы юбка вся промокла, неприятно льня к ногам.

— Дедушка… — тихо позвала она лешего. Мишка встал рядом; она неожиданно остро чувствовала его присутствие за своим плечом. Никогда такого с ней не бывало. Это же Мишка, упрямый, надоедливый, несносный, улыбчивый, мало что воспринимавший всерьез. Она запретила себе думать о нем. Светлана снова позвала: — дедушка!

Ответом было молчание. Не ухнула сова, не ответили звери, не зашатались под внезапным ветром деревья, давая знак, что её услышали.

— Дедушка, помоги, прошу. У тебя в лесу умирает от проклятья бер. — Она поправилась: — медведь. Медведь, проклятый людьми. Он умирает. Помоги, прошу! Я отплачу сполна. Дедушка, услышь!

Лес насторожено молчал. Не зашатались зеленые лапы сосен. Застыли березы, не качая тонкими веточками. Стыдливо забыли, как хлопать ладошками, осины. Лишь слышно было, как падали с ветвей последние капли прошедшего дождя на уже почти сухую подстилку леса. Он был жадный до воды и до… крови.

Светлана повернулась к Михаилу:

— Ты мне вер…

— Ш! — обижено буркнул тот, — я уже отвечал. Что ему нужно? Чем расплачиваться с этим дедом?

«Дед» обиделся — запустил еловой шишкой прямо в княжескую макушку. Впрочем, шишка не долетела — исчезла в пламени эфира. Мишка её, не задумываясь, сжег.

Лес оскорбленно зашумел — огонь тут не любили. Капли воды с веток с головы до ног замочили Светлану и Мишку.

— Дедушка! Прости! — взмолилась Светлана. — И прими нашу плату — времени совсем нет. Ни у нас, ни у медведя Ивашки.

Она подошла к березе — именно их больше всего любит леший.

— Миш…

— Я тут, — сказал он, эфиром подсушивая себя и Светлану. Пламя веселым огоньком пронеслось по одеждам.

Та только простонала:

— Не зли дедушку!

Миша тоже оказался обиженным:

— А чего он шишками кидается? Негостеприимно это.

Она достала из кармана шинели складной нож и провела им по тонкой березовой коре, делая надрез. Лес замер, не зная, гнать или ждать.

— Ты еще как Иван-дурак накричи на него, требуя уважения! Миш! Это иное, это чужое, это совсем нелюдское.

Мишка улыбнулся не вовремя — там Ивашка умирает, а он тут с лешим пререкается.

— У Ивана в сказках действовало. Он как нахамит Бабе Яге, так сразу и уважения прибавляется.

— Миш… — Светлана серьезно посмотрела на него. Тот чуть подобрался и снова улыбнулся, как-то совсем робко:

— Хочешь, я перед ним извинюсь?

— Миш… Руку дай. Позволишь своей кровью лес напоить? Дедушку уважить?

— Да запросто! — Он забрал нож из рук Светланы и сам полоснул по запястью, прикладывая его к березовой коре. Помнил, что она боится причинять боль. — Так?

Светлана вздохнула, потрясенная его щедрыми порывами:

— Ох, Мишка! Тут хватило бы и пальца.

Михаил, убирая руку от жадно впившейся острыми зубами в его запястье березы, подлечил порез и указательным пальцем погрозил дереву:

— Не шали!

Из дупла толстой, в пару человеческих обхватов ивы, теряющейся в темноте, недовольно донеслось:

— И чегось он у тебя такой невоспитанный, а? — Голос был старческий, противно скрипучий, словно старое кресло-качалка на веранде качается туда-сюда.

Светлана с натянутой улыбкой сказала, всматриваясь в желтые, совиные глаза лешего — только их и было видно в темноте дупла:

— Княжич, дедушка. — Она даже руки развела в стороны. Время утекало сквозь пальцы, время, такое нужное им и Ивашке, но тут все решает леший. Это его царство. Торопить лешего себе дороже. Он или придет на помощь… Или Ивашка обречен.

Леший проворчал, не оценив Мишку:

— Едали мы — ничё особенного на вкус.

Княжич оскорбился — выпрямился и гордо заявил:

— Такого точно не едали! Императорская кровь.

— Пфе… — сплюнул в сторону леший, чуть подаваясь из дупла. Стали видны его плечи, заросшие мхом, да голова в совином пуху. — А гонору, гонору, словно царь, не меньше.

— Дедушка, император выше царя, — пояснила Светлана. — И мы спешим, дедушка.

Зря она это сказала — леший снова обиделся:

— Спешит она, свиристелка! А вот возьму и не помогу!

— Дедушка…

— Я пять сотен лет дедушка! Можа, я по общению соскучился. Имею право.

Мишка безнадежно буркнул:

— Светлана, может, поищем другого? Более вменяемого?

Леший расхохотался по-совиному:

— Он у тебя точно Иван-дурак. Тут все мое — от моря-окияна Идольменя до… — он замолчал, явно с трудом вспоминая, где заканчиваются его владения. Светлана наступила на ногу Михаилу, чтобы он ничего больше нехорошего не высказал лешему. Мишка обиженно на неё посмотрел, но промолчал про склероз или что там у него вертелось на языке.

— Его Михаилом зовут, дедушка, — старательно мягко пояснила Светлана. Она знала: без помощи лешего им не успеть, так что надо терпеть и надеяться, что хозяин леса примет их плату.

— Мишкой, значит… И кто его в честь медведя-то назвал? Слепой, что ль, был?

Михаил его поправил — судя по всему, просто из вредности:

— Меня назвали в честь архангела Михаила.

— Пфе… Мишка! Ты даже не волчка не тянешь.

— Дедушка! — взмолилась Светлана. Удивительное дело — Михаил промолчал. Проникся, наверное, серьезностью момента. Или за ноги свои боялся.

— Да усыпил я его! — проворчал леший. Светлана испуганно посмотрела на Михаила. Тот на сонного не походил. Дедушка с хохотом пояснил: — да не его, свиристелка! А вашего… Ивашку. Спит он. И проклятье его спит — пока у меня силы есть. А силы-то не так чтобы велики, — признал он под конец с громким вздохом, ветром пронесшимся по вершинам сосен.

— Дедушка, мы постараемся проклятье снять и Ивашку заберем с собой, только помоги…

Леший обиделся:

— Так я уже! Усыпил вашего Ивашку.

Мишка заметил, с любопытством рассматривая лешего:

— Мы об этом не просили. Ты его сам усыпил. Мы же хотели…

— … прямую тропу, — вмешалась Светлана. — Проводи нас, дедушка, своей дорогой до Ивашки.

Леший снова расхохотался:

— От он у тебя наглый, свиристелка! Не просил он усыплять! Вот возьму и просыплю́ вашего Ивашку. И что тогда будешь делать, Мишка?

— Лес сожгу, дедушка, — зло улыбнулся княжич. — А ведь могу наоборот: болотца осушить, озеро Заветное вернуть, лес там восстановить. У меня агроном хороший, давно на Заветное засматривается.

— От наглый, — снова хохотнул леший. — Хорошо. Держи его крепко, свиристелка. Он же не верит ни в меня, ни в мою тропу: потеряешь его на тропе — вытаскивать не буду. Ни его, ни тебя. Хотя потеряется — туда ему и дорога!

Леший вылез из дупла полностью, моргая круглыми совиными глазами, и заухал, уговаривая лес. Тот раздался в стороны, как живой. Светлана улыбнулась: почему как? Лес и был живым. Дальний край леса придвинулся в появившейся прогалине — стали видны даже далекие огни Ольгинска на фоне черного неба.

— Чё стоите? Я не швейцар вам — долго держать не буду, — проворчал леший. Мишка крепко взял Светлану за ладонь — видимо, впечатлился словами дедушки, — и первым шагнул в прогалину вслед за эфирным Ивашкиным огоньком.

Пространство вокруг словно свернулось, позволяя за шаг промчаться через версты, а потом так же мягко развернулось небольшим распадком, заросшим темным еловым лесом, плотным, мрачным, не пропускавшим ни единого огонька под свою сень.

— Гляди-к ты! Не потерялся! — расхохотался леший, ласково глядя на Михаила, который упрямо запустил под сизые лапы елей эфирные огоньки, освещая лес. Ветер задул между шершавых, охряных стволов, гоня огоньки прочь.

Михаил вздохнул, как и Светлана. Кажется, нашла коса на камень. Мишка и леший не сошлись характерами.

— Дедушка, — старательно любезно, с улыбкой, сказал Мишка. — Спалю! Дай нам свет, пожалуйста. Не шали, старче. Сам сказал, что у тебя не хватит сил с проклятьем бороться. Ты хочешь жить в про́клятом лесу?

Леший поерзал на поваленном ветром еловом стволе:

— Лан, свиристелка, пойдет. — Вокруг засветились могильным светом трухлявые пни. — Хотя будь моя воля — скормил бы твоего княжича земле, все больше пользы для леса было бы.

— Руки коротки, дедушка, — заметил Михаил.

— А то ж. Коротки, конечно. Но кака у тебя кровь! Эх, нахами ты чуть больше — с удовольствием бы сожрал. Хотя… Испужайся чутка — точно бы сожрал. Но на будущее: стока крови не давай никому. Я с понятиями, а каво-то и не остановят понятия.

Он с явным сожалением вздохнул:

— Помнится, лет так сто назад… Эх, и вкусен был Великий князь. Хотя ты повкуснее будешь.

Леший махнул заросшей мхом рукой-веточкой, и из-под земли вынырнул синюшно-бледный, нагой, как младенец, Ивашка, руками намертво вцепившийся в веревку, намотанную у него вокруг шеи. Кожа его белела в темноте, кое-где до сих пор подернутая длинной медвежьей шерстью. Пальцы на голых ступнях заканчивались длинными, загнутыми когтями. Проклятье еще не сдавалось, пытаясь обороть Ивашку.

— Спасайте своего парня, — проворчал леший. — Невиноватый он в крови, что на лапах его, но тяжко ему будет жить с такой виной.

Мишка, опережая Светлану, рванул к Ивашке, серебряным ритуальным кинжалом разрезая веревку.

— Светлана, не подходи — страхуй, вдруг тут проклятье, как и грошике, выше меня. Хорошо?

— Хорошо! — согласилась она, зажигая на ладонях боевые сферы огня. Леший поморщился, но промолчал. Светлана осторожно обошла Мишку и Ивана, чтобы держать под контролем происходящее. Песня, которую орал Матвей в городе про Ивашку, громко звучала в её ушах, отвлекая. Михаил, ниже склоняясь над Ивашкой, так что совсем ничего не стало видно, только редкие огоньки эфира, что-то пробормотал себе под нос, и песня про петлю стала громче, заставляя даже лешего морщиться и подаваться назад.

— Миш?

— Светлана… Не лезь! Я сам… — прошипел княжич.

Леший крикнул, снова вмешиваясь:

— Эй, свиристелка, сделай что-нибудь! Сожрут же твоего Мишаню, причем без моего спроса.

Светлана бросилась к Мишке и чудом увернулась от полетевшей в её сторону от Ивашки черной, липкой… жидкости? Эфира? Проклятийной нити? Или… Тьмы! Тьма втянулась обратно в Ивашку и забулькала, собираясь с силами.

— Осторожней, свиристелка! Ты ж кромешница — куда прешь!

Светлана сглотнула: Мишка и Ивашка почти с головы до ног оказались в черной, странной жиже, щедро лившейся из проклятой веревки. И как Мишка не испепелил её сразу!

— Свет, — прохрипел княжич, — не подходи! Это проклятийная тьма. Тут со знанием дела проклилали.

— Мишка! — С её рук слетел огонь в сторону Ивашки и тут же потух, затянутый тьмой. Было видно, как он горел в черном пузыре и медленно гас, не в силах её развеять. Тьма на Ивашке бурлила, словно кипела, захватывая все новые и новые огоньки, слетавшие с рук Михаила — тот продолжал сопротивляться.

Светлана вздрогнула, вспоминая слова Матвея. Он же предупреждал: «Тьму останови!» — но как её останавливать, она не знала. Одно дело родиться кромешницей и совсем другое — быть ею.

— Не подходи! — продолжал увещевать её Мишка. — Тут какая-то дрянь — она ползет с петли на Ивашку и на меня. Жирная, такая лоснящаяся, как… как… как… Дрянь какая-то!

— Миш!

— Не подходи! — с криком выпрямился стоящий на коленях Мишка, и Светлана заметила: как нити патоки, тьма лилась с княжича на Ивашку и словно клубок безголовых гадюк бросалась вновь на него, закутывая с ног до головы. У Ивашки только рот и был свободен, и то тьма пыталась залиться в него, с громким бульканьем пузырясь на каждом выдохе парня.

— Да твою же жжжжж… — У лешего не нашлось подходящих ругательств. — Свиристелка, спасай!

У Мишки только на груди и оставался просвет — там, где под одеждой прятался крестик.

— Свет… — булькая тьмой, прошептал Мишка. — Негасимый светоч… Прошу, Светланка!

Негасимый светоч сжигает все. Даже душу. К такому Светлана была не готова.

Она отшатнулась назад, пытаясь ускользнуть от липких нитей, рвущихся к ней. Они не сгорали даже от боевого огня. А свою тьму Светлана поймать и обуздать не могла. Пыталась, но тьма — это просто отсутствие света. Как её поймать? Как кромешники управляют ею…

— Милая, — завопил леший, — хватит играться! Иди кромеж! Только там ты сильна.

— Я не кромешница… — призналась Светлана, глядя, как тьма заволакивает серые с зелеными крапинами глаза Мишки. Она же их только сегодня рассмотрела…

— Не время спорить, свиристелка… — Леший взмахнул рукой, останавливая время. Мишка, тьма и Ивашка замерли, как застыло все вокруг, кроме Светланы. — Меня хватит ненадолго. Иди кромеж. Там ты сильна. Тут ты тьму не покоришь.

— Дедушка, я не умею.

Леший непритворно вздохнул:

— Бедная ты, бедная. Ничему тебя не научили. Дар дали, и дальше живи, как хочешь.

Светлана взмолилась:

— Дедушка, пожалуйста, помоги!

— А я что делаю, — он сполз со своего елового ствола, совсем мелкий, сгорбленный от старости и борьбы с окружающей благостью, и подошел, хромая к Светлане. Протянул ей свою холодную, затянутую корой и мхом ладонь. — Руку давай, горюшко ты мое. Пойдем, нечисть ты глупенькая.

Светлана, как Мишка раньше, возмутилась его словам:

— Я не нечисть!

Леший осмотрел её жалостливо и потянул за собой:

— На нежить ты не похожа.

— И не нежить, — отрезала Светлана, послушно шагая за лешим непонятно куда. Деревья оставались на своих местах. Миша с Ивашкой тоже. Даже звезды на небе были все там же, а Светлана делала шаг за шагом и шла… Куда?

— Не нежить, не нежить, — успокоил её леший. — Только «жить» не умеет быть кромеж миров.

— Дедушка, поясни.

— Эх, дитя, дитя… Ты кромешница. И ты потому кромешница, что умеешь быть кромеж миров. Между Явью и Навью. А не потому ты кромешница, что вышла из кромешного пекла. Не учили, да? Думала, кромешники — исчадья… Как там у людей говорят…

— … ада. И твари адовы…

— Эх ты… Ты кромешница. Ты не принадлежишь ни Яви, ни Нави. Ты умеешь стоять между мирами. Потому кромешники и великие воины. Их убить надо или между мирами или сразу в обоих. Поняла?

Над Светланой вновь сомкнулись тяжелые, ледяные воды Балтики, как десять лет назад во время «Катькиной истерики». Оказывается, она тогда не утонула не потому, что её кто-то спас, а потому, что её не убить в Яви, не убив при этом в Нави.

— Только не спеши в Навь. Делать тебе там нечего. Стой кромеж, поняла? Кромеж — это не где. Это не когда. Это между. Поняла?

Светлана не понимала, но послушно кивала. Они шли и шли в никуда. Леший продолжал увещевать:

— В Навь не суйся — одна оттуда не выйдешь. Навь опасна. Навь коварна. Не ходи в неё — я не смогу тебя оттуда вытащить. Уйду за тобой в Навь — тут лес забудет колыбельную мою, и твой Мишка станет навьей тварью. Сожрет его навья тьма — уже не вернешь его. Поняла?

— Поняла, дедушка. Поняла.

— Иди. Только ты можешь жить кромеж. Только там ты властна над светом и тьмой. Любой тьмой. Даже проклятой.

— Спасибо, дедушка.

Его ладонь выскользнула из её пальцев. Он остался где-то позади. И в то же время рядом. Она слышала его тяжелое, сиплое дыхание. Она шла, закрыв глаза, и сама не знала куда. Или когда. Только внезапно поняла: пришла. Словно домом пахнуло. Словно вынырнула наконец из липкого кошмара и проснулась. Она открыла глаза.

За спиной Светланы колыхалась светлой завесой жизнь. Впереди туманом расстилалась Навь. Наверное, тут, между светом и туманом, и была та самая грань, про которую говорил леший. Не где, не когда, а между.

Светлана оглянулась назад, видя сразу и далекий Суходольск, и Матвея, упрямо шептавшего себе под нос: «Не уходи! Не уходи! Не слушай!» — и близкий лес, где черной, оплывающей тьмой фигурой застыл Мишка, стоя на коленях перед Иваном и продолжая держать петлю, не давая ей убить парня. Тут рядом под рукой был и Финский залив в полузатопленных дворцах и домах, и теплые волны далекого моря, и даже бабушка была рядом — только руку протяни, но признает ли она свою неродную внучку?

А за спиной Светланы из тумана раздался недоверчивый вздох и внезапный крик:

— Доченька! Царевна моя!

Светлана дернулась на крик отца, забывая обо всем. Она наконец-то вернулась домой.

— Куда ты, свиристелка!!! Нельзя туда!