Кровь в моих жилах

Глава шестая Светлана узнает много нового об окружающих, о себе и о Волкове, оказавшегося простым лгуном

Светлана, моя посуду в раковине, задумалась. У неё всего пара часов до поездки в Волчанск, и их надо использовать с умом. Собраться в дорогу проще простого. У Светланы было всего три приличных платья — их-то все и придется с собой брать. Белое чайное в качестве домашнего у Волковых, вечернее, оно же бальное у экономной Светланы, для ужина в княжеской семье, и одно закрытое на все случаи жизни: для прогулок, для утреннего времени, для визитов и прочего, что взбредет в голову Мишеля. Портплед у Светланы был, так что даже помощь Ларисы не понадобится. Пропавшее ожерелье — вот что волновало сейчас Светлану больше всего. Оно же не только единственное её богатство, не только память о семье, это прежде всего главная улика против неё. По нему можно навести на неё порчу. И не только на неё. Были бы силы, а у противостоящих ей и силы есть, и желание тоже. Она раздраженно всплеснула рукой, чуть не разбивая тарелку, которую мыла. Так… Спокойнее. Давно от ожерелья надо было избавиться. Светлана решила для себя: найдет и тогда же и избавится.

Надо только решить, как она будет искать ожерелье.

Обратиться в полицию — самый правильный вариант. Только для неё он неприемлем — слишком много вопросов тот же Громов может задать.

Обратиться за помощью к Мишелю. Тот будет только рад, но быть обязанной ему не хотелось, да и он может надумать себе всяких глупостей. Он умеет, это точно.

Обратиться к Смирному — сразу нет. Это тоже неприемлемо.

Светлана поставила на стол последнюю помытую кружку и принялась вытирать посуду полотенцем.

И почему в России нет частных сыщиков⁈ Светлана помнила ответ императорской канцелярии: «В России самая лучшая в мире полиция, и потому частные сыщики не нужны». Как же, не нужны… Придется искать самой.

Проклясть ожерелье и вместе с ним и вора? Поикает пару дней, и сам его вернет. Хороший способ, жаль, что запрещенный. Пока придется от него отказаться. Но только пока… Ладно, для начала надо составить список подозреваемых, как учил их Севастьян Севастьянович на кратком курсе магпреступлений. Она снова перебирала в памяти: Герасим, Лариса, Боталова и Мишель. Начать, пожалуй, стоило с Герасима и Ларисы — у них больше соблазнов. Той же Боталовой и Мишелю эти жемчуга сильно много денег, по их меркам, не принесут — больше головной боли от ярлыка вора. Да и представить Мишеля крадущим ожерелье не получалось — он, скорее, сам что-нибудь подбросит, как уже пытался не раз. Есть за ним такой грешок: все норовит что-нибудь вручить Светлане с барского плеча. Он называл это скромными подарками: алмазный браслет, эгрет с жемчугами, изумрудная брошь, норковое манто, соболья шубка… Светлане только славы княжеской содержанки не хватало! Суходольск не маленький город, но слухи в нем расходятся быстро. Прими она хоть что-то от княжича, её репутация будет безнадежно испорчена. Она же не его невеста, чтобы принимать подарки, и ею никогда стать не сможет. Это знают все в Суходольске.

Светлана вытерла руки и решительно вышла из квартиры: хватит думать, надо просто взять и поговорить для начала с той же Ларисой и Герасимом. Она не очень умела в допросы — её готовили к совсем другой стезе. Что ж, она хотя бы попытается. Не получится — попросит помощи. Хотя выбирать, к кому обратиться за помощью, сложно. Волков сам мог украсть, хоть это и маловероятно, у Громова возникнет много вопросов…

«Так, хватит, Светочка-Веточка, ты уже пошла по кругу в своих размышлениях!» — она спустилась по лестнице на первый этаж, где находились комнаты прислуги. Первым ей попался Герасим — он как раз направлялся к своей каморке с ящиком для инструментов.

— Герасим! — позвала его Светлана.

— Ась? — развернулся к ней мужчина. Ему было уже за тридцать. Он был недалекого ума, даже школы в своем селе, откуда перебрался в город, не окончил. Неказистый, курносый, рябой, зато при этом он был рукаст, безотказен и спокоен. Главным его достоинством было абсолютное неприятие водки — он не пил даже по праздникам, когда тот же Васька, местный дворник, куролесил, как не в себя. — Вашбродие, случилось что?

Светлана подошла к нему:

— Мне нужна твоя помощь. Мне подарили большой… — Она вспомнила охапку роз, принесенную щедрым княжичем, и вздохнула: — Очень большой букет. В обычные вазы он не поместится. У тебя не найдется что-то вроде большого ведра?

Герасим пожевал в задумчивости губу:

— Так ить… Найдется, но жеж любое-то не пойдет. У меня ж для угля, для золы, для мытья полов… Поганое еще…

— А ты подумай, голубчик, и принеси мне в квартиру чистое какое-нибудь, пожалуйста.

Он посветлел лицом и улыбнулся, словно решил сложную задачку:

— Я у Акулины возьму! У неё кастрюль много — они красивее ведра и всяко побольше его! Я скоренько, вашбродие! — Он понесся на кухню.

Светлана же зашла в комнаты горничной, но Ларисы там не было — видимо, прибиралась где-то. Что ж, для начала хватит и Герасима. Он влетел в квартиру почти следом за Светланой, неся в руках отдраенную до блеска медную кастрюлю:

— Вашбродие, лучшую забрал! Акулина, правдыть, грозилась, что щей мне теперича не видать, а я сказал, что это для вашбродия! — Он посмотрел розы и деловито заметил: — у Акулинки ишшо есть… Воды набрать?

— Набери, голубчик, — попросила Светлана. Баюша на кровати чуть приоткрыла глаз, рассматривая Герасима, а потом зевнула и снова заснула.

Герасим притащил с кухни кастрюлю, полную воды, и поставил её на пол у комода:

— Вашбродие, что-то еще?

Светлана в лоб его спросила:

— Герасим, ты видел у меня ожерелье? Жемчужное такое.

Тот хекнул и почесал затылок, разлохмачивая свои светлые волосы:

— Жерелье… Ясно дело, вчерась все тут на ушах стояли. Жерелье искали. Правдыть, я его сам не видал никогда. Лариска токмо болтала. А вчерась да, туточки все на ушах стояли — думали, украли жерелье.

Светлана его не поняла — Громов ничего подобного не рассказывал:

— Герасим?

Тот, не зная, куда девать руки, принялся поправлять края длинного, в пол фартука, надетого поверх белой косоворотки и широких, полосатых штанов:

— Пристав-то, тот, который хвосто… Громов, значится, он квартирку вашу вскрыть велел. Он, значится, вашу кошечку привез. И бумагу каку-то из магуправы вашей. Бумагу ту Лариска читала, да спешно приехавшая из дома госпожа Боталова.

Светлана на миг прикрыла глаза — навел же шороха Громов! Как бы сплетни не пошли…

— Госпожа Боталова меня и Лариску в свидетели, значится, позвала. Я открыл дверь, а госпожа как увидела беспорядок у вас, сразу и говорит такая: «Убили! Ограбили!» Пристав рявкнул на неё, что живы вы… Так госпожа Боталова все равно побелела вся — это ж какой скандал! Кто ж будет жить в домах, где грабют. Пристав первым делом вас проверил, а потом к окнам шасть — проверять их на этот…

— Взлом, — подсказала Светлана.

— Агась. И замок на дверях давай смотреть. Сказал, что следов взломы нетути. Госпожа Боталова Лариске велела собрать ваши украшения. Типа, Лариска, смотри, ты лучше знаешь, что да как тут. Я тож Лариске помогал — светил под кроватью, да комод двигал. Все обыскали, все собрали. Лариска тут и шепчет госпоже, так мол и так, жерелья нет. Госпожа ей велела молчать: мол, вдруг вашбродие сами жерелье того-самого. Лариска и не сказала приставу про жерелью вашу. Он потом ушел, а мы с Лариской опять все обыскали — нету вашего жерелья. Христом богом клянусь — все осмотрели, не было жерелья.

— Герасим, ты точно не брал его? — сухо спросила Светлана, всматриваясь в Герасима. Тот сбледнул с лица и еле выдавил из себя:

— Вашбродие, да я ж… Я ж… Я про него даже не знал! Как бы взял?

— Лариса не крала его? Не хвасталась тебе моим ожерельем? Или госпожа Боталова? Не видел у неё в кабинете? Ты же везде ходишь, помогаешь… Не бойся, отвечай — это останется только между нами.

— Вашбродие… — По лбу Герасима потекла капелька пота. Он размашисто перекрестился. — Не я это. И не Лариска… Она не могла, душой клянусь. Только не она…

Его глаза бегали, словно он не знал, как складнее солгать. Светлана чуть громче сказала:

— Герасим! Ты что-то знаешь про ожерелье и Ларису?

— Не могла она. Только не она! — Он внезапно рухнул на колени, пугая Светлану: — Вашбродь, скажите, сколько — я вам за жерелье сам буду платить, все верну, до грошика. Только не трогайте Лариску, прошу. Не она это!

Только этого не хватало: чтобы не вор за её ожерелье расплачивался. Однако, как Герасим за Ларису вступился, даже руки молитвенно сложил — любит он её, что ли? Только не дело это — воровку покрывать.

— Герасим…

Он перебил её, жарко уверяя:

— Ваше благородие! Поверьте, я все возверну!

— Встань и объясни, — велела Светлана.

Он тяжело поднялся с колен, исподлобья глядя на неё:

— Не моя это тайна.

Такого Светлана не ожидала — вот тебе и недалекий человек.

— Герасим, в квартире бывали только ты, Лариса, госпожа Боталова и княжич. Последним двоим воровать без надобности. Следов взлома, ты сам сказал, пристав Громов не обнаружил.

— Не могла Лариска. Я сам вам все выплачу, у меня деньги на домик в деревеньке есть — я копил. Я вам отдам все, только не заявляйте на Лариску.

— Объясни толком. Я не собираюсь напраслину возводить. Я не чудовище.

Герасим набычился и молчал.

— Я не выдам тайну Ларисы, если она не касается кражи моего ожерелья. Крест на сердце, Герасим.

Тот глянул на неё искоса и еле слышно выдавил из себя, его пальцы то и дело сжимались и мяли край фартука:

— Она… Она… Она желтобилетница бывшая.

— Прости? — Такого Светлана точно не ожидала. Герасим уже спокойнее повторил:

— Она желтобилетница. Не по своей воле, но кто будет разбираться. Молодая была, глупая, хотела устроиться на службу горничной — обратилась к одной… Твари… Якобы агентство по найму у неё было… Та Лариске и еще одной девке нашла службу в Ольгинске. Лариска и обрадовалась, отдала паспорт, чтобы та… Тварь… Билеты на поезду купила, и все… Привезли их, горемык, в Ольгинск и заставили работать в богатом доме… Не горничными. Без паспорту и денег не вырваться. — Он прямо посмотрел на Светлану — понимает ли?

Та кивнула ему, мол, продолжай. В горле стоял комок — такого Светлана не ожидала от быстрой, как ртуть, очень тихой, услужливой горничной.

— Лариска и так два раза сбегала — сперва до околоточного, потом до жандарма, да все бестолку. Возвернули её к хозяйке…

— Били? — все же спросила Светлана.

— А то ж… — скривился Герасим. — У неё места живого на спине нету…

Он вдруг замолчал и покраснел, как рак.

— Продолжай, — тихо сказала Светлана, сделав вид, что ничего не поняла.

Герасим уже осторожнее продолжил, чтобы не сболтнуть лишнего:

— Случайно повезло ей с кромешником — он там клиентом был, значится. Говорил, что другое расследовал, он её и забрал из того дома и дал денег на дорогу домой. Только кому она тут нужна была с такой-то славой. Никто проституток на службу не берет. Никому они не нужны. Я её случайно в подворотне нашел, когда она уже совсем ослабла от голода — душу господу нашему богу вверять собиралась… Притащил к себе в каморку, выходил, потом вдвоем стояли на коленях перед госпожой Боталовой. Она разрешила ей служить горничной, но до первого же замечания. Если скажете, что подозреваете Лариску в краже, то ей жизни больше не будет. Не губите, прошу! Я сам все выплачу.

Светлана напомнила его же слова:

— Но ты же говоришь, что украла не Лариса, так…

Герасим ухмыльнулся весьма нехорошо:

— Вашбродь, а вы пойдете против княжича? Или госпожи Боталовой? Всяко же ясно, что только я и Лариса виновны.

— Герасим, не говори ерунды. Я найду настоящего вора, но для начала мне все же надо переговорить с Ларисой. Позови её.

Он снова упал на колени:

— Вашбродь…

— Встань!

— Не губите, прошу… — Он попытался поймать руками край юбки Светланы.

Та не выдержала и прикрикнула:

— Встань!

Тот неохотно послушался и снова прошептал:

— Не губите…

Она осторожно прикоснулась к руке Герасима:

— Я не выдам Ларису. Она и так натерпелась, но найти вора мне нужно. Очень. Я найду его, даже если это княжич. Прошу, сходи и позови Ларису: мне нужно, чтобы она помогла с вещами и цветами.

Герасим в дверях снова остановился:

— Не губите…

— Иди.

Он осторожно закрыл дверь, только поверил ли. Светлана подошла к рабочему столу у окна и тяжело опустилась на стул — кровать была занята баюшей и розами. Словам Герасима о судьбе Ларисы она верила, как и знала, что украсть она все же могла. На собственном опыте знала такое.

Баюша приоткрыла один глаз:

— Он ни слова лжи не сказал. Он точно не крал. Про Ларису не скажу. Переполох тут ночью знатный был. Госпожа Боталова как призрак была. Все говорила, что сама все решит с тобой. Не крала Боталова, вот факт.

Светлана посмотрела на баюшу:

— Ты чуешь ложь?

Та зевнула:

— А то ж. Невелика наука. Вы потеете, когда лжете. Сердце скачет, как бешеное. Дыхание частым становится. Много всего, что выдает ложь. Она даже пахнет иначе. Герасим не лгал. Про Ларису скажу потом.

— Баюша… — Светлана вспомнила, что ей надо дать имя. Хотя для начала узнать бы, откуда взялось старое. — Как тебе имя Виктория?

— Пойдет, — снова зевнула баюша. Только что-то было в её голосе, что выдавало: имя ей не понравилось.

Светлана предложила новое:

— А Ника?

— Пойдет. — Имя снова не заинтересовало баюшу.

— Клубника?

— Пойдет… — снова отозвалась на все согласная кошка.

Светлана поняла, что той все равно:

— Клубень?

Баюша сверкнула глазами:

— Да хоть Бататой назови. Мне все равно.

— Главное, чтобы не Китти?

Кошка удобнее устроилась среди роз и прикрыла глаза, ничего не поясняя.

— А как ты Китти оказалась, баюша?

Та опять зевнула, показывая длинный розовый язык:

— Можешь так звать — мне нравится. И Китти… Зимой в лесу холодно, голодно, скучно. Никто не ходит, загадки не разгадывает, скукота… Я и привыкла зиму в Суходольске жить у одной старушки. Ей здоровье, мне сливки, мясо и тепло. Очень выгодно. Только она розовый до ужаса любит. И имечко вот дала… Китти. Но тепло зимой того стоит. Еще вопросы?

— Нет, Баюша.

Она довольно мурлыкнула, переворачиваясь через спину:

— Нр-р-р-равится! Хор-р-рошо!

В дверь постучали, и Светлана громко сказала:

— Войдите!

Горничная в строгом сером платье и белоснежном фартуке зашла в комнату осторожно, в руках она мяла зелененькую трешку. Не поверил Светлане Герасим. Не поверил.

Лариса была где-то возраста Светланы — больше двадцати пяти не дашь. Худая, тихая, услужливая, красивая — глаз не отвести. Они с Герасимом были странной парой. Вот не для курносого, недалекого Герасима Ларисина красота. А с другой стороны… Если бы не Герасим, то и красоты давно бы не было.

— Вот, вам… Герасим просил передать. — Лариса протянула чуть влажную от пота ассигнацию.

Светлана поднялась со стула и встала у кровати, чтобы хорошо видеть баюшу.

— Передай Герасиму, что я денег у него не возьму. Он не крал ожерелье, не ему и расплачиваться за него. Не возьмет денег или попытается мне опять сунуть — я прокляну его. Икать будет вплоть до Рождества! Передашь?

Лариса побелела, став цветом под кружевную наколку на волосах, которую носили все горничные:

— Передам…

Светлана, смотря на баюшу, прямо спросила Ларису — незачем ходить вокруг да около:

— Ответь честно: ты не брала мое ожерелье?

Лариса сжалась в комок и, глядя куда-то в пол, еле выдавила:

— Ваше благородие, зачем мне? Не брала его. Знала о нем — я же вас на балы в управе заплетала да на вечера званые. Видела не раз в шкатулке, но чтобы брать… Не мое же… Я не крала, душой клянусь. — Выглядела Лариса при этом виноватее не бывает.

Светлана посмотрела на баюшу — та важно кивнула головой: не лгала Лариса.

— Хорошо, я тебе верю.

Лариса от удивления вскинулась, вглядываясь в Светлану и явно не понимая, что затеяла чиновница:

— Ваше благородие… Прошу, поверьте: Герасим вообще не знал об ожерелье. Не мог он. Он вчера помогал наводить порядок, но я смотрела за ним, чтобы не было искуса что-то припрятать. Ни единой шпилечки не взял!

Светлана старательно мягко, не желая пугать и так чуть ли не трясущуюся от страха Ларису, сказала:

— Я знаю, что это не Герасим. И не ты.

— Ваше благородие, тогда… Зачем звали? Не мы это, и не госпожа Боталова — я видела, что она делала и что клала обратно в шкатулку…

Светлана резко указала рукой на розы, заполонившие кровать:

— Видишь цветы?

— Д… Да!

— Для начала возьми себе половину — поставишь у себя в комнате. Можешь с кухаркой Акулиной поделиться.

— Но это же… — Лариса вновь растеряла все слова. Светлана откровенно сказала:

— Это значит лишь одно: у некоторых княжичей мозгов не хватает.

Лариса, собирая цветы, еле слышно пробормотала:

— Он любит вас… — Она глянула на Светлану, не заметила на её лице гнева и уже увереннее сказала: — Он так любит вас — он так смотрит на вас, когда вы не видите, что сердце в груди замирает.

Светлана опешила — как-то не говорил ей никто до этого про пылкие взгляды Мишеля на неё:

— Давай не будем об этом.

— Светлана Алексеевна… — Лариса, присев на корточки, часть цветов уже поставила в кастрюлю. — Княжич, видно, звезду с неба для вас достанет, попроси вы его.

«Пока ему нужные его дежурства», — горько подумала Светлана, а вслух сказала более очевидное:

— Между нами пропасть — мы никогда не сможем пожениться, а быть его любовницей я не могу. Так что про княжича и его любовь все. Больше об этом не говорим.

Лариса испуганно замерла:

— Простите… — Она умудрилась почти все розы запихать в кастрюлю, оставив себе и Акулине с десяток.

Светлана предпочла занять Ларису трудом — он отвлекает от обсуждения княжеских порывов:

— Как справишься с цветами, помоги мне собрать вещи — я уезжаю в имение Волковых на день-два.

— Конечно, сейчас все сделаю…

— Спасибо, а когда соберешь вещи, сядешь у себя и напишешь все, что с тобой было в Ольгинске. От и до. От того, как попала в тот дом и до того, как выбралась. Все имена, все, что помнишь.

Роза в руках Ларисы сломалась пополам, и Светлана машинально махнула рукой, вновь сращивая стебель. Лариса этого не заметила. Она побелела, потом покраснела, потом резко выпрямилась и сказала совсем не то, что Светлана от неё ожидала:

— Ваше благородие, не стоит ворошить прошлое.

— Стоит, — Светлана не привыкла отступать, тем более в таком деле.

— Вы не знаете, против кого идете.

— Против мразей и тварей, — сказала очевидное Светлана. — Я чиновник губернского уровня. Ольгинск и то, что в нем творится, входит в мои обязанности. Не найду следов магических преступлений — отдам дело князю Волкову. Он до сих пор входит в Губернский Совет. Поверь, он не оставит это дело без внимания. А оставит — просто возьму и прокляну всех, кто замаран в Ольгинске. И вся недолга.

— Ваше благородие… Ведь… Вы… Зачем вам так рисковать ради меня? — Лариса старательно собирала розы, оставшиеся для неё и Акулины, не глядя на Светлану. Боялась поверить? Пальцы горничной при этом откровенно дрожали. Эх, сможет ли Герасим защитить Ларису? Сможет ли прогнать её страхи и тяжелые воспоминания? — Ваше благородие… Я того не стою…

Светлана замерла — делиться прошлым она не любила. Баюша приоткрыла один глаз и сейчас с явным любопытством ждала её ответа, как и Лариса, прижавшая розы к себе. Что ж… Осень. Перемены. Все равно скоро все станет далеким и её не касающимся.

— Знаешь, Лариса… — Голос Светланы уже не дрожал, как пять лет назад, когда она отчитывалась перед комиссией по благонадежности. — Я же из Санкт-Петербурга. Меня от твоей участи защитило лишь одно. У меня был доступ к эфиру. Только и всего.

— Вы? — ахнула Лариса, теряя розы и прикладывая ладонь ко рту.

— Я крыс ловила и жрала вместе с другими сиротами, пока светлые князья и иже с ними власть делили. — Светлана специально грубо сказала, чтобы Лариса поняла и поверила. — Я огороды обносила, чтобы съесть хоть что-то. Я крала — у богатых, кто считал меня грязью, незаслуживающей помощи. Мне есть за что каяться, но, поверь, у тех, у кого я крала, причин для покаяния гораздо больше. И если они сами этого не понимают, то моя обязанность, как чиновника на страже закона, наказать их и заставить каяться принудительно.

Баюша встала на лапы, довольно потянулась, когтями впиваясь в одеяло, и неожиданно подалась к Ларисе. Та еле успела подставить руки, чтобы удержать баюшу от падения на шипастые розы. Светлана видела, как тоненькие ниточки целебного эфира потянулись от баюши к Ларисе. Кошка муркнула, лизнула горничную в щеку и решила, что на этом ласки довольно — спрыгнула с её рук и гордо пошла на кухню. Оттуда донеслось громко чавканье.

Светлана напомнила Ларисе:

— Вещи собери, пожалуйста! Но сперва отнеси розы к себе и на кухню Акулине. Предупреди её, что я два дня буду отсутствовать — пусть на меня не готовит.

Лариса споро кивнула и выскочила прочь — явно понеслась сперва к Герасиму рассказывать все, что странная чиновница велела. Светлана зашла на кухню, всматриваясь в баюшу:

— И что это было?

Баюша зевнула:

— Ты о чем?

— Ты Ларису лечила.

Баюша подобралась и чуть опустила голову вниз, то ли готовясь виниться, то ли атаковать:

— Котятки здоровые должны родиться. А что?

Светлана ахнула:

— Вот же Герасим! Я его!!!

Баюша зашлась от смеха:

— Так его! Скажи, что котяток двое — дом должен быть большим!

Княжич никогда не отличался пунктуальностью, но Светлана все равно была готова к одиннадцати. Лариса надежно упаковала все платья в портплед и умчалась к себе или к Герасиму. Светлана подумала, что найдет ожерелье, и часть денег от его продажи отдаст Ларисе — той нужнее. Её «котяткам» уж точно. Саквояж с мелочами Светлана собрала сама, а потом чистила и приводила в порядок дорожный костюм: юбку почти в пол, чтобы не шокировать княгиню, короткий жакет и вязанный жилет. Белоснежных блузок, положенных чиновницам, у неё было много. Вместо шляпки Светлана выбрала кепку — так привыкла за время бродяжничества и жизни в приюте. В карман плаща она предусмотрительно положила алые ленты — пригодятся в Волчанске. Она не питала иллюзий — в имении Волковых слуги вышколены и правды о пребывании княжича в ночь убийства в Сосновском не скажут. Придется прибегать к помощи тех, кого Волковы не способны заставить молчать.

Баюша благополучно проспала всю эту суету со сборами, проснувшись только когда пришел княжич. Неожиданно он почти не опоздал. В руках, кроме зонта, Мишель держал огромную корзину с крышкой по типу пикниковых, и Светлана подобралась — сейчас опять придется доказывать недопустимость дорогих подарков. Как же она от этого устала! Мишель был какой-то особо непробиваемый. Кажется, от этого устала не только она — княжич вздохнул, чуть помрачнел, а потом расплылся в притворной улыбке:

— Не хмурься, душа моя, я помню наш уговор.

Светлана все же напомнила:

— Подарки допустимы только по большим праздникам, как то день рождения, именины и Рождество Христово.

Мишель в этот раз даже промолчал, не напоминая, что именин у Светланы нет и никогда не будет. Этот спор уже навяз у обоих в зубах. Княжич прошел через комнату к кровати, где баюша старательно готовилась к поездке: встала, потянулась, выгибаясь в спине и пробуя когти на остроту — Светланиному одеялу долго не продержаться против когтей баюши.

Мишель присел на корточки у кровати, рассматривая кошку — та тоже присматривалась к нему, примерясь, куда бы укусить.

— Познакомишь нас, Светлана? — улыбнулся княжич, осторожно почесывая баюшу за ушком, и тут же получая всеми двадцатью только что проверенными когтями: передними лапами баюша вцепилась в руку Мишеля, задними, как водится, раздирала её даже через плотную ткань пиджака, а зубы при этом впились в его ладонь — до крови, естественно. Баюша же обещала узнать, откуда запах Мишеля ей знаком.

Светлана подалась вперед, спасать княжича, но баюша уже сама его отпустила, облизываясь и недоуменно посматривая то на княжича, то на Светлану. И не поговорить при Мишеле! Придется ждать до полицейского участка — возможно там наедине удастся поговорить с баюшей.

Мишель, упрямо испытывая судьбу, вновь почесал баюшу, в этот раз под подбородком — рука у него явно лишняя. Впрочем, он сильный маг: он уже залечил и ранки, и даже рукав партикулярного пиджака спас от затяжек.

— Какая она у тебя кровожадная, Светлана! Как назвала её?

— Баюшенька.

Продолжая почесывать баюшу уже за ухом, Мишель ласково сказал:

— Хорошая девочка, хорошая…

Баюше большего и не надо было, чтобы расплыться умильной лужицей, позволяя гладить самое сокровенное — живот. Вот тебе и грозный воин, сидящий на железном столбе и убивающий богатырей налево и направо.

Мишель перестал гладить баюшу, открыл крышку у корзины, на дне которой была подушка и что-то вроде пледа. Баюша, все так и лежа на спине, от любопытства свесила голову вниз, рассматривая корзину. Мишель достал плед и пояснил:

— Да, да, да, это тебе. Поедешь в Волчанск со всеми удобствами.

Баюша извернулась и плавно скатилась в корзину, с удовольствием проходясь когтями по подушке и по пледу, которым Мишель её укрыл. Княжич поднялся с пола и улыбнулся Светлане:

— Этот подарок для Баюшеньки. На улице уже холодно, я подумал, что так ей будет удобнее путешествовать до имения. Ей там должно понравиться: воздух, солнце, у нас хороший ветеринар, который подлечит её. Правда, котов много — это может стать проблемой.

— Не станет, — сказала Светлана, сама беря с вешалки плащ и надевая его под грустным взглядом Мишеля. — Баюша не едет со мной. Я договорилась с приставом Громовым — он присмотрит за ней.

Мишель скривился, приподнимая скептически одну бровь, но промолчал. Светлане только натужной ревности не хватало. Кажется, княжич понимал и это.

— Хорошо, — беря со стула портплед и саквояж, а второй рукой подхватывая корзину с баюшей, сказал он. — Тогда чуть изменим маршрут — завезем Баюшеньку хвос… Приставу Громову. Сейчас одиннадцать, пока в Уземонский участок заедем, пока доберемся до Волчанска… Papa et mama как раз встанут. Аккурат к завтраку подъедем.

Светлана промолчала, что остальная Россия уже несколько часов так не спит. Аристократы, что с них возьмешь. У них все, как не у людей. Когда вся страна обедала — они только садились завтракать. Когда все садились ужинать, у них приходило только время обеда. Говорили, что это связано с особым строением организма, только все это одна большая ложь. В Санкт-Петербурге после «Катькиной истерики» ничего подобного Светлана не наблюдала. Строение организма у всех одинаковое, за исключением разницы между мужчинами и женщинами. И умирали все одинаково. И выживали тоже. Она открыла входную дверь и пропустила Мишеля вперед — у него обе руки были заняты. Дверь с грохотом захлопнулась за Светланой сама — замок был самозакрывающимся. Мишель тактично промолчал — понял, что настроение Светланы чем-то испортилось. Только ему все равно не понять, чем именно — он воспитан в княжеской среде, там вера в голубую особую кровь въелась так, что не вытравить ничем. Даже бедность и безденежье от такого не лечат.

В холле первого этажа, почти у входных дверей Мишеля осенило:

— Душа моя, Светлана Алексеевна, я у вас свой зонт забыл, а погодка-то не шепчет…

Погодка не шептала — она кричала и шумела. На улице лило так, что даже через двойные зимние окна было слышно, как гудели дождевые трубы на стене дома, как стучали по земле, словно кнуты, тугие струи воды. Мишель поставил корзину с баюшей на стол, туда же пристроил вещи Светланы и покаянно сказал:

— Я быстро сбегаю, хорошо?

Светлана безропотно дала ему ключ — неожиданно замечательно получилось: ей как раз надо было переговорить с баюшей. Мишель направился по лестнице вверх, а Светлана повернулась к корзине — оттуда, из-под крышки, уже торчала серая, любопытная голова.

— Вы с ним родственники? — прошептала баюша.

— Нет, конечно! — горячо возразила Светлана.

— Не возмущайся. Родство дальнее. Можете жениться. И котят даже заводить.

Вот дались ей котята! Светлана качнула головой:

— Ты ошибаешься, Баюша. Мишель не может быть моим родственником.

Волковы были старинным родом еще из легендарных времен, когда призвали Рюрика на царствие. Они были из тех, кто веками стоял подле трона Рюриковичей. Они же на сотню лет ушли в небытие, когда к власти пришли Романовы. Они же после Петровской Смуты, когда первый император России умер, не указав в завещании своего преемника, были теми, кто венчал на царство Ольговичей — выжившую ветвь Рюриковичей. Они были из тех, кто подвинул с трона Романовых, на сотню лет надевших чужую корону. За столько лет распри между Рюриковичами и Романовыми забылись, утихли — и сами Рюриковичи брали в жены Романовых, примиряя две царские династии, и Романовы не единожды женились на Рюриковичах. Только Волковы как стояли подле трона, так и стояли, на царских невест не претендуя. Княгиня Софья Николаевна, мать Мишеля, была из рода Вороновых, Мишель как-то говорил. Самой Светлане это было неинтересно, если честно.

Баюша зевнула, скрываясь в корзине, из глубины которой донеслось:

— Мне можно не лгать.

Светлана предпочла промолчать: по лестнице уже бодро спускался Мишель с зонтом в руках. Вид при этом у него был предовольный. В сердце у Светланы царапнуло дурное предчувствие: что его привело в такое хорошее расположение духа?

— Прости, свет моей души, — вновь притворно покаялся он. — Я иногда такой рассеянный.

Он протянул зонт Светлане, а сам вновь подхватил все вещи и вышел на улицу, придерживая для неё дверь.

Пахнуло сыростью и неприятным, продирающим до костей холодом. Серая хмарь в небе. Серый, грязный, словно линялый воздух, перерезанный струями воды. Серые ручьи на дорогах. Серость в мире и душах.

— На крови началось! Кровью держится! Кровью умоется! — противно несся над городом и серостью охрипший голос юродивого, заставляя Светлану делать шаг назад, под защиту стен, но она лишь уперлась спиной в Мишеля. Тот в стены не годился.

Юродивый, одетый лишь в промокший до нитки мешок, устало брел, утопая по щиколотки в воде, и орал, как заведенный:

— На крови началось! Кровью держится! Кровью умоется!

Мокрые, неопрятные длинные космы облепили его лицо, лезли в рот, змеями вились по голой спине. Жидкая бороденка прилипла к груди. Он походил на Лихо, только был не одноглазым.

Мишель, создавая над Светланой щит от дождя, прошептал ей в ухо:

— Не обращай внимания. Садись в магомобиль. — Он открыл дверцу, быстро закидывая на заднее сиденье вещи и корзину с выглядывающей из-под крышки встревоженной баюшей.

Только Светлана не успела скрыться в тепле огромного «Руссо-Балта» в модификации фаэтона — юродивый заметил её и кинулся в её сторону, падая, вставая, протягивая руку и снова падая:

— Кровь! Кровь. Кровь…

Светлана оцепенела: он был чуть старше Мишеля. Если юродивого отмыть, накормить, подстричь… Красавцем он бы не стал, но и Лихо бы не напоминал. И жил бы, как человек, если бы не него дар. Юродивый остановился перед Светланой — Мишель заступил ему дорогу и громко сказал:

— Уходи!

Тот наклонил голову на бок, глаза его закатились — стали видны только белки в красных прожилках воспаленных сосудов. Он не своим голосом захрипел:

— Василий Федорович Рюрикович-Романов. Убит ударом кинжала в область сердца. Тело лежит головой на север, ногами на юг. — Голос его надломился и изменился. Он явно пророчил: — Это же не Мария Павловна, исчезнувшая княжна?

Голос менялся с каждой фразой, заставляя Светлану дрожать — пророчество она видела впервые. Мишель замер, старательно прислушиваясь. Он по-прежнему стоял стеной между юродивым и Светланой.

— … Добегалась! Говорят, в Суходольске Елизавету Павловну убили, — он говорил быстро, без пауз, резко меняя голоса. — Люди просто боятся повторения десятилетней трагедии. Дети не отвечают за мать! Мать продалась лжебогам, то дети причем? Мать продалась? Да будет вам известно, князь, с Рюрика все пошло! Ни одного православного царя на троне и не было, может, только свергнутые Романовы — они с тьмой договор не заключали…

Юродивый застонал, падая на колени:

— Кровью все началось, на крови держится, кровью умоется!

Мишель прижал Светлану к себе и зашептал ей в макушку:

— Не слушай его, это не о тебе, это тебя не касается. Он так на всех орет. Он юродивый, но не блаженный. Матушка обратилась в епархию с просьбой отправить его на принудительное лечение. К её просьбе прислушаются. Он не святой. Он просто сошедший с ума человек.

Юродивый дернулся, словно очнулся от дурного сна, встал с коленей и побрел прочь, зажимая в кулаке брошенный Мишелем гривенник. Монетку у юродивого не отберут, но хватит ли у него ума купить на неё еды или одежды? А Мишель продолжал и продолжал шептать, гладя широкой, теплой ладонью по волосам, по плечам, по спине — эфир струился из его руки, успокаивая и утешая.

— Не слушай. Не верь. Все хорошо, свет моей души…

Светлане хотелось на миг забыться в крепких мужских объятьях и ни о чем не думать. Просто побыть слабой, просто чуть-чуть поплакать. Только этого она себе позволить не могла. Она одна. Она привыкла выживать сама. И ни Волков, ни Громов ничего в её жизни не изменят. Все уже предопределено с самого рождения. Она отстранилась:

— Мишель, ты забываешься.

Он кончиком указательного пальца поймал все же прорвавшуюся слезинку:

— Светлана… Свет моей души, позволь мне защищать тебя. Позволь мне стать стеной между тобой и миром.

Она заставила себя улыбнуться:

— Прости, Мишель, но стена между миром и мной мне не нужна.

Хотя из Мишеля получилась хорошая стена между Светланой и дождем — он сильный погодник, и легко удерживал противодождевой щит. И зачем ему зонт? Только для престижа?

— Громов, да? — почему-то хрипло спросил Мишель.

— Прости? Ты о чем?

Мишель дернул уголком губы:

— Ты позволила ему пересечь все красные флажки, в которые я загнан как волк.

— Не говори ерунды, — возмутилась она. Вот не Мишелю о таком высказывать. Она уже два года выстраивала свои границы в попытке отстоять себя, свою репутацию, свою независимость, и именно Волков с упорством берсерка пер, ломал её правила и не замечал её просьб.

Дождь стучал голодными когтями по брусчатке. Ветер выл в узком проходе между домами. Было зябко и противно, хорошо еще, что Громов умудрился починить ботинки Светланы — её ноги хотя бы не промокли, как обычно.

Волков старательно отрешенно принялся выговаривать:

— Ты вывесила для меня флажки: то нельзя, это нельзя, то неприемлемо, на это косо посмотрят… Светлана, да забудь ты о мире и просто позволь себе быть самой собой.

Этого Светлана себе точно позволить не могла.

— Мишель…

— Хочешь, сейчас поедем и для поднятия настроения снимем номер в ресторане?

— Рестораны ещё закрыты, — сухо напомнила она.

— Для нас откроют! — он что-то все же заметил в глубине её глаз и предложил: — не хочешь в ресторан — давай пойдем в магазин, в лавки, куда угодно — купим тебе теплое пальто, ботинки, сапожки — что захочешь, на что глаза посмотрят, что душа захочет. Давай покуролесим, хоть чуть-чуть, хоть разок, потому что мне тоже плохо, Светлана.

Он так ничего и не понял за эти два года, что они общаются. Ничего. И ему плевать, как потом будут смотреть на Светлану. Ему плохо, и потому давайте нарушим все правила, которые вводила она, чтобы защитить себя.

Мишель набрал полную грудь воздуха. Замолчал. Потом выдохнул и бесстрастно улыбнулся:

— Прости. Забылся. Больше не повторится. Поедем? Надо завезти Баюшеньку Громову.

Он тут же сел за руль — не стал открывать перед Светланой дверцу магомобиля. Единственное, что он твердо усвоил за это время: она самостоятельная барышня и сама умеет пользоваться дверьми.

Дождавшись, когда Светлана устроится на сиденье и захлопнет дверцу, он мрачно сказал:

— Да… Кстати… Я забыл… Лен еще не дорос до кондиции…

Светлана не сдержала стон — иначе из неё бы вырвались ругательства. Она уже знала, к чему ведет Волков.

— Светлана, солнышко мое, свет моей души, мне понадобятся еще две недели в Волчанске. Подежуришь за меня?

От убийства Волкова на месте Светлану удержала только мысль о том, что ей нужны деньги. Надо вернуть долг Ерофею Степановичу, надо закупить еды для баюши и… На что-то съездить в Ольгинск — сама же вызвалась. Именно это и спасло княжескую жизнь. Некоторые совершенно неисправимы!

Дальше ехали молча. Дворники с противным визгом разгоняли капли воды по переднему стеклу. Вода фонтаном летела прочь из-под колес то и дело пытавшегося утопиться в лужах магомобиля. На заднем сиденье в корзине тихо пела баюша, успокаивая то ли себя, то ли Светлану.

Княжич был легко отходчив — уже через пару минут «плавания» по затопленным улочкам Суходольска, он улыбался, то и дело поглядывая на Светлану. Пальцы на руле расслабились, и уже не пытались его сломать. В салоне стало теплее, и это несмотря на то, что дождь продолжал стучать по матерчатой крыше фаэтона.

В участок хвостомоек баюшу Волков занес сам — Светлана и не протестовала. Идти куда-то под дождем, даже ради Громова, не хотелось. Потом магомобиль снова и снова штурмовал городские улочки, вообразившие себя ручьями. Дорога шла все выше в холмы, Идольмень подбирался все ближе и ближе — земли Волковых находились на его берегах.

Через полчаса магомобиль вырвался за город, и дождь остался далеко позади в магической аномалии. Мишель тут же остановил магомобиль у пустой обочины и принялся убирать складную крышу.

— Тебе понравится, Светлана, обещаю!

Видимо, он никогда до этого не возил в своем фаэтоне барышень — обычно они в шоке от ветра, беспощадно раздирающего прически. К счастью княжича, Светлана была не из таких. Она сама стащила с себя кепку и распустила волосы, стоило магомобилю набрать скорость. Ветер, уверенный во всеобщей любви к нему, принялся развевать рыжие пряди волос, и Светлана не сдержала улыбки — сейчас на чуть-чуть, на самую капельку, можно было побыть самой собой. Пока они едут в Волчанск. Пока ветер играет с ней. Пока солнце светит в глаза, обещая отсыпать последних отборных веснушек на лицо. Пока не надо задавать неприятные вопросы Мишелю о берендеях. Пока не надо думать, кто же украл её ожерелье: Боталова или Мишель. Пока еще все хорошо.

Княжич остановил магомобиль на краю земли. Справа простирались неубранные льняные поля Волковых, слева синее блюдце Идольменя. Золотой каемкой росли березки вдоль высокого обрыва над водой. Сейчас гладь Идольменя была девственно чиста — ни единой рыбацкой лодки вплоть до горизонта, ни русалок, ни водяных коней. И златочешуйчатое войско не было видно — богатыри уже спали в ледяной воде, в ожидании тепла или призыва.

Светлана вышла из магомобиля, скинула с себя плащ и даже жакет — солнце жарило как летом. Сейчас даже жилет был лишним.

— Который час? — спросила она у Мишеля.

Тот улыбнулся:

— Не волнуйся. Не думай ни о чем. Наслаждайся теплом и осенью. Я же знаю — ты любишь золотую осень.

Такой наблюдательности от княжича Светлана не ожидала, если честно. Чаще всего он пропускал её слова мимо ушей.

— И все же, Мишель?

Он достал из кармана жилета часы, откинул крышку и вздохнул:

— Полдень. Но это ничего не значит. Приедем после завтрака, только и всего. — Он махнул рукой, и ветер шаловливо приподнял с земли золотые листья, заставляя их танцевать вокруг Светланы. Той тут же пришла в голову шальная мысль.

Полдень.

Жаркое, почти летнее солнце в зените.

Уходящее вдаль золотое льняное поле.

И алая лента в плаще. Светлана решилась:

— Мишель, я прогуляюсь?

Он скинул с себя пиджак, небрежно бросив его на сиденье:

— Мне с тобой?

— Вот уж нет, — улыбнулась Светлана. — Это девичьи секреты.

— Как скажешь, — белозубо улыбнулся княжич. — Если что — кричи громко, я приду на помощь.

— Учту!

Она пошла прочь по кромке золотого поля, рукой ведя по твердой, чуть царапающей кожу кострице. Лен почти созрел, но ради длинной тресты можно и до первого снега подождать. К черту забывчивого Мишеля, но эти дежурства, и впрямь, подарок для Светланы. Лгать себе последнее дело. Ей нужны деньги, и хорошо, что княжич щедро платит за дежурства.

Хотелось разуться, снять тяжелые ненужные ботинки, шагая босиком по жирной, щедро накормленной к зиме, мягкой, как перина, земле. Чтобы стопы золотились от пыли, чтобы земные силы вошли в Светлану, помогая выстоять и выжить.

Далеко в небе плыл птичий прощальный крик. Улетали в тепло стаи птиц. Отсюда не было видно, гуси это или утки. Лебеди давно уже улетели. Светлана приложила ко лбу ладонь, закрывая глаза от яркого солнца, и провожала птичий клин, пока он не исчез в прозрачном, как слеза, небе. И грустно на сердце, и в то же время тепло — земля и ветер не позволяли Светлане отчаяться. Эта осень чудо как хороша. И дальше, год за годом она будет такой же чудесной — сил на это хватит.

Светлана обернулась на княжича. Тот смотрел ей вслед, присев на длинный, далеко выступающий капот магомобиля. Шляпу Мишель озорно сбил на затылок, словно и не княжич. Солнце освещало его мощную фигуру со спины, превращая в золотое сокровище. Может, для кого-то он и станет сокровищем, но не для Светланы. Никогда и ни за что между ними ничего хорошего не получится. Ни в жизни до «Катькиной истерики» ему не было места рядом с ней, ни тем более сейчас.

Она отвернулась и пошла дальше куда глаза глядят.

То слева, то справа от Светланы мелькала призрачная фигура, слишком неуловимая, чтобы её разглядеть. Голову пекло от жара солнца, того и гляди, что удар хватит.

Светлана тихонько запела песенку без слов. Их она не помнила, слишком рано её забрали от нянюшки. Она принялась пританцовывать, что делать на полуденном, пыльном, пышущем жаром поле настоятельно не рекомендуется. Лен кололся, пытаясь воззвать к благоразумию Светланы. Золотые листья, покорные воле Мишеля, танцевали вместе с ней.

Полудница возникла прямо перед Светланой и подалась к ней — высокая дева в венке с алыми лентами. Только лента в руке Светланы была красивее.

— Потанцем? — спросила полудницу Светлана.

— А выживешь? — ответила та.

— Перетанцуешь — ленту получишь. Я перетанцую — ответишь на вопрос о милом моем.

Полудница глянула за спину Светланы — прямо на княжича:

— О нем вопрос будет?

— О нем.

Полудница рассмеялась громким, грудным смехом:

— Меня еще никто не перетанцовывал! — Она радостно закружилась вокруг своей оси, подняв голову вверх, к солнцу. Алый сарафан вился, льнул к ладным ногам полудницы, белая расшитая рубашка обтянула высокую девичью грудь. Не дева, а сама красота и жизнь.

Светлана подхватила её танец. Алая лента в её руке трепетала на ветру, кружилась вместе с ней и золотыми листьями. Светлана добавила свой эфир, и затанцевал, зашумел вместе с ней и лен, и небо, и ветер, и, кажется, само солнце. Светлана замерла, переводя дыхание, а лента, лен и листья продолжали танцевать за неё:

— Перетанцуешь, полудница, мой танец? — Светлана не скрывала торжествующей улыбки. — Солнце скоро уйдет, и твои силы уйдут вместе с твоим временем — осень же. А мой танец будет продолжаться, пока я этого хочу.

Полудница остановилась и, хищно щелкнув острыми зубами, подалась к Светлане, но тут же с визгом отпрянула от пламени на алой ленте.

— Обмануть вздумала⁈ — все же прокричала полудница, растеряв свою красоту и став тем, чем и являлась: страшной нечистью, на чьей совести не одна загубленная жизнь забывшихся в полдень на поле.

— Так и ты обманываешь, — твердо сказала Светлана. — Ты же мертва, тебя честно не перетанцевать. Давай ленту в обмен на ответ и разойдемся, а то спалю вместе с полем. Милый простит. Он мне и не такое прощает.

Полудница прищурилась и вновь попыталась достать длинными, острыми когтями Светлану через горящую ленту, но только взвизгнула от боли — пламя не любит нечисть.

— Лента и жизнь в обмен на ответ, — снова предложила Светлана, краем глаза наблюдая, чтобы огненный танец не прервался — львиная доля внимания уходила на полудницу. Нечисти нельзя верить. Никогда.

— Задавай! — пробурчала, сдаваясь, полудница. Исчез и венок, исчезла и расшитая рубашка, и сарафана не было — только какое-то старое тряпье, вонявшее могильным тленом.

— Третью ночь назад милый мой на каком поле был?

Полудница замерла от удивления, а потом громко расхохоталась, так что её налитая, как яблоки, грудь закачалась:

— На каком поле⁈ На каком поле… Да милый твой трутень — ни разу не был в полях, уж поверь, я земли волчьи знаю, давно тут живу. Не бывают волки в полях, и милый твой тоже ни разу не был. Дома он сидит. В тепле и уюте. А тут его маги пашут: гроном да погодник. Ответила я на твой вопрос?

— Ответила, — подтвердила Светлана, убирая пламя с ленты. — Забирай свой подарок — заслужила.

Полудница была нечистью, а с нечистью не заключают сделок — получив ленту она тут же когтями рванула по груди Светланы. Только попала уже по Мишелю и завыла от боли, сгорая в огне.

Мишель прижал к себе Светлану, жаркий после бега.

— Девочка моя… Кто же танцует в полдень на поле… Солнышко, любовь моя, жизнь моя… Напугала до чертиков!

Светлана промолчала, хоть в груди и кипела злость на Волкова. Два года… Два долгих года он водил её за нос и лгал, лгал, что работает не покладая рук, а сам наслаждался отдыхом дома, пока она дежурила вместо него в управе. Вот же тварь! До полудницы ему далеко — та хотя бы не лжет, не скрывает, что тварь. Волков лгал и ради чего⁈ Ради пары дней отдыха дома.