Глава двенадцатая Мишка и Сашка краснеют, отказываясь греть

Туман звал родным голосом.

Туман колол ледяными иглами, замораживая и разум, и тело.

Туман обещал ответить на все вопросы, туман клялся, что в нем скрыты отгадки на все, что происходит в жизни Светланы.

Туман узорчатой, анестезирующей изморозью полз по пальцам, по рукаву шинели, заползал под одежду в поисках тепла, он как голодный котенок тыкался в сердце, пытаясь согреться.

Туман медленно пожирал Светлану, укутывая её в свои холодные объятья и нашептывая утешительные слова, что здесь и мама, и сестры, и брат, и отец — все ждут только Светлану, все соскучились и пролили немало слез в ожидании её.

Туман лгал. Светлана это знала.

Она сделала шаг назад — там Миша и Ивашка ждут помощи. Кто знает, сколько Светлане понадобится времени, чтобы овладеть тьмой. Она пламенем-то несколько лет овладевала, а тут тьма — то, что подвластно только кромешникам, то, чему не учили нигде, кроме их монастырей.

И туман нанес последний удар — он раскрылся звоном ледяных капель, как занавес в театре, и на миг, на один удар сердца, Светлана увидела матушку, сидящую в простом платье на земле, словно на пикнике. Светлые волосы, родные усталые глаза, всегда спокойное лицо — она никогда не улыбалась, в отличие от отца. Она обернулась, её губы, которые не раз целовали Светлану на ночь, приоткрылись, чтобы что-то сказать… А потом все закрыл собой черный кафтан, серебряная голова пса и отчаянно рыжая голова — такая же, как у Светланы.

— Вон!

— Да гори ты синим пламенем! — посоветовала Светлана своему настоящему отцу и спокойно отступила в кромеж. Ей надо тьмой тьму победить. Неужели Матвей не мог сказать более понятно.

Туман за Светланой захлопнулся, посерел, а потом превратился в кромешную тьму — представление закончилось. Зритель его не оценил.

У Светланы от холода Нави зуб на зуб не попадал. Только сейчас надо думать не об этом. Сейчас нельзя отвлекаться и поддаваться. Её помощи ждет Мишка. Тот самый Мишка, который еще недавно был «Михаил Константинович!», тот самый, который Мишель.

Светлана пыталась понять, как же ей быть. С одной стороны она купалась в свете, с другой — утопала во тьме. Её словно поделили напополам. И ни единой подсказки, что делать дальше. Она подняла голову вверх, но и там не было подсказок — тьма и свет уходили в бесконечность, не смешиваясь, и только Светлана стояла между ними. Ни одного кромешника в округе. Хорошо это или плохо? С одной стороны, хорошо — не надо прятаться и убегать. С другой — совета никто не даст. Даже дедушка замолчал. Сейчас Светлана была бы рада услышать его «свиристелку» — все, что угодно, лишь отвлечься от холода, подбиравшегося к сердцу.

Она натужно вспоминала теорию эфирологии. Фотоны — это свет. Или кванты? Или это одно и тоже? Все равно! Воздействуешь на них эфиром, разгоняя, — получаешь результат. Тьма — это просто отсутствие света. Светлана выругалась себе под нос — ничего это ей не даст! Ни знание скорости света, ни понимание, что скорость тьмы чисто теоретически должна быть равна скорости света с обратным знаком… А если скорость тьмы быстрее света? Светлана вздохнула: все равно это не спасет ни Мишку, ни Ивашку, ведь тьма не несет информации. В человеческом мире темнота не бывает абсолютной — все равно какие-то недоступные взгляду человека излучения есть там, где глаз видит тьму. Даже проклятийная тьма, укутавшая сейчас Мишку и Ивашку, не абсолютна — в ней горит проклятье.

Только… Она глянула в Навь. Там не человеческий мир. Там… Там тьма настоящая. Изначальная. Абсолютная.

Светлана малодушно закрыла глаза, зачерпнула правой рукой, прячущейся в Нави тьму, мысленно придала ей удобную форму, и… рука сжала плотную, обмотанную кожей, чтобы пальцы не скользили, рукоятку. Светлана открыла глаза — в её руке оказался абсолютно черный меч.

— Науки — зло! — с язвительной улыбкой сказала она в… в… туда-то. — А женщинам вообще думать вредно — однако, в чем-то мизогины правы.

Смешной и нелепый вывод, это просто реакция оледеневающего мозга на абсурдность происходящего. Научное обоснование тьмы она потребует с Миши — тот любит таким заниматься.

Настоящая тьма на её ладони послушно поменяла форму: рукоять стала удобнее, длина лезвия меньше — Светлана не боец, ей не нужен меч, ей хватит кинжала.

— А теперь возвращаемся в мир живых. И только попробуй мне исчезнуть!

Она сделала шаг прочь. Сюда она шла долго и упорно, следуя за рукой дедушки. Обратно надо вернуться быстро: терпение — не главная добродетель лешего.

— Свиристелка! — облегченно выдохнул леший, стоило его только вспомнить. Он мертвой хваткой вцепился в её ладонь и потащил за собой. Сейчас его ладонь была упоительно теплой.

Шаг, два, и Светлана рухнула на колени перед судорожно дышащим тьмой Мишкой. Он еще был жив, умничка! Она принялась кинжалом срезать с него упругую, вязкую, как желе, тьму. В голову пришла запоздалая мысль: надо было абсолютный свет зачерпывать в кромеже. Подобное можно побеждать подобным, но противоположным — быстрее. Основы магии, между прочим. Надо будет потом сказать Матвею.

Тьма под напором Светланы застывала, прекращала бросаться во все стороны, подобно змеям, перестала стекать на землю, застывая мертвым комом — иголочки изморози со Светланы замораживали и проклятье, а кинжал окончательно убивал.

Леший, стоя за её спиной, осторожно подсказывал:

— Так её! Так! Только ты это… В лес-то мой не кидай. Не порть его. Сразу коли тьму.

Мишка, чье лицо вновь показалось из тьмы, простонал:

— Светлана… Руку… Руку освободи.

Она лишь кивнула — говорить было трудно, язык, казалось, разлетится на сотню мелких, ледяных осколков при любом неосторожном движении. Она дышала, и из неё вылетали снежинки — Навь все же глубоко пробралась в Светлану. Не стоило делать даже один шаг в Навь. Зря она поддалась чарам отцовского крика. Это не он кричал.

Светлана содрала с Мишкиной руки, освобождая её, тьму, а потом ей в голову пришла шальная мысль. Светлана разделила свой кинжал на две половинки и вторую часть дала Мише. Он без опаски взял тьму — все же он бесконечно ей доверял. Даже мысль, что эта тьма так же, как проклятая, пожрет его, у него не возникло.

В две пары рук они быстро освободили Ивашку и Мишкины ноги. Ивашка судорожно задышал, и тут же скрылся под землей, словно его и не было тут.

Леший пробормотал:

— Не благодарите. Это я так, токмо по доброте душевной. Пусть поспит в берлоге ваш Ивашка. Вдруг поможет.

Светлана улыбнулась, прижимаясь к Мише и всем телом впитывая его тепло:

— Спасибо, дедушка!

Леший качнул головой, рукой-веточкой заправляя за ухо Светлане прядь волос:

— Глупая ты, свиристелка. Меня ваш бог не спасет.

Михаил понял быстрее, чем она. Он, честно пытаясь не упасть вместе со Светланой навзничь, пробормотал:

— Благодарим, дедушка!

Леший задумчиво пожевал губу, покивал, заложил руки за спиной и менторским тоном сказал:

— А ты не безнадежен, княжич. Держись его, свиристелка. За ним род, за ним куча предков. А сейчас, детишки… Спать! Княжич, не хлопай ртом — еще чуть-чуть и твоя свиристелка Мертвой царевной станет. Или, скорее, Снегуркой. Сунулась-таки в Навь. Хорошо, что только пальцем одним, любопытным. Грей её, а я лес попрошу поделиться теплом. Хоть вы и напакостили тут, Ивашку и проклятье не вы притащили.

Светлана, выдыхая снежинки, хотела возмутиться, что Мише пришлось хуже, но тут земля под ней сама куда-то поехала в сторону, а потом её и Мишку забросало с головы до ног золотыми листьями, вместо одеяла. Периной стали мягкие мхи. Подушкой — Мишкина рука. На чем спал сам Мишка, Светлана не знала.

Он, крепче обнимая Светлану и лбом прижимаясь к её лбу, мягко прошептал:

— Живи, хорошо?

— Живу… — выдохнула она снежинки, медленно и красиво танцующие в темноте. Они таяли, оседали каплями на коже и тут же замерзали. Мишкино дыхание обжигало Светлану, казалось: еще чуть-чуть, и кожа на её лице пойдет пузырями.

— Живи, — уверенно повторил Миша. — Я тебя люблю, и всегда буду любить, Светлана. Только живи.

Леший рассмеялся дробно, вторя себе совиным уханьем со всех сторон леса и долгим, долгим эхом.

— Глупые вы детки… До чего же вы глупые. Спите. Лес согреет. Лес даст сил, княжич. Не бойся, у меня тут еще никто не умирал.

Мишка, удивительное дело, промолчал про съеденного Великого князя. Светланины веки закрылись сами собой. Ресницы прочно склеил лед. Лес тихо баюкал её почти забытой колыбельной нянюшки. Надо было её навестить в деревне, куда нянюшку потом отправили…

Неугомонный Мишка, вертясь под боком — вот сразу видно, никогда он не выживал в лесу, — мешал заснуть. Губы Светланы застыли от холода, и она терпела Мишку молча. Он же не удержался и позвал лешего:

— Дедушка…

— Ась? — отозвался соскучившийся по общению дед.

— А у тебя в лесу баюны дикие живут?

Леший хекнул — ветер промчался в высоких елях или что там вокруг было?

— Тю! Откуда ж им тут взяться? Всех повывели, а кого не уничтожили — амператору вашему увезли силком. Слушь, а ты ж тоже амператор получается? Верни баюнов, а?

Мишка промолчал.

Значит, Китти все это время лгала. Сердце взорвалось ледяными осколками до того, как Светлана осознала, что Китти — существо подневольное, что велели, то и делала. Мысли вяло возникали в голове и тут же оледеневали. Попросить Михаила напоить её своей кровью? Сработает… Или только выдаст тайну Волкова, которую никому выдавать нельзя? Светлана заторможенно вспомнила: Китти уже пила Мишкину кровь. Оставалось только ждать, во что все это выльется.

— Шшш… — обжигающе зашептал Мишка прямо в ухо Светлане. — Мы что-нибудь придумаем, чтобы спасти Баюшеньку.

— Ты готов устроить бунт против власти? — помертвелыми губами выдавила из себя Светлана.

— Это не бунт. Это… Освобождение незаконно порабощенного. У нас крепостное право давным-давно отменено.

— Баюша — нечисть… — возразила она.

— Спи, чисть, — хмыкнул Миша и все же не устоял — поцеловал Светлану в висок, отправляя в сон.

Проснулась она от надоедливого звона кристальника. Светлана открыла глаза и долго, бессмысленно смотрела вверх, на волнующиеся по воле ветра зеленые сосновые лапы, прячущие за собой осеннее небо. Дальше сажени ничего не было видно — все прятал плотный, белесый, с пряным грибным ароматом туман. Его даже ветер не разгонял. Руки отчаянно замерзли. Ноги тоже. Сопящий Мишка, как кракен обхвативший руками и ногами Светлану, умудрялся игнорировать звон кристальника — теперь понятно, почему по утрам до него не дозвониться.

— Миш…

Изо рта снежинки не вылетели, и это обнадеживало, хоть холодно было по-прежнему.

— Миш…

— Сам заткнется… — пробурчал княжич и снова засопел ей в ухо. Сейчас его дыхание не опаляло.

Светлана попыталась достать кристальник из кармана юбки — этому мешали Мишкины руки.

— Миш!

— Он уже пятый раз орет. Поорет и перестанет…

Светлана еле скинула с себя его тяжелую руку и достала кристальник, садясь среди золотых березовых листьев. Голова чуть кружилась, но это, наверное, от голода, чем от магического истощения.

— Колле… Титулярный советник Богомилова, слушаю.

В кристальнике раздался знакомый до ужаса голос. На заднем фоне были слышны отнюдь не больничные звуки: что-то говорил Синица, стучали клавиши пишущей машинки, что-то пьяно напевал задержанный.

— Доброе утро, Светлана Алексеевна, это пристав Громов вас беспокоит.

Светлана не сдержалась:

— Александр Еремеевич, почему вы не в больнице⁈

Он же серьезно ранен, даже с учетом её и Мишкиной крови, даже с учетом жизни Китти, ему еще лежать и лежать в койке необходимо. Громов не обиделся на крик, только мягко сказал:

— Светлана Алексеевна, давайте не будем об этом.

— Вы должны быть в больнице! — Наверное, своей горячностью она все же обидела Громова, потому что он напомнил ей один весьма очевидный и неудобный факт:

— Светлана Алексеевна, вы тоже не безупречны. Я просил вас поберечься и побыть дома.

— Вы не просили, — сказала Светлана гораздо тише.

— Просил!

Светлана упрямо поправила его:

— Вы шантажировали, Александр Еремеевич. Это иное.

— Простите меня за это. Но вы сейчас отнюдь не дома.

— С чего вы взяли… — Жизнь в приюте научила одному: стоять на своем до конца, тем более что лес молчал, и Мишка, обнявший со спины Светлану, тоже. Приставу не откуда знать, что Светлана не дома.

Громов пояснил:

— С того, что я все утро отпаиваю Синицу водкой и уговариваю его, что вы не валяетесь где-нибудь обескровленная на капище. Он вас пришел тайком звать на берендея, а вас не оказалось дома.

— Александр Еремеевич, простите…

— У меня не надо просить прощения.

— Вы тоже человек, и тоже могли испу… — она осеклась, понимая кому и что говорит. Мужчины такого не прощают. Никто не любит, когда его носом тыкают в его же слабости.

Александр Еремеевич спокойно продолжил:

— Хорошо, что ваш Герасим четко доложил о странном приезде княжича Волкова. Светлана Алексеевна, раз мы оба с вами настолько небезупречны, то не считаю необходимым откладывать процедуру истинности имени. Вы можете подъехать в Уземонский участок в ближайшее время?

— В ближайшее? — она оглянулась на Мишку. Ночевка в лесу не пошла тому на пользу. Он был бледен, измотан и немного неопрятен — золотые листики затерялись в его шевелюре, придавая деревенский вид.

— Желательно. Запасы водки у меня не так, чтобы были большими, а Синица волнуется.

Мишка кивнул: мол, соглашайся, сейчас подъедем. Его живот выдал голодную трель, подтверждая необходимость возврата в цивилизацию.

— Александр Еремеевич, я сейчас подъеду, конечно.

Мишка шепотом подсказал:

— Через час, не раньше.

— … через час.

— Хорошо, меня это устроит.

— А потом я могу надеяться, что вы вернетесь в больницу? — все же спросила Светлана. Громов кашлянул, и она явственно увидела, как он свел брови над переносицей, а то и погладил заросший щетиной подбородок.

— Боюсь, после того, что мы с Владимиром устроили, нам там рады не будут.

— Александр Еремеевич…

Тот пояснил:

— Простите, мы с Владимиром тоже люди и тоже можем пугаться. Иногда даже сильно. Передавайте его сиятельству Волкову, что его настоятельно ищет Рогозин — что-то связанное с поисками Ивана Сидорова.

— Передам. И простите еще раз…

— Пустое, Светлана Алексеевна.

Она отключила покрытый изморозью кристальник и бессмысленно уставилась на него.

Михаил покаянно сказал:

— Я сам все объясню Громову. Он очень понятливый, честное слово.

— Миш… Дело не в этом. Я сама себя простить не могу — заставила больного человека волноваться.

Он поймал её руку с синюшными пальцами. Светлана ожидала поцелуя, но он лишь согрел их своим дыханием:

— Свет моей души… И тебя тоже заставил я. И Громов все поймет — жизнь Ивашки важнее. — Он улыбнулся, как мальчишка: — и посмотри на это с другой стороны: случись что-то страшное с Громовым, Матвейка о нем бы кричал, а не об Ивашке.

Светлана убрала из буйных кудрей Мишки золотые листочки:

— И все равно, перед Громовым я очень виновата.

— Светлана, не бери на себя все грехи этого мира. — Он провел пальцами по ледяной щеке и вздохнул: — тебя надо срочно везти в цивилизацию. Наверное даже в больницу.

— Мне всего лишь надо отогреться и все. Не волнуйся.

Мишка встал, чуть пошатываясь — тьма ночью и его силы пожрала:

— Пойдем, надеюсь, дедушка будет столь добр, что откроет нам тропу до магомобиля.

Дедушка был добр — туман клочками полетел по ветру, показывая заросли папоротников, обочину и серый, мокрый от росы «Рено». Вдалеке мок под черными тучами Суходольск.

Светлана, опираясь на предложенную Мишкой руку, встала и обернулась к лесу:

— Благодарю, дедушка! Сохрани Ивашку, прошу…

Лес зашумел, подтверждая, что услышал её.

Мишка, открывая перед Светланой дверцу магомобиля, задумчиво прошептал:

— Он же не съест Ивашку, правда?

Дедушка обиделся — из леса поднялась и понеслась вслед за «Рено» с диким граем оголтелая воронья стая. Дедушка не знал, что моет магобиль отнюдь не Мишка. Стая отстала только у городской черты, когда магомобиль влетел в магическую аномалию. Струи воды дробно, заунывно застучали по крыше магомобиля, и Мишка, все это время ругавшийся под нос на вредного деда, сбавил скорость и посмотрел на замершую Светлану. Та все пыталась понять, как извиняться перед Громовым.

— Свет моей души, не бери на себя всю несправедливость этого мира. Такое случается. Иногда бывают патовые ситуации, когда все равно кем-то придется пожертвовать. Тут хотя бы не жизнью, а всего лишь спокойствием Громова. Представь… — Он уверенно крутил баранку, с каждым поворотом все ближе и ближе подбираясь к Уземонке. — Ты отговорила меня, правильно поступая по просьбе Громова и оставаясь дома. Мы бы не поехали за Ивашкой. Итог: его смерть и проклятый лес. Ты не отговорила меня, и я поехал за ним один — итог: две смерти и пятно проклятья в два раза больше.

— Миша…

— Нет уж, выслушай меня, прошу. Мы поехали в больницу предупреждать Громова. Он нас отговорил. Итог: мертвый Ивашка. Он отговорил только тебя. Итог: мертвый Ивашка и я. Он не отговорил нас и…

— … и сам собрался с нами.

— Именно! Итог непредсказуем полностью — Громов слишком ослаблен, а дедушка слишком кровожаден… И гостеприимен. Лежать Громову в берлоге до весны бы в лучшем случае, рядом с Ивашкой… И наш, по-твоему неправильный, вариант. Мы не предупредили его, и он все равно рванул из больницы. Светлана, прими и пойми: это тип человека такой — он все равно бы рванул из больницы. В любом случае. Ты тут ничего не могла поделать. Так что извиняться мне, — закончил он неожиданно.

Светлана со словами Михаила не была согласна. Она не та, кто может позволить себе небезупречность. Она должна была предвидеть… Она обязана была все предусмотреть. Светлана искоса посмотрела на Мишку — ему будет легко на троне: он знает, что всегда есть те, кем можно пренебречь. Он это легко принимает. Для него это само собой разумеющееся — учтенные потери. К сожалению.

— Светлана… — Миша как-то виновато улыбнулся, паркуясь перед крыльцом хвостомоек.

Присутственное место Уземонского полицейского участка представляло из себя старый, прочно вросший в землю двухэтажный дом из почерневших от времени бревен с узкими, подслеповатыми окнами, явно прохудившейся крышей и палисадом с мокнущими под дождем голубыми виргинскими астрами. Дымок из трубы не вился. Шансов согреться в участке не было.

Светлана рассеянно отозвалась, сквозь струйки воды, льющиеся по стеклу, рассматривая улицу — выходить под дождь и холод не хотелось:

— Да, Миша?

Он поймал её за руку и одобрительно пожал:

— Извиняться перед хвостомойками буду я. Это только моя вина, поверь!

Она заставила себя храбро улыбнуться в ответ — Миша же ждал этой улыбки, — и первой направилась в участок, быстро пробегая от магомобиля под защиту крыльца. Дождь обиделся и залил холодную струйку воды за шиворот Светлане с деревянного козырька с обломанным резным кружевом — и кому оно помешало?

Две неприятно проседавшие под ногами ступени крыльца вели в упоительно теплый, пропахший мужчинами, ваксой и лекарствами присутственный зал, в котором жались к друг другу два стола помощников пристава, конторка письмоводителя, ряд стульев для посетителей, пустых, кстати, и пустая же арестантская клеть. В дальнем углу, возле двери, ведущей в кабинет пристава, располагалась печь «Контрамарка». Удивительное дело — она была растоплена. Светлана, здороваясь на ходу с бледным, еле вставшим в приветствии со своего места за столом Петровым и пьяно рванувшим к ней Демьяном, удачно перехваченным Михаилом и тут же магически протрезвленным, подошла к железному, круглому боку печи и прижала ладони в попытке согреться. Печь топили давно, утром, наверное. Светлана развернулась к мужчинам, блаженно прижимаясь спиной к железному боку печи. Тепло затопило её с головы до ног — только сейчас она поняла, насколько продрогла в Нави.

Демьян хлюпнул носом и обиженно заворчал, вырываясь из рук Михаила и возвращаясь к своему столу, заваленному бумагами, картонными папками и какими-то коробками:

— Светлана Лексеевна, вот нестыдно вам на берендея без меня ходить! — Впрочем, сел он не на стул — пристроился на столе, готовый бежать куда-нибудь по первому зову. Папки угрожающе накренились, собираясь падать. По Демьяну не было видно, что он сильно исстрадался.

Михаил хмыкнул и с улыбкой заявил:

— Мал ты еще на берендея ходить!

Петров, раскладывая бумаги по папкам — двигался он при этом осторожно, явно щадя раненую грудь, — сухо сказал:

— Мы ему это все утро говорим — бестолку. — Светлана с удивлением узнала стоящий на его столе в прозрачной бутылке из-под сельтерской воды букет белых астр — Владимир забрал с собой из палаты, надо же!

Демьян продолжил жаловаться, бессмысленно крутя в руках карандаш, подхваченный из бардака на столе:

— Между прочим мы тут на ушах стояли в ваших поисках!

Петров предупреждающе кашлянул, но Демьяна это не остановило:

— А уж как госпожа Афанасьева за вас испугалась — жутенько!

Светлана прикрыла глаза — о ней она совсем забыла. Если что-то случится с Ларисой из-за неё, она себя не простит. Вот уж кого совсем неожиданно задела выходка Светланы. Так нельзя. Спина оледенела, по позвоночнику Светланы промчались мурашки, а в сердце кольнула боль морозной иглой.

Петров, глянув на Светлану, тут же шикнул на Синицу:

— Демьян, помолчи! И, Светлана Алексеевна, Александр Еремеевич сразу же телефонировал госпоже Афанасьевой, как только стало известно, что с вами ничего не случилось. С госпожой Афанасьевой все хорошо. Честное слово.

Кажется, это была самая длинная речь, которую Светлана слышала из уст Петрова за все время их знакомства. Михаил подошел и взял Светлану за руку, целуя в запястье:

— Это только моя вина, свет моей души. — Огоньки эфира заскакали по шинели Светланы, согревая её. — Что же ты молчала все это время, что тебе холодно.

— Миш… Не надо…

Две пары мужских глаз старательно уткнулись в бумаги, изображая дикую занятость. Хотя было видно, что того же Демьяна так и распирало от вопросов о берендее. Еще чуть-чуть и не сдержится, уточняя, как прошли поиски.

Михаил послушно отступил в сторону:

— Светлана, может…

Что «может» — она не узнала: дверь кабинета с противным скрипом отворилась — Громов рыкнул на Демьяна:

— Синица, когда уже смажешь петли! Дверь скоро похоронный марш будет проигрывать при открытии. — Он заметил Светлану, замершего возле неё Михаила, потупился и тут же извинился: — Добрый день, Светлана Алексеевна, Михаил Константинович! Прошу прощения за случайно услышанное — несдержан на язык, что есть, то есть.

Светлана всматривалась в знакомые черты, пытаясь понять, как чувствует себя Громов. Он был бледен, но уже не в прозелень, а эдакой благородной бледностью. Он даже побриться успел. И переодеться в чистое, сейчас благоухая бергамотом в удивительно теплом сочетании с корицей. Двигался он крайне осторожно, поворачиваясь полностью корпусом, и Светлана поняла, что он надел корсет, чтобы унять боль и чтобы швы не разошлись. Он должен быть в больнице, а не тут.

— Вам не стоит извиняться. И я прошу прощения, что заставила вас волноваться.

Громов ответить не успел — Мишка тут же влез, бодро докладывая:

— Нам со Светланой Алексеевной удалось найти Ивана Сидорова и даже уничтожить проклятье, которое его превратило в медведя. Он сейчас находится в безопасном месте — как только сможем расшифровать проклятье и собрать доказательства невиновности Сидорова, препроводим его в магуправу для дачи показаний. Сейчас его возвращать еще опасно — из-за непредсказуемости действий жандармов. Еще повесят на него убийство в Сосновском чего доброго.

Громов кивнул:

— Что ж, про Сидорова — хорошая новость. — Он цепко, словно боясь, что Светлане все же пустили кровь этой ночью, осмотрел её с головы до ног: — Светлана Алексеевна, простите за нетактичный вопрос: вы хорошо себя чувствуете?

Она заставила себя отстраниться от печи под вопросительным взглядом Миши, который не знал, стоит ли рассказывать Громову правду о Нави.

— Спасибо, Александр Еремеевич, со мной все в порядке — просто пришлось ночевать в лесу, а погода уже не шепчет.

Громов коротко, понятливо кивнул и повернулся к Синице:

— Демьян, организуй господам магам горячий чай. — Он открыл дверь в свой кабинет: — пройдемте?

Оттуда потянуло холодком — форточка в кабинете была открыта. Светлана передернула плечами, и Громов, двигаясь скупыми, осторожными шагами, словно фарфоровый, подошел к окну и захлопнул форточку:

— Простите.

Светлана слышала, как он что-то прошипел себе под нос. Кажется, это была все та же «холера».

Кабинет был небольшой, как все у хвостомоек: боком к окну стоял стол пристава, с аккуратными стопками бумаг, с пишущей машинкой весьма устаревшего образца и электрической лампой зеленого стекла, перед столом стояли два стула, заранее приготовленные для Светланы и Михаила, напротив стола был старый, продавленный диван и такое же кресло. Сейф, бюро-картотека и полки с книгами — вот и все. Найти на столе или на подоконнике фиолетовые хризантемы не удалось, но у Громова на втором этаже казенная квартира, букет Лапшиных может быть там.

Громов указал рукой на стулья:

— Присаживайтесь, прошу. — Сам он пошел к сейфу, доставая из него бумажную коробку с артефактом истинности и кладя его на стол.

Мишка напряженно сел рядом со Светланой. Она видела, как дергались его руки в еле подавляемом желании поймать кисть Светланы и согреть… Поцеловать? Сжать? Мишка поджал губы, закинул ногу на ногу, вальяжно сцепил руки в замок, устроив их на коленях, и замер, как истукан.

Громов очень аккуратно сел за стол, кашлянул, еле сдержал гримасу боли — из-за ран ему сейчас было одинаково больно и кашлять, и смеяться, — достал из коробки артефакт: медный, старый, старательно начищенный — патина проглядывалась только в углублениях резьбы. Встроенный в крышку артефакта кристалл, скорее всего кварца — кто же для полиции будет закупать дорогие магкристаллы, — тускло пропускал свет электрической лампы — в кабинете было сумрачно, как везде осенью в Суходольске. В кабинете было до сих пор прохладно, и Светлана не сдержала дрожи. Да, она дрожала только потому, что холодно, а не из-за вида артефакта истинности.

От Громова это не ускользнуло:

— Светлана Алексеевна, я вынужден повторить свой вопрос: вы точно хорошо себя чувствуете?

Ответить она не успела — вошел, гремя ложечками в стаканах, полных почти черного, ароматного чая, Демьян:

— Вашбродия! Чай, как просили!

Он поставил стаканы в серебряных подстаканниках на стол, чуть не замочив при этом артефакт, и рванул прочь из кабинета, пока ему не надавали новых поручений. Светлана взяла чай, грея об него свои руки. На вопрос Громова она предпочла не отвечать.

Минут пять царила почти полная тишина. Громов пил крупными глотками, посматривая на Светлану. Михаил чай цедил, медленно и нехотя, тоже не отводя взгляда от неё. Сама Светлана не замечала ни вкуса чая, ни его тепла — она не могла отвести глаза в сторону от артефакта. Её ждала самая главная проверка в этой жизни. Подтвердятся слова Волкова-старшего об её отце или нет? Нет, то, что она кромешница — она уже знала. Опытным путем. Но ведь её отец мог быть и другим человеком — иногда кромешниками просто рождались. Так могло быть и с ней. Ложечка в её стакане мелко подрагивала. Мужчины старательно делали вид, что не слышат этого. Жаль только, что чай быстро закончился. Светлана отставила кружку — холод стал медленно отступать, а вот страх перед процедурой никуда не делся.

Громов снова не удержался и просил:

— Светлана Алексеевна, простите, что снова задаю этот вопрос: вы точно уверены, что с вами все в порядке? Вы не ответили… Процедура истинности имени несложная, но вы…

Она заставила себя улыбнуться:

— Я её терпеть не могу. Я её б… — она запнулась, вдохнула воздух и закончила: — боюсь. Да, боюсь, в свое время меня сильно ею запугали. Так что давай…те… Не будем о моем самочувствии — снова бояться и ждать я не хочу. Давайте п… покончим со всем сегодня. Быстрее начнем — б… быстрее я вернусь домой.

Громов долго и пытливо вглядывался в неё, словно пытался что-то понять — не понял, но на веру принял:

— Что ж, вам виднее. — Он активировал артефакт.

Миша все это время сидел тихо, как мышь под веником. Только и видно, как сильнее сцепил пальцы в замок, выдавая свое беспокойство.

Громов заботливо, чтобы Светлане не пришлось тянуться, придвинул артефакт на край стола. Прибор еле слышно гудел и щелкал шестернями где-то внутри. Кристалл тускло светился.

— Процедура вам знакома, Светлана Алексеевна, — принялся пояснять зачем-то Громов. — Кладете ладонь на кристалл и четко произносите имя, отчество и фамилию. Загорающиеся лампы показывают истинность каждого элемента.

Он снова посмотрел на Светлану. Та сглотнула, зачем-то встала, прикусила губу, положила ладонь на кристалл, закрыла глаза…

— Светлана Алексеевна, не стоит так пугаться, — мягко, где-то далеко говорил Громов. — Простите, что заставляю вас…

Она открыла глаза:

— Ни…чего… Простите тоже — волнуюсь. Я С… — она запнулась и виновато улыбнулась. — … вета.

Она посмотрела на Громова, боясь разглядывать артефакт:

— Простите еще раз великодушно. Это все глупые детские страхи.

Первая лампа уже светилась — имя было подтверждено, но Светлана старательно повторила:

— Светлана… Алексеевна Бого… — она опять запнулась. — … Милова.

Две другие лампы не зажглись. Громов посмотрел на них, перевел взгляд на Светлану, уже отдернувшую ладонь от артефакта прочь, как будто он кусался.

— Пожалуйста, скажите: Елизавета Павловна Рюрикович.

Михаил влез, опережая Светлану:

— Имя принято! Зачем заставлять проходить процедуру по новой, Александр Еремеевич, я не понимаю.

Светлана вернула руку обратно и в этот раз четко сказала:

— Я Светлана Григорьевна Кошка.

Все три лампы гордо горели. Впервые. Все три. Светлана убрала руку, оставляя на артефакте легкую изморозь, и виновато посмотрела на Громова:

— Вот как-то так…

Результат был совсем не тем, что она ждала. Она не ждала извинений, буханий на колени, как он обещался, скорее что-то вроде: «Хорошо, спасибо! Был неправ». Он же впился в неё глазами, резко белея. Было видно, как сузились его зрачки, превратившись в черные точки. Голос у Громова охрип, словно он опять простудился:

— Светлана Алексеевна, простите… Григорий Кошка… Тот самый?

Она видела, как посинели кончики пальцев, которыми он вцепился в край столешницы. Кажется, он был не в себе. Сейчас Светлана не знала, что от него ожидать. Даже Мишка подался вперед на своем стуле, готовый то ли атаковать, то ли закрыть собой Светлану от удара.

— Да, вы не ошиблись, — она сказала старательно твердо. — Тот самый.

Громов прищурился, сжал губы, сверкнул глазами, и Светлана поняла, что он сейчас заорет на неё.

— Вы ходили в мертвомир? — неожиданно все таким же спокойным голосом спросил Громов, глядя, как оттаивает артефакт истинности, покрываясь капельками воды.

Светлана была благодарна его выдержке — она видела, каким трудом она ему дается. Мишка бы уже орал, а ведь воспитанный княжич. Громов сдерживался, как настоящий мужчина.

— Простите?

Он поправился:

— Навь. Вы ходили в Навь, Светлана Алексеевна?

И в голове Светланы как шестеренки в старых часах со скрежетом и болью стали цепляться друг за друга факты.

Знания Громова о магии.

Его хорошее отношение к баюну.

Его вечные оправдания действий опричников.

Его знания о Нави или мертвомире, как осторожно сперва сказал он.

Его шрамы на спине… В монастырях кромешников суровые нравы и аскеза. Там до сих пор практикуются телесные наказания и умерщвление плоти.

Шестеренки-факты плотно сцепились — каждый зубчик нашел свое место: Громов — бывший кромешник. Выгоревший по какой-то причине и выпущенный в мир.

Она снова повторила про себя: «Громов кромешник». Возражений не последовало. Иных версий его знаний не было.

Хотя… И что с того, что Громов кромешник? Она сама кромешница.

Она язычница, пусть не по вере, а по воле рождения. Только язычники верят в Навь и могут туда попасть. Значит… И Громов… И кромешники тоже…

Она с трудом сглотнула. Ноги обмякли, и она не упала лишь потому, что мертвой хваткой вцепилась в стол. Только ледяное отупение после Нави было ей оправданием. Она осознала, что кромешники — язычники. И их «монастыри» — совсем не монастыри, а, получается, языческие храмы. Храмы, заменившие капища и дожившие до наших дней!

Шестеренки бешено крутились, сталкиваясь друг с другом и неожиданно цепляясь за новые воспоминания.

Холодная ладонь лешего.

Его слова.

«Глупенькая нечисть.»

«„Жить“ не умеет быть кромеж.»

Она… Громов… Кромешники… Они все нечисть. Высшая нечисть, которая неотличима от людей, которая спокойно ходит по солнечному свету, которая заходит без последствий в храмы — кромешники сопровождали императоров на обедни, не говоря уже о Пасхальных ходах.

Светлана закрыла глаза, вспоминая. Там в Сосновском, когда Громов стащил с себя сорочку для раненого баюна, а она еще глупо возмущалась его волосатости на груди, на нем не было креста. Не было.

Рука дернулась к вороту блузки. Там прятался крестик, дарованный ей с рождения. Её носили в храм, её крестили — она это знала точно. Она посещала церковь, она молилась, она принимала причастие, она прикладывалась к иконам… Она высшая нечисть, которая способна перенести все это.

Стало нечем дышать. В ушах грохотали барабаны, заглушая тревожные голоса Михаила и Александра. Сейчас ей было не до них.

Нечисть не рождается. Она вылезает из Нави. У Александра Еремеевича никогда не было матери-дворянки и отца из купечества или разночинцев. Он вылез из Нави и спокойно стал жить в мире под солнцем, как все кромешники.

Мысли хаотично скакали дальше. Если кромешники язычники и нечисть, то… Десять лет назад в день, который Светлана почти не помнила, на капище у Обводного канала они не раскрыли жуткую тайну императрицы Екатерины Третьей, регентом правящей до совершеннолетия цесаревича. Они изначально знали, что она язычница. Они веками знали, что Рюриковичи — язычники. Что они тогда не поделили на капище? Что заставило их предать Екатерину? Что императрица могла сделать такого, что против неё восстали даже кромешники?

Дело в венчании Рюрика на царство? Тогда, когда он принял тьму…

Шестеренки мыслей бессмысленно крутились, не цепляясь одна за другую. Слишком мало данных. Некоторые вольнодумцы даже доказывали, что никакого Рюрика на Руси не было. Что сведения о Рюрике всплывают впервые в «Повести временных лет», что патроним Рюриковичи придуман относительно недавно. Патроним, императорским родом превращенный в фамилию…

Или дело в крещении Руси чуть меньше тысячи лет назад?

Где искать ответ, что могли не поделить кромешники и Екатерина Третья?

Дело в опричнине, возникшей при Иване Грозном?

Светлана ничего не понимала. Земля ушла у неё из-под ног, заставляя закрывать глаза — это Мишка не выдержал, подхватил её на руки и куда-то понес.

Александр Еремеевич что-то выговаривал Синице: что-то о пледах, что-то о госпоже Нееловой, что-то про чай… Светлана смотрела на него и не понимала: если он выполз из Нави, если он способен жить в кромеже, если он нечисть, то почему с выгоранием его сил он остался жив? Он же… Жив? Он же не нежить — он прикасается к серебру. Он… Почему он жив. И почему бог допустил появление Светланы на этот свет. Она высшая нечисть, рожденная от человека.

Её опустили на диван, тот самый, продавленный, жесткий, безумно холодный. Мишка стащил с неё шинель, Громов принес плед и укутал Светлану, потом присел у её ног и, извиняясь, принялся расшнуровывать ботинок. Его голос доносился откуда-то издалека, словно из гулкой бочки:

— … Светлана Алексеевна, простите, что так поступаю, но время поджимает. Вы были в мертвомире. Он цепкий и опасный. Его частички остаются на человеке и проникают в наш мир. К сожалению, надо почистить, а лучше уничтожить всю вашу одежду.

Мишка ожил и, стаскивая с ноги Светланы второй ботинок, злоехидно сказал:

— И обувь тоже! Уничтожить! Не волнуйся, свет моей души — я сейчас поеду и все тебе куплю.

У Светланы даже сил не хватало, чтобы возразить или напомнить о ждущем Михаила Рогозине. Холод вернулся исподволь, но новой сильной волной. Он с головой накрыл её, мешая дальше думать о кромешниках, Громове и случившемся в Санкт-Петербурге десять лет назад. Она вернется к этому позже, когда сможет размышлять адекватнее. Она застонала бы от боли, но холод, раздирающий её, залепил ей рот.

Громов кашлянул, побелел от боли, но продолжил, как ни в чем не бывало, выпрямляясь:

— Сейчас приедет госпожа Неелова, Агриппина Сергеевна, она хорошая потомственная ведьма — надеюсь, она поможет.

Мишка тоже вскочил на ноги:

— Может, мне самому за ней съездить? Напомните адрес.

Дверь со скрипом под Демьянино: «Я смажу петли, чесслово, вашбродь!» — открылась и оттуда донеслось женским голосом:

— Никуда никому ехать не надо, господа!

Светлана с трудом повернулась — Неелову она никогда не видела, хоть и читала её досье в картотеке магуправы: сорок вроде лет, не замужем, дар сильный, светлой направленности, больше обережный, чем атакующий. Вошедшая женщина на сорок лет не выглядела, лет на тридцать — не больше. Высокая, ладно сложенная, явно сильная, одетая в новомодные узкие штаны и свитер под горло. Русые, кудрявые мелким бесом волосы заплетены не были — ведьма же. Они падали шикарной волной ниже плеч — и как не мешали? В руках она держала корзину, откуда щедро, густо пахло разнотравьем — как летом на покосе. Запах, от которого кружится от счастья голова, и мало кто думает, что на самом деле это запах умирающей травы.

— Добрый день, Агриппина Сергеевна, — удивленно поздоровался Громов. — Как вы так быстро добрались? Право слово, очень вовремя: у нас тут последствия мертвомира у Светланы Алексеевны Богомиловой…

Агриппина Сергеевна широкими шагами прошла в кабинет, опустила на пол возле дивана корзину и принялась внимательно, наклонив голову на бок, всматриваться в Светлану, которую начала бить мелкая дрожь, даже плед не спасал.

— Так меня, Александр Еремеевич, Матвейка притащил. Всю дорогу, бедняга, пророчил.

— Матвей тут? — резко подался вперед Громов.

— Да, перед присутствием остался, не стал заходить. — Агриппина Сергеевна закончила «осмотр». — Вот ты какая, невеста Громовская. Ай, хороша, хоть и рискова!

Громов, бросивший Демьяну очередное распоряжение: «Матвея найди и приведи сюда!», вздрогнул и лишь сухо уточнил:

— Лапшина, да?

— Что вы! — рассмеялась Агриппина Сергеевна. — Лапшина всем доказывает, что это гнусные сплетни про вас и магу. Происки какой-то там Варвары… Или Натальи? Не помню. Лапшина всем рассказывает, что вы сугубо Верочкин жених и скоро свадьба.

Громов скрипнул зубами:

— Ай да я…

Глаза Светланы упорно закрывались, и перед веками уже мелькала то и дело черная, как смоль вода Финского залива в ту ночь. Только не спать, только не заснуть, почему-то уговаривала себя Светлана.

Агриппина Сергеевна довольно рассмеялась, роясь в корзине и перебирая баночки с едко пахнущими травами жестяные банки:

— Вот и я думаю, когда вы у нас таким сердцеедом успели стать? — Она понюхала очередную баночку и осталась довольна: — Это вам, Александр Еремеевич. Невесту свою растирать и греть будете. Сегодня и до утра. Несколько раз.

— Сплетни это, про невесту… — с легким кашлем признался Громов.

— Жаль!

Возмущенному неожиданным статусом Светланы Михаилу Агриппина Сергеевна тут же по-свойски сунула в руку фляжку с каким-то зельем и строго спросила:

— Маг?

Михаил утвердительно кивнул:

— Княжич Волков к вашим услугам.

— Чего ждем, княжич? Грей давай! Светлане Лексевне пить холодное сейчас никак нельзя.

Уже через секунду в руках Светланы оказалась горячая фляжка, содержимое которой знакомо пахло медом и мятой, распаренным шиповником и зверобоем. Точно, зверобой сейчас был очень необходим. Светлана, выныривая из-под черной воды Балтики, принялась пить мелкими глотками, но не удержалась уже после третьего — выпила залпом: живое тепло трав согревало быстрее, чем плед. Даже Балтика отступила с тихим шорохом волн и приглушенными криками о помощи.

Агриппина Сергеевна строго посмотрела на мужчин:

— Так, господа хорошие… Лечить будем по старому, по простому — греть? Аль по науке? Светлана Лексевна, одежду надо сымать, вплоть до исподнего. Так греться проще.

Светлана сонно вернула фляжку Мишке и с удовольствием заметила, как Волков и Громов почти одновременно покраснели, навоображав себе чего-то, и чуть ли не столкнулись в дверях плечами — так быстро ретировались из кабинета.

— Во бегут! — улыбнулась Агриппина Сергеевна в плотно закрытую за мужчинами дверь. — Думала, не сдвинутся до последнего, меряясь, кто жених и кто право имеет тут оставаться. Причем же оба знают — раздеваться надо! А все стояли, время тянули!

Она достала из корзины длинную, белую рубашку, расшитую по вороту и подолу красной нитью и повернулась к Светлане, наслаждавшейся короткой теплой передышкой:

— А ты чего сидишь? Раздевайся. Холод он такой. Коварный. Только кажется, что согрелся, а он опять тебя одолевает. Слыхала поди, что ведьмы хороводы-то нагими водят? Из-за мертвомира. Он прилипчив.

Светлана не сдержала смешка, представив голого Громова, уходящего в Навь:

— А кромешники тоже так ходят в мертвомир?

— Пфе! Эти-то? Они защитой обвешиваются и идут. Потом, если захочешь, я и тебе защиту сплету. А то Громов не поймет, еще и волноваться будет.

Светлана еле расстегнула замерзшими, почти нечувствительными пальцами все застежки на юбке и блузке, а потом замерла, стесняясь снимать белье. Агриппина вздохнула и накинула на неё рубашку:

— Под ней сымай, я отвернусь — не буду подглядывать, хотя чего я там не видела… И не бойся — рубашка хорошая, обереги я для племянницы вышивала — защитят от мертвомира.

— Простите, что…

Агриппина махнула рукой:

— Не глупи: пожалела бы рубашки — не дала б тебе.

Из зала доносились голоса — невнятное бормотание, которое перекрыл уже привычный Матвейкин крик: «Кровью умоется! Кровью умоется! И вздрогнет земля, и пойдет пламя, и воздух взбунтует, а вода уйдет!»

Агриппина Сергеевна вздохнула:

— Бедный мальчонка… За что его так…

Стоя на ледяном полу босыми ногами и стаскивая с себя белье, Светлана спросила:

— Вы его х-х-хорошо з-з-знаете? — от холода у неё снова зуб на зуб не попадал. Светлана, раздевшись и поправив на себе рубашку чуть ниже колена, с ногами забралась на диван и быстро закуталась в плед. Дыхание было ледяным. Даже согреть себя не удавалось. Чтоб она еще раз сунулась в Навь…

— Да кто ж его знает-то… — Агриппина Сергеевна так и стояла спиной к Светлане. — Он год как пришел в город. Говорил: мир смотрит и себя ему показывает — мол, зарок у него такой. Сперва тихий был, а потом как понесло его с откровениями. Чего он только не пророчил…

Светлана снова боролась с черной водой. В этот раз было легче — обереги все же действовали, не давали сну и воде утянуть на самое дно.

— Про Дмитрия он пророчил?

— Про Дмитрия-то? А что именно-то?

— Лапшина говорила…

Агриппина Сергеевна рассмеялась: у неё был глубокий, красивый смех:

— Это вы про «Ясна сокола» для Верочки Лапшиной? Это я по глупости ляпнула. И ты там разоблачилась, мышка?

— Да, — Светлана еле выдавила из себя: от озноба зуб на зуб не попадал.

Агриппина Сергеевна развернулась, при всей своей дородности легко присела на пол перед Светланой и принялась натирать резко пахнущей травами мазью её стопы. Та их отдернула в сторону, смущаясь, а ведьма хохотнула:

— Что, не мужские руки, да? Ниче, терпи… Не подумала я, что Лапшина все серьезно воспримет. Дашке бы разок взамуж сходить и понять, что ничего особенного в этом взамуж нету. А она все с Верочкой носится. Та носик свой воротит: этот рябой, этот косой, тот дед в тридцать лет, тот бедняк, тот невоспитан, тот краснеет, другой бледнеет, и все дарят вечно не то… И душу Верочки оценить не в силах — все в таком духе. Я и сказала как-то в ответ на вопрос старшей Лапшиной: «Где жениха Верочке брать?», — что ждет Верочку не иначе сам Дмитрий Ясный сокол с таким подходом к мужикам. Вот она и поверила.

Из зала продолжали раздаваться крики Матвея: «Наталье было семь! Марии пять! Дмитрию восемь! Мелких вообще туда не водили. Только Елизавете тринадцать! Окно возможностей скоро закроется!»

Светлана поморщилась, пытаясь понять, что в этот раз вещал Матвей. Агриппина Сергеевна, растерев ноги, принялась за руки Светланы:

— Ты не слушай Матвейку… — Руки у Агриппины были жесткие, сильные — растирала она больно. Светлане казалось, что вместе с мазью и кожа слезает. — Он сам не знает, что вещает. Про Дмитрия ты спрашивала… Его Лапшина как-то приперла к стенке с вопросом о Дмитрии Ясне соколе. Матвейка почти замертво упал, бьясь в корчах и крича: «Мертв! Мертв! Мертв!» Всю голову тогда себе разбил о брусчатку — я его потом у себя держала, болезного. Лечила, как могла. Покормить-попоить вечно проблема была — отбивался с криком: «Нельзя мне!» Эх, кто бы из магов его посмотрел…

Светлана вспомнила Мишины клятвы в дороге:

— Его княжич посмотрит — он обещал.

— Эт хорошо. Эт просто замечательно. Матвейка парень хоть куда, только больной чутка… Впрочем, а кто сейчас из мужиков здоров?

Светлана осторожно уточнила:

— Громов?

— Сашка-то? Его земля не держит. Его Навь тащит. Держала бы ты его крепенько, все было бы легче. — Агриппина с правой руки перешла на грудь, крепко растирая ключицы. Светлана морщилась: мазь начала действовать и жгла неимоверно. — Что, жалеешь, что Сашка сбежал, отказываясь греть? Он гордый. Магию растерял, а гордость свою никак забыть не может — вечно прет куда не просят.

Светлана замолчала — как-то расспрашивать о личной жизни Громова нехорошо.

Агриппина закончила растирать спину, поправила рубашку на Светлане и принялась её закутывать в плед:

— Спи, девонька. Спи, сил набирайся. Что-то будет злое. Домовые все из Суходольска ушли. И банные, и овинные — вообще вся нечисть. Тебя-то еще не гонит прочь?

Светлана опустила голову на подлокотник дивана и сделала вид, что засыпает. Жесткая, пропахшая травами рука осторожно прошлась по её голове, гладя.

— Спи. Спи…

Загрузка...