Кто ты, Билли Притти?

Глава 7 2006

Мне 15 лет. Марион и ее родители пригласили меня поехать с ними на каникулы в маленький кемпинг на берегу моря. Второй раз я расстаюсь с Марселем на неделю. Первый был, когда учителя вывозили нас в шестом классе на природу и проводили занятия там.

В день отъезда семейство Леруа забирает меня на своем «пежо-607» с прицепленным к нему трейлером, и я испытываю восторг уже от одного этого каравана длиной, кажется мне, в километры.

Отца Марион зовут Патрик, а маму Розали. Я сразу замечаю, что они странная пара. Он носит рубашки в клетку, а она цветастые платья на кнопках, которые постоянно расстегивает и застегивает. Видно, разрывается между жарой и приличием и еще между массой всего другого. Я наблюдаю за ней, когда это возможно. Смотрю на большие глаза между слишком длинной челкой и слишком вымученной улыбкой, на полные ляжки и грудь, которой тесно в этой одежде. В руках у Розали сумочка, из которой она каждые пять минут достает карманное зеркальце и наводит красоту. Пудрит щеки, подкрашивает губы, проверяет, не потекла ли тушь, а потом улыбается сама себе, и мне кажется, что она так себя приободряет. Как будто ей надо убедить себя, что все получится, что она переживет этот новый день. Все в ней такое, будто вот-вот выплеснется через край.

Патрик же – человек хмурый, закрытый. Он почти не разговаривает, только ворчит на других автомобилистов, главная вина большинства из которых в том, что они не умеют водить. Я догадываюсь, что повод поворчать он находит при любых обстоятельствах. Розали включает радио и покачивает головой в такт музыке. В зеркало заднего вида я замечаю, как Патрик закатывает глаза.

Мы с Марион сидим сзади, проваливаясь в мягкие сиденья, как в подростковый период, в который мы с каждым днем погружаемся все глубже. Я вижу в нем конец детства, а значит, свет надежды. Марион же видит только свои прыщи. Мы смотрим друг на друга и смеемся беззвучно, как будто счастье глупо или под запретом. В первый час пути мы не обмениваемся ни словом. Нам еще неловко оттого, что мы встретились за пределами школы и едем вместе на каникулы. И мы не находим, что бы такого сказать, чего можно не скрывать от других, в том числе от родителей.

Кемпинг расположен на берегу озера, в нескольких километрах от океана. Приехав на место, мы тут же примечаем помещение с пинболом, бильярдом, автоматом с напитками и красными пластмассовыми столиками, за которыми сидят молодые люди и курят.

У нас место под номером 187. Патрик аккуратно паркуется с помощью Розали, которая подсказывает, правее ему взять или левее, хотя могла бы с тем же успехом ничего не говорить. Он бы все равно на нее наорал.

– Идите прогуляйтесь, – говорит нам Розали. – Но возвращайтесь к ужину!

Ни секунды не колеблясь, мы убегаем. Слышим, как Патрик кричит нам вслед: «В восемь часов, слышите? Здесь ужинаем в восемь!» Но мы уже далеко.

Мы идем к тому помещению, где, похоже, сосредоточены все имеющиеся в кемпинге развлечения. Когда мы входим, разговоры смолкают и головы поворачиваются в нашу сторону. Мы замедляем шаг и хотим повернуть назад, но слишком поздно. Один из парней машет рукой, подзывая нас. Ну, мы и подходим.

– Вы только что приехали?

Мы киваем в унисон, а парень, который это сказал, затягивается сигаретой, щуря глаза.

– Как вас зовут?

– Марион.

– Билли.

Он просит меня повторить, но от комментариев воздерживается. Только снова затягивается сигаретой, глядя мне прямо в глаза. Я их не опускаю.

Он предлагает нам пиво, Марион без колебаний соглашается и только пожимает плечами, когда я вскидываю на нее взгляд.

– Мы пойдем к озеру вечером. Вы с нами?

Марион соглашается.

Здесь Жонатан, Артур, Кевин и, наконец, он. Кентен. Тот, кто говорит за всех. Они знакомы всего неделю, но это же каникулы, здесь все вечно.

На обратном пути, когда мы возвращаемся в трейлер ужинать, Марион говорит мне:

– Забавно, правда? Мы здесь, далеко от дома, как будто у нас больше нет истории. Мы впервые видим этих парней, и они абсолютно ничего о нас не знают. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Да.

– Мы вроде как начали с нуля. Я больше не Марион, дочь агента по продажам, а ты больше не брошенная сиротка Билли.

Днем мы загораем на пляже, а по вечерам ходим к озеру. Я замечаю что-то странное в Марион, какую-то метаморфозу, перед которой чувствую себя бессильной. Она закатывает футболку выше пупка, спускает резинку шортов ниже талии, пьет пиво из протянутой бутылки и затягивается предложенной сигаретой. Даже ее манера говорить изменилась. Но я молчу. В конце концов, это меня все рассматривают, будто я странная, потому что меня называют брошенной.

Единственный, кто действительно заговаривает со мной, – Кентен. Каждый вечер в какой-то момент он отделяется от группы и садится рядом со мной. Он задает мне вопросы, на которые я немедля отвечаю и возвращаю ему их же, как отбивала бы мячик в игре. Я узнаю, что он на два года старше меня и приехал из Лилля, что его родители держат итальянский ресторан, хотя никогда в жизни не были в Италии. Он смеется и уточняет, что пиццы приносят самую большую выручку, «а еще блины, ну да ладно, мы ведь все-таки и не бретонцы»[5], и снова смеется. Я думаю о том, что он повторяет услышанное от своего отца за ужинами с обильными возлияниями, представляю себе в теле подростка Кентена этого пьяного взрослого, и мне становится противно.

На третий вечер, подсев ко мне, он говорит:

– Оригинальное у тебя имя. Откуда оно?

Впервые с дня приезда я беру банку пива, которую он предлагает мне.

– Ниоткуда.

Я встаю, и Кентен идет за мной. Рядом с водным клубом стоят шезлонги, и я, не раздумывая, ложусь на один из них. Кентен ложится на соседний и молчит. Я пью пиво, вкус мерзкий, но я все равно пью. Поднимаю взгляд на звезды и сразу вспоминаю о Максиме. Интересно, я всю жизнь буду думать о Максиме, глядя на звезды? Ведь небо – оно повсюду.

– Странная ты все-таки девчонка.

Я почти забыла, что он здесь. Я поворачиваюсь и смотрю на него. Марион считает его красивым. Иногда, когда он говорит, я замечаю в его глазах что-то темное, может быть, именно это ей и нравится.

Я допиваю пиво и не успеваю ничего сказать, как он бросает: «Подожди, я принесу тебе еще». И встает.

Я чувствую, что это плохая идея, но не возражаю.

– Я пошла в трейлер.

– Уже?

Марион выпрямляется и хмурит брови. Ее глаза на секунду задерживаются на вороте моей футболки, ей, наверно, кажется, что он растянут, потом она украдкой бросает взгляд в пустоту позади меня. Я знаю, что она ищет его, ломает голову, не из-за него ли я скомкала вечер, но я не даю ей возможности задать вопрос.

– Встретимся там?

– Ладно…

Ухожу. Иду не самой короткой дорогой. И снова думаю о Максиме, потому что небо никуда не делось, уютно устроившись в своей ночи, а потом вспоминаю о Марселе. И почему-то мне кажется, что он расстроился бы, если бы узнал, что сейчас произошло. Еще я думаю о том, что расставаться с детством, глядя на проходящие поезда, – это одно, а лежа под тяжелым телом парня – совсем другое.

Я никогда не целовалась с мальчиками. Когда он склонился надо мной и провел рукой по волосам, по щеке, а потом по шее, я пыталась успокоиться, говоря себе, что его жесты ласковые. Но ласковость ничего не значит. Ласковость – почти всегда ловушка. Я попятилась, и он с полуулыбкой сказал: «Не бойся, я тебя не съем».

Тут я подумала про Марион, про ее недоверчивый вид, когда я сказала, что нет, никогда, правда-правда, никогда. «Даже в начальной школе не чмокалась?» – спросила она чуть насмешливо. Я покачала головой. Нет, ни разу.

Я зажмурилась. От него пахло пивом, табаком и просто разило дешевым одеколоном – смесью мяты и ванили. Только он коснулся меня губами – я сразу открыла глаза. Посмотрела на его лицо с опущенными веками и нашла его отвратительным под этим углом, на этом расстоянии, в этой навязанной близости. Но, прежде чем я успела подумать о чем-либо еще, он приоткрыл рот, и я почувствовала, как его шершавый язык оказывается у меня во рту, а руки лезут мне под футболку. Я стала считать про себя, решив, что надо продержаться хотя бы пять секунд, но отстранилась на четвертой. Он властным жестом поймал мою руку, я посмотрела ему в лицо с удивлением и досадой одновременно. В его глазах горело то темное, демоническое пламя, какое я видела раньше. Тогда я по-настоящему не испугалась, а теперь от страха дрожь пробежала по всему моему телу. Я резко вырвала руку, но не успела больше ничего сделать, как он снова прижался ко мне. Со своим мерзким запахом одеколона из супермаркета и неудержимым желанием, все сильнее обжигающим мне живот. Одним движением он ухитрился повалить меня на землю.

– Вот увидишь, будет классно. Ты, наверно, никогда этого не делала, вот и боишься. Но тебе повезло оказаться с таким парнем, как я, а не с ублюдком, который сделал бы тебе больно. Я осторожно, не бойся.

Он потянул вниз мои шорты, и я ничего не сказала. Одна фраза крутилась в моей голове, как будто я наблюдала сцену со стороны: «Вот это и происходит». Кентену не пришлось ни зажимать мне рот, ни держать меня за руки – я не шевелилась. Потом я всю жизнь буду находить ему одно и то же оправдание: я сама позволила ему это сделать.

Мой взгляд скользнул в сторону и затерялся в черноте ночи. Я отыскала свою звезду, ту, что рядом с Полярной, и улыбнулась. Она была по-прежнему здесь. Моя счастливая звезда. Даже в худшие моменты моей жизни.

– Что такое?

Кентен остановился. Его встревожила моя улыбка. Доказательство того, что он прекрасно знал, что делал.

В этот момент я почувствовала, что он ослабил хватку. Я собрала весь гнев, копившийся во мне годами, и оттолкнула его с невероятной силой. Он пытался вцепиться в мою футболку, но повалился с глухим стуком на шезлонг. Я вскочила и убежала к остальным.

Марион залезает ко мне в палатку, которую ее родители поставили для нас рядом с трейлером. От нее пахнет спиртным, ее шатает, она сражается со спальным мешком, смеется без причины. И шепчет, очень громко шепчет:

– Ты спишь?

– Нет.

– По-моему, ты ему нравишься.

У нее заплетается язык, и она повторяет, с трудом выговаривая слова:

– Кентен, по-моему-ты-ему-нравишься.

Она хихикает, и как я догадываюсь, радуется за меня.

– Когда он увидел, что ты ушла, чуть с ума не сошел. Билли? Ты меня слышишь? Ты спишь? Что ты будешь делать с Кентеном?

В результате Марион все-таки поцеловалась с Жонатаном, и он даже потрогал ее грудь «под футболкой». Она произнесла это, кусая губы, будто у нее вырвалось случайно, хотя на самом деле только и ждала, чтобы наконец рассказать. Судя по всему, она нашла мою реакцию недостаточно восторженной и сделала вывод, что я завидую. «Нечего было выбирать самого красивого», – ввернула она. С самыми красивыми разочарование всегда неизбежно.

Я ничего не ответила, притворившись, будто сплю. С Кентеном я ничего не буду делать. Разве что добавлю это воспоминание к тем, которые изо всех сил стараюсь забыть.