Кто ты, Билли Притти?

Глава 13 2015

Мне 24 года. Я живу все в той же крошечной комнате, из которой видна часть Парижа. Я установила деревянную доску на защитное ограждение моего единственного окна и летом пишу здесь. Над городом. Я продолжаю писать заметки и еще веду блог, в котором рассказываю о многом, прячась за псевдонимом. Зимой холодный воздух просачивается сквозь одинарное стекло, и я надеваю несколько свитеров, брюк и даже носков, чтобы не включать на полную мощность отопление. Но ни на секунду не задумываюсь о переезде.

Однажды утром я слышу шум в коридоре. Выглядываю из-за приоткрытой двери и вижу, как девушка примерно моих лет тянет по полу большой чемодан на колесиках. Она останавливается у соседней двери и так длинно, так тяжко вздыхает, что я сразу сомневаюсь, в чемодане ли тут дело. И действительно, позже я узна́ю, что она тащит за собой куда больший груз. Я тут же закрываю дверь своей комнаты, как можно тише, чтобы она не заметила.

Вечером она стучится ко мне. Я открываю, и, прежде чем успеваю что-то сказать, она сует мне в руки бутылку вина и пакет макарон. «Из виноградного жмыха, но пить можно. У тебя есть масло?» – говорит она и проходит внутрь, не дожидаясь приглашения. Рассматривает комнату, в которой я живу, бросает взгляд на кипу блокнотов на этажерке из IKEA, подходит к единственной на моих стенах рамке: это моя первая статья. Тут же поворачивается на каблуках и из-под своих больших круглых очков окидывает меня взглядом с головы до ног. «Ты журналистка?» Я киваю, и она продолжает осматривать комнату. «Ясно, без сюрпризов, мы живем в одном курятнике». Она протягивает мне руку, и я робко пожимаю ее.

– Меня зовут Астрид.

– Билли.

– Очень приятно, Билли. Надеюсь, ты классная, иначе придется проявлять немало фантазии, чтобы избегать совместного времяпрепровождения.

Я постоянно где-то бываю с Астрид, которая установила единственное правило: не возвращаться домой вместе. Я множу истории с парнями, которых больше никогда не увижу. Они называют мне свои имена, и я тут же их забываю. Адам, Жорис, Карим, Грегуар. В конце концов, какая разница, я не произношу их больше одного раза. Они рассказывают о себе, один инженер, другой курьер, продавец, официант, и я слушаю, как они говорят о вещах, мало меня интересующих, затягиваясь сигаретой и глядя в какую-то точку на потолке моей комнаты. Поднимаясь по лестнице, я предупреждаю их, что предпочитаю спать одна, и вижу, что некоторые воспринимают эту информацию как вызов. Надеются заставить меня передумать. Но это у них никогда не получается.

Однажды вечером, когда я сижу в углу барной стойки, один парень шепчет мне на ухо свое имя: Максим. Это нелепо, смешно, неожиданно, но мое сердце замирает. А ведь я не думала о Максиме несколько месяцев. И вот опять.

Парень мне не нравится, но я не ухожу. Он говорит, и я слушаю вполуха. Я где-то далеко. Я думаю, что время бессильно против чувств, родившихся в детстве, и заказываю второй стакан на полуфразе, которую не собираюсь заканчивать. Парень смеется, он находит меня своеобразной и непосредственной. Даже диковатой. И так говорит каждый, воображая, что ему единственному вдруг открылась эта тайна. Все реагируют одинаково, когда я называю свое имя, у всех одни и те же отсылки, и все кончается одними и теми же шутками. Они думают, что оригинальны. Интересно, может, я сама выбираю таких одинаковых и неинтересных?

– Пойдем куда-нибудь еще?

Я предлагаю бар. Такой, где музыка, как я знаю, достаточно громкая, чтобы не пришлось разговаривать. Он улыбается и соглашается. Взмахом руки предупреждает своих друзей, которые остались за столиком, и идет за мной. Он и не подозревает, что я решила провести с ним ночь, единственно чтобы иметь возможность называть его по имени.

С этого момента он постоянно достает свою голубую с золотым отливом карточку и платит за все, что мы пьем. Я не знаю, чем он занимается, я не слушала. Около трех часов ночи бар перестает быть баром. Свет погашен, и все танцуют в каком-то общем движении. Бесконечно переминаются с ноги на ногу, пристукивая одной о другую.

Я, пошатываясь, отлучаюсь в туалет. Не одной мне пришла эта идея: передо мной в очереди человек десять. Я достаю из кармана телефон и прокручиваю имена в списке контактов. На букве М замедляюсь. У меня по-прежнему есть его номер, интересно, действителен ли он еще? Достаточно нажать на «Вызов», чтобы это узнать. Мой палец несколько раз касается экрана, медлит, возвращается к букве А, спускается до Z. Надо же. Я и не знала, что у меня есть знакомый Закари. Я продолжаю играть в эту русскую рулетку, не зная толком, что собираюсь сделать. Знаю только, что меня одолевает головокружение, которое появляется к определенному часу ночи. К тому часу, когда хмель отступает вместе с эйфорией и остается только хандра.

Я отправляю сообщение Астрид. Спрашиваю, где она и одна ли. Ответ приходит в ту же секунду. «Не одна, но компания так себе». Она предлагает встретиться через четверть часа и пойти домой вместе.

Я жду ее на углу улицы, и вот она идет своей походкой, которую не узнать невозможно. Астрид очень высокая и всегда носит десятисантиметровые каблуки. До нее мне не встречались те, кто любит свои недостатки. А она даже подчеркивает их. «Наши достоинства никому не интересны. Сегодня все стараются не иметь недостатков. Надо быть идеальным, гладеньким. Безукоризненным. Знаешь, как тот парень, который на собеседовании говорит, что он перфекционист. Нет, серьезно. Ничего лучше не нашел? Если этот тип действительно перфекционист, он никогда не будет настаивать на своем перфекционизме. Ты понимаешь, о чем я? Перфекционисты должны скорее говорить, что они нерадивы. Или что у них недостаточно сильная личность. Да и все равно, на кой тебе достоинства? Кому они нужны? Они у всех одни и те же».

Астрид говорит, она почти всегда говорит без умолку. А потом, посреди своего длинного монолога, вдруг смотрит на меня:

– Что не так сегодня вечером?

– Я выбрала слишком расплывчатый критерий.

– То есть?

– Имя.

Она смеется.

– Да, действительно. Имя… оно мало о чем говорит. Он даже не сам его выбрал.

Она задумывается на несколько секунд.

– Как его зовут?

– Максим.

– А-а, да… понятно.

Она вставляет ключ в дверь своей комнаты и, когда я уже собираюсь открыть свою, поворачивается ко мне с широкой улыбкой:

– Еще рано, правда? Выпьем по последней у меня?

Она откупоривает бутылку, поправляет плед на раскладном диване, убирает валявшуюся на полу одежду и зажигает свечу. Берет смятую пачку сигарет, которую прячет за книгами, и наливает нам по бокалу. «Через тридцать лет, когда мы будем вспоминать лучшие годы нашей жизни, вот увидишь, мы обязательно вспомним, как курили сигареты в этой крошечной комнате», – и в тот момент я даже не представляю, насколько она права.

– Давай, расскажи мне про этого Максима. Я хочу все знать с самого начала.

Тогда я опускаюсь на диван, запрокинув голову, и рассказываю.

– Эта история могла бы называться «Они любили друг друга. Но не одновременно».

– И хорошо. Иначе будет свадьба, а это скучно, – улыбается она.

Я рассказываю о летних каникулах, о неожиданных случаях и несостоявшихся встречах, о том, как я не думала о нем годы, а потом годы только о нем и думала. Я говорю: «Это вроде как любовь из детства. Боюсь, от нее так просто не избавиться». Она затягивается, щуря глаза, отпивает вина из своего бокала с серьезным видом, отчего мне хочется посмеяться над ней. Но прежде, чем я успеваю что-то сказать, она заявляет: «Любовь из детства, я уверена, что ничего более драгоценного нет на свете».

Мы пьем по третьему бокалу, хотя уже почти спим. Небо светлеет, расцвечивается красками, которые изменяются за считаные секунды, показывая нам каждое утро, до какой степени все эфемерно. Но никто не принимает это всерьез. Моя голова клонится набок от усталости, и я слышу, как Астрид спрашивает:

«А не поехать ли нам в Канаду?»

Как подумаю, что все мои сбережения ушли на авиабилет, купленный с бухты-барахты в пять часов утра, у меня слегка кружится голова. Но я ни о чем не жалею. Я вспоминаю обещание, которое дала себе в тот день, когда Максим улетел на другую сторону Атлантики, что однажды и я взгляну на землю с высоты, и эта мысль убеждает меня, что все это не безумие. Никогда больше я не буду смотреть в небо с чувством, будто что-то упускаю.

За весь полет мы ни разу не заговорили о Максиме. Я стараюсь делать вид, что эта поездка не имеет к нему никакого отношения, – это одновременно и правда, и нет. Астрид со мной соглашается. Она будет упоминать «предлог» нашей поездки, и вскоре это слово заменит его имя. Мы улетели так быстро, что даже не выработали маршрут, только планируем побывать в том знаменитом университете, который видывал нобелевских лауреатов, астронавтов, премьер-министров, лауреатов Пулитцеровской премии и олимпийских чемпионов. Ну и наш «Предлог».

Стоит выйти из аэропорта, как меня охватывает чувство огромной свободы. Я мысленно повторяю, что я в Канаде, что пересекла океан и оказалась более чем в пяти тысячах километров от моей детской комнаты. Повторяю это не только для себя нынешней, но и для той маленькой девочки, которая дожидалась конца одного киносеанса, чтобы просочиться в зал и остаться на следующий. Тогда это было больше всего похоже на бегство. Гигантский экран в темном зале.

На месте нас приютила Сэм, подруга Астрид. Девушка, с которой она на самом деле едва знакома. Они вместе работали официантками летом в баре в Сен-Тропе много лет назад и с тех пор изредка общались в социальных сетях. Их воспоминания не всегда согласуются, но не важно. Этого достаточно, чтобы мы могли спать на ее диване. Квартира расположена на последнем этаже кирпичного дома с балконом и чугунной лестницей, какие можно увидеть в телесериалах. Внизу есть кофейня, а напротив – круглосуточная лавка, которую здесь называют «выручалочкой». На всех тротуарах города, примерно через каждые пять метров, растут деревья – вязы и ясени, и некоторые намного выше крыш домов.

Днем мы гуляем по мощеным улицам Старого Монреаля[16], по берегу реки Святого Лаврентия. Останавливаемся, смотрим вдаль, задираем головы. Берем кофе навынос в картонных стаканчиках, из которых обычно пьют на ходу, – это позволяет нам чувствовать себя частью большой оживленной толпы. На самом деле мы понятия не имеем, чем займемся в ближайшее время. Иногда садимся на скамейку и больше часа ни о чем не говорим. Наблюдаем за прохожими и думаем, что они будут идти точно так же вне зависимости от того, смотрим мы на них или нет. Так уж устроен человек. Ни на секунду не задумывается, что в других краях люди тоже живут своей жизнью, что в других краях возможны другие перспективы, ведь земля продолжает вращаться, ходим мы по ней или нет.

Где-то в этом городе Максим. Может быть, он с той девушкой и его мать права: нам нечего делать вместе. Я тоже чаще всего так думаю. Но всякий раз возникает какое-то колебание. На секунду. Секунда сомнения, которая всегда перевешивает целую жизнь уверенности.

В последний вечер, по совету Сэм, мы отправляемся в бар напротив университета. Она сказала, что мы не можем уехать, не съев пути́н[17] и не побывав в этом культовом месте монреальской ночной жизни. И мы не заставляем себя уговаривать. Находим местечко среди всеобщей суеты и пьем, представляя себе, что эта жизнь могла бы быть нашей. «Что, в конце концов, нас держит во Франции?», – спрашивает меня Астрид. Не знаю, понимает ли она, как больно хлестнула меня эта фраза. Она поднимает бокал и ждет, когда я подниму свой, чтобы чокнуться, как мы это делали уже тысячу раз с нашего приезда. «За эту неделю, которой никогда бы не было без хорошего “предлога”», – произносит она и ждет моей реакции. Но я молчу. Хотя сама постоянно думала о том же. Днями и даже ночами. Но я не знаю, как буду объяснять, что я делаю здесь, если мы встретимся с ним.

– А случайность? – наивно подсказывает она. – Просто случайность.

Я улыбаюсь. Не знаю, известны ли ей размеры этого города или хотя бы число его жителей.

– Скажи-ка мне еще раз его фамилию.

– Журден.

– Ладно, подожди меня. Я сейчас.

Астрид встает и отходит к соседнему столику. Произносит несколько слов, и я вижу, как четверо посетителей мотают головами. Она уходит, останавливается у другого столика, снова что-то говорит. Та же реакция. Она идет дальше, протискивается в глубину бара, и я теряю ее из виду.

Через пару минут она появляется с улыбкой на губах. Садится, не спеша отпивает глоток вина и с гордостью сообщает мне:

– Я знаю, куда мы пойдем отсюда.

Здание огромное. Большой прямоугольный зал без потолка под крышей, по периметру балконы, нависающие над танцполом. В духе таверны часть стен украшают головы оленей, медведей и рыболовные трофеи на деревянных подставках. Можно было бы представить, что ты в шале, затерянном в глухом лесу, если бы не три больших зеркальных шара, подвешенных к хрустальной люстре и вращающихся в такт виниловым пластинкам, которые меняет диджей. Стили смешиваются, накладываются друг на друга, взаимоуничтожаются. Толком не понять, попал ты в прошлое или в будущее.

– Говорят, здесь тусуются студенты. В том числе из Франции… Можно заглянуть.

Астрид делает мне знак следовать за ней и погружается в толпу. Начинается песня, которую я никогда не слышала, и вызывает радостные крики среди танцующих. Здесь, оказывается, несколько залов, один с диванами и камином, другой с бильярдом и последний – купальня, в которой можно выпить, сидя в воде.

Мы переходим из зала в зал, как осматривали бы чей-нибудь дом, и вдруг что-то привлекает мое внимание. Взгляд останавливается на спине одного парня, который беседует с другими у камина.

– Это он.

– Он?

– Парень спиной к нам. С родимым пятном на шее. Это Максим.

– С родимым… а, да.

Она рассматривает его несколько секунд и поворачивается ко мне.

– Ну, и что будем делать?

Астрид возвращается с непроницаемым лицом.

– Не думаю, что это хорошая идея.

Пять минут назад она вызвалась пойти понаблюдать за той компанией, проанализировать ситуацию и вернуться со сведениями, которые подскажут нам, какой выработать план, чтобы поговорить с ним. Она говорила пылко, даже возбужденно, принимая близко к сердцу свою роль, как ребенок, которому предложили поучаствовать в охоте за сокровищами. И все повторяла: «Круто, да?» И действительно, это было круто. Быть здесь, на другом конце света. Встретить парня, который был причиной этой поездки. Астрид добавила, ласково улыбаясь: «Значит, это была не шутка, твоя история про счастливую звезду». Наверняка теперь она жалела, что сказала эту фразу.

К ней вернулось спокойствие. И даже некоторое хладнокровие.

– Подожди, но почему? Что происходит?

– Доверься мне. Пойдем в другое место.

Я смотрю на нее, хмуря брови. Пытаюсь припомнить всю сцену и понять, что могло так изменить ее настроение. Это длилось всего несколько секунд. Астрид подошла к нему и стала внимательно смотреть, уставившись ему прямо в глаза. А потом вернулась.

– Пойдем? – настаивает она.

– Ладно…

Я иду за ней без единого слова, потерянная в своих мыслях. Но через несколько метров останавливаюсь.

– Ты ведь догадываешься, что просишь невозможное?

Она издает глубокий вздох и молча кивает. Я возвращаюсь. Протискиваюсь сквозь толпу, обхожу танцующих, отталкиваю тех, кто не спешил посторониться, иду вперед и наконец вхожу в зал, который мы только что покинули. В эту самую минуту, как будто почувствовав мое присутствие, он оборачивается. Наши взгляды встречаются, и это длится несколько секунд. Всего несколько секунд, пока я не опускаю глаза на его футболку и вижу, что на ней написано:

«Похороны холостой жизни Макса».

Я чувствую, как сердце падает в груди. Ухает куда-то вниз, ударяется о ребра, скатывается по легким, отскакивает к желудку. Мне больно. Так больно.

Мне кажется, что кто-то отключил музыку и зал опустел. Остался только он и эта фраза на его футболке, которой я не могу поверить. Как он мог так поступить с нами?

Один из его друзей заметил, что творится неладное. Он поворачивается к Максиму и задает ему вопрос, но не получает ответа. Я вижу, как он, проследив за взглядом Максима, упирается в меня. Этот друг продолжает что-то говорить, требует объяснений, но ничего не происходит. Максим не реагирует. Он тоже застрял в бесконечной секунде, которая, конечно же, обретет свое «до» и свое «после». Я понимаю, что мне надо уйти, твержу себе, что должна оторвать себя от этой сцены, которую мне уже хочется стереть из памяти, но меня словно пригвоздило к месту. Тогда я считаю до трех – и ухожу. Теперь я почти бегу, и неважно, что всех толкаю, это даже хорошо. Мне хочется чувствовать невольные удары об окружающие меня тела. Хочется, чтобы моя боль стала физической, она кажется мне куда более терпимой, чем та, которую я чувствую сейчас внутри. Я бегу со всех ног, задержав дыхание. Если я выдохну, что-то сломается, это точно. И я все держу в себе. Воздух и слезы. Толкаю входную дверь, и меня охватывает ночная прохлада.

Астрид сидит на противоположной стороне улицы на нижней ступеньке лестницы. Увидев меня, она тушит сигарету, легко вскакивает и бежит ко мне.

– Домой?

Я киваю, и мы идем. Через несколько метров я оборачиваюсь в последний раз и замечаю его, он стоит на тротуаре. Держит руки в карманах и смотрит на меня с тем видом, какой бывал у него еще в детстве, когда приходилось выбирать между блинчиком и вафлей в парке. Он тогда мучительно колебался, как будто от этого зависела его жизнь, и в конечном счете всегда брал одно и то же.

Максим прижимает руку ко рту. Я вижу по его глазам, до какой степени все непрочно. Все может развалиться. Я вижу по его глазам, что он выбрал вафлю. А ведь он всегда, с самого детства, предпочитал блинчики.

По дороге домой мы с Астрид молчим. Она воздерживается от комментариев. И только перед тем, как уснуть, она произнесет:

– Все-таки надо быть полным придурком, чтобы жениться в двадцать пять лет.