Кто ты, Билли Притти?

Глава 14 2018

Мне 27 лет. Я больше не живу в той комнатушке. Мы с Астрид нашли квартиру на улице Сен-Дени и снимаем ее в складчину. В ней только одна спальня, так что каждые полгода мы меняемся и по очереди спим на раскладном диване в гостиной. Не идеально, зато есть собственный туалет, а не один на этаж, и мы ни секунды не сомневаемся, что это – настоящая роскошь. Да еще лифт – такой маленький, что невозможно не поцеловать тех, кого нужно поцеловать, как любит заметить Астрид нашим гостям. Я по привычке предпочитаю лестницу.

Три недели назад, когда я сидела за компьютером, заканчивая заметку, которую надо было сдать на следующий день, ко мне подошел Бенжамен. Я была с ним мало знакома, мне было известно только, что он журналист в сфере экономики, что его кабинет на четвертом этаже и он примерно мой ровесник.

Было поздно, а после определенного часа выходить из здания надо через заднюю дверь. Код регулярно меняется: вот почему Бенжамен сейчас передо мной.

– 78А13.

– Спасибо.

Он обходит мой стол и направляется к выходу, но вдруг возвращается.

– Билли, да? Это ты пишешь заметки?

– Да.

– У тебя хороший стиль. Не давала бы ты им пользоваться ситуацией. Тебе полагается вознаграждение за то, что ты делаешь. Заниматься журналистикой можно не только в больших медиагруппах. Есть много других СМИ, и они стоят внимания. СМИ, которые не считают, что работать на них слишком престижно, чтобы за это еще и платить.

– У меня нет диплома.

Он поднимает бровь.

– Ах да, диплом, эта штука, которая заставляет сомневаться в себе талантливых людей, – говорит он, улыбаясь. – Тебе надо составить досье со всеми статьями, которые ты написала, с тех пор как пришла сюда, и самой отправить его куда тебе хочется. Так тебе не придется откликаться на объявления, в которых тебя спрашивают, ступала ли ты на Луну.

– Звучит неплохо. Я всегда питала слабость к гравитации.

– Я тоже. Я с детства был продуманным и твердо стоял ногами на земле.

Какое-то мгновение он смотрит на меня, потом роется в кармане куртки.

– Вот моя визитка. Если хочешь, помогу тебе взглянуть на твое досье со стороны. Можем сделать это в обед или как-нибудь вечером, после работы.

– Ладно, хорошая идея.

– До завтра?

– До завтра.

Вскоре мы встречаемся в кафе в нескольких кварталах от редакции. Я собрала все свои статьи, и Бенжамен просматривает их.

– От статей, которые ты писала вначале, до тех, что стала выдавать потом, эволюция просто невероятная. Тебе не кажется? Сразу понятно, что ты усвоила основные правила. Ну, те, которые другие пытаются выучить в университетских аудиториях, – улыбаясь, говорит он.

После этой встречи мы видимся каждую неделю. Вчера я предложила ему зайти ко мне. Толкнув тяжелую дверь подъезда, я сказала: «Я живу на пятом. Поедем на лифте».

Бенжамен высокий, светловолосый, глаза у него зеленые или голубые – точно не помню. Да и знала ли я это? Не уверена: я постоянно избегала его взгляда. Думаю, он красивый. Во всяком случае, об этом говорят взгляды встречных женщин на улице. Я же знаю только, что он мне нравится. Однажды я увидела его в метро. Он читал, устроившись на откидном сиденье и держа книгу на коленях. Я молча наблюдала за ним, погруженным в свой бумажный мир. За всю дорогу он не поднял головы. Когда он встал, я посмотрела на его спину, широкие плечи, на то, как он заложил страницу пальцем вместо закладки, потом на его ноги. А ведь никто, кроме меня, в вагоне не знает, что он носит сорок четвертый размер, и я почувствовала себя счастливицей: я так близка с этим мужчиной, что мне известен размер его обуви. Наверно, это и есть любовь. Знать о человеке подробности и видеть в этом свою привилегию.

Из того периода своей жизни я помню только кислый запах простыней, на которых мы проводили все наши выходные. Помню полусон, вечно следовавший за экстазом; алкоголь, что мы лежа пили прямо из бутылки, когда нам надоедал чай. Помню тот самый чай: он купил его однажды в специализированном магазине, после того как нашел у меня в жестяной коробке пакетированный, с ароматом красных ягод. Помню крошки на матрасе, которые липли к нашей влажной коже. Фильмы, которые он включал на своем компьютере. Это была классика, но я об этих кинокартинах никогда не слышала. Позже, когда страсть станет не такой ненасытной, он будет водить меня в маленькие независимые кинотеатры, и я буду притворяться, будто нахожу красоту там, где на самом деле вижу только уходящее время на лицах молодых актеров, которые с того времени постарели. В одном из таких темных залов я скажу себе: раз желания привлекать к себе внимание у меня нет, надо жить, чего бы это ни стоило. Потому что умирают все, даже те, кого обессмертил кинематограф.

Иногда мы с Бенжаменом не видели дневного света, и я думала, что это и есть быть живыми. Покинуть мир, принадлежащий другим, чтобы изобрести свой. Создать собственный часовой пояс. Жить так полно, чтобы дня не хватало, чтобы вместить интенсивность жизни двух людей.

Однажды ночью, я уже почти заснула, он вдруг спрашивает меня, кем я хотела стать, когда была маленькой.

Я поворачиваюсь на бок, подперев голову рукой, и смотрю на него в темноте.

– Я хотела стать певицей.

– Вот как? Ты любишь петь?

Вместо ответа я только улыбаюсь.

Я не знаю, люблю ли я петь. Если я и пою, то только из-за Марселя, который когда-то сказал, что мне дали имя в честь знаменитой певицы. Имя – единственное наследство от матери. Единственное доказательство, что я не вышла из чрева пожилого месье, ездившего на красном ситроенчике. Хотя, разумеется, я сомневалась, действительно ли я люблю петь. Или я просто хотела делать что-нибудь, что связывало бы меня с этой женщиной, которую я безнадежно любила и о которой ничего не знала. Сегодня ночью впервые в жизни я осознаю, что певицей быть не хотела. Я хотела только быть дочерью своей матери.

Максим Журден. Мне случается набирать его имя в интернете. Первой всегда выскакивает его страница в соцсети. На ней давно нет никакой активности, и я просматриваю одни и те же фотографии, комментарии, все ту же информацию профиля. Ничего не меняется, но я все же ищу деталь, которая могла от меня ускользнуть. Он по-прежнему живет в Монреале, по-прежнему «в отношениях», у него по-прежнему 532 «друга». Пять лет назад он был на дне рождения у Габриэля. Три года назад провел неделю на горнолыжном курорте Мон-Трамблан. Но с тех пор – ничего. Я машинально просматриваю его профиль, кликаю, читаю то, что уже знаю. Думаю, я могла бы перечислить наизусть тех, кто поздравил его с последним днем рождения. Пусть даже в большинстве своем они написали всего по паре слов.

На одной фотографии он обнимает девушку на краю большого каньона. Из всех снимков на странице этот я рассматривала чаще всего. Я знаю, что это Агата: имя высвечивается, когда я навожу курсор на ее лицо. Кликаю и выхожу на ее профиль. Там тоже нет ничего, что уже не было бы мне известно. Она из Лилля, училась на факультете политологии в Париже. Любит «нормандский камамбер», Гийома Кане и кафе Fleurs de saison на Опаловом берегу. В числе всего прочего.

Я уже готова закрыть страницу, как вдруг что-то привлекает мое внимание. Строчка, датированная 19 марта, указывает на обновление статуса. Агата больше не «в отношениях». Она теперь «не замужем».

Бенжамен закрывает мне глаза руками и просит не смотреть. Он велит мне идти вперед, и я это делаю, стараясь ступать как можно непринужденнее. Но я слишком высоко поднимаю ноги, боясь обо что-нибудь споткнуться. «Еще всего несколько метров». Я не люблю сюрпризов, но, полагаю, это не лучший момент сообщать ему об этом. И я молча иду.

– Еще чуть-чуть…

Я слышу по его голосу, что он счастлив. Чувствую в его словах предвестие радостного момента и заранее улыбаюсь.

– Та-дам!

Он убирает руки, и яркий фиолетовый свет ослепляет меня. Мне требуется несколько секунд, чтобы прочесть неоновую вывеску. Буква «р» хаотично мигает, потрескивая. Я сразу вспоминаю Марселя и торговые центры, в которые мы приезжали к самому открытию. Ни от чего никогда мне не было так грустно, как от мигающей неоновой вывески с недостающей буквой. От уходящего времени. От угасающей современности.

Я поворачиваюсь к Бенжамену.

– Караоке?

Он кивает. Мне хочется бежать со всех ног, но я не сдвигаюсь ни на миллиметр. Моя улыбка исчезла, я это понимаю и делаю усилие, чтобы снова нацепить ее на лицо. Бенжамен как будто ничего не замечает. Он не знает, что я не пела много лет. Что я не напеваю ни за домашними делами, ни даже под душем. Что я иногда выключаю радио, едва заслышав первые ноты некоторых песен. Он не знает этого, но я ничего не говорю. Он берет меня за руку и увлекает внутрь.

Маленький зал с красно-черной обивкой похож на студию звукозаписи, как я ее себе представляю. Я вспоминаю все послеполуденные часы в своей детской комнате, как я прижимала руку к уху, сама не зная, почему делаю этот жест, но ведь, говорят, так делают певицы, когда выходят на сцену.

– Тебе нравится?

– Да, – отвечаю я не слишком уверенно.

Он целует меня и, подойдя к маленькому экрану, принимается постукивать по нему пальцами. «Французскую песню?» Я киваю. Лучше не петь слов, которых я не понимаю. «Вот», – говорит он с удовлетворенным видом, протягивает мне микрофон и, обняв за плечи, ставит перед экраном. Я едва успеваю прочесть «Барбара», как звучит музыка. Гитарные переборы, а потом вдруг текст, он трогается, как поезд, в который я забыла сесть.

Я запинаюсь, пытаюсь попасть в ритм, даже просто понять его. Я больше не слышу музыку, только свой голос, который поет ужасно фальшиво. Да я и не уверена, что пою: я читаю. Читаю каждую фразу, каждое слово, каждую букву. Препарирую текст, от которого перехватывает горло и щемит сердце. А потом идет припев, который я повторяю один раз, потом второй и, наконец, третий. Этот припев ввинчивается мне в голову и, кажется, уже течет по жилам.

И хоть я чувствую, как мою спину прожигает взгляд Бенжамена, думаю я о Максиме. Я закрываю глаза и вижу его, сидящего на ступеньках, лежащего в траве, стоящего передо мной. Мысленно рисую черты маленького мальчика, подростка, молодого человека, и вижу, как уходит, теряется время. То, которое больше не наверстать.

Когда музыка заканчивается, Бенжамен несколько секунд внимательно смотрит на меня. Слегка хмурится и спрашивает: «Ты плачешь?»

Когда мы выходим из караоке, на улице уже темно. Он ведет меня в одно из тех парижских бистро, где официанты носят белые рубашки, черные пиджаки и галстуки-бабочки в тон. Одно из тех, где у Бенжамена всегда для меня наготове какая-нибудь история. На эту банкетку садился знаменитый писатель и заказывал крок-месье, чтобы написать очередной шедевр. В этом кафе встречались Симона Вейль и Жизель Алими[19], чтобы тайком покурить. А в этом можно было впервые выпить кофе сидя и спокойно почитать прессу. Сегодня он вещает про виды потолка, типичные для разных эпох, но я не слушаю. Когда мы выходим из ресторана, он обнимает меня одной рукой за плечи и говорит: «Хороший был вечер». Думаю, он больше пытается убедить в этом себя.

И жизнь продолжается. Потому что с этим ничего не поделаешь. Потому что нечего делать другого, кроме как продолжать ее с того места, где она на самом деле не остановилась.