Кубинец. Том II

Глава 9

Утром, когда город еще только просыпался, и на улицах Оливос едва появлялись первые прохожие, мы заняли свои позиции. Мы с Гарсией ждали у автобусной остановки, притворяясь случайными пешеходами. Эйхман опаздывал. Уже шесть тридцать пять, а его нет. Вот и красно-белый «Мерседес» подошел, а наша цель… Но нет, бежит. И автобус, уже тронувшийся, остановился прямо перед ним. Рикардо Клемент прыгнул на подножку и уехал потратить еще кусочек своей жизни на родное его сердцу немецкое предприятие.

Я с шумом выдохнул воздух и повернулся к стоявшему метрах в тридцати «олдсмобилю». Фунес махнул рукой, командуя отбой. И правда, что нам оставалось делать? Мчаться за автобусом и хватать Эйхмана в толпе работяг, идущих к проходной? Так что мы погрузились в машину и поехали назад, на базу. Вряд ли получится устроить день отдыха, но пока мы совершенно свободны.

Вечером группа вернулась. Всё то же, разве что «олдсмобиль» поставили в другом месте. Вдруг Эйхман такой наблюдательный, что заметил его даже на бегу? Хотя именно в Оливос таких развалюх было достаточно.

Хуже нет, чем ждать и догонять. Время тянулось медленно, будто цедилось по капле. Подошел первый автобус. В нём точно никого нет — слишком рано для возвращающейся смены. Вот второй. Он остановился, открыл двери. Из него вышли двое мужчин, одна женщина с хозяйственной сумкой. Ни один из них не был похож на Эйхмана. Я почувствовал, как внутри меня что-то сжалось.

Я бросил взгляд на Фунеса, который сидел в угнанном «олдсмобиле» метрах в пятидесяти от нас. Машину припарковали так, чтобы с неё хорошо просматривалась улица, но её пассажиры оставались незаметными для посторонних глаз. Аргентинец сидел с прикрытыми глазами, будто дремал. Но он тут же поднял руку и слегка махнул ею, мол, продолжаем.

Наконец, издалека показался третий автобус. Сколько его ждали? Минут сорок, наверное. Он подъехал, скрипнул тормозами, и двери открылись с противным шипением. Я посмотрел на выходящих пассажиров. Две женщины с корзинами, пожилой мужчина с газетой, свернутой в трубку. И он, Эйхман. Без пиджака, рукава рубашки закатаны до локтей, ворот расстегнут. Он вышел последним, неторопливо спускаясь по ступенькам. Повернулся в салон и махнул рукой кому-то, прощаясь, и только после этого ступил на землю. Пассажиры уже разошлись в разные стороны, и Эйхман остался один. По крайней мере, в радиусе метров десяти кроме него стояли только я с Гарсией.

— Он, —шепнул я своему спутнику. — Пошли.

Гарсия лишь кивнул. Мы встали с лавочки и неторопливо направились к Эйхману, стараясь не привлекать его внимания. Он шёл по обочине, не спеша, о чём-то задумавшись. Когда мы приблизились на расстояние пары шагов, я учуял запах пива. Пока мы тут думали да гадали, не случилось ли чего с нашим дорогим Адольфом, он где-то спокойно попивал пивко. Вот же гад! Я шагнул ближе и заговорил, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более непринуждённо:

— Извините, сеньор. Не подскажете, до центра в какую сторону ехать? А то мы тут немного заплутали.

Эйхман притормозил. Он начал поворачиваться, чтобы показать рукой на остановку. В этот самый момент Гарсия, быстро подойдя, нанёс удар. Точно в солнечное сплетение. Эйхман охнул, воздух резко вырвался из лёгких с шипящим звуком. Он начал падать, его тело обмякло, словно кукла без ниточек, теряющая форму. Я подхватил немца справа, не давая рухнуть на асфальт, чувствуя под ладонями бессильное тело. Гарсия тут же поддержал нашу добычу слева. Со стороны это выглядело, наверное, будто двое приятелей поддерживают третьего, у которого после гулянки внезапно отказали ноги.

«Олдсмобиль» подкатил к нам, Альфонсо, наш второй силовик, открыл заднюю дверцу, и помог Гарсии затолкать хватающего воздух Эйхмана внутрь. С головы немца упала шляпа, но никто не стал ее поднимать. Я быстро сел на переднее сиденье. Хвала американским производителям, которые делают свои машины такими просторными! Фунес сидел за рулём с совершенно спокойным лицом, будто ничего необычного не случилось. Вот только он слишком резко отпустил сцепление и двигатель заглох. Волнуется, значит. Или просто древний автомобиль чудит.

Гарсия с Альфонсо зажали Эйхмана с двух сторон, так что он не пошевелился бы даже при большом желании. Наконец, Фунес завел двигатель и мы поехали по улицам Оливос, набирая скорость.

Эйхман, оправившись от удара, пришёл в себя. Он начал стонать, затем кричать: пронзительно, словно дикий зверь, попавший в ловушку.

— Что вы делаете? — орал он, его голос срывался на визг. — Я бедный рабочий! Вы ошиблись! У меня нет денег!

Альфонсо, не говоря ни слова, резко рванул рукав рубашки Эйхмана. Ткань затрещала. Он скомкал оторванный кусок и засунул кляп в рот нацисту, затыкая крики. Эйхман дёрнулся, пытаясь выплюнуть кляп, но Гарсия снова ударил его в солнечное сплетение. Из глаз потекли слёзы.

— Молчи и не дергайся, засранец! — прошипел силовик. — Или получишь еще!

До прибытия на базу ничего не случилось. Да и ехать тут — километров десять от силы, даже на велосипеде недолго. И только когда Эйхмана вытащили из машины, он снова начал дергаться. Впрочем, это помогло ему мало.

Фунес, выйдя из «олдсмобиля», посмотрел по сторонам и сказал:

— Загони во двор. Не стоит привлекать внимание.

Когда я вернулся, Эйхмана уже крепко привязали к стулу среди гостиной. Вроде и веревок не так много, как показывают в кино, а шевелиться он не мог совсем. Стоило вытащить кляп, он тут же продолжил пытаться убедить нас, что его похитили напрасно.

— Я… я Рикардо Клемент, — откашлявшись, захрипел он. — Я простой рабочий на заводе. Я не смогу заплатить. Вы ошиблись, сеньоры. Отпустите меня.

Соня, до этого ожидавшая в стороне, подошла к нему. Она стояла прямо перед Эйхманом, склонившись, чтобы он мог видеть её лицо.

— Нам не нужны ваши деньги, герр Эйхман, — сказал она по-немецки. — Нам нужны сведения о нацистах. Их имена и местонахождение. Всё.

— Не понимаю, что вы говорите, сеньора, — залопотал Эйхман. — Я не знаю других языков! Это ошибка!

— Хорошо, — сказала Соня, и в этом слове не было ни капли сочувствия, лишь констатация факта. — Давайте посмотрим. Освободите ему левую руку. Пожалуйста, — она повернулась к Альфонсо.

Десять секунд — и рука свободна, хотя Альфонсо продолжал ее придерживать, чтобы у пленника не возникало дурных мыслей.

Соня начала расстегивать рубашку, но не вытерпела и рванула ее полы, так что пуговицы полетели по комнате. Потом попросила силовика:

— Вверх подними.

Тут же задрала Эйхману майку и ткнула пальцем в подмышку:

— Ну, что это, а, Адольф? Здесь была татуировка с группой крови, да? Всем эсэсманам делали, чтобы в случае ранения быстрее оказать помощь. Ты свою чем выжигал?

— Сигаретой, — прошептал Эйхман.

Я посмотрел на бледную дряблую кожу пленника, покрытую редкими волосками. Не выглядел он уберменшем, совсем не тянул. Шрам был багровым, уродливым. Я представил, как этот хрен сидит с сигаретой, выжигая то, чем совсем недавно так гордился. Небось, жженой кожей там пованивало знатно. Меня даже передернуло, когда я это представил.

— Но я не Эйхман, — зачастил пленник. — Да, всегда говорили, что я похож на оберштурмбаннфюрера, но я служил простым обершарфюрером в хозвзводе. Мне пришлось уехать в Аргентину из-за конфликта с американцами, там произошла история со спекуляцией…

— Замолчи уже! Хватит врать! — крикнула Соня. — Привязывайте его, мы всё увидели.

Эйхман съежился от этого вопля, как ребенок, которого ругает строгая мать.

— Да, — тихо прошептал он. — Это я. Адольф Эйхман. Личный номер СС 45326 и 63752, партийный билет 889895.

— Где остальные? — спросила Соня, сразу переходя к делу, не давая ему ни секунды на обдумывание. — Менгеле? Мюллер? Борман? Кто ещё скрывается здесь, в Аргентине?

Эйхман покачал головой. Его взгляд был полон отчаяния.

— Я ничего не знаю, — ответил он. — Я не поддерживаю с ними связь. Я… я просто жил здесь. Работал. Забыл о прошлом. Даже если я захочу рассказать что-то, то солгу.

— Выйдем, — скомандовал Фунес, и мы вслед за ним вышли на кухню.

— Он будет продолжать врать. Ничего не скажет. Тумаки не помогут, — начал Карлос.

— Дайте мне полчаса, — предложила Соня. — Он признается. Расскажет всё, что знает.

Я знал, что это значит. Пытки. Жестокие, эффективные. Но в словах Сони не чувствовалось ни малейшего намёка на садизм. Лишь стремление к результату любой ценой.

— Я и сам так могу, — ответил Фунес. — Но мы не можем казнить обезображенного пленника. Если мы предъявим его публично, нам нужен целый, нетронутый труп. Иначе это будет выглядеть как… варварство. Самосуд, а не справедливое возмездие. Мир не поймёт.

Все замолчали. Наверное, обдумывали, как еще можно давить на Эйхмана.

— Его начнут искать, — заметил Карлос. — Вы видели, сколько там молодых немцев? Они завтра с утра сядут на велосипеды и начнут прочёсывать город.

— А что, если тиопентал? — предложил я, вспомнив бумаги Пиньейро, которые я однажды сортировал в его кабинете. — Я видел упоминание о нём в отчётах по допросам. Пишут, помогает разговориться, снимает блоки.

Соня и Фунес переглянулись.

— Не так эффективно, как рассказывают, — сказала Соня, пожав плечами. — Иначе мы бы его уже давно использовали в своих операциях. Это лишь вспомогательное средство.

— Но попробовать можно, — добавил Фунес не так скептически. — Вдруг сработает? Хуже точно не станет. Только вот… самого тиопентала у нас нет. Его невозможно достать легально и быстро здесь.

Я почувствовал прилив энергии. Вот это в моих силах. Навыки аптекаря, знания о препаратах — всё это могло пригодиться.

— Я знаю, где взять, — сказал я, чувствуя прилив уверенности. — Мы ограбим аптеку. Я быстро разберусь на месте, где лежит препарат, найду его среди сотен других.

Фунес кивнул.

— Хорошо. Луис, Гарсия, Альфонсо — вы трое. Езжайте, достаньте это средство. Как можно быстрее. Время не ждёт.

Мы с Гарсией и Альфонсо сели в «олдсмобиль». Аптеку на относительно безлюдной улице я заприметил еще в первый день. Всегда обращаю на такое внимание. Да и время близится к полуночи. В тихом Сан-Исидро все уже в кроватках.

Аптека оказалась небольшой, угловой, с тускло освещённой витриной, сквозь которую виднелись стройные ряды упаковок. Мы остановились чуть в стороне, чтобы нас не было видно. Альфонсо, используя монтировку, быстро и бесшумно взломал замок на задней двери, даже не издав при этом скрипа. Я вошёл внутрь, подсвечивая фонариком, и начал искать шкафы с препаратами. На витрине смотреть нечего — там всякое безрецептурное барахло. Сильнодействующие должны храниться… Я поискал под прилавком — нет. Пошел в кабинет провизора, позвав за собой Гарсию. Тот легко взломал ящик стола. Вот этот ключ, точно от шкафа с сильнодействующими.

Замок открылся с легким щелчком, открыв ряды упаковок и флаконов. Так, не то, тоже мимо. А вот и барбитураты. Тиопентал есть. Я схватил пачку с порошками, десять штук точно должно хватить. Теперь шприцы и физраствор…

— Луис, пора, — поторопил меня Альфонсо. — Слишком много времени мы здесь. Нашел что надо?

— Да. Еще антагонист нужен, бемегрид.

— Это зачем?

— В случае передозировки снизит эффект…

— Ты что, свою бабушку лечить собрался? Пойдем, пока нас полиция не загребла.

Заметать следы никто не стал. Мало ли кто и зачем мог вломиться в аптеку. Для достоверности я прихватил пару упаковок морфина, пусть думают, что это любители кайфа шалили.

А в наш успех верили: Франциско уже расставлял свою аппаратуру. Кроме двух диктофонов и фотоаппарата, он укреплял на штатив какую-то странную камеру.

— Нашли? — спросил меня Фунес.

— Да, — показал я пакет и кивнул на радиста. — Что это?

— Надо фиксировать признания, — сказал аргентинец. — Чтобы в истории осталось.

— Fairchild Cinephonic Eight с записью звука, — с гордостью объяснил Франциско. — Я тут попрактиковался немного, пишет неплохо.

— А как проявлять пленку? Там могут увидеть…

— Десять песо — и никто не посмотрит. Ты можешь даже рядом с техником сидеть. Подумают, что постельные забавы с подругой снимали. Свет у нас, конечно…

— Какой есть, — оборвал его Фунес. — Луис, ты когда будешь готов?

— Десять минут, шприц прокипятить.

— Давай побыстрее.

Эйхман смотрел на это совершенно безучастно. Ни тени эмоции. Будто после того как он сказал настоящее имя, у него завод кончился.

Эйхман дернулся только раз, когда я проколол кожу в локтевом сгибе, а потом сидел спокойно. По мере введения тиопентала он расслабился, глаза чуток поплыли, как у пьяного, и речь слегка затормозилась.

— Ну, Адольф, — тихо, но настойчиво сказала Соня. — Расскажи нам о своей карьере эсэсовца.

И он начал говорить. Первые фразы нехотя, обрывистыми фразами. Затем — всё увереннее и подробнее. Он говорил о своей деятельности в СС, участии в уничтожении евреев, в массовых расстрелах мирных жителей. Он перечислял имена, даты, места. Миллионы жизней, превращённые в бездушные цифры.

Говорил Эйхман спокойно, почти безразлично, словно рассказывал о чём-то обыденном, что не вызывало в нём никаких эмоций, кроме, быть может, профессионального удовлетворения. Он работал бухгалтером смерти, просто выполняющим свою работу, тщательно учитывая количество поездов, сотни и тысячи перемещенных, расстрелянных, умерших от голода и болезней. Всё это превратилось для оберштурмбаннфюрера просто в цифры отчетов.

Через пару минут меня затошнило. Рассказ оказался крайне гадким, хотя Эйхман постоянно сбивался на немецкий, который я понимал не всегда. Хотелось выйти, но я заставлял себя стоять и слушать. Ведь в одном из этих вагонов, что упоминал наш пленник, к газовой камере в Аушвице ехал и я.

Но вскоре он замолчал. Голова опустилась на грудь, слова превратились в нечленораздельное бормотание. Потом Эйхман просто замер.

— Он не всё рассказал, — заявила Соня. — Информация о нацистах, он до нее не дошел. Давайте введем еще дозу.

Все кивнули почти одновременно, соглашаясь.

— Мы можем переборщить, — сказал я. — Если случится передозировка, будут осложнения, вплоть до смертельных. А с такими темпами введения… Давайте дадим ему поспать, потом продолжим.

Соня бросила на меня презрительный взгляд.

— Жалеть некого, Луис. Даже если этот… умрёт. Его смерть вряд ли кого-нибудь опечалит. Будем считать, что ему повезло в таком случае — не расстреляли, не повесили, уснул — и готов. Вводи. Дайте ему понюхать нашатырь.

Альфонсо сунул Эйхману под нос открытый пузырек с раствором аммиака. Пленник дернул головой, но это не помогло. Через пару вдохов и попыток ускользнуть от резкого запаха он открыл глаза.

— Я уже всё рассказал. Что вам надо?

— Давай, Луис, — скомандовал Фунес.

На этот раз сразу пошло не так. Я и половины не ввёл, а вместо расслабленной вялости у Эйхмана начались судорожные подергивания — сперва почти незаметные, я даже подумал, что показалось, а потом всё сильнее. Он резко побледнел, выгнулся в судороге и перестал дышать. Всё произошло в течение какого-то десятка секунд. На всякий случай я попытался найти пульс на сонной артерии, но там ожидаемо уже всё замерло.

— Конец, — буркнул я, оглядываясь на остальных. — Говорил же…

Никто не проронил ни слова. Я смотрел на мёртвое тело человека, который совсем недавно казался воплощением зла, и испытывал странное опустошение. Вот и всё. Моя месть свершилась. Но не так, как я себе представлял.

Я чувствовал разочарование. Не такого конца я ждал. Это как долгожданный финал ожесточённого боксёрского поединка, который заканчивается не нокаутом или триумфом, а тем, что твой противник падает и умирает от сердечного приступа, не дав тебе удовлетворения от победы. Его смерть не принесла мне ни облегчения, ни очищения, ни того самого, обещанного Хемингуэем, утоления жажды. Лишь глухая, всепоглощающая пустота.