«Пане-лоцмане» и другие рассказы

ПЕРВЫЙ ЛОЦМАН

Костя Баянов ни разу не проходил Босфора.

Поэтому, когда в синем мареве проступила сероватая издали башенка маяка Румели, он закурил сигарету и стал вспоминать наставления, которыми его в изобилии снабдили в Одесском порту, в пароходстве, а еще больше — те советы, которые давали ему друзья за фужером сухого вина в «Волне» и «Ланжероне».

Раздумывал он недолго: «Так и так, все равно нужен лоцман».

Костя решительно кашлянул, сдвинул свою капитанскую фуражку на затылок.

Гористое турецкое побережье проявлялось из дымки, как фотоснимок.

Вслед за резкими вершинами Мермерджик-Сыртлары, башней маяка и береговыми обрывами проступали нечеткими пятнами прибрежные ложбины, какие-то домики, два парохода, дымившие у входа в Босфор, и полдесятка мелких суденышек, разбросанных на разных курсах слева и справа. В бинокль было явственно видно, как дрожал воздух над прогретой землей…

Костя вытащил воротник рубашки из-под ремешка бинокля, разгладил помятую ткань и крикнул в открытое окно штурманской:

— Ну как, Александр Андреич, есть место?

Третий штурман Александр Андреевич Творожков, высокий, круглолицый, ни капельки не загоревший, всплыл в зеленоватом сумраке штурманской рубки и, глуховато упирая на «о», сказал:

— Есть… Что-то невязка очень маленькая…

— Значит, точно вышли. Сейчас проверим. — Костя склонился к пеленгатору.

Собственно, Костя, он же Константин Алексеевич Баянов, сейчас не только впервые проходил Босфор. Он только что прожил первые сутки своего первого капитанского плавания. Всего неделя как он принял новое судно — сияющий всеми углами теплоход «Карск» — и вот теперь шел первым рейсом в порт приписки, в Мурманск.

Костя еще не успел опомниться после приемки и сам сиял, как его новый теплоход. Но этого никто не замечал, потому что команда — сплошь молодые ребята, северяне — радовалась новому судну, и новому плаванию, и возможности погреться в столь неурочное время. Радовались и заходам в Геную и Марсель, где мало кто из них бывал…

— Ну вот… Очень хорошо вышли, так и должно, Александр Андреич. Распорядитесь-ка турецкий флаг поднять, к территориальным водам подходим, — сказал Костя.

Слово «распорядитесь» было длинновато, куда прямее было бы сказать «прикажите», — но именно так говорили старые парусные капитаны… Кроме того, тут был какой-то особый тонкий оттенок, специфический смысл.

Костя всегда думал, что у него на судне порядок будет не только образцовым, но и особо тонким, точным, морским…

Красный турецкий флаг со звездой и полумесяцем затрепыхался на фок-мачте.

«Великоват, пожалуй», — отметил про себя Костя и стал наблюдать за фелюгами. Суденышки были убогие, деревянные, над водой блестела черная смола, а выше сверкала нестерпимо синяя краска такого цвета, какой можно встретить только на Ближнем или Среднем Востоке; а еще выше виднелась оранжево-черная рубочка, из которой почти по пояс торчал шкипер.

Одна из фелюг вдруг резко повернула вправо и полезла под нос «Карска». Костя рывком поставил рукоятку машинного телеграфа на «стоп» и лихорадочно задергал привод сигнального тифона. Фелюга рыскнула влево и пошла параллельным курсом.

— Ну то-то, «свободный мир». — И Костя повернулся к вошедшему старпому: — Боцмана на бак, к якорям. Да объявите людям, чтоб на мостик не лезли, когда Босфором пойдем, а то как пить дать от любопытства все сюда кинутся. Так распорядитесь, Григорий Петрович.

Старпом был в годах, лысоват и смугл. Он с неодобрением глянул на розовые щеки капитана и пошел к пульту судовой трансляции.

— А тифончик у нас ничего. Таким в любом порту погудеть приятно, — задумчиво сказал Костя, сдвинул фуражку на лоб и вышел на правое крыло мостика.

Фелюга проходила совсем близко. Она раскачивалась с борта на борт, и рыбаки, парни в одинаково серых куртках и серых штанах, курили сигареты, упершись спинами в рубочку, а ногами в низкий деревянный фальшборт. Головы их медленно поворачивались вслед «Карску». На корме фелюги лежала горка мокрых сетей.

Косте захотелось погрозить шкиперу фелюги пальцем, но он вовремя подумал, что издали этот жест не разглядят или не так истолкуют.

Распахнутые берега Босфора наплывали на теплоход. Потянуло пылью, дымком, горьковатым каким-то растением, и эти запахи странно перемешались во влажном морском воздухе.

— Табаком пахнет, — вдруг сказал вахтенный рулевой, беловолосый украинец Дуленко, — у нас под Черниговом тоже так табаки пахнут.

— Ну-ну, — сказал Костя, — курил в Стамбуле злые табаки… Курил?

— Нет, не приходилось, — вздохнув, ответил Дуленко.

— И мне пока не приходилось… Ладно. Александр Андреич, давайте сюда карту Босфора.

Третий штурман неторопко вышел из штурманской рубки, пришаркивая развернутыми в сторону большими ступнями, подошел к капитану. Он был всего на год моложе Кости. Веснушки светились на его круглых щеках, а льняные волосы, на прямой пробор, ниспадали на широко поставленные глаза.

— Вот, Босфор. — Два этих слова покатились на круглых штурманских «о».

— На столике, вот здесь, расположите-ка. Будете отмечать на карте точки поворотов. Ясно?

— Ясно. Только, Константин Алексеич, лоцман по-английски, что ли, говорить будет? Команды рулевому на каком языке?

— Говорят, по-русски. Если по-английски, я переведу. А вы, my dear, напрасно английский запустили, два года как из мореходки — и уже ни-ни!

— Так я ж все в каботажке…

— Ладно. Определите место. Румели рядом. И пусть впередсмотрящий поднимет флаг о вызове лоцмана, — добавил Костя, глядя, как третий штурман неловко переступил комингс рулевой рубки.

— Вот тюлень, да? — засмеялся Дуленко.

Костя нахмурился: в общем-то, это было справедливо, и сам он о том же подумал, — но какое дело было вахтенному рулевому до того, как вахтенный штурман переступает комингс рубки? И Костя, не оборачиваясь, холодно сказал:

— Ваше дело, Дуленко, — руль, компас и курс. Остальное, до смены, вас не касается. Сколько на румбе? Держите точнее.

Это тоже было справедливо, потому что Дуленко на руле сам не свой был поболтать.

Дуленко обиженно уткнулся в компас, а Костя положил голые по локоть руки на кромку открытого смотрового окна.

Волноваться ему нельзя, он должен быть сжатым и спокойным, как пружина, как его бывший капитан Афанасий Афанасьевич Лукашкин, который поучал: «Ты будь сжат все время, как пружина, не дребезжи, а защелку — в руке. Может, всю жизнь сжатым проплаваешь, а будет какая смертельная крайность — в нужном направлении и развернешься. Понял? Капитан, который защелку в руке не держит, — не капитан».

Костя вздохнул почти вслух: все вроде бы в норме, а вот защелку в руке держать — еще не научился.

— Оба якоря к отдаче готовы, — доложил с бака боцман.

— Хорошо, — Костя снова сдвинул на затылок фуражку, снова глянул в бинокль.

«Карск» втянулся в Босфор. Впереди уже виднелись бисеринки бонового заграждения. С юга к бонам подходило большое судно. На его мачте бились два флажка: турецкий и красно-белый, лоцманский.

Костя вспомнил, как в «Ланжероне» Валька Гладышев доказывал, что Босфор — ерунда, что единственное сложное место — это боны и что турки поставили эти боны с единственной целью — навязывать лоцманов и получать за это валюту.

Костя глянул на часы. «Карск» подойдет к лоцманской станции точно в оговоренное по радио время. Можно было даже погордиться такой точностью.

Большое судно, подходившее к бонам, вырастало на глазах. Рефракция, искажавшая и поднимавшая его синеватый корпус, вдруг прекратилась, и была видна уже белая пена, вскипавшая у форштевня. Судно развернулось вправо для прохода бонов, и на его трубе сверкнула красная марка.

«Танкер. Наш. Ого! Для такой посудины скорость в узкости зело приличная. И кэп, и лоцман, видно, те еще ребята!» — подумал Костя и застопорил ход. Дизеля смолкли, и только позванивала о корпус плотная босфорская вода.

— «Иоганн Кеплер», — в бинокль прочитал название Костя, — итальянской постройки. Ученый такой был, знаете?

Третий штурман и Дуленко согласно кивнули, но глаза опустили долу.

Лоцманский бот черным пятнышком прилепился у серо-голубоватого борта встречного танкера.

Костя подошел глянуть на карту Босфора, чтобы она окончательно осталась в памяти: не бегать же за справками при лоцмане. Скажет: два часа пути заранее изучить не смог.

Изломанный, испещренный черными крапинками надписей белый Босфор, лежащий в коричневых берегах, вдруг напомнил Косте ствол полярной березы. С чего бы? «По березам соскучился — и на картах мерещатся. Или просто воображение замолотило. Волнуешься перед первым лоцманом, кэптен Баянов?»

— Ну, что-то уж слишком он волынится, — сказал Александр Андреевич.

— Перекусывают с капитаном, морской закон…

По правде, Косте не очень хотелось, чтобы лоцман наелся на «Кеплере»: почему бы тому не отобедать на «Карске»? Наверняка капитан «Кеплера» уже устал от обедов с лоцманами, а на «Карске» еще с утра приготовлен и стоит в холодильнике в салоне капитана добротный закус и еще кое-что.

Наконец лоцманский бот отвалил от «Кеплера» и направился к лежащему в дрейфе «Карску».

— Встретьте лоцмана, Александр Андреич, чтоб штормтрап и полутрапик в порядке были…

Косте не хотелось смотреть на приближающийся лоцманский бот. Он с безразличным видом проследил, как на «Кеплере» спустили лоцманский флаг, как его огромная дымовая труба вдруг пыхнула синеватыми клубами, заволакивая алый флаг на гафеле, как плеснуло за кормой и танкер, медленно набирая ход, двинулся в Черное море. Только после этого Костя глянул вниз. Бот уже подошел к штормтрапу, и лоцман, в коричневом костюмчике и без фуражки, ловко лез вверх.

Через минуту он появился в рулевой рубке, сунул Косте маленькую сухую руку и сказал:

— Full speed ahead, кэптен. Полный вперед. — Повернувшись к рулевому, добавил: — Так держать!

Костя забыл приготовленные по английским правилам вежливости учтивые фразы, утвердительно кивнул рулевому и передвинул ручку машинного телеграфа на «малый вперед».

Лоцман надел темные очки, цвикнул зубами, вытащил из кармана сложный наборчик-зубочистку:

— Лэво помалу! — И, выбрав подходящую щеточку, осторожно заковырял в зубах.

Костя молча стоял у тумбы телеграфа, наблюдая за маневром лоцмана. Он даже не глянул на появившегося минуту спустя третьего штурмана, а только бросил ему через плечо:

— Отметьте, что вступили под проводку лоцманом. Да позаботьтесь, чтобы висел соответствующий флаг.

Косте было немного обидно. Не состоялся у них с лоцманом тот вежливый и обстоятельный разговор, какому его учили еще в мореходке и какой обычно бывал у Афанасия Афанасьевича Лукашкина с лоцманами на Темзе, в Гамбургском порту, в Роттердаме, да и мало ли где еще. Афанасий Афанасьевич стоял на мостике скалой, всегда парадно одетый, и ослепительная седина ледком подсвечивала его голубые глаза. Да и лоцмана там бывали другие, солидные, что ли, а этот…

Лоцман, как боксер, переминался с ноги на ногу, поскрипывая лаковыми узконосыми ботинками, чистил зубы. На среднем пальце поблескивало колечко с эмалевым вензелем, усики топорщились, тень от очков падала на лицо, и непонятно было, сколько же ему лет.

Судно уже подходило к бонам, а лоцман, казалось, и не следил за ними. Костя с беспокойством заметил, что сильное течение сносит судно на левую линию бонов, и потянулся к телеграфу.

— Да-да, полный ход, кэптен, — не оборачиваясь, по-английски сказал лоцман.

Боновые ворота проскочили красиво. «Было бы красиво, если б не так лихо», — подумал Костя.

После бонов лоцман аккуратно спрятал в карман зубочистку, снял очки, глянул на Костю колючими карими глазками и задал ряд полагающихся в таких случаях вопросов: что за судно? водоизмещение? скорость? где привод гудка? порт приписки? Услышав название «Мурманск», лоцман на секунду задумался.

— In what country Мурманск? В какой стране Мурманск?

Костя покраснел.

— Как — в какой стране? В СССР. На севере СССР.

— О, на севере? Прекрасно, прекрасно.

Лоцман снова надел темные очки, снова сыто поцвикал зубами. «Неудобно как-то, плывем, а я его имени даже не знаю, удостоверения не видел, — подумал Костя, сделал несколько шагов к борту, вернулся обратно. — А он Мурманска не знает». И Костя решился.

— Я прошу прощения, но сообщите, пожалуйста, ваше имя и покажите лоцманское удостоверение для регистрации в судовом журнале.

Лоцман поверх очков удивленно уставился на Костю, потом пробурчал: «О янг кэптен, янг кэптен!» — И отвернулся. Костя стоял рядом и ждал. Лоцман глянул на Костю, полез в нагрудный карман, протянул удостоверение. Костя прочитал, осторожно сложил корочки, отдал книжечку лоцману:

— Благодарю вас, Умеран-эффенди. Моя фамилия — Баянов. Я рад видеть вас на борту своего судна. Не хотите ли закурить?

— Я не курю, — сухо сказал лоцман. — Остановите движение, кэптен.

Дали задний ход. Течение тащило судно в бухту Бююк-дере, к карантинной станции. Начинались пригороды Стамбула — причудливая местность, где на желтоватых уступах умещались радиомачты, сады, голый камень, виллы, халупы, ослики и плоские обтекаемые четырехглазые машины на дорогах…

Санитарный катер запаздывал. Приходилось временами запускать машину, чтобы удержаться на месте. Костя не спеша закурил болгарскую сигарету, но быстро спрятал спички в карман: и надо же было перед самым рейсом сломаться зажигалке! У лоцмана-то, если бы он курил, была бы зажигалочка дай бог; неудобно перед ним с обшарпанным коробком…

Лоцман действительно глянул с усмешкой на коробок в Костиных руках, а потом, как показалось Косте, и на его руки. За свои руки Костя не опасался: они были загорелые, сильные — интеллигентные капитанские руки.

На мостике было тихо. Сонно стоял впередсмотрящий на правом крыле. На левом жмурился старпом, сняв фуражку и подставив лысину солнцу.

Только с верхнего мостика вперебой доносились веселые голоса: это все свободные от вахт там, на верхотуре, таращились на Босфор. Наконец катер карантинной станции забурлил, запенил воду и оказался у борта. Лоцман Умеран-эффенди, вытянувшись на цыпочках, высунул голову за борт и быстро-быстро закричал вниз что-то по-турецки. Трое парней с катера, элегантных, с мокрыми, а может набриолиненными, волосами, задрав головы, так же быстро-быстро отвечали лоцману.

— Григорий Петрович, — позвал Костя старшего штурмана, — возьмите у меня на письменном столе санитарную гарантию и отдайте на катер. Побыстрее, будьте добры. — Потом он вышел на правое крыло. — В чем дело, Умеран-эффенди? Не мог бы я чем-нибудь вам помочь?

Но лоцман, казалось, не слышал. Он продолжал кричать, видимо что-то доказывая. На катер с борта сбросили штормтрап, и двое парней неуклюже карабкались по нему. Третий, с которым в основном разговаривал лоцман, стоял внизу.

На палубе их встретил старпом. Костя сверху видел белый блин старпомовской фуражки, качавшейся то слева направо: нет-нет, то вперед-назад: да-да.

Потом старпом поднял голову и крикнул на мостик:

— Они хотят произвести санитарный досмотр всего судна!

Костя растерялся. Он взглянул на лоцмана. Умеран-эффенди смотрел на белые здания карантинной станции, и только белесые блики отражались в его очках. Элегантные ребята снизу требовательно и гортанно закричали что-то лоцману. Костя забежал в рубку, схватил электромегафон, подошел к окну, поколебался, подбирая слова:

— Господин портовый врач! Я следую через Стамбул транзитом. Следовательно, по правилам порта, могу ограничиться предоставлением санитарной гарантии. Вы задержали мое судно уже на двадцать минут, и я вынужден буду протестовать.

Парни на палубе стали совещаться. Третий, с катера, вдруг закричал что-то, они взяли у старпома листок санитарной гарантии и полезли вниз. Катер фыркнул и отскочил от борта. Лоцман ожил.

— Лэво на борт, — твердо сказал он, — полный ход, кэптен, полный ход!

Костя дал ход, кивнул Дуленко, чтоб тот выполнял команды лоцмана, и сказал:

— Четырнадцать узлов — моя полная скорость. Это много для такого узкого пролива. Больше десяти я не дам.

Лоцман покосился на Костю, помолчал, попросил стакан воды.

— Александр Андреич, распорядитесь, чтоб водички принесли да похолоднее. Похолоднее, поняли?

— Понял, — третий штурман согнулся, вышел в коридор и уже оттуда добавил: — Я заодно второго штурмана на вахту подниму.

Костя досадливо хмыкнул. Стало ясно, что холодная вода появится на мостике не раньше чем через пятнадцать минут.

«Карск», управляемый лоцманом, переходил на левую сторону пролива, прижимаясь к белым буйкам, ограждавшим ржавые громады двух обгорелых и полузатонувших танкеров. Коричневое, с рыжими подпалинами железо закрыло левобережные домики и сады.

— Вот памятнички нерукотворные, — сказал Дуленко.

— Что такое? — быстро спросил Умеран-эффенди по-английски.

— Ничего особенного, — ответил Костя и повернулся к Дуленко: — Хватит болтать!

Пригороды и подступы Стамбула, такие веселые издали, плыли навстречу. Справа, очень близко от борта, вырвался большой катер, пошел под нос «Карска», круто перерезая курс. Был виден плечистый блондин не то с фото-, не то с киноаппаратом, нацеленным на теплоход. Лоцман безучастно наблюдал за обстановкой по курсу. Сбоку видно было, как отражался в стекле очков уголок его маленького глаза.

— Картотеку пополняют, — тихо сказал Григорий Петрович, — все новые пароходы для военных альбомчиков снимают. Военным тут от фотографов вообще проходу нет.

Катер нырнул под нос «Карска», и Костя инстинктивно сбавил ход. Лоцман даже не вздрогнул при звонке телеграфа. Катер вынырнул с левого борта, и блондин с аппаратом, прячась в тени брезентового балдахина, продолжал снимать «Карск».

— Настырные ребята, — снова тихо сказал старпом.

Судно шло близко от пестрого берега. Домики, яркие занавески, сады, виллы, яхты группировались и распадались, как в калейдоскопе.

Костя поднес к глазам бинокль, запотевшим ладоням приятно было ощущать его холодноватую тяжесть. Лоцман, не оборачиваясь, бесстрастно сказал:

— Прибавьте ход, кэптен, прибавьте ход.

— Я полагаю, этого не следует делать, Умеран-эффенди, тем более что впереди крутой поворот.

— Кэптен лучше знает Босфор, чем я?

— Нет, но за поворотом — судно. Я вижу верхушку мачты.

Лоцман мгновение рассматривал Костю в упор, потом снова повернулся к окну:

— В таком случае сбавьте ход, кэптен, — Умеран-эффенди пошевелил щеточкой усиков, кашлянул. — Лэво, помалу, лэво помалу.

«Да где же этот тюлень с водой?» — передвигая ручку телеграфа, подумал Костя о третьем штурмане. Тот появился, легкий на помине, смущенно нес графин.

— Вот, воды не принес. Компот лучше. — Александр Андреевич выцарапал из нагрудного кармана рубашки тонкий стакан и со звоном поставил посуду на ящик с сигнальными флагами. — Пожалуйста.

— Что, некого прислать было? — спросил старпом.

— Лэво на борт, — сказал лоцман.

Судно стремительно покатилось влево, и белый флагшток на носу, как прицел, заскользил по черному борту большого и неряшливого парохода с обтрепанным ливанским флагом на закопченной грот-мачте.

Лоцман беспокойно оглянулся на рулевого.

— Лево на борту, Умеран-эффенди, я добавляю ход. Не дать ли два гудка? — спросил Костя.

Лоцман дернул плечиком, но все же нажал на рукоятку тифона.

— Катер с левого борта раздавим! — испуганно закричал третий штурман.

— Черт с ним, не врезаться же в эту дуру!

Ливанец, густо коптя, забирал влево, прижимаясь к своему берегу. Катер с фотографом, стукнувшись кормой о «Карск» и резко накренясь, развернулся на обратный курс.

— Отлип, стервец, — сказал старпом.

Когда разошлись с ливанским транспортом, лоцман подошел к графину, налил себе компоту в стакан, недоверчиво просмотрел стакан на свет, зажмурясь, выпил.

— О, холодный!

Затем он выпил еще полстакана, достал из кармана пачку английских сигарет и тронул Костю за локоть:

— Не хотите ли закурить, кэптен?

— С удовольствием, благодарю вас. — Костя взял сигарету и прикурил от лоцманской зажигалки с эмалевой красоткой на крышке.

— Я добавляю, Умеран-эффенди. Пойдем быстрее, а?

Лоцман утвердительно кивнул, снова надел темные очки, затарабанил пальцами по раме. Мотивчик был непонятный.

— Дуленко, внимательней на руле, сейчас марш-бросок будет! Андреич, место! — И Костя весело подмигнул им.

Третий штурман, качнувшись, бросился к карте, а Дуленко согласно тряхнул своими неукраинскими волосами.

— Право полборта, — сказал Умеран-эффенди.

И началось то упоительное плавание, когда судно змеей, легко и непринужденно вьется в узкости, а сам ты сливаешься с ним до того, что ловишь себя на нелепом движении, когда, вцепившись руками в планширь мостика, стараешься повернуть судно, как поворачивают руль велосипеда. А слева и справа тянутся широкоформатные берега, на которых одновременно демонстрируются две документальные кинохроники, и мельком улавливаешь отдельные кадры то слева, то справа: пыльные развалины крепости, голубая полоска воды, огромный щит с фигуристой красавицей, рекламирующей пепси-колу, полированное дерево шезлонгов в тени, женская нога в перлоновом чулке, блеснувшая, как сабля, и снова полоска воды, и драные флаги старого белья, обвисшие на заборе у серой хибарки, и полосатая чалма, поднимающаяся с повозки, и кособокий пароходик на воде, и пятнистый вездеход с узкими глазами бронированных стекол…

Лоцман, изредка поглядывая на Костю, командовал рулевому. Дуленко вопросительно взглядывал на Костю, а тот лишь утвердительно кивал. И было хорошо, потому что все были заняты. Дуленко не тянуло на болтовню, третий штурман потерял свою обычную нерасторопность, забыл над картой о смене, а лоцман поскрипывал лаковыми ботинками, перебегая мостик с борта на борт, и тонким голоском подавал команды, а Костя прилип к телеграфу, не выпуская бинокля из рук, и только отмечал про себя все повороты и извилины Босфора да разве изредка подходил к карте — проверить место.

Так длилось до тех пор, пока не появился справа сам залив Золотой Рог, накрытый мостами, и Стамбул с мечетью Айя-Софья, а слева, в воде — старая Леандрова башня и молы нового порта, которые лениво ополаскивались сентябрьским Мраморным морем…

— Стоп ход, кэптен, — сказал лоцман, — я вызываю бот. Подпишите мне, пожалуйста, документы и заверьте печатью, кэптен.

Костя подписал документы, приложил заранее захваченную с собой печать, отдал бумаги лоцману и предложил:

— Не хотите ли перекусить чего-нибудь?

Лоцман посмотрел сквозь темные очки и отказался. Ну что ж, так оно и должно было быть. Костя отошел в угол рубки, закурил, посмотрел, как колечко дыма отразилось в пластике подволока.

Как же все хорошо и неопровержимо получалось у Афанасия Афанасьевича!

Лоцман рассматривал в бинокль левый берег. Катер не появлялся.

Тогда лоцман снял очки, подошел к Косте:

— Я извиняюсь, кэптен. Пожалуй, можно и перекусить, если только немного, если только есть рашен икра.

Костя ответил, стараясь, чтоб вышло безразлично, но достаточно вежливо:

— Икрой, к сожалению, угостить не могу. Однако кое-что найдем, прошу вас, Умеран-эффенди. Присмотрите за судном, Григорий Петрович!

Они спустились в капитанскую каюту, где в салоне на овальном, накрытом скатертью столе уже стояла посуда. Костя, торопясь, достал из холодильника тарелочки с помидорами в сметане, с зеленым перцем, запотевшую бутылку «Столичной», хлеб в плетенке.

— O, Russian vodka! — сказал лоцман.

— Надеюсь, выпьете немного? — спросил Костя и, не дожидаясь ответа, налил в две рюмки. — Ваше здоровье! — Они выпили вместе: Костя свою рюмочку целиком, а лоцман — на треть. Потом лоцман потянулся к тарелке, взяв рукой ломтик помидоринки, положил на хлеб, стал закусывать.

«Где же вилки, черт возьми? Ну, позор!» — Костя нажал кнопку буфетного звонка.

— Ничего, кэптен, не беспокойтесь, — сказал лоцман, — стюард, наверно, наверху, так тоже можно. — И он отпил еще треть рюмочки, положил на хлеб ломтик огурца, опять закусил.

Костя понюхал хлеб, взял телефонную трубку.

— Мостик? Григорий Петрович, вызовите мне буфетчицу. Что? Да вилок нету!

Умеран-эффенди допил последнюю треть, стал похрустывать перцем. Костя вытащил из холодильника тарелку с заливной осетриной и еще бутылку «Столичной».

— О, вери гуд водка! — воскликнул лоцман, вскочил, подошел к окну: не идет ли катер за ним?

Катера еще не было. В дверь постучали, заглянула раскрасневшаяся буфетчица в босоножках и легком платьице. На ее круглом вологодском лице сияла улыбка.

— Чего, Константин Алексеич?

— Вилок нет…

— Охти мне, как я забыла! Да у вас и закусить нечем! Хотите, я вам яешню сделаю?

— Не надо, — сказал Костя.

Нина закрыла дверь.

— Прошу вас, Умеран-эффенди.

— Нет-нет, достаточно, мне еще нужно работать, — сказал Умеран-эффенди, — ну разве совсем немного.

Костя налил еще понемножку. Дверь без стука распахнулась, Нинина рука протянула две вилки и два ножа.

— Пожалуйста, — сказала Нина обиженно, — я вам яешню все-таки пожарю.

Тут Костя почувствовал, что здорово проголодался. Он протянул вилку лоцману, взял хлеб и принялся за осетрину. Лоцман похрустывал перцем и рассматривал шелковые шторки на окнах каюты.

— Кэптен, если появится бот, пусть чиф сообщит сюда.

— Хорошо, Умеран-эффенди. А это вот, — Костя взял вторую бутылку, — мой презент вам.

— Ну что вы, кэптен, — быстро ответил лоцман, — ну что вы! Впрочем, это, может быть, пусть будет для моей семьи… Попросите старпома, пусть сообщит, когда появится бот. — Лоцман взял бутылку, стал прятать ее во внутренний карман пиджака.

Костя повернулся к телефону, позвонил на мостик старпому. Тот ответил:

— Буксирчик уже идет к нам.

Костя снова обернулся к лоцману. Умеран-эффенди деловито укутывал своим красивым галстуком горлышко бутылки, торчащее из кармана. Воротник его желтой рубашки был расстегнут. Изнутри материя протерлась, у отворотов блестела темная жирная полоска.

— Это для моей семьи, — повторил лоцман, и на его смуглом лице проступила частая сеточка синеватых жил.

Оказывается, лицо у лоцмана было совсем пожилое.

— Катер уже идет, Умеран-эффенди.

Лоцман вскочил и засуетился.

— Да нет. Он еще далеко, перекусите, пожалуйста.

Лоцман остановился, взял свою рюмочку:

— Вы очень молоды, кэптен. Я желаю вам удачи.

— Благодарю вас. Спасибо за помощь. Ведь вы — мой первый лоцман.

И они отпили по глотку ледяной, а потому совсем не пахнущей водки.

— Кэптен идет наверх, я спускаюсь в бот. — Лоцман подтянул и застегнул на пуговицу рубашку, горячей сухой ручкой пожал Костину руку и, покачнувшись, быстро пошел по коридору. Он чуть-чуть опьянел, лоцман.

— Александр Андреич, проводите лоцмана! — крикнул Костя в открытую дверь каюты третьего штурмана и стал подниматься на мостик, думая о том, что штурман и правда чересчур увалень и как-то неловко перед иностранцами, даже перед этим Умеран-эффенди, за таких нерасторопных моряков на борту. Было грустно.

Вот и промелькнул в праздничных красках голубой Босфор, который он прошел под проводкой своего первого лоцмана. А ведь мог бы пройти и сам.

Босфор… Изломанный ствол полярной березы… Быстро промелькнул.

И запомнилось, пожалуй, только то, что не стал он еще, Костя, железным капитаном, сжатым, как пружина. А был всего-навсего самим собой.

Костя с мостика понаблюдал, как Умеран-эффенди, поддерживаемый третьим штурманом, взбирался к штормтрапу, как блеснули на фальшборте его лаковые ботинки и как привычно, профессионально ловко стал он спускаться на палубу черного буксирчика, пыхтевшего под бортом «Карска».

Отдавали швартовы.

Красивый коренастый турок, возившийся с концами на корме буксирчика, вдруг неуверенно закричал наверх:

— Эй, русский, идем к нам, у нас якши. Идем, слезай на меня!

И тогда флегматичный третий штурман Александр Андреевич Творожков, придерживая рукой падающие на глаза льняные волосы, удивительно быстро перегнулся вниз и закричал:

— Я так на тебя слезу, что хребта не будет! Хребта не будет, понял?..

Солнце перевалило на вечер, и сизоватые тени ложились на пятнистые берега. Мраморное море стеклянно лежало впереди, а позади древняя Леандрова башня по колени забрела в воду, провожая «Карск».

1965