«Пане-лоцмане» и другие рассказы

ПАНЕ-ЛОЦМА́НЕ

К концу рейса у капитана дальнего плавания Семена Степановича Зернова появилась привычка, которая обеспечила ему прием капитанской пищи в одиночестве, как в добрые старопарусные времена.

При очередном плавании на несколько портов США капитан Зернов бесповоротно убедился, как много и для морского дела значит выполнение американского девиза: Smile! Улыбайтесь! Однако, поскольку самому Зернову делать это было не особо удобно — зубы у капитана были неровные и темные от табака, — он решил исправить недостаток хотя бы частично: бросить курить.

Fair enough, it is a go! Идет! Вместо трубки и осточертелых сигарет Семен Степаныч завел себе жевательную резинку. Этим убивался и второй заяц: очищались зубы. И даже третий: как известно, жевание — лучшее средство против сна, а не спать капитану Зернову, подобно всем на свете капитанам, полагалось довольно часто.

Следует заметить, что дело свое Зернов знал отменно, но выдвинулся в капитаны, давно войдя в зрелый возраст, потому что обладал незавидным ростом, невзрачным профилем, рябоватой кожей и волосами такими блеклыми и жесткими, что он однажды в отчаянии — еще в мореходке — сделал шестимесячную завивку, не принесшую, впрочем, ему любви той, которую он тогда любил беззаветно. Где уж тут было положить на него глаз руководству!

Возможно, само руководство в этом и не виновато, ибо в момент выбора чаще всего замечаются фигуры, как бы от бога рожденные для непрерывного подъема вверх, — по внешнему виду. Недаром еще Аристотель говорил: «Красота зрелого возраста заключается в обладании телом, способным переносить военные труды, и наружностью приятной и вместе с тем внушительной».

Так что с помощью чуингама убивался и четвертый заяц: на скулах капитана Зернова постепенно проявлялись впечатляющие волевые желваки.

В результате капитанская каюта крупнотоннажного рудовоза «Затонск» заблагоухала всеми сортами жвачки, которая закупалась блоками и россыпью, и, рассматривая по утрам, в полдень и на сон грядущий в зеркале зубы и скулы, Зернов удовлетворялся и вдохновлялся все пуще. Он стал разнообразить резинку, как состоятельная дама разнообразит белье. К примеру, на понедельник полагалась освежающая «Мятная», на вторник — деловая «Кокосовая», в среду можно было порезвиться «Супербазукой» или «Дэнди кэптен» с татуировкой, к субботе береглась нежно-розовая «Wild strawberry», то есть «Земляничная»…

График жевания постепенно уплотнялся, и, наконец, Семен Степаныч в кают-компанию стал выходить так: садился в свое кресло, закладывал, как обычно, за галстучный узел накрахмаленную салфетку, вынимал резинку из-за щеки и укладывал ее слева от себя, а после еды, прополоскав рот компотом, снова брал жёву с блюдечка, оглядывал ее со всех сторон, словно драгоценность, и запускал в рот. Что и говорить, какой эффект это производило!

Чинный кают-компанский стол начал постепенно пустеть: сначала слева от капитана, потом справа, так что в конце концов вместе с Зерновым столовались обеспокоенный его поведением доктор и четвертый штурман Женя, которому надо было расти.

Заметив опустение кают-компании, Зернов спросил доктора:

— Что все это значит?

— Вы же сами знаете, Семен Степаныч, — туманно ответил доктор, — штурмана сидят у нас по одну сторону стола, механики — по другую, у всех механиков — дочери, у штурманов — сыновья, потому механики любят томат-пасту, а штурмана ее презирают… Затянулся рейсик… Общественные организации очень сильно обеспокоены, а?.. Надо бы медосмотр проходить… Успеем за стоянку?

— Да! — энергично ответил Зернов, закидывая резинку в пасть и поднимаясь. — Успеем. All right. Все верно.

Действительно, все было более чем верно: штурмана презирали томат-пасту, у него у самого лично было двое сыновей, и рейс затянулся непомерно: три захода на Европу, потом Великие озера, Нью-Орлеан, Италия — и на тебе! — вместо своего родного — балластом на Роттердам, а оттуда с трубами для газопровода Уренгой — Помары — Ужгород — на Север. Зачем?!

Семен Степаныч ничего не имел против проекта «газ — трубы», решительно наоборот, но ведь Новый Порт в Обской губе, куда они предназначались, уже давно и намертво замерз, и трубы могли бы спокойно полежать до лета где-нибудь поюжнее, поближе к семьям… East or west but home is best, — Восток или Запад, но дома лучше!

Но! — остановил себя Зернов, — капитан обязан обеспечивать выполнение рейсовых заданий, рентабельную работу судна, — требует раздел «Обязанности капитана» Устава службы на судах морского флота.

В том-то и была закавыка: семьи, точнее — жены, кто соскучился, могут приехать и в Мурманск, а вот план рейса и, соответственно, план года трещали.

Дело в том, что в Роттердаме, предельно затосковав, Семен Степаныч сдал судно старпому и трое суток жевал жвачку, запершись в каюте. В итоге погрузка закончилась двумя сутками позже плана, и капитан Зернов, очнувшись в штормовом Северном море, стал наверстывать время. Увы, оно наверстывалось слабо, несмотря на то, что держали самый полный ход и Норвегию огибали уже по пятам уходящего на восток циклона. ETA — ожидаемое время прибытия — в неближний Мурманск все отодвигалось и отодвигалось, а на носу был Новый год. К тому же и пароходство грозно требовало прибыть в порт назначения до конца текущего года и снять в зачет плана хотя бы одну трубу.

Семен Степаныч лично бегал от локатора к карте, гонял циркуль туда и сюда, пока окончательно не удостоверился, что можно давать ETA к лоцманской станции на 20-00 тридцать первого декабря, и ни четвертью часа раньше.

Речи о зачетной трубе и быть не могло. И о премиях — тоже. Катая на скулах желваки, капитан Зернов сдержанно вымеривал шагами свою каюту от борта до борта, пока маяк Сеть-Наволок у входа в Кольский залив стал не просто подмигивать зелено-красным пробуждающимся оком и не мерцать, подобно иллюминации на новогодней елке, а, заполняя каюту, бросать истерзанного всеми климатическими зонами Семена Степаныча из огня во мрак и холод и обратно.

Тогда он насыпал жвачки в карманы походной капитанской куртки (была пятница, поэтому использовался голландский вариант «Ореховой»), надел фуражку работы известного международного мастера Жорниста из Одессы и поднялся на мостик.

В темной рубке невидимо передвигались штурмана, светились приборы и так же темно поблескивали восточные глаза и наголо побритая голова рулевого Мустафы Мефистоева.

Море снаружи было непривычно тихим, подозрительно парило, в небе над заливом висели парашютные купола далеких городских огней.

«Хорошенькое дело! — с некоторым раздражением подумал Семен Степаныч, — люди накрывают столы, а у нас и конца не видно. Гудеть начинают… Может, и лоцман будет того», — с еще бо́льшим раздражением подумал Зернов.

— Чиф, лоцмана вызывали?

— Бесполезно, — ответил старпом, — бот стоит у причала за горой, нас не услышат. В прошлом году я…

Капитан Зернов чавкнул жвачкой резче обычного, что в последнее время означало: no go, не пойдет! — и взялся за микрофон:

— Э-э… Лоцман, лоцман, я теплоход «Затонск»! Ответьте для связи, прием!

— «Затонск», я теплоход «Кальнишкис». С приходом и наступающим вас!..

— Поздравлять рано, — пробурчал Зернов. — А с кем я, собственно, говорю?

— С лоцманом вы говорите…

— Как?! Вы почему на этом, на «Кальнишкисе»?

— Он пойдет в море, а вас я без промедления поведу в порт. Еще раз — с приходом! Точно подошли. Причал ждет.

Еще бы! Несмотря на некоторую развязность лоцманского голоса и некоторую резкость последних пароходских радиограмм, Зернов довольно чвикнул, вспомнил рекламу своей фирмы на обложке журнала «Морской флот»: «Независимый перевозчик Северо-Запад — Юго-Восток Оушн Лайн. Первоклассное обслуживание. Конкурентоспособные ставки. Фиксированные сроки отхода. Сохранность доставки грузов. Северо-Запад-Юго-Восточные Океанские Линии — надежный партнер!»

— …«Затонск», вам следовать иметь исправный локатор, в порту много тумана… — с европейским акцентом произнес вдруг динамик радиостанции.

— А это кто говорит?! — подскочил Зернов.

— Это «Кальнишкис» говорит.

— Да где вы? Я вас не вижу.

— Мы — маленький судно. Фантомас. Все в тумане.

Тут Семен Степаныч глянул вниз и увидел, что языки пара лижут надстройку, рудовоз плывет по палубу в морозном дыму. Где-то впереди чуть виднелись два слабых огня — видимо, топовые огни «Кальнишкиса». Конечно, беда одна не ходит — еще и видимости нет!

— «Кальнишкис», лоцмана можно?

— Лоцман с капитаном ушел вниз, подписывать документ.

Туман уже закупоривал нижние слои труб на палубе, сквозь их тоннели неясно промелькивал впереди свет переносных ламп. Опять боцман вешает штормтрап посередине!

— Чиф, почему я должен повторять одно и то же? Да! — гневно проговорил Семен Степаныч (вспоминая положение Устава: капитан обязан принять меры к безопасному приему лоцмана на борт) и сам схватил микрофон палубной трансляции: — Боцман! Немедленно перенесите трап в корму, под самую надстройку. Здесь у нас надводный борт на два метра меньше. Два метра — семь ступенек. Вы представляете, что значат для лоцмана последние семь ступенек, когда он лезет наверх после подписания документов?

Лоцман Гаврило Тебеньков — так он представился, напирая на «о», вскарабкавшись на мостик, — прежде всего на ощупь поинтересовался, где расположены плафоны светильников, чтобы — как он сказал — «не споткнуться головой», причем погладил по темени и рулевого Мустафу Мефистоева, а затем на ходу объяснил Семену Степанычу, что «фантомас» — прозвище серии суденышек совершенно непредсказуемого поведения, что фантомасом «Кальнишкис», как только что оказалось, командует его, Тебенькова, однокашник по училищу Винцас Матулайтис (мореходское имя: Веня Матомлайтесь), что отметить неожиданную встречу как следует не удалось ввиду понятной капитану напряженки, что сегодняшний мороз могут выдержать только тараканы с «Дедово», которые от тамошнего доктора спасаются в судовых холодильниках, что «Трансфлот» заполонен затонскими женами и что именно они выбили у начальника порта причал для немедленной швартовки.

Откуда все это лоцману известно, Семен Степаныч не успел спросить, потому что попутно Тебеньков накидал кучу команд рулевому, штурману, впередсмотрящему, на машинный телеграф и в заключение развернул индикатор локатора вверх — под свой рост, так что Семен Степаныч мог разглядеть только смутное, как созвездие Цефей, отражение экрана на подволоке рубки.

Виясь вокруг огромного Тебенькова, капитан Зернов локтем трижды стукнулся о некий цилиндроконус, оттягивающий карман лоцманской шубы, но Гаврилова дыхания уловить не мог: оно витало гораздо выше фуражки мастера Жорниста. Похоже, лоцман тоже знал дело предельно четко.

И капитан Зернов включил себе второй локатор и вцепился в его поручни: перемещаясь, Гаврила Тебеньков создавал даже в просторной рубке «Затонска» такую тугую волну воздуха, что Семен Степаныч совершенно отчетливо представил себе выталкивающую силу закона Архимеда.

Движения в этой части залива не было, что подтверждала и рейдовая служба, но Семен Степаныч всегда помнил классическое определение RAC — столкновение с помощью радара, и потому, лишь разберясь в обстановке и частично нейтрализовав влияние Тебенькова собственными замечаниями штурману и рулевому, он почал очередной пакетик жвачки и спросил как бы невзначай:

— А что насчет разгрузки, пайлот?

— Все от бога, дело водяное, — густо ответил от другого локатора Тебеньков, — хотя и мы тоже боремся, как говорится, за каждую рабочую минуту. «Кальнишкиса» досрочно выпустили. Вот еще «Дедово» до нуля в море выйдет — и будет у порта сто три процента, у пароходства — сто один с половиной. План-с! А как же! Понимаю-понимаю… Вам бы хоть на полсуток пораньше… Хо! Да если бы вы своим женам намекнули, они бы вам и разгрузку организовали в два счета! А что, мастер, где тут вешалка? Жарко.

— Шуба у вас деловая. И карманы приличные.

— Я одного поляка выводил, «Добрая кишеня!» — говорит.

— И сколько помещается? — быстро спросил Зернов.

— А сколько надо… Может, кофейку нам принесут, мастер?

Зернов снова чавкнул громче обычного: такого не бывало, чтобы на «Затонске» забывали положение Устава: лоцману отводится помещение, а также предоставляется питание за счет судна.

— Пекарр рахат-лукум к Новому году сделал, — тихо подсказал невидимый рулевой Мустафа Мефистоев, — очен хорроши!

Лоцман снимал шубу, и слышно было, как жидкость перекатывается в ее кармане, в цилиндроконусе, будто в балластном отсеке подводной лодки.

— Большая свободная поверхность, — определил Зернов, — следовательно, уже́…

Кофе с рахат-лукумом появился своевременно, но прежде того появился на мостике начальник рации и шепотом зазвал Семена Степаныча в штурманскую рубку:

— Вот… последняя… Кри́птом давали!..

— Капитану Зернову, — забормотал Семен Степаныч и смолк…

…«Капитану Зернову тчк Категорически настаиваем вашу личную ответственность добиться зачета выгрузки хотя бы одной трубы репетуем хотя бы одной трубы тчк Нам нужен конкретно подтвержденный результат тчк Не исключено что от вас потребуются деловые предложения исключающие набор красивых фраз тчк Ясность подтвердить…»

— Что же я могу подтвердить, damn it, черт возьми?..

— Работать нельзя. Мы в заливе.

— Вот именно, нельзя работать… — согласился Зернов, скребя волосы под фуражкой обеими руками. — Набор… У меня осталось два шоколадных и три набора виски, но ведь времени не осталось!.. Что? Вы еще здесь?! Организуйте мне связь с портом, но только из радиорубки!

Семен Степаныч воочию представил большую, в мохнатых волосках, руку, подписывающую радиограмму шариковой ручкой с эмблемой фирмы «Салем» (предложение: «Не исключено…» было явно вписано этой рукою), и затосковал: такую руку не обойдешь. Она тебя… Она тебя и…!

Он машинально развернул еще один пакетик чуингама. Да… Ситуация — и до пенсии не дотянуть, разве что до порта приписки… Проклятый Роттердам!

В ходовой рубке пайлот Гаврила Тебеньков сказал что-то веселое, оба помощника и даже рулевой Мустафа Мефистоев хихикнули, и, очнувшись, Семен Степаныч услышал ответ старпома:

— А у нас примета: не хочешь бэмса с таможней — покупки никогда не перекладывай. Куда балочку со шмутками бросил — там пусть и лежит!

— Это же прозорливым надо быть! — воскликнул Тебеньков.

— А у нас непрозорливых на работу не принимают…

«Конечно, — подумал Зернов, — и этот туда же…»

Двигатель мерно пошатывал рубку, и Семен Степаныч понял, что делать нечего — надо жить дальше. Он посмотрел — для зарядки — карту залива и снова вышел на мостик.

— Ну что тут?

— Молоко, мастер, даже не молоко, а сметана! О! — палубы не видно, — ответил от локатора лоцман, аппетитно отхлебывая из чашечки и похрустывая рахат-лукумом. И Семен Степаныч нашарил — со свету — поднос и кофейник, выложил жвачку на поднос и налил кофе себе: явно требовались физические силы и ясность рассудка.

Тут и начальник рации доложил, что порт не отвечает.

— И не ответит, — подтвердил Тебеньков, — зона непроходимости. Вот повернем — тогда…

Однако не успели еще звуки лоцманского «о» выкатиться в приоткрытую на крыло дверь, как порт вышел на связь сам.

— «Затонск», «Затонск», ответьте порту!

— На связи «Затонск», — изумленно ответил стоявший всех ближе к аппарату Тебеньков.

— Капитана к микрофону… Говорите!

— Странно, — озадаченно протянул Тебеньков, передавая капитану горячую трубку.

А мостик между тем заполнило достойное народной артистки Елены Образцовой меццо-сопрано:

— Семен Степаныч? С приходом, Малыш. Это я.

— Д-Дусёныш?! — завопил Семен Степаныч. — Как ты со мной связалась? Ты где?

— Я здесь, здесь, в Мурманске. Мы сегодня прилетели…

— Ничего не понимаю, Д-Дусёныш…

— Что значит — не понимаю? Почему ты заикаешься? Док телеграфировал из Роттердама, чтобы я сюда обязательно приехала… Ты что, недоволен сюрпризом, Малыш?

— Д-Дусёныш, я сейчас перейду на другую рацию, на другую, понимаешь? чтоб здесь… чтоб здесь не мешать. Я мигом!

Капитан Зернов бросился в радиорубку, где догадливый радист уже нажимал необходимые клавиши, цеплялся за волну порта. Лоцман Тебеньков повторил в заметном замешательстве:

— Странно… Отсюда еще никому с портом говорить не удавалось…

— Пр-р-оходимост… — многозначительно, но тихо, сам для себя, заметил рулевой Мустафа Мефистоев, — вот — пр-р-оходимост!

Следует, кстати, сказать и о супруге капитана Зернова Евдокии Якимовне. Ее полный портрет предугадал еще задолго до нашей эры все тот же Аристотель:

«Достоинство женщины составляют в физическом отношении красота и рост, а в нравственном — скромность и трудолюбие без низости».

Именно такой была Евдокия Якимовна, если к тому же принять во внимание, что под низостью у древних эллинов подразумевался черный физический труд.

Евдокия Якимовна сама подбирала в отделе кадров пароходства буфетчиц своему капитану:

— Я понимаю, Малыш, тебе придется переносить вредные для мужского организма ограничения, но зато тебя никто никогда не обвинит в том, что буфетчица у тебя командует судном. А я, поверь, никогда не упрекну тебя за застиранные рубашки!

Это капитана Зернова устраивало с лихвой.

— …Д-Дусёныш! — проникновенно прошептал он в микрофон. — Понимаешь, кроме причала, нужна приходная комиссия, а главное — зачет хотя бы по одной трубе.

— Перестань заикаться, наконец! О какой трубе ты говоришь?

— Об одной из тех, что мы привезли… Понимаешь, зачет. До Нового года. Понимаешь? У меня есть…

— Не спеши, все пригодится. И это не телефонный разговор, хотя я говорю с квартиры…

— Почему с квартиры?!

— Малыш, ты забыл. Сервис в наше время поднялся так высоко, что временами его просто не видно. Я выхожу из положения… Сообщи, о какой именно трубе идет речь?

— То есть?

— Малыш, ты привез их тысячи. С какого трюма?

— С первого. Или со второго.

— Конкретнее, Малыш.

— Со второго.

— Хорошо. Я найду тебя здесь через пятнадцать минут.

…Когда Семен Степаныч вернулся в ходовую рубку, «Затонск» поворачивал в южное колено залива, а в туман уже можно было вколачивать гвозди.

Лоцман Гаврила Тебеньков наблюдал в локатор за обстановкой, жевал рахат-лукум и одновременно говорил, манипулируя всеми наличными средствами связи: рулевому: «Одерживай. Так держать!», старпому: «Приготовиться принять буксиры с правого борта», четвертому штурману: «Машине — самый малый!», службе движения: «Уточните, как будет разворачиваться «Дедово», портнадзору: «Через полчаса высылайте швартовщиков», буксирам: «Каждому становиться на два конца!», рейдовой службе: «Да, это «Затонск» вас на юг проходит», капитану: «А с диспетчером порта, пароходства и «Трансфлотом», мастер, говорите сами!»

Обычный, хорошо отработанный, четкий, определенный необходимыми документами, вход в порт.

Как правило, Зернов, стиснув зубы, бросался в радиокутерьму, хотя и знал, что она тебя изжует и выплюнет только после окончания швартовки, но сегодня он постарался в этой текучке не утонуть; разгребая забитый словами воздух, доплыл до своего локатора, чтоб окончательно не утратить управления войсками. Говорить с «Трансфлотом» и означенными диспетчерами он не пожелал. Решающие данные должна была сообщить жена.

Старпом уже принимал грохочущие под бортом буксиры, палубная команда стояла по местам швартовки, когда радист снова позвал капитана к себе.

— Я мигом!

— …Что такое? — вдруг озаботился пайлот Тебеньков. — Что такое?! Что я ем? Эта дрянь — рахат-лукум?!!

На что рулевой Мустафа Мефистоев возразил со спокойным достоинством:

— Рахат-лукум очен хорроши. Вы едите капитанский обжевок!

— Что?!!

Изощренным матросским глазом рулевой Мустафа Мефистоев увидел в отсвете радара, как могучий лоцман Гаврила Тебеньков сунул в рот палец, чтоб сковырнуть с зубов мятый чуингам… Затем Тебеньков мощно хрюкнул, бросился на левое крыло мостика и выдал вниз, в туман, минимум две с половиной смычки очен хорроши рахат-лукума.

— Вай-вай, — грустно покачал бритой головой оставшийся в одиночестве рулевой Мустафа Мефистоев, — как далше плыт?

А в лоцманской тем временем шло чтение новогодней поздравительной почты одним береговым матросам, поскольку лоцманов в комнате не было: они трудились сейчас в Мозамбике, Адене, Йемене, Гвинее, Вентспилсе, на Кубе, на переподготовке и в Кольском заливе, и отцы-швартовщики, сплошь пенсионеры, степенно восседали в лоцманских креслах.

Читал, хлюпая насморочным носом и посверкивая очками, дежурный капитан портнадзора Павел Яковлевич Гуськов:

«Дорогие пане-лоцма́не! Примите мои самые лучшие пожелания по случаю наступления Нового года! Хочу напомнить вам о себе и рассказать о своей жизни в далеком афро-азиатском порту Тотембэй. День начинается здесь рано. В 5-20 я уже иду на базар, покупаю свежих каракатиц, древесных улиток, бананы и иду домой завтракать…»

— Надо же — тьфу — улиток! — заметил старший смены, ветеран порта и почетный работник морского флота Дмитрий Химитрич, и очки Павла Яковлевича снова блеснули. Павел Яковлевич любил субординацию и дисциплину и если читал сейчас швартовщикам лоцманские письма, то только с целью расширить их кругозор: Павел Яковлевич учился заочно в педагогическом институте.

«…и иду на службу. Там меня уже ждут мои коллеги: брат Магомет Яффаи и брат Саид Аль-Раб. К вашему невежественному сведению, здесь все лоцмана друг другу братья. Даже приказы по порту пишут так: «Разрешить нашему дорогому брату Иванову стоять вахту в ночное время». Или: «Мы делаем самое серьезное замечание брату Аль-Харби за неправильную постановку судна». Ну и далее. Работа. Что и говорить после КЗ? Мой скромный опыт только подтверждает ту истину, что русский человек может работать с успехом и в Арктике, и в тропиках, Ландшафт — голубая бухта, мангры и все такое. Климат — сейчас, в декабре, как у нас в Гаграх летом. А летом? Об этом напишу в следующем декабре, если останусь жив. Харчи — как вы заметили, не наши, так что мой брезгливый друг Гаврила Тебеньков мог бы отдать здесь концы от голода. Насчет выпить-закусить…»

— Х-м-м, — замялся Павел Яковлевич, и простуженный нос его покраснел еще больше, — хм-м…

— Да читай, не лукавь, Яклич, верно?

— Верно-о! — загудели ветераны.

— Хм… «На пароходах подносят холодную кока-колу, реже — пиво, тоже холодное. Рюмку чая — в кои веки раз, да и идет она плохо в этой природе. Так что моему упомянутому другу тут был бы настоящий рай…»

— Пал Яклич, Пал Яклич! — через коридор закричал дежурный портовый надзиратель, — давай сюда, «Затонск» на связь требует!..

— Минутку, — ответил Павел Яковлевич и дочитал:

«…С президентом еще не познакомился. Все дела. Да и живет он от меня далековато… Ну, жму руки, желаю спокойной новогодней вахты и счастливого Нового года! Ваш брат Иванов».

— Ну, орлы, инвалидная команда, — сказал, поднимаясь, Дмитрий Химитрич, — к бою! Ящик здоровый, концы за полмили таскать придется.

По праву самого ветеранного из ветеранов Химитрич мог обращаться к смене и так, и на него не обижались, хотя сейчас предстояла швартовщикам та самая эллинская «низость» — тащить швартовы океанского судна по заснеженному причалу. Работа для трактора, но что поделать, если извечно все корабли привязываются к земле обычными человеческими руками, зачастую — не такими уж молодыми… И я как бывший капитан говорю: поклон вам низкий и спасибо, отцы-швартовщики!..

А Павел Яковлевич уже беседовал с «Затонском».

— Портнадзор? Это капитан. Ваш пайлот пьян, и я требую его замены.

— Наши лоцмана не пьют, — корректно ответил Павел Яковлевич.

— Я повторяю: лоцман пьян!

— Как же он пьяный привел вас в тумане на рейд?

— Не знаю. Я сам его привел.

— Кого? Лоцмана? Дайте ему микрофон… Гаврилыч, что там у вас происходит?

— Хотел бы я сам, черт побери, знать! Кормят рахат-лукумом…

— Чего-чего?

— Рахат-лукумом, черт побери!.. Слушай, Пал Яклич, кончай эту волынку, а то я тут такого натворю!

— Хорошо-хорошо, — быстро среагировал Павел Яковлевич, — становитесь на якорь, будем разбираться. У-ф-ф!

Он вытащил платок, продул нос, поправил очки, задумчиво посмотрел в промороженное до ослепительной белизны окно и сказал вошедшему Дмитрию Химитричу:

— Работа отменяется. Надо подумать, очень хорошо подумать…

Однако сразу очень хорошо подумать Павлу Яковлевичу не дали.

— Портнадзор, так вы поняли? Это капитан «Затонска».

— Что вы еще хотите, капитан «Затонска»?

— Как относительно замены лоцмана?

Павел Яковлевич удивленно вздернул очки, потому что в голосе затонского капитана звучала непонятная надежда.

— Замены пока не будет…

— Так… Так и запишем!

Тут же замигал, запищал, засветился глазок внутреннего селектора. Говорил диспетчер портофлота Бербазашвили:

— Слушай, дорогой! Ты не знаешь, новый год уже начался или нет? В чем дело, а?

— А в чем? — спокойно спросил Гуськов.

— Капитан «Затонска» отказывается подписывать счета моим буксирам!

— А при чем здесь портнадзор?

— Слушай, дорогой, уже весь залив знает, при чем здесь портнадзор!.. У меня запарка с планом, а на вахте два буксира без оплаты! Ты знаешь, сколько времени на часах?.. Я буду…

— Не надо, Вахтанг Давыдыч, — предложил Гуськов, — сначала — разберемся. Не будем портить начальству Новый год.

— Нет, дорогой, знаешь, Новый год — для нас не праздник! И я об…

Бербазашвили осекся, а Павел Яковлевич поправил очки, шмыгнул носом и еще более задумчиво посмотрел в морозное окно — в коммутаторе отчетливо слышно было, как вещал репродуктор рации в диспетчерской портофлота:

— Диспетчер портофлота? Это «Затонск» говорит. Ваши буксиры — пьяные, и я требую немедленно отвести их от борта!..

…Через пять минут Вахтанг Бербазашвили, задыхаясь, извинялся перед Павлом Яковлевичем, и, объединив усилия, они все-таки сберегли своему руководству предновогоднее застолье. Но вал информации, выданной с «Затонска», по надлежащим каналам прокатился с севера на юг по всей Руси и сопредельным союзным республикам, и к двум часам ночи о том, что лоцман Тебеньков и капитаны двух буксиров пьяны, последовательно узнали более трех десятков все более и более ответственных лиц в Мурманске, Москве, Северо-Запад-Юго-Востокске и всех без исключения других базовых портах страны. Одни информировались для принятия мер, другие информировались для информации, а третьи — с целью недопущения подобных случаев впредь.

Первым — что и неудивительно — добрался до своего любимого портнадзора капитан порта Юрий Леонидович Барсов, по внутрилоцманскому любовному прозвищу — «Тигра». Звон новогодних бокалов и корабельных колоколов всех судов с портом приписки Мурманск слились воедино в его твердом полуночном голосе:

— Ну что, фееристы, опять у вас форс-мажорка?! Опять лоцмана?!

Павел Яковлевич, соображая, откуда капитан порта уже «в курсе», отчетливо представил желтые огоньки, оплавлявшие в этот момент телефонную трубку в руке Тигры.

— Наши лоцмана не… — твердо начал Гуськов.

— Довольно феерий! Вы представляете, куда сейчас уже прошла информация?! Почему «Затонск» не у причала?

— Вся вахта, и подвахта, и буксиры, кроме двух, в работе… А вызывать замену из-за праздничных столов… в этой ситуации… сами понимаете — нонсенс.

— А вся эта заварушка — не нонсенс? — хрусталь и медь заметно утихли в голосе капитана порта. — Где этот… громила?

— Кого вы имеете в виду? — кротко спросил Павел Яковлевич.

— Кого… Лоцмана Тебенькова!

— Гаврилыч ждет решения судьбы на «Затонске». Я поеду туда с приходной комиссией. Между прочим, мне показалось, что при последнем разговоре со мной он плакал.

— Что-о-о?!

— Плакал. Расстраивался то есть.

— Гаврила рыдает!.. Хо! — совсем как Тебеньков сказал капитан порта. — Ладно. Слушайте внимательно. Аз Азовича и, главное, Буку Букиевича я беру на себя. А Веди Ведьевичу вы доложите о происшествии, как положено. Скажите, что я буду у себя в кабинете в шесть часов утра. Гм-м. И не спешите отвечать на досужие вопросы. Излишняя информация — тоже дезинформация!.. И доставьте к шести часам утра ко мне в кабинет виновника торжества, кто бы он ни был.

— Хорошо, Юрий Леонидович. Счастливого Нового года!

— Уже осчастливили… — ответил Тигра и хлопнул трубку на аппарат.

Семен Степаныч Зернов держался стоически и целеустремленно с той самой секунды, как выбрался из радиорубки на мостик и увидел шатающегося, хрипящего Гаврилу Тебенькова. Лоцман протянул руку навстречу капитану, и его огромная пятерня сжалась перед Зерновым, словно Тебеньков хотел всего его вобрать в кулак и смять, как жалкий клочок ваты.

— Ну ты даешь, мастер!.. Видишь?!

Из кулака лоцмана текло. Он вытянул вторую руку, и Семен Степаныч разглядел в ладони огромный ком снега. Лоцман сжал второй кулак — тут потекло и из него. Через мгновение лоцман сунул под нос капитану обе ладони:

— Видишь?!

Зернов нагнулся: ладони исходили сухим жаром. Всхлипнув от неожиданности, Семен Степаныч тут же понял, что наконец-то загреб изрядный клуб тебеньковского дыханья.

— Ого! Да вы… Послушайте, да вы пьяны, пайлот! Да, вы пьяны, как… неважно, как! — обрадованно закричал капитан Зернов. — Вот именно, just so!

Лоцман выпрямился, стукнул кулаком в подволок, но Семен Степаныч выпятил грудку и пошел на него:

— Я отстраняю вас-с-с!

…Всего минуту назад вселенная почти было разверзлась под капитаном Зерновым.

— Малыш, — сказала по радио Евдокия Якимовна, — я возмущена, Малыш. Можно подумать, что они тут не только работают, но и отдыхают тут, на берегу этого своего моря… Ты меня понимаешь?..

— Нет, Дусёныш.

— Увы, зачета по трубе не будет… Малыш, найди причину, почему ты сейчас не у причала в этом противном порту. Вескую причину. И не по вине…

— А как же… А как же Новый год?

— Ничего. Продлим разлуку на несколько часов. Производство в этот момент важнее личного счастья, Малыш. Будь предприимчивым и мужественным!

Так было всего минуту назад, но теперь, закусив чуингам, Семен Степаныч неудержимо шел вперед. Судно было поставлено на якорь, капитаны буксиров, попробовавшие бунтовать, — были укрощены так же, как и Тебеньков, и, памятуя раздел «Навигационных рекомендаций»: «…предложения, сделанные на основании неполной информации, могут быть опасными, и их следует избегать», — Семен Степаныч потребовал медэкспертизы для виновников простоя судна, а старпому и рулевому Мустафе Мефистоеву приказал написать свидетельские показания.

Все было ясно и явно: пайлот сначала то и дело хватал воздух разинутым ртом, бегал на ботдек и перевешивался за борт, а потом вообще изнемог, ушел в лоцманскую каюту и затих там, и буксиры помалкивали в ожидании мер.

Бегая на мостик для переговоров с берегом, Семен Степаныч попутно обследовал забытую лоцманом на вешалке шубу, но искомого цилиндроконуса не обнаружил. Исчезновение вещественного доказательства лишь на миг огорчило Зернова — от шубы шел безусловный запах C₂H₅OH: этилового, то есть винного, спирта.

Настроения Семена Степаныча не испортил даже явившийся вместе с комиссией красноносый очкарик, дежурный капитан портнадзора, который вызвал в кают-компанию помятого новогодней ночью лоцмана и приказал ему при всех:

— Гаврилыч, дыхни! Да не на нос, носом я все равно ничего не учую, а на очки!.. Видите?! Видите — они даже не запотели! Так что…

Семену Степанычу были известны эти автолюбительские штучки, и он, пренебрежительно чавкнув, спокойно подписал акт о двух обнаруженных таможенниками бесхозных номерах «Плейбоя».

Желающих пойти свидетелями в поликлинику оказалось премного, были это все рвущиеся в «Трансфлот», к женам, но Семен Степаныч отобрал из них только старпома и вовсе не желавшего ехать в мороз рулевого Мустафу Мефистоева, мудро рассудив, что, давши письменные показания, по устным не плачут.

Ночью дважды выходила на связь заботливая Евдокия Якимовна, сообщала, что дозвонилась до Северо-Запад-Юго-Востокска, что там неудачей с зачетом недовольны, но все действия капитана Зернова по защите интересов пароходства одобряют. Тройка с плюсом.

Густейший туман липко обволакивал окна мостика, хриплые гудки судов едва пробивались до слуха и при этом всякий раз неприятно царапали зерновскую душу, тем более что на душе у него тоже было липко.

«А кто я такой? — думал он. — Всего-навсего капитан крупнотоннажного судна, средне-большой человек. Я не начальник пароходства, не писатель и не директор колхозного рынка. Меня может трясти гораздо больше людей, чем трясу я… У лоцмана Тебенькова будут неприятности, но не больше, чем у меня! Мы оба с ним жертвы. Для благополучия нам обоим не хватило всего одной выгруженной трубы… Как! А экипажу? А фирме?! А, может быть, всему министерству?!! Может быть, всей стране не хватило отметки о выгрузке одной трубы… Элементарного, ни к чему не обязывающего, зачета. И где же тогда справедливость, если вся эта трагедия должна сваливаться на одного капитана Зернова?»

К утру вышел на связь старпом, доложил, что все жены «Затонска» уже на проходной, что с экспертизой полный порядок и что он ждет в портнадзоре прибытия местных высоких властей.

Затем снова явился на катере красноносый капитан портнадзора Гуськов и вежливо попросил Семена Степаныча прибыть вместе с ним к капитану порта.

— Как же я могу оставить судно в этой обстановке?

— Не возражайте. Кроме Тигры… э-э… капитана порта, вас ждет сам Аз Азович, который будет сообщать о расследовании инцидента наверх. Итак?

— А где мой старпом?

— Матроса я привез. А старпом исполняет свой долг, стережет Тебенькова. Одевайтесь теплее.

Семен Степаныч покосился на демисезонное пальтишко Гуськова, вспомнил лоцманскую шубу и взял свою элегантную, подбитую ветром, куртку.

От причала Павел Яковлевич вел его извилистой тропой между терриконами руды и хеопсовыми пирамидами газовых труб, уходящими из тумана в облака.

— Навигация начнется — все мигом на Тюмень уйдут, — сказал, кивнув на трубы, Гуськов, но Зернов ничего не ответил, потому что ноги его заледенели в чикагских мокасинах с прошвой.

Капитан порта сидел за столом, украшенным букетом вымпелов судоходных компаний, Аз Азович, которого Зернов знал по нескольким совещаниям, посвященным безопасности мореплавания, сидел поодаль в кресле и похлопывал рукой в больших нашивках по журнальному столику, опять же таки украшенному букетом национальных флажков, а старпом стоял навытяжку у дверей. Вид у всех троих был сосредоточенный.

— Читайте, — вместо приветствия капитан порта протянул Зернову пачку листков. — Вот акты на пробу Рапопорта. Вот анализы крови. Читайте!..

Семен Степаныч взял листки, и руки его задрожали.

— Не понимаю…

— Читайте заключение, — сказал Аз Азович, — остальное — для специалистов.

— That is very odd, — прошептал, прочитав заключение, Семен Степаныч, — это очень странно…

— Так вы поняли, капитан Зернов, что мурманские лоцмана не пьют?! — усилил капитан порта формулу Павла Яковлевича Гуськова.

— Что же вы говорите! — в отчаянии прошептал Семен Степаныч.

— Что я говорю? Я говорю то, что говорят официальные документы! А что говорите на весь Союз вы? Старпом, вы присутствовали на анализах лично?

— Так точно, — по-военному ответил старпом, — я уже доложил Семену Степановичу, что с экспертизой все в порядке.

Зернов безмолвно опустился на подставленный дежурным капитаном портнадзора стул.

— Отдышитесь, — сказал, подымаясь, Аз Азович. — Я предоставляю вам возможность — хоть на коленях! — извиниться перед лоцманом и капитанами буксиров. Еще не хватает нам новогодней забастовки! Отдышитесь… Капитан не может быть менее правым, чем лоцман. Я полагаю, произошло недоразумение… без умысла. Всем — до свидания! Надеюсь, Юрий Леонидович, сегодня больше не будет ничего этакого во вверенном вам порту?..

…Когда «Затонск» под проводкой лоцмана Тебенькова швартовался к назначенному причалу, дородная Евдокия Якимовна Зернова лично принимала швартовы вместе с береговым матросом Дмитрием Химитричем, а экспансивные затонские жены, пришедшие встречать мужей, несмотря на мороз, в легких северо-запад-юго-восточных сапожках, кидали на высокий заиндевелый борт яркие оранжерейные цветы.

Тебеньков за всю швартовку не проронил ни слова, кроме необходимых команд. Безропотно подписывая ему и буксирам кучу квитанций к оплате, Семен Степаныч не удержался:

— Пайлот, теперь все позади… Будьте столь любезны… признайтесь по чести, я ведь сам слышал: булькало!

— По чести?!! — воскликнул Гаврила Тебеньков, горой нависая над капитаном Зерновым. — По чести дело делают, а не жвачку жуют. Хо! Может, что где в мире и булькало, пока ты не подсунул мне этот долбаный чуингам! Ты мне всю встречу с Венькой Матулайтисом отравил, мастер, р-р-рахат-лукум!

Он сгреб ворох квитанций, сунул их в бездонный карман шубы и, не прощаясь, пошел с мостика вниз. Семен Степаныч безмолвно побрел следом.

Его уже не занимало ни то, куда испарились объяснительные старпома и Мустафы Мефистоева, ни то, зачем столь коварно повел себя при расследовании старпом (впрочем, после слов Аз Азовича о «недоразумении без умысла» он, Зернов, хоть, может быть, и с фитилем, останется на мостике «Затонска», и теперь старпому самому дай бог дотянуть до порта приписки!), ни даже то, с какого трюма будет снята сегодня, первого января другого года, зачетная труба…

Евдокия Якимовна ждала его в спальне.

— Малыш, ты устал? Иди, иди ко мне! Все позади, Малыш. Ты устал, иди, иди ко мне, отдохни.

От нее веяло прекрасным новогодним шампанским «Soviet wine sparkling», и она сама сняла с него фуражку мастера Жорниста и погладила по серым, как у старого ежа, волосам.

Через мгновение он, одетый, уже спал на ее коленях, привалясь к ее доброй мягкой груди, вздрагивая, хмурясь и почавкивая во сне субботней «Земляничной» из Нью-Орлеана. Ему снились фантомас, рулевой Мустафа Мефистоев и лоцман Гаврила Тебеньков с затерявшейся в огромных пальцах авторучкой фирмы «Салем». Изредка он улыбался: он был счастлив, потому что, как бы там ни было, он выполнил Правила предупреждения столкновений судов в море и действия его были уверенными, своевременными и соответствовали хорошей морской практике…

1983