Ленинградцы

Алексей Ельянов ТАКОЙ ХАРАКТЕР

Он так и сказал: «Не скрываю, я фанатик. И вообще, люблю фанатиков своего дела».

Слово «фанатик» он произносил с чувством. Мол, поймите правильно, я говорю о степени заинтересованности человека в своем деле. Не по мне вялые исполнители, у которых все лишь бы как-нибудь…

Горячая натура, живой ум обычно притягивают, ведут за собой, и очень скоро я попал под обаяние Игоря Николаевича Семенова.

Ему сорок четыре года, но выглядит он значительно моложе. Не пьет, не курит. У него атлетическая фигура, открытое, чисто выбритое лицо. Ясные, все подмечающие глаза. Волосы густые, с рыжиной, зачесаны назад и набок, как это было модно когда-то давно. В речи, в жестах сдержанная сила. Он ничего в себе не утаивает, не видит смысла таиться. Достоинства и недостатки — все при нем, все на виду, уж какой есть, таким и принимайте. Или — не принимайте…

Разговор шел в доме Игоря Николаевича, в его комнате с широким окном. Я расположился в кресле, пробегал глазами статью в журнале «Машиностроитель». Статья называлась «Летучий суппорт» и начиналась так:

— Без этого суппорта теперь не может обойтись ни один расточник, — сказал Игорь Николаевич, и в голосе его не навязчиво, но явственно звучали гордость, радость, удовлетворение.

Хозяин дома сидел напротив меня на стуле, его плотная фигура внушительно возвышалась надо мной. В доме было светло, чисто, добротно — было здесь все, что обыкновенно для семьи с хорошим достатком. Жена тоже зарабатывает неплохо, она инженер на Ижорском заводе, специалист по покрытиям.

Игорь Николаевич подсунул мне какой-то иностранный журнал с цветной вкладкой. На ней был изображен гигантский станок, рядом с которым человек казался лилипутом.

— Это расточный, итальянец «Инноченти». Такой вот у меня… Толщина человеческого волоса шесть сотых миллиметра, а я могу снять сотку.

И вдруг взорвался:

— Собираемся купить новый станок в Германии. Опять пошлют какого-нибудь молоденького инженера. Снова наберет он всяких ненужных добавок к станку. Потом будут валяться… А все это стоит больших денег золотом. Если бы я поехал или мой напарник, привезли бы именно тот инструмент и те приспособления, какие действительно нужны нашему производству. Уж мы-то знаем… А там есть возможность выбрать кое-что, бывал.

Я подумал: не слишком ли резко прозвучало это — «какой-нибудь» инженер?! Игорь Семенов и сам почувствовал, что не прав, тут же постарался смягчить сказанное:

— Дело не в том, кто умнее или больше знает. Тому, кто сам стоит за станком, виднее.

Помолчал. Потом продолжил:

— Вообще-то, у меня неудобный характер — не могу быть вторым. И уж если за что ухвачусь — не выпущу… А когда спорю или на собраниях выступаю — горячусь, даже некоторые говорят: «Ну, ты и зол!» Да, я действительно чересчур «завожусь», если чувствую свою правоту, а меня не хотят понять. Обидно. Столько времени уходит на пустые споры, на доказательства, когда надо взяться и делать для пользы всех.

Самой большой мечтой Семенова было — создать унифицированный набор инструментов, которыми можно было бы пользоваться, работая на иностранных и отечественных станках, близких друг другу по классу, чтобы не требовалось каждый раз заново конструировать и изготавливать эти инструменты и чтобы они были надежными и удобными и любой из них обеспечивал бы многие операции. И чтобы технологи имели каталоги унифицированного инструмента, набор чертежей, необходимых для его изготовления.

Идею унифицированного набора инструментов принимали поначалу без воодушевления.

Семенов обратился в газету. Заметку его «Станок стоит голым» напечатали. Разгорелись споры. Он написал еще и еще. Споры приобретали все больший накал, но дело, в общем-то, с места не сдвинулось.

— Прислушивались ко мне, конечно. Соглашались с тем, что идея, мол, правильная. Но всегда находились разного рода объективные трудности, которые будто бы препятствовали ее осуществлению. И они были, конечно, эти трудности. Задумал я это давно, еще когда после армии начал работать во втором экскаваторном цехе на «Драконе». Лет двадцать назад.

— На чем, на чем? — удивился я.

— Да это мы в шутку так звали с напарником свой старый расточный станок, — улыбнулся Игорь Николаевич. — Это моя первая любовь…

Игорь Николаевич тряхнул головой, потом пригладил волосы ладошкой, недолго подумал.

— Мне нравится искать что-то новое. Но вообще-то думаю, что я токарь как бы от рождения. Я чувствую станок, понимаю его. Вот одному дан талант петь, другому землю пахать, а мне — токарить. Хоть, конечно, я когда-то думал, что море — моя стихия. А потом, в армии, решил, что я прирожденный танкист.

Чтобы лучше, точнее понять, что откуда бралось, я попросил Игоря Николаевича рассказать о себе поподробнее, по порядку.

Родился он в Ленинграде. Рос «хиляком». Мальчишки во дворе дразнили: «Рыжий, рыжий, конопатый, убил бабушку лопатой». Он злился, дрался с обидчиками, но силенок было маловато. И чтобы отстоять себя, занялся спортом. Бегал, прыгал. Где-то нашел метровый кусок рельса — вместо штанги. На мусорной свалке отыскалась и двухпудовая гиря с обломанной ручкой. В шестнадцать лет поднимал ее до двадцати раз.

— Тут уж и обидчиков своих наказывал жестоко…

Потом в маленьком городке, где служил отец, сел на ял, был загребным. А загребному характер нужен — даже когда весла вываливаются из рук, греби, чтобы товарищи видели: ты еще держишься, ты еще можешь…

И, конечно же, мечтал о море. Но в армии стал танкистом. «В школе сержантов мне так давали прикурить, что лучшей школы в жизни не придумаешь».

Получил он звание командира плавающего танка, а хотел быть просто водителем этой многотонной громады. Просился, но не переводили. Убеждали: ты, мол, прирожденный командир. И на полигоне, на стрельбищах Игоря Николаевича действительно заметно отличали находчивость, смелость, воля, да и стрелял он отлично.

Помог случай. Часть подняли по тревоге, а механик-водитель заболел, простудился. Надо было подменить.

Марш-бросок оказался продолжительным, трудным — по грязюке, по валунам, через болота и речки. К месту назначения танк пришел без единого повреждения.

Игорю Семенову дали права водителя третьего класса, а перед концом службы присвоили звание «Мастер вождения танка». До этого подобное звание давали только сверхсрочникам.

Однажды приехал в часть двоюродный брат Игоря, танкист, преподаватель военной академии. Он увидел заработанный Семеновым красный вымпел; недоверчиво похмыкав, сказал: «Посмотрим, посмотрим, какой ты лучший механик». И залез под танк, все осмотрел, ощупал. Выбирается, разводит руками: «Ну, молодец, не подкопаешься». Игорь знал, что так будет. Он с экипажем обихаживал танк с такой любовью, что машина блестела у них, точно елочная игрушка, — хоть шелковой тесемочкой перевязывай для подарка. И все это не на показуху, а от души.

— Получается вроде бы некоторое противоречие… мечты о море, потом танк… И все же я действительно чувствую себя прирожденным токарем-расточником.

К расточному станку Игорь Николаевич впервые подошел, как он уже и говорил, во втором цехе, где делали детали для экскаваторов. Станок понравился размахом, мощью — тот самый «Дракон».

Учил его Николай Смирнов. И тут проявились природные способности, помогла, конечно, и армейская школа. Подручным работал всего пять месяцев.

Пришли два новых станка из Чехословакии. Начальник цеха на общем собрании спросил: «Кто возьмется осваивать? Дело ответственное, сложное. На первых порах могут и заработки быть поменьше обычного… Ну, кто решится? Поднимите руку…»

Все выжидали чего-то, мялись. Кое-кто скромничал, а кто-то осторожничал. Игорь Николаевич понял, что это поворотный момент в его жизни — начало самостоятельности. Да вот захотят ли доверить ему, все же — новичок.

Зарплата? Не деньги были важны. Рука не поднималась еще и потому, что могли подумать: «Из молодых, да ранний, выскочка…» И все-таки решился, вызвался.

И поверили, доверили. Сразу же поручили очень сложную работу (станок обязывал). С заданием справился на «отлично». Да так и пошло потом: что посложнее — к Семенову.

— А мне только того и нужно было, интересно же решать задачки позаковыристее.

Вскоре ему предложили перевестись в другой цех. Игорь Николаевич расстроился. Подумал, что решили отделаться за «несносный» характер. Но оказалось, переводят его по необходимости — на усиление очного из самых главных участков завода. Дали еще более совершенный станок, итальянца «Инноченти» — он был единственный в своем роде на весь завод. Самый крупный, с программным управлением.

— Станок красивый, умный, удивительный станок, а вот нужного инструмента и оснастки недоставало… Когда я перебирался из второго цеха, поверите ли, инструментом своим нагрузил целый контейнер. Увозил его не потому, что я жадный, а просто невозможно без него. Если бы попытаться вывести формулу успеха станочника, то можно сказать так: мастерство плюс инструмент. Делать его сплошь и рядом приходится самому. Почему соответствующие службы не справляются со своей задачей в нужном объеме? — снова возвращается Игорь Николаевич к рассказу о том, как создавался набор унифицированного инструмента. — Тут, знаете ли, сразу не поймешь, кто виноват, в чем дело. Все «за», все понимают что к чему, хотят лучшего, передового, а дело стоит. Казалось бы, чего проще, работай по известной цепочке: идея — проект — исполнение. Причем оперативно, чтобы даже сама мысль морально не устарела. На деле, пока идея дойдет, дотащится до воплощения в металл, нередко пролетит столько времени, что в инструменте и надобность отпадет. Есть специалисты, которые, чтобы не потерять престижа, будут твердить свое: мол, наш инструмент хороший, надо уметь им пользоваться… Если бы вы только знали, сколько валяется у нас на складах да по углам всякого старья.

Игорь Николаевич достает из письменного стола стопочку уже пожелтевших газетных вырезок, протягивает их мне.

— Посмотрите пока, а я пойду приготовлю чай.

Вот фотография Игоря Семенова. Он в берете, в спецовке возле своего станка. Рассказывается о его работе. Вот он на первой полосе газеты «Ижорец» — положил на деталь сильные руки, сплел пальцы, улыбается. О нем говорится как о передовике производства. А вот он в строгом черном костюме, в белой рубашке с галстуком — член Ленинградского обкома КПСС, выступает перед молодыми рабочими.

Это из статьи Игоря Николаевича. У него много учеников, они работают в разных цехах. Он готовит их с тщательностью, творческим азартом и честолюбием. Не страшится, не завидует, если ученик пойдет дальше учителя. Выбирает их с пристрастием. Особое предпочтение отдает пришедшим на завод после армии, «как сам когда-то»: и возраст подходящий, и силы поднакопилось, и характер устоялся, и разума побольше — созрела определенность в понимании своего жизненного предназначения. Колеблющийся, трусливый или недогадливый настоящим расточником не станет, не вытянуть. А уж тот, кто решился, делается другом наставника. И поэтому ему важно знать, где и как живет новичок, в каких условиях, с кем водит дружбу, что читает, что является у него «козырем, коньком», а что проигрышем, слабостью…

Еще статья из «Правды». С гордостью пишет Семенов:

Статей много. Представление о них дают уже сами заголовки: «Недостатки приносят огорчения», «Обеспечить выполнение коллективного договора», «Трудности, которых могло и не быть», «Откликнулись и забыли», «Непробиваемое равнодушие», «Чем работать станочнику?» и т. д.

Когда Семенов комментирует свои выступления в газетах, в речи его то и дело звучит словечко, похожее на удар кувалдой: «пробил». Вот что конкретно удалось «пробить» Семенову. Сначала придумать, а затем — пробить…

Три года он «пробивал» универсальный кантователь. Бригада пользуется им уже пять лет. «Пробил» кулачковую крестовину, с помощью которой удобно поворачивать в нужное положение тяжелые детали, специальные домкраты для установки деталей на угольники в вертикальном положении. И, наконец, универсальный суппорт… Целый комплекс оснастки. Так идея постепенно начинала обретать реальность.

…Поспел чай. Пили его из тонких фарфоровых чашек с русским орнаментом — белое с красным, петушки-узоры… Такой сервиз когда-то давно купили и мы с женой, когда были молодоженами. С Игорем Семеновым мы одногодки, и многое у нас могло быть похожим. Дети военного времени. Знаем, что такое быть голодным каждый день и что такое ходить в рванье или в обносках, залатанных чем попало. И что такое учиться по учебнику, который один на весь класс.

Заводская наша судьба тоже долго шла параллельно. С небольшой разницей: он попал на производство, миновав ремесленное училище, а я слесарем-сборщиком точных морских приборов стал, пройдя после детского дома особую «академию» — РУ-63, теперь ПТУ-10.

Я любил свою профессию, но вот таланта или особых способностей, какими обладает Игорь Николаевич, у меня оказалось маловато. Не могу похвастаться, что начало самостоятельной заводской жизни у меня было таким же удачным, как у него. Учился я хорошо, по окончании училища мне присвоили повышенный, не четвертый, как всем, а пятый разряд.

На заводе меня сразу же определили в экспериментальный цех, дали ответственное дело. Первую свою работу я постыдно запорол. Наверно, уж слишком был самонадеян, спешил подтвердить свой высокий разряд, который мне, в общем-то, дан был «на вырост». Подвели меня, как теперь понимаю, не только молодость, неопытность, я не справился с заданием еще и потому, что не мог подобрать необходимый инструмент. То одного не было, то другого, а что имелось в наличии, оказалось посредственного качества: сверла, метчики, приспособления и прочее. У старых рабочих, у которых в тумбочках под замками было все свое, попросить постеснялся, — вот и пришлось мне пережить горькое поражение.

Но, как говорится, за одного битого двух небитых дают… Постепенно я выправился, помогли товарищи по цеху, особенно самый молодой из них, Володя Павлов, отслуживший четыре года на флоте. Он взял меня «под свое крыло», мы стали друзьями, мне очень нужны были тогда его крепкий бойцовский характер, вдумчивая неторопливость в деле — он любил работать основательно, на совесть, со всякими оригинальными придумками. Мой первый заводской наставник чем-то очень был схож с Игорем Семеновым. По его совету я даже пошел потом учиться в индустриально-педагогический техникум, стал мастером производственного обучения.

И в этом у нас совпадение с Игорем Николаевичем. Только своих учеников он воспитывал и воспитывает прямо в цехе, а я обучал слесарному делу школьников и учащихся в мастерских ПТУ.

Десять лет я не расставался со своей технической профессией. И теперь, когда стал литератором, чаще всего пишу о людях труда, о становлении личности, о талантах, которые раскрываются в полной мере в борьбе, в конкретных делах. Я знаю производство, и это мне помогает.

А вот Игорю Николаевичу в его деле, в создании оснастки и каталога инструментов помогли его явные журналистские способности, его любовь к черчению и рисованию. Он еще в школе открыл в себе эти особые качества.

Я искал и ищу нечто схожее в наших судьбах, и не только для того, чтобы установить какую-то взаимосвязь, я ищу и нахожу желанное мне взаимопонимание.

Поскольку все нам давалось с напряжением — как-то по-особенному ценились нами образование и полученная специальность, первый заработок и первый костюм. Мы многого хотели, о многом мечтали. Теперь вот пришло время подбивать некоторые итоги. У Игоря Семенова они такие, что им можно позавидовать, хоть он еще, конечно же, в поиске, не склонен довольствоваться достигнутым. Я тоже далек от мысли, что все сделано, как надо, как хотелось бы. Но ведь сорок три года — это еще расцвет сил, самая пора для зрелого осуществления задуманного.

Общее у нас с Игорем Семеновым и то, что мы прошли, как и многие наши сверстники, сложную школу «коммуналок» и общежития и мечтали о своем крепком доме. Теперь он есть у нас. Дом — это семья.

Он встретил свою будущую жену сразу после армии, увидел ее на волейбольной площадке, поиграли и… сошлись характерами. Свадьба состоялась вскоре после встречи. А я отправился на мотоцикле по всем республикам Советского Союза и нашел свою суженую в Перми, в доме военного друга одного из моих попутчиков. Тоже, как только увиделись, сразу порешили жениться. Бывает ведь такое счастливое совпадение симпатии, взглядов, предощущение: твой человек, нашел, что искал, вот и все…

Теперь у него сын и у меня сын. Только мой на два года помоложе.

— А кто в доме голова? — спросил я.

— Да как сказать… — улыбнулся Игорь Николаевич. — По пословице… Голова я, а она шея…

— Вот и у меня так же.

Попили мы чайку покрепче, вернулись к деловому разговору. Оказалось, что Игорь Николаевич на своем станке обрабатывал почти все детали, всю «начинку» для самого мощного в нашей стране атомного реактора — «миллионника».

— Да вы приходите к нам в цех, — предложил Игорь Николаевич.

— А не помешаю?

— Сейчас у меня время неторопливое. Станок настроен, деталь длинная, стружка снимается по чуть-чуть, осторожно, так что приезжайте как-нибудь прямо с утра…

Мы не смогли встретиться в ближайшее время, так уж получилось. Прежде мне захотелось поближе познакомиться с атомным машиностроением в объединении «Ижорский завод». Составить для себя общую картину.

«Все пришлось начинать с проектных чертежей, все самим, от большого до малого, вплоть до крепежных болтов… В производстве одно с другим связано тесно. Надо было строить новые мартеновские печи, отрабатывать новую технологию, увеличивать мощность подъемно-транспортных средств. Многое пришлось реконструировать, улучшать, при этом не останавливая производства. И людей надо было подбирать — новые бригады, лучших из лучших», — рассказывал мне главный инженер объединения Юрий Васильевич Соболев.

В светлом кабинете с полированной мебелью медленно раскачивался маятник старинных часов, отсчитывающих горячие, плотные минуты рабочего дня. Черный телефон над белыми рояльными клавишами селектора часто и настойчиво звенел, взрывая недолгую тишину, требовал. Диалоги были то на полусловах, то на полуфразах — усталыми, сердитыми, мягкими, властными. Глубокие, умные, с прищуром глаза Юрия Васильевича сердились, просили, настаивали…

«Миллионник» предъявил особые требования, подверг исключительным испытаниям всех. На заводе я встретился с лауреатом Ленинской премии Олегом Федоровичем Данилевским, седым, высоким, плотным мужчиной, весь облик которого, манеры и речь выдавали в нем интеллигента старого закала. Он — один из ведущих металлургов завода.

Все начиналось еще в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году. К металлу предъявлялись требования, которые порой противоречили друг другу. Пластичность и коррозионная стойкость… Производство реакторов потребовало крупных слитков, а значит, неизбежно повышалась химическая неоднородность металла. Приходилось браковать полновесные огромные слитки. «Это было непривычно для специалистов, но мы неуклонно шли к цели. Мы, создатели стали, быть может, как никто должны жить будущим. И творческое содружество ученых с практиками дало свои результаты», — сказал мне Олег Федорович.

«Все начинается с металла», — услышал я как-то от сталеваров. И подумал: «Так и есть. Мы никуда не ушли бы от каменных скребков и топоров, не окажись в глубинах времени какого-то гениального умельца, выплавившего на костре первый металл».

Превращения стали завораживают. Тихое колдовство в электровакуумных печах, где только с помощью приборов и перископа можно наблюдать за ходом плавки. Адское гудение в утробах мартенов, шипение, искры — разливка расплавленной стали или ковка после нагревательных печей. Выкатывается раскаленный слиток, транспортируется к прессу, сила давления которого — двенадцать тысяч тонн. Слиток с легкостью сплющивается до нужных размеров, с точностью до нескольких миллиметров — ювелирная работа. В другом цехе молот с размаху бьет о жаркую сталь цвета соломы, отваливаются алые шматы окалины, поковка замеряется кронциркулем, — длинные его усы-клешни можно распахнуть на два метра.

Прокатка листового металла, вальцовка толстой обечайки (название-то какое певучее), обработка сепаратора пара, точные расточные работы на гигантских станках — все это тоже операции, которые поражают воображение.

На завод, в тот день, когда я снова встретился с Семеновым, поехал рано утром, в час «пик». Едва-едва протиснулся в троллейбус, не пошевельнуть ни рукой, ни ногой. Потом отправился в таком же переполненном поезде от Московского вокзала до Колпина. А Игорь Николаевич, наверно, в это время шел пешком от дома до проходной. Прогулка перед работой взбадривает, настраивает. Знакомые люди обгоняют или идут навстречу, городок с утра особенно оживлен, и кажется, что всех уже где-то видел, знакомые одежды, лица: «Привет! Здорово! С добрым утром!»

А мне еще ехать и ехать в электричке. Вагон так забит, что стоять приходится в тамбуре. Курю вместе с другими, хоть и не положено, думаю, вспоминаю нашу встречу с Игорем Семеновым, прочитанное мною об Ижорском заводе, где создавались и первый советский блюминг, и производились корпуса знаменитых танков, и мощные скальные экскаваторы, и сложное оснащение для химической промышленности, где началось производство оборудования для атомных электростанций. В одном коротком очерке не расскажешь обо всем и обо всех, как хотелось бы.

За окнами уже началась территория Ижорского завода, огромная, протяженностью в целую остановку электрички. В открытом поле рядом с черными, прокоптелыми зданиями и трубами — высокие остовы будущих цехов, могучие шеи кранов, царство металла, кирпича, бетонных плит.

Хорошо бы увидеть эти новые заводские сооружения светлыми, радующими глаз. Деловой пейзаж, увы, уныл, однообразен. А ведь целесообразность и красота должны быть неразделимы. Нет фантазии или она слишком дорого стоит? Или спешим?

В Колпине из электрички вышли почти все пассажиры, заполнили тропы и дорожки, ведущие к автобусным остановкам. Автобусы подходят часто, один за другим, приседая, впускают в двери людей и медленно везут по проспектам и улицам вдоль рядов тополей, по берегу просторного разлива, мимо мемориала павшим защитникам города в годы Великой Отечественной войны — к заводским проходным.

В общем потоке прошел через вертушки и оказался на площади с тихими тополями. Остановился на спине высокой плотины, перегораживающей реку Ижору. Она кипела, пенилась за перилами моста. Густая, темная вода с шумом и брызгами падала и мчала по камням и, успокоившись, скрывалась за заводскими строениями.

А справа, на высоком берегу, под кронами тополей, на постаменте — маленький, забавно неуклюжий, но всем знакомый броневик, собрат того, который в апреле семнадцатого стал трибуной для Ленина. Дни Октября невозможно представить без этих ижорских броневиков, как и без ижорских красногвардейцев.

Много воды утекло с тех пор. Ни на минуту не обрывалось биение стального сердца, дыхание гигантского завода. Тысячи людей в едином слаженном ритме поднимали, развивали, ковали мощь и славу советской индустрии.

Над водопадом через плотину шли рабочие. Так идут они смена за сменой всегда. В семь часов десять минут — утренняя смена. В пятнадцать тридцать — дневная. А в двадцать три часа шагают люди на свою труднейшую ночную вахту. Лица, лица… Глаза, походки — у каждого что-то общее и свое…

Игоря Николаевича я увидел в цехе, в котором, кажется, мог бы поместиться Исаакий. Передо мной поднялись ряды станков-гигантов, и среди них его станок.

А сам он в синей, ладно пригнанной спецодежде — чисто выбрит, свеж и бодр, как обычно. Жесты его размеренны, не суетливы. И словно бы копируя своего хозяина, станок работал плавно, ходко и в то же время неспешно.

В сущности, все просто: деталь или инструмент должны продвигаться по горизонтали или вертикали таким образом, чтобы снять лишний металл в нужном месте. Но в этой простоте много сложностей. Надо умело выбрать режим резания, скорость и порядок обработки, нужно так заточить инструмент, чтобы все операции были произведены без малейших отклонений от заданных размеров.

Хорошо отлаженный станок делал свое дело, а мы с Игорем Николаевичем разговаривали, стоя между аккуратными шкафчиками с инструментами и огромной планшайбой.

Как-то ему нужно было нарезать резьбу в одной из деталей «миллионника». Это был еще опытный образец. Металл непривычный, трудный для механической обработки. Дело подходило к концу, и вдруг — задиры, едва заметные полосы на поверхности резьбы. Брак. Стал выяснять, в чем дело. Оказалось, инструмент подвел, «приварило» в одном месте. Образовалось пятнышко — и пошло, поехало.

— А наш брак дорого стоит. Все, что мы делаем, — уникально. К начальнику цеха министр, бывает, звонит, интересуется, переживает, как там дела идут… И вдруг — брак! Представляете, от этого крошечного пятнышка. А фактически — от плохого инструмента. Я часто говорил на собраниях и так, и в нашей газете писал, что успех дела — на острие резца.

Игорь Николаевич подвел меня к пяти шкафчикам серого цвета.

— Вот здесь лежат мои богатства. Это и есть те шкафчики, о которых я говорил, что в контейнере перевез из второго цеха. Но инструмент в них уже другой. Принципиально иной…

Он стал открывать железные дверцы одну за другой — инструмент располагался на полках в идеальном порядке, хозяин показывал его, как драгоценности.

Потом мы подошли к стальному кругу с множеством отверстий — просторной планшайбе.

— А вот здесь стояли мои экзаменаторы, когда я показывал новый инструмент из унифицированного набора.

Выше уже говорилось, что выступления Семенова в газете практически оставались без последствий. Игорь Николаевич возмущался, гневался, говорил о равнодушии, но потом вдруг начал понимать, что идея его, как всякая новаторская идея, не из тех, которую можно выполнить в порядке исполнения служебных обязанностей, — нужно проникнуться ею, воодушевиться. Так может быть, ему самому прежде всего и надо браться за дело? Не ждать, пока другие пройдут путь, частично уже пройденный им, Семеновым? Как раз в то время сменщиком его на «Инноченти» стал Александр Черемонцев.

— Я сразу увидел — золотая голова. Он на пять лет старше меня, у него среднетехническое образование.

А потом, по работе же, Игорь Николаевич познакомился с Анатолием Жевнеровым из отдела главного технолога. Оказалось, думали одинаково. Семенов предложил ему объединиться в одну группу с ним и Черемонцевым. Жевнеров согласился, но его не отпускали, — нужен был в своем цехе. Ласунов Слав Васильевич, парторг отдела главного технолога завода, сказал: «Вы что, хотите спорить сразу с тремя сотнями специалистов?.. Они не берутся, а вы беретесь. Не пожалей, смотри».

Семенов пошел в партком, к секретарю, тогда им был Шутков Геннадий Алексеевич. Он человек с широким кругозором, думающий. Поддержал. «Эта поддержка была самой главной, самой дорогой, без нее вообще вряд ли бы что получилось», — признался Игорь Николаевич. Создали группу в три человека. У Черемонцева и Семенова заработки, конечно, понизились, — надо было работать и конструировать. Но они знали, на что идут.

Начальник цеха выделил отдельную комнату. Предоставили и кульман, чтобы чертить. Чертежи прямо тепленькими отдавали начальнику инструментального цеха, а тот пересылал их к инструментальщикам. И сразу же договаривались, какой металл будет использован. Потом все шло к термистам. После термической обработки Семенов брал новый инструмент на плечо и нес на пробу, на какой-нибудь из станков. То, что выдерживало экзамен, заносилось в каталог. Нельзя было допустить осечки, засмеяли бы. Семенову не раз тогда вспоминалось, как он был загребным — весло из рук вываливается, а тяни, вытягивай — тяжело, а надо…

Полтора года прошло, пока создавали набор. Игорь Николаевич диктовал Жевнерову и Черемонцеву условия, словно бы выдавал проектное задание: мол, вот такая оправка нужна, попробуйте… Они ее «сочиняли», потом вычерчивали. Работали допоздна. Порой и во сне видели свой инструмент.

Через трудности к ясности шли, к унификации. Хвостовики, та часть, которой инструмент крепится в шпинделе станка, раньше были разных размеров, что создавало особые неудобства, а Семенов с товарищами сделал их едиными, с одинаковым конусом. Заботились и о том, чтобы инструмент был приглядным. Как известно, плохая лопата руки трет. Красивый инструмент создает настроение. Рабочий всю жизнь один на один с ним да со станком. Вообще, все имеет значение. Даже вот такая вроде бы мелочь: Семенов сосчитал, что до кладовой шестьсот шагов, попробуй-ка, находись за всем… А инструмент бывает тяжелый. От десяти до четырехсот килограммов. Наломаешься, как бы техника ни помогала привозить да устанавливать. Теперь весь набор инструмента под рукой. В шкафу, у станка.

И вот пришел день экзамена. Получил Игорь Николаевич первый комплект нового инструмента. Вызвал всех, кто участвовал так или иначе в его создании, чтобы все показать не на чертежах, а наглядно. Пришли Г. А. Шутков, тогдашний секретарь парткома, начальник конструкторского отдела С. П. Журжин. Был и Ф. М. Федоров — главный технолог по энергомашу. Сгрудились на планшайбе.

— Поставил я на «Инноченти» сначала старый набор инструмента, поработал. Потом все переменил на новое — заулыбались. Тут уж двух мнений быть не могло. Инструмент наш и выглядит по-особому, и все сделано технологически грамотно. А потом я показал гору оправок, которые делали раньше. Больше не надо было убеждать ни в чем. Так вот и взяли наши инструменты во все цеха на вооружение, запустили перечень по всем инструментальным участкам. В новых цехах только этими чертежами и пользуются. Теперь жду, когда размножат.

Улучив момент, Игорь Николаевич повел меня в сборочный и сварочный цеха. И я увидел «миллионник». Триста тонн металла лежали передо мной. Металла исключительного, какого никогда раньше не выплавляли люди, не умели выплавлять. Лучшие сварщики завода работали над этим металлическим уникумом, формой напоминающим аэростат. Лучшие рабочие вальцевали, вырезали, высверливали, а вернее — по заводской терминологии — «трепанировали» в его теле бесчисленные отверстия. Они зияли со всех сторон, светились глубоким ровным светом, какой бывает только при высокой чистоте и точности обработки. Сварные швы зачищались специальными корундовыми дисками, хотя вся эта редкостная металлоконструкция предназначалась для работы глубоко под землей, в специальной шахте и никто никогда ее не сможет увидеть.

В бетатронной камере рентгенологи тщательно просветили, прощупали металлическую громадину, удостоверились в полной годности… Ведь даже крошечный внутренний изъян, трещинка, пузырек могут в один миг разрушить все триста тонн первосортной, особой, дорогостоящей стали, воплощенной в атомный реактор. А передо мной был именно он — мощный котел «миллионника».

Миллион киловатт! Такого оборудования у нас в стране еще не получал мирный атом. Крошечный, невидимый, почти что нереальный, и только здесь можно было поверить, увидеть, что он существует, можно даже представить, какова его мощь.

А творцы «атомных одежд» были в обыкновенных рабочих спецовках, куртках, фуфайках, — не новых, не ярких, засаленных, таких, что носят каждый день. Тех слесарей-сборщиков, которые надевают белые халаты, мне увидеть не довелось. Их спрятали ото всех и ото всего в особом помещении потому, что там, где они священнодействуют, воздух должен быть стерильно чистым — ни пылинки, ни волоска.

Невдалеке от атомного котла собирались для него внутренности, начинка. Поразительно, что вся система, в которой размещаются, ползут урановые стержни, напоминает многотрубный торжественный и прекрасный орга́н. Правда, направляющие урановых стержней были длиннее и тоньше серебряных труб органа. Здесь нельзя допустить малейшего нарушения размеров, малейшего отступления от высокого класса точности и чистоты обработки. Нужны идеальная поверхность, идеальная чистота, безукоризненная центровка.

Вначале обработкой занимался Игорь Семенов. Потом бригада тридцатилетнего Павла Гавриленко сделала все, что могла. И еще сверх того… Даже то, что они еще не очень-то знали, умели, но должны были суметь во что бы то ни стало, чему обязаны были научиться по ходу работы. «Миллионник» — это ведь миллион проблем, и каждая потребовала от человека собраться, испытать свое мастерство и талант.

Почти весь день я провел на заводе с Игорем Николаевичем. После этой встречи так получилось, что расстались надолго. Я часто вспоминал, думал об Игоре Николаевиче, но встретиться еще раз мы смогли лишь совсем недавно. Я словно бы почувствовал что-то. Позвонил, услышал знакомый баритон с хрипотцой, и в тот же вечер был в Колпине, в знакомой квартире.

Дома были только отец и сын. Хозяйка уехала куда-то в санаторий, решила отдохнуть одна во время отпуска.

Игорь Николаевич посадил меня за стол и с радостной, немного заговорщицкой улыбкой сказал:

— Приехали в самую точку. Я как раз узнал, что альбом чертежей вышел в свет… Дело пошло. Это все пригодится не только нашему заводу. Вон уже из Тулы приезжали, с других предприятий, только давай…

Что-то детское появилось в лице Игоря Николаевича, торжественное, горделивое, будто он спрыгнул с крыши высокого сарая у всех мальчишек и девчонок на виду.

— Теперь и отдохнуть можно как следует. Пойду на своем катере.

— У вас, наверно, катер самодельный, тоже со всякими придумками.

— Да нет, был у меня катерок самодельный, много я с ним повозился. Теперь купил тримаран. Такого, пожалуй, нет по всей ленинградской округе. Большой, емкий, любая волна ему нипочем. Откидную колонку для мотора пришлось самому сочинить, хоть такие бывают иногда в продаже. Не знаю, что может быть лучше, чем прокатиться по нашим рекам, озерам, рыбку половить… Вот уж когда душа отдыхает от всех передряг. Такой отдых! А расслабиться очень бывает надо. Надо подготовиться к новым перегрузкам.

А может, лучше без перегрузок? Невозможно. Машина времени заведена так, что чем энергичнее раскручивается пружина, чем плотнее, напряженнее становится секунда, тем заметнее расширяются границы человеческих возможностей. Через напряжение, усталость — вперед, вглубь и к взлету…

В музее при заводе я долго вглядывался в старые фотографии, в лица ижорских рабочих еще тех времен. Из-под картузов и треухов чаще всего смотрели на меня какие-то напряженные, будто чем-то скованные, даже жесткие глаза. И еще в них было много печали, натруженной покорности, как будто люди притерпелись к бедам, к тяжелому однообразному делу, к монотонности жизни.

Потом, уже на заводе, я по-особому всматривался в лица и глаза моих современников. Куда как больше раскованности, оттенков мысли и сложной жизни чувств. Возросло чувство собственного достоинства. Человек делами своими преобразовал время — вот и его самого оно преобразовало.

В том, прошлом времени слишком много статичных лиц и глаз. Энергичнее, озареннее стали мы жить. В быстроте реакции, в разнообразии интересов, в подвижности, во всевозрастающих планах и мечтах, в творчестве — «максимализм юности», молодость жизни, самого времени. Подтверждение этому я видел и в глазах Игоря Семенова.

— Да уж, в отпуске вам расслабиться надо как следует и подзарядиться, ведь у вас, наверно, и общественных нагрузок предостаточно?

— Хватает…

Член партбюро цеха. Три года был членом Ленинградского обкома и одновременно членом Колпинского райкома партии. Пишет в газеты, выступает по телевидению, в школах, в ПТУ. А утром, как всегда, — на работу. Надо встать бодрым, энергичным. Дела сами идут навстречу, была бы охота справляться… Вот выпустили первый «миллионник» для Нововоронежской атомной, свалили сразу миллион проблем — все было в новинку, все заново. Теперь в работе новый реактор.

— Ученые все время придумывают что-нибудь новенькое, а нам надо быть готовыми выполнить их идеи, так что и не заскучаешь.

Доставая знакомые чашки для чая, Игорь Николаевич махнул рукой:

— Ничего, пока еще чувствую в себе возможности… Еще вот новые домкраты пробить надо. Опять требовать, сердиться… Что поделаешь, такой уж характер.

И круто свернул деловой разговор:

— Приезжайте ко мне, как только установится тепло. Сядем на катер да на Ладогу. Большое удовольствие…

Пока очерк готовился к печати, кое-что изменилось в жизни Семенова — теперь он работает в отделе по внедрению оснастки для станков с программным управлением.