Ленинградцы

Юрий Помпеев НЕТ ВЫШЕ ЗВАНИЯ

На наших глазах возрастает интерес к документальной, социологической литературе. Читателю хочется достоверности, его привлекает новизна и острота поставленных проблем, отражающих масштабы и правду жизни. Нас интересуют судьбы непридуманных людей, ход совершающихся в реальности событий, социальные явления окружающей нас жизни.

Сразу после того социального сдвига, который произошел в нашей стране в результате Октябрьской революции, сразу, как только начала устанавливаться наша советская жизнь, у нас возникла настоящая, а в тридцатые годы весьма плодотворная публицистика, прямо связанная с существенно важными для того времени задачами, которые решались партией и народом. Именно по публицистическим книгам складывались наши представления о годах первых пятилеток. А очерковая литература пятидесятых годов, которую определяют такие имена, как Валентин Овечкин, Гавриил Троепольский? Их выступления непосредственно связаны с нашей политикой в области сельского хозяйства. Тут ярко сказалась «дальнобойность» очерковой литературы, та дальнобойность, в которой и заключается одно из главных ее предназначений. Чрезвычайно характерно, что в годы войны и после к публицистике обратились все наши крупные писатели. Героями ленинградской обороны стали в числе других и писатели-публицисты. Прежде всего Ольга Берггольц и Всеволод Вишневский. Сила их была не только в том, что они обладали собственным знанием факта. Это немаловажно для очеркиста. Знать факт он должен основательно. И все-таки дело еще в том, что и Ольга Берггольц, и Всеволод Вишневский были незаурядными людьми, мыслителями, умели стереоскопически видеть жизнь. Это еще более ценно, чем знание самого факта. Чтобы осмыслить его, необходимо четко представлять движение нашей сложной и многообразной жизни, те сдвиги, которые в ней происходят. Если не понимать истинных, глубинных причин происходящего, можно остаться лишь на поверхности факта, даже если он и «раскаленный».

Главная задача публицистики связана с выработкой мировоззрения, характера. И думается, что характером, который ему присущ, советский человек немало обязан публицистике. Даже недостатки, промахи в его воспитании в известной мере связаны со слабым нашим проникновением в жизнь. Сейчас, когда интенсифицируются и темпы жизни, и производство, особенно важно предупреждать нравственное нездоровье, нравственные болезни. Пренебрежение духовными ценностями свойственно ограниченной, потребительской философии. Нам сейчас как никогда важно привлечь внимание к тем, кто сегодня в повседневном своем поведении воплощает подлинно коммунистические нравственные нормы.

Мы много пишем и говорим о таких сторонах человеческого характера, как стремление к творчеству, о гуманности. И в то же время не очень-то часто вспоминаем о трудолюбии, трудоспособности, полагая, видно, что, коли все у нас трудятся, значит, беспокоиться особенно нечего. Формирование нового отношения к труду как первой потребности и главной ценности нашей жизни — одна из магистральных тем настоящей литературы.

Когда Карл Маркс кончал гимназию, он выбрал для своего выпускного сочинения такую тему: «Размышления молодого человека перед выбором профессии». Обратите внимание: писал он не о каких-то конкретных профессиях, специальностях. Его волновало другое. Он писал, что молодой человек должен все сделать для того, чтобы принести счастье человечеству.

Но труд никогда не превратится в некое подобие игры, труд — это всегда трудность, испытание человеческой совести. Значит, нам — литераторам, публицистам — прежде всего и нужно заниматься формированием таких нравственных основ человеческого характера, как любовь и уважение к труду.

В объединении «Невский завод» имени В. И. Ленина много прекрасных специалистов, которым присуще общее качество — влюбленность в свой труд, уважение к нему. И это, на мой взгляд, один из самых важных факторов, которые делают советских людей внутренне богатыми, сильными, яркими личностями. Ведь человек нигде и ничем не выражает себя так полно, как в работе.

Наше государство в этом отношении добилось замечательных успехов. Недавно мне довелось прочитать любопытную книжку американца Стадса Теркела «Работа». В ней люди рассказывают о своем каждодневном труде и о том, как они к этому труду относятся. Казалось бы, скучная проза буден, но прислушаемся к голосам героев Теркела.

Фил Столлинг, электросварщик:

Другой электросварщик, Джим Грейсон:

Возражает электросварщикам Энтони Руджиеро, детектив:

Молодой профсоюзный деятель Гэри Брайнер сражается с Фордом, и на каждый хронометраж отвечает одно: «Вы забываете, что мы не машины, а люди», потому что знает: на каждой операции по секундочке, глядишь, хозяину за год набежит лишний миллион долларов. И Гэри Брайнер с горькой уверенностью заключает:

Книжку Теркела я подарил известному в стране фрезеровщику объединения «Ленполиграфмаш» Геннадию Александровичу Богомолову. Он спросил: «Зачем?» Я ответил: «Для обмена впечатлениями».

— США — наш культурный антипод, — такими словами отвечал позже Богомолов на мой вопрос о прочитанной им книге «Работа». — Несмотря на большие заработки, американские рабочие втиснуты в жесткие рамки требований работодателя. Истинная-то свобода начинается в действительности лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью. Дело — в любви к тому, чем занят, и в понимании, что результаты труда необходимы людям, а не хозяину, получающему от присвоения чужого трудолюбия баснословные прибыли. Да, свобода, сколько бы о ней ни говорили, начинается в своем истинном смысле с исчезновением в человеке своекорыстных интересов, с любви и уважения к своему каждодневному делу. Это — факт. А им творчество даже противопоказано. Это — большой минус. Герои Теркела не любят своей работы, они от нее отчуждены. За исключением лишь одной секретарши, недалекой, судя по всему, особы, которой нравится быть на виду у состоятельных мужчин. У остальных же, особенно заводских рабочих, — жизнь как рабство. А ведь краеугольный-то камень человеческой жизни — это влюбленность в работу. Она должна по меньшей мере хотя бы нравиться. В эпоху НТР, — я это чувствую не только по себе, но и по горькой неудовлетворенности героев Теркела, — возрастает потребность более глубоко выразить свое «я». И вот тут желанная работа светлее солнца становится. И ты тревожишься ночами, когда дело не ладится. Тогда ничто не мило, ничто другое не лезет в голову…

Это новое, более глубокое выражение своего «я» можно наблюдать прежде всего в работе самого Богомолова, лауреата Государственной премии СССР, закончившего выполнение десятой пятилетки 23 февраля 1978 года. Одно удовольствие смотреть, как он трудится: каждое движение предельно рассчитано и экономно; ничего лишнего, никакой суеты. На моих глазах овеществлялась классическая рациональность движений, такая их размеренность и четкость, что мне припомнились отцовские слова о красивой работе: «Надо лучше, да нельзя».

Без любви к труду такого уровня мастерства не достигнуть. Золотые руки и равнодушное сердце никогда не уживались.

В буржуазной литературе давно прижились и сейчас бытуют суждения, будто бы человеку изначально, по самому его естеству, свойственно отвращение к труду. В действительности же труд всегда и при всех обстоятельствах был органической потребностью людей. И сам по себе никогда отвращения не вызывал. Рабочий человек неизменно уважал свое дело, свое мастерство. Неприемлемы были те принудительные, бесчеловечные формы осуществления труда, которые, возникнув вместе с рождением классового антагонистического общества, приобрели наиболее законченный вид при капитализме. Присвоение продукта труда власть имущими и вызывает у пролетариев, как правило, безразличие к тому, что они изготовляют. Предметный мир, создаваемый их трудом, является для них чужим. Они утверждают в труде не себя, а работодателя, силу его и богатство. Только с установлением нового социального строя разрешается это противоречие, и человек, по словам К. Маркса, возвращается к самому себе как человеку общественному.

Социализм действительно вернул человека к самому себе. Избавил его от работы, диктуемой чуждой, враждебной ему волей. Раскрыл могучую силу труда как двигателя прогресса, как единственного источника богатства общества, благосостояния всех его членов.

Именно в работе идейно одухотворенной, в работе с полной отдачей сил и открывается для советских людей широкое поприще для самоутверждения, саморазвития, формирования высокого чувства собственного достоинства, рабочей чести и гордости. И не случайно уважение, любовь к труду определяются у нас не узко профессионально, а с гражданских позиций, как важнейшая черта морального облика строителей коммунизма.

…Работал расточником в объединении «Кировский завод» Евгений Андрианович Белецкий. Он, правда, был не только расточник. Автор нескольких книг, знаток и ценитель художественной литературы, заслуженный мастер спорта и заслуженный тренер СССР, один из самых известных альпинистов страны. Как альпинист Белецкий был приглашен в Англию на торжества по случаю столетия Королевского альпинистского общества. Супруга президента этого общества леди Хант сказала расточнику Белецкому после его доклада:

— Не могу поверить, мистер Белецкий, что вы — простой рабочий…

— Почему вы решили, что я — всего лишь простой рабочий? Я — советский рабочий.

Каков же он, простой советский рабочий?

…28 декабря 1970 года на 8-й ГРЭС под Ленинградом неожиданно раздался взрыв. В торфе, привезенном с синявинских разработок, оказался гаубичный снаряд. Над станцией полыхнуло пламя. Раскаленный смерч пронесся по котельной, жестоко опалив пятерых машинистов. Когда к ним добрался начальник смены, то увидел, что обожженные люди продолжают нести вахту: без присмотра оставить котлы они не могли. «В медпункт, немедленно! — приказал начальник смены. И хрипло добавил: — Да не прикасайтесь вы ни к чему, ребята. У вас кожа с ладоней лезет».

Евгению Морякову, известному ленинградскому токарю, Герою Социалистического Труда, нередко задают такой вопрос:

— За что вы любите свою работу, свой завод?

Он отвечает так:

— Любовь к профессии, к заводу, как и к людям, — чувство очень личное и сокровенное. О нем не кричат на трамвайных остановках, не стучат в грудь кулаком. Любовь к делу, к профессии тем же делом, работой и доказывают. Каждый день и всю жизнь. Все скромно. От души. И тогда всем понятно.

Мироощущение Евгения Морякова идет от нерасторжимости личного и общественного. Где они, истоки этого мироощущения?

На участке, где работает Геннадий Богомолов, я увидел двух токарей, которым явно было за семьдесят. «Дядя Саша и Антон Иванович, — представил мне их Богомолов. — Стоят плотно, по полвека в заводе, молодым не уступают». И я увидел дядю Сашу — седого, сутуловатого, крупноголового человека в синей спецовке — за токарным станком; Антона Ивановича — высокого мастерового со вздернутыми на лоб очками в металлической оправе, в кепке с въевшейся токарной пылью. Припомнил, что у Теркела его герои ждут не дождутся пенсионного возраста, только и мечтают, как бы раз и навсегда распрощаться с ненавистным для них ярмом. Наши пенсионеры, как правило, тянутся к труду. Я специально побеседовал с токарями, которым за семьдесят. Громких слов они не говорили, но я понял: для них важны сами по себе результаты их деятельности, им важно, что они творят полезное — для участка, для своего завода, для страны. И эту полезность, необходимость они воспринимают с какой-то особой обостренностью: «По полвека в заводе, а трудом своим не насытились».

Известно, что в процессе всенародного обсуждения проекта новой Конституции СССР было внесено около 400 тысяч различных предложений. Наибольшее число из них — по такому коренному вопросу, как роль труда и отношение к нему.

Это и понятно, потому что право на труд — жизненно важное условие всестороннего развития каждого из нас как личности. В буржуазных конституциях это право не провозглашается даже формально. А в нашем Основном Законе труд характеризуется не только как источник роста общественного богатства, народного благосостояния, но и как основное мерило достоинства каждого советского человека, его престижа и положения в обществе.

Поэтому, избрав область общественно полезной деятельности, мы обязаны добросовестно трудиться на этом поприще. Обязаны дорожить той работой, которая нам доверена. И силу примера своего использовать для того, чтобы, выражаясь словами В. И. Ленина, полностью изжить такие факты нерадивого отношения к труду, как разгильдяйство, небрежность, неаккуратность, нерасторопность, склонность заменять дело дискуссией, работу — разговорами, склонность за все на свете браться и ничего не доводить до конца.

Каждый из нас может назвать десятки и сотни людей, которые с огромным уважением относятся к своему праву на труд и пользуются этим правом, сознавая все его историческое значение.

Многие ленинградцы знают и заинтересованно следят за работой бригады строителей треста № 20 Главленинградстроя Ивана Семеновича Шевцова. Узнав о присвоении ему звания Героя Социалистического Труда, Шевцов сказал:

— Жаль, отец не дожил…

Меж ними всегда было какое-то особое взаимопонимание. Отец выслушает любую весть, и горькую, и радостную, коротко скажет: «Понятно, сынок. Так и поступай. Так и держи себя». Это одинаковое, слитное понимание жизни двумя трудящимися людьми, ее склада, порядка, существа, направленности. Верно когда-то сказал про людей такого сорта, да и про себя самого Александр Иванович Герцен: «У нас нет молитвы: у нас есть т р у д. Труд — наша молитва». И — святое дело, которым держится человек и живет на земле. Трудом определяется ценность человека, его интеллектуальные качества, право на внимание и уважение.

Эта вера в высокий смысл избранного будничного труда возникает не вдруг, а воспитывается, передается, как самое бесценное достояние. И мне понятно сожаление Ивана Шевцова: ведь нет выше сыновней гордости, если твое дело отмечено похвалой, признательностью прежде всего отца и матери. Потому что они воспитали в тебе прекрасное понятие, что труд — первейшая потребность человека на земле. И это родительское понимание труда идеально сопряжено с главным принципом нового, коммунистического общества. Работать не на авось, а с каждым днем честнее, лучше, напряженней, осознанней.

Эти требования выполняет тот, кто в каждое — большое ли, малое ли — дело вкладывает душу, кто вполне отдает себе отчет в том, что его умение и старание вливаются «в труд его республики», что от каждого из нас зависит успех общих усилий и в конце концов радость людей, потребляющих то или иное изделие. Дважды Герой Социалистического Труда бригадир судосборщиков Василий Александрович Смирнов как-то рассказывал, что рабочий, хорошо обработавший деталь, порой медлит расстаться с ней. Ему хочется полюбоваться плодами своего труда. Сознание того, что вещь сделана на совесть, приносит большое внутреннее удовлетворение ее творцу. И, безусловно, тем, кто потом соприкасается с прекрасными плодами его ума и рук. Совестливый человек не может плохо работать: для него это унизительно. Создается ли машина или строится дом, шьется ли одежда или собирается урожай — все это может приобрести и приобретает самое глубокое содержание, если каждый работающий отнесется к своему труду с любовью.

В широко развернувшемся соревновании, повседневной целеустремленной деятельности, в активной борьбе за достижение намеченных партией социально-экономических и культурных рубежей формируются благородные качества борца и созидателя. И чем дальше продвигается наша Родина по пути к коммунистическим идеалам и целям, тем большим смыслом наполняются для каждого из нас понятия «трудолюбие», «деловитость».

Свои «поправки» вносит здесь и научно-технический прогресс, достижения которого позволяют облегчить труд миллионам и миллионам людей, открыть им более широкие возможности для творческой деятельности. Однако надо видеть, что влияние научно-технического прогресса неоднозначно. Машины, механизмы, автоматические устройства, многократно облегчающие в первую очередь физические усилия человека, требуют от него большого интеллектуального и психологического напряжения. Они требуют, что называется, «усиления самовоспитания», повышенного к себе внимания, большей творческой отдачи. Стоя, скажем, за пультом прокатного стана, управляя движением многих тонн раскаленного металла, несущегося со скоростью десятков километров в час, работнику надо быть куда более сосредоточенным и зорким, чем, скажем, кузнецу в сельской кузне. Ошибка, растерянность, не говоря уж о безответственности, могут здесь обернуться для государства огромным ущербом.

Так что труд никак не может превратиться в игру: труд и трудность — слова однокорневые. И человек, это важно понимать, жив не хлебом единым, все решает нравственная его основа.

Показалось мне примечательным следующее признание:

Заметим, что судьба этой девочки сложилась, девочка сделалась великой Галиной Улановой.

И еще припомнилось выпускное сочинение ленинградского школьника Николая Зотова.

Такое семейное воспитание, где нужно — и с приневоливанием (вспомним Галину Уланову: «и если бы не мама с ее мягкой настойчивостью») — архиважно, потому что в жизни мы сталкиваемся и с совершенно иным подходом. Евгений Моряков, публицист-рабочий, рассказывает о маме, которая отчитывает сына за какие-то упущения, приводя как аргумент:

— Ну погоди, бездельник! Не хочешь учиться — будешь токарем, как отец.

Встречаются мамы, которые жалуются в райком партии: их детей, школьников, заставляют на заводе работать!.. Им даже в голову не приходит, что дети-то гордятся тем, что делают в цехе: их производственная практика там, кстати сказать, прекрасно организована.

Прославленный ныне бригадир объединения «Металлический завод» имени XXII съезда КПСС Владимир Степанович Чичеров начал работать подсобником у своего отца, кузнеца питерского, и вот что узнал от него:

— Нет красивее труда, чем работа с металлом, нет выше звания, чем рабочий.

Передалась Чичерову семейная профессиональная гордость, уважение к своему труду. И сегодня, выступая перед школьниками, он любит повторять отцовские слова:

— Нет красивее труда, чем работа с металлом, нет выше звания, чем рабочий.

Социологи приводят порой, казалось бы, успокаивающие сведения: машинист электровоза имеет «ранг предпочтения» одинаковый с журналистом, слесарь-инструментальщик популярен так же, как инженер-горняк, а шоферами собираются работать столько же юношей, сколько и учителями.

Есть, однако, и другие данные. Вот результаты эксперимента, также проведенного социологами. Тысяче с лишним выпускников средних школ нашего города дали тему сочинения: «Моя любимая профессия. Как я ее себе представляю?» Ребята назвали в общей сложности пятьдесят пять профессий. Девяносто процентов десятиклассников мечтают стать работниками инженерно-умственного труда, семь процентов — рабочими и три процента хотят трудиться в сфере обслуживания.

Откуда такая настроенность?

Повинны в ней иногда даже те, кому до́лжно бы по «долгу службы» развеивать существующие на сей счет предубеждения и предрассудки. Примитивно, бездумно в иных школах ведется профориентация. В одной из школ заводского Кировского района, рассказывая о рабочих профессиях, используют такой «завлекательный» довод: у рабочего — телефон на станке, с ним держат прямую связь из Москвы, чуть ли не из Госплана… Помилуйте, зачем это?.. Характерно, что когда самих ребят привели на завод, то один паренек написал в сочинении не про мифический телефон, а вот про что: «По-моему, на заводе трудятся очень хорошие люди. Рабочие везде нас встречали с улыбкой, шутили».

Отголоски существующих еще предубеждений дают себя знать и в нашей публицистике. Учитель И. Дружинин рассказывает о девочке, которая мечтает стать портнихой, но не осмеливается сказать в классе о своем выборе: засмеют. Молчит Наташа и дома, потому что опасается маминой резкой пренебрежительной реплики: стоило кончать десять классов, чтобы идти в портнихи! Ситуация так жизненна… Публицист, сам учитель, признается:

Хорошо ли это, что такую правоту мы признаем лишь «где-то в глубине души»? Ведь Наташа, в отличие, видимо, от многих своих товарищей и подруг, знает, чувствует, понимает, в чем состоит ее будущая специальность, ей она нравится. Тут публицист обязан утверждать правоту этой десятиклассницы активно, наступательно и не «где-то в глубине души», а в среде товарищей Наташи, перед ее мамой, перед своими читателями.

Я не преувеличиваю, когда говорю, что многие молодые люди, в отличие от Наташи, понятия не имеют о своей будущей профессии. Сошлюсь на авторитетное мнение директора Г. А. Голованова:

— Бюро социальной психологии по моей просьбе обратилось к молодым инженерам объединения «Апатит» с вопросом: что знали они о своей будущей профессии до поступления в вуз? Более двух третей опрошенных ответили, что они либо вообще ничего не знали о специальности горного инженера, либо знали предельно мало. Несомненно, это не могло не наложить соответствующий отпечаток на их отношение к учебе в данном институте, поскольку им было практически безразлично, где учиться: в горном ли институте или в институте пищевой промышленности.

Выбор профессии по «рангу предпочтения» приводит в ряде случаев к равнодушной жизненной позиции. Так и получается, пожалуй, что иной врач лечит детей кое-как, кое-кто из молодых учителей терпеть их не может, а инженер со скукой отбывает урочные часы в конторе.

Константин Симонов в книге «Сегодня и давно», рассуждая о школе жизни, признался, что для него «первой школой жизни было несколько лет работы на производстве. Они формировали меня как человека. Я пять лет проработал у станка, и это научило меня так, а не иначе смотреть на некоторые вещи, определенным образом дисциплинировало, подготовило к сложностям жизни».

Чрезвычайно важны мотивы, которые приводят человека на завод, фабрику или стройку, истоки зарождения нашего трудового призвания.

Вот что вспоминает Константин Симонов в своей автобиографии:

О том же примерно рассказывает Евгений Моряков, человек другого поколения, связывая свое желание «пойти в рабочие» с заботами страны, с восстановлением разрушенного последней войной народного хозяйства, объясняя его стремлением быть причастным к общим делам, высоким чувством ответственности за все происходящее в стране. Еще мальчуганом многое взял Женя Моряков от своего деда и всегда помнит завет старого сапожника: «Можно жить с заплатами на обуви, с заплатами на совести жить нельзя. Не стыдно хлеб достать трудом, стыдно хлеб достать стыдом». Это и было, как представляется теперь, настоящей «профориентацией». Можно, думается мне, поучиться у моряковского деда, потому что он ориентировал внука на главные человеческие ценности: совесть, долг, трудолюбие.

Придя на завод, Женя Моряков имел, по его словам, «вместо паспорта — свидетельство о рождении, рост — метр с шапкой». Попал сначала в монтеры — не в токари, и запомнился ему такт, великодушие первого мастера, который понял, что как монтер Моряков не состоится, но мастер не торопил события, не спешил избавиться от незадачливого, строптивого вдобавок ученика. Зато как высоко оценивает своих наставников Е. Моряков: «Лично мне всегда везло на хороших людей. У меня не было плохих учителей, плохих мастеров. Во всяком случае, я не помню таких». Полюбившаяся ему и ставшая главной в жизни токарная профессия давалась Морякову так: «К концу смены не чувствовал рук, ладони горели и болели так, что, придя домой, я делал ванночку для рук, и нередко от боли по лицу катились слезы». Моряков, однако, находил в труде личную радость, ни с чем не сравнимую, а нашедший такую радость, по мысли В. А. Сухомлинского, уже не сможет стать злым, недобрым человеком.

Для многих известных сегодня тружеников первыми учителями явились родители, и мы это уже подмечали. Память об отце, искусном плотнике, большую роль сыграла в судьбе бригадира тихвинских строителей Михаила Петрова. Ему хорошо помнится, как отыскал он после войны уцелевший отцовский топор, слишком тяжелый для него, показавшийся поначалу неуклюжим, — с благоговением взял его в руки. С этого момента начался для него переход из детства в трудовое отрочество.

Ленинградцам памятен облик славного нашего земляка, токаря-балтийца Алексея Васильевича Чуева. Как складывался его трудовой путь? Алексей Васильевич частенько вспоминал крутой характер отца: «На первых порах меня к станку допускал редко. Считал, что станок присушить должен, во сне видеться». Потому, видно, в двадцать лет Чуев-младший имел уже шестой разряд. И пришло то памятное утро, когда опытные рабочие сказали его отцу, Василию Никитичу, известному на Балтийском заводе корабелу: «А у сына твоего — в руках профессия».

Понятия «совесть» и «честность» для Чуева были выражением самой высокой гражданственности. Они означали, по его соображениям, «наступательную, бескомпромиссную борьбу со злом, способность переживать, как свое личное, чужую беду и чужую радость».

Представляют интерес и упреки Чуева-читателя тем литераторам, которые на производственном фоне нагромождают невероятное количество трудностей, мужественно преодолеваемых героем. «Словом, напускаем романтику даже там, где ее совсем нет, а есть будничная, напряженная, нередко тяжелая и утомительная работа». Задумывался токарь Чуев: «Осмыслить масштабы этой непоказной, нужной людям работы, высветить в ней человека, по-моему, главное».

Высветить человека, показать ровное течение его дела, труд, которым не насытишься, как родниковой водой, — это ли не задача литературы?! Труд на общее благо, превращение его из необходимости в насущную потребность большинства из нас — одна из самых примечательных особенностей нашей жизни. И важно всемерно поддерживать эту тенденцию. Никакая сила не делает человека полезным для общества так, как это делает сила свободного, творческого труда.

У Чуева было много учеников: «Они как родные мне, их и жена моя всех до единого знает, кто на что способен, у кого какой характер, темперамент». Он был умным, чутким, щепетильным наставником, понимал, что талант, смекалка, золотые руки — это достояние государства. Алексей Васильевич был убежден: «Ни в одной среде я не встречал такой щепетильности, как в рабочей среде, где даже кружку пива человек не захочет выпить за чужой счет. Рабочие люди — честные, глубоко порядочные в большинстве своем, потому что знают цену трудовой копейке и никогда не позволят себе посягнуть на чужую».

На вопрос, что он больше всего ценит в своих товарищах, Чуев отвечал:

— Страсть. Преданность делу. Люблю их за достоинство и смекалку, за высокое волнение души.

Их все больше, таких людей. Ими определяется главное в облике нашего общества.

Один из зарубежных гостей нашего города, приехавший из капиталистической страны и побывавший на ленинградских заводах, сказал следующее: «Что меня больше всего удивляет в этих людях?.. Понимание ими собственной работы. Они относятся к ней не только как к обязанности, к источнику средств, но и как к почетному, необходимому, возвышающему человека делу».

Что верно, то верно. Труд на общее благо становится для этих людей не просто необходимостью, но первейшей потребностью. Как хлеб, как воздух.