Лето мафии

Глава 2

В тот вечер я засыпал, чувствуя себя сбитым с толку. Сидни показался мне интересным, не похожим на всех моих знакомых, но поскольку у нас с ним не было абсолютно ничего общего, я не подумал, что мы будем видеться часто, несмотря на соседство. Однако я ошибался. Когда на следующий день в одиннадцать часов утра я выходил из дома, Сидни сидел на лестничной площадке.

Это была самая обычная суббота. Четверо мальчишек колотили мячом по стене соседнего здания, а чуть дальше на тротуаре девчонки прыгали через скакалки. За той стороной нашего дома, которая выходила на Тридцать шестую улицу, группа подростков играла в «стикбол», нашу уличную разновидность бейсбола. Вместо биты мы пользовались ручкой от метлы, а мячом служил очень старый, совершенно лысый мячик от большого тенниса. Роль площадки выполняла узкая дорожка прямо посреди улицы, с обеих сторон ограниченная припаркованными машинами. Основной базой был канализационный люк. В тот день первой базой служил бампер «Доджа» 1936 года выпуска, второй — холщовый мешок, а третьей — видавший виды «Студебекер» неопределенного возраста. Как и в настоящем бейсболе, были подающий и принимающий, вот только на поле не было восходящей звезды — Элли Рейнольдса. Никаких крученых и резаных подач — подающий должен был встать на люк и кинуть мяч в отбивающего. Ввиду отсутствия судьи спорных бросков не было — если отбивающий делал замах и не попадал по мячу, засчитывался промах, и тот подающий, кому удавалось трижды подряд заставить ошибиться отбивающего противника, становился героем дня. Остальные правила сохранялись, вот только двойным касанием считалось, если отбивающему удавалось «забамперить» мяч, то есть отбить его так, чтобы он застрял между верхом покрышки и бампером. После этого счастливчику, как правило, приходилось спешно уносить ноги. Нас такие правила полностью устраивали, хотя блюстителям чистоты бейсбола они наверняка показались бы еретическими, — однако эти люди играли на траве, а ближайшая к нам подходящая трава находилась в Центральном парке. Для нас это было все равно что на Луне.

Сидни был с головой поглощен шумной игрой в кости, которую вели у крыльца трое членов моей банды: Доминик Дельфина по прозвищу Мальчонка, Бенни Вил и Аттиллио Мазерелли по прозвищу Порошок. Как и я, все они были в хлопчатобумажных брюках, футболках и холщовых туфлях. В девять утра температура уже поднялась до девяноста градусов, однако Сидни был в свитере, надетом поверх белой рубашки с длинными рукавами и открытым воротом, отутюженных коричневых брюках, коричневых башмаках и неизменной ермолке. Если дополнить этот наряд галстуком, можно было подумать, что он собрался в церковь, что, как выяснилось, соответствовало действительности. Сидни только что вернулся из школы при синагоге. Его рука лежала на стопке из четырех книг, связанных отрезком бельевой веревки. Игроки не увидели, как я вышел из дома, но Сидни меня сразу же заметил. Подняв взгляд, он робко протянул руку и сказал:

— Привет.

Я посмотрел вниз и, машинально прищурившись, пробормотал:

— Как дела?..

Похоже, Сидни обрадовался тому, что я его вспомнил.

— Замечательно, — сказал он, потом, помолчав, добавил: — А у тебя?

— Полный порядок, — ответил я, вытаскивая из кармана пачку «Лаки страйк». Вытряхнув сигарету, я указал на свитер: — Тебе не жарко?

Сидни покачал головой.

— Не-ет. Врач говорит, у меня очень жидкая кровь.

— Наверное, у тебя вместо крови чистая вода, — заметил я, закуривая. Сделав глубокую затяжку, я выпустил носом две струйки дыма и, толкнув стопку книг мыском ноги, спросил: — Что это за книги?

Подняв стопку, Сидни протянул ее мне.

— Они из библиотеки. Я отношу их обратно.

— О, — сказал я.

Правила обращения с библиотечными книгами были для меня дремучим лесом. Я снова посмотрел на игроков в кости.

Бенни только что выбросил восемь очков.

— Во-осемь! Ро-овно во-осемь! — воскликнул он, растягивая гласные. Бросив на кон пятидолларовую бумажку, Бенни добавил: — Старина Эйб[1] говорит «да»!

Он всегда тряс кости у самого уха. Его кожа цвета черного дерева блестела тонкой пленкой пота. Чернее воронова крыла, Бенни был проворен, как щелчок пальцами. Мальчонка был убежден, что Бенни сможет убежать от пули.

Порошок тотчас же швырнул доллар, сказав:

— Один зеленый на крутую восьмерку.

Порошок Мазерелли при росте пять футов пять дюймов к своему пятнадцатому дню рождения весил уже двести фунтов. К восемнадцати он перевалил за двести сорок. У него было круглое смуглое лицо, темно-каштановые волосы и глаза в тон им. Ни шеи, ни талии, и сила, как у борца сумо.

— Принимаю, — сказал Мальчонка. Он повернулся к Бенни: — И твою пятерку я тоже бью.

Он хлопнул однодолларовой купюрой по доллару Порошка, затем бросил пятерку на пятерку Бенни. Мальчонка был моей правой рукой. Прозвище он получил от родных своей матери, еще когда писал в пеленки. Прозвище пристало надолго. Всех, кто встречался с ним впервые, поражали его узкое, как лезвие, лицо и близко поставленные черные глаза. Он обладал взрывным характером и огромными кулаками, которыми зарабатывал себе славу нового чемпиона во втором полусреднем весе.

— Уже катятся, — проворчал Бенни, бросая кости.

Порошок воскликнул:

— Малыш, покажи мне пару четверок!

— Шансы невелики, — тихо заметил Сидни.

Я удивленно посмотрел на него.

— Что?

— Восьмерка. Шансы невелики, — повторил Сидни с убежденностью Арни Ротштейна, шулера мирового класса, который в 1919 году якобы подстроил результат финального матча Мировой серии по бейсболу.

Я был потрясен. Если бы подобное замечание сделал кто-либо из моей банды, в этом не было бы ничего удивительного (за исключением Порошка, игравшего в кости из рук вон плохо); однако услышать его от чахлого паренька в ермолке, читающего «Одиссею»? Это невозможно было представить.

— Ты прав, — наконец признал я, снова прищуриваясь. — Но как ты догадался?

Поднявшись, Сидни подхватил стопку книг за конец веревки и пожал плечами так, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся.

— Хойл. Автор книги, в которой написано про все игры. Карты, кости, шахматы… Я ее прочитал.

Я недоверчиво покачал головой.

— И ты помнишь шансы на выигрыш всех вариантов игры в кости?

— Угу. На самом деле это всего лишь чистой воды математика. А математика дается мне легко.

Я посмотрел на стопку книг, затем снова перевел взгляд на Сидни. Если математика дается ему легко, с чем он может испытывать затруднения? У моего отца было много любимых пословиц, но самой любимой среди всех была; «Знания — сила». Внезапно я переменил свое мнение о Сидни: этот мальчишка знает, что к чему. Я уже собирался спросить, о чем остальные книги, которые он относит в библиотеку, но тут Бенни с громким криком исторг из стакана кости.

— Ну же, пять и три, шесть и два, придите к папочке!

Кубики из слоновой кости, покатавшись, остановились — пять и три… восемь, ровно столько, сколько нужно.

— Аллилуйя! — торжествующе воскликнул Бенни.

Стремительным движением он сгреб в ладонь пятерку Порошка, а Мальчонка забрал однодолларовые бумажки. Подняв взгляд, Бенни заметил на крыльце меня.

— Эй, мамочка, а ты не хочешь пожертвовать на благое дело, прежде чем мы тронемся в путь?

Прежде чем я успел ответить, Порошок заметил Сидни, и его брови удивленно взметнулись вверх.

— А это кто такой?

— Это… Сидни, — пробормотал я. — Сидни Батчер. Он совсем недавно переехал в соседнюю квартиру.

Все трое небрежно помахали Сидни, затем Мальчонка сказал:

— Я умираю от голода. Пойдем найдем что-нибудь пожевать.

— Отличная мысль, — согласился я. Повернувшись к Сидни, я, поддавшись внезапному порыву, предложил: — А ты не хочешь присоединиться к нам? Это как раз по пути в библиотеку.

— Правда? Я хочу сказать… конечно!

Спустившись по лестнице, Сидни поспешил вслед за мной по улице. Я поднял над головой скрещенные руки и зычно крикнул:

— Перерыв!

Подающий опустил занесенную руку с мячом, отбивающий поставил ручку от метлы на асфальт, а остальные игроки почтительно помахали членам банды, пересекавшим их площадку. Это были наши владения. Здесь мы были королями, а для младших ребят — даже богами. Когда я стал взрослым, мне частенько приходилось слышать, как «Адскую кухню» называют гетто. На самом деле, это было не так — по крайней мере, для моих ребят и для меня самого. Разумеется, это были не шикарные кварталы Саттон-плейс, но это была наша земля, наш дом. Шагнув на тротуар, я приветливо помахал малышам, и мы продолжили путь.

Этот субботний утренний ритуал существовал столько, сколько я себя помнил: поздний завтрак в нашей любимой точке на углу Восьмой авеню и Сорок первой улицы. Мы направились на восток по Тридцать шестой улице, повернули на север на Восьмую авеню и прошли мимо скопища открытых прилавков, выстроившихся по обеим сторонам улицы. Эти прилавки, выставленные перед витринами магазинчиков, были завалены всем — от свежих фруктов до живых цыплят. Опущенные брезентовые навесы защищали прилавки от солнечных лучей, и воздух был насыщен бодрящим ароматом спрыснутых водой овощей и фруктов. Тротуары кишели женщинами, которые перебирали, осматривали и ощупывали товар, выискивая сочные ингредиенты для роскошного воскресного стола, а затем запихивая их в уже битком набитые хозяйственные сумки. Назойливый гомон десятков торговцев, расхваливающих свой товар, смешивался с голосами спорящих покупателей и подчеркивался беспрестанным грохотом железных банок, висящих под круглыми весами.

Проходя мимо прилавка с особенно соблазнительными рубиново-красными яблоками, Порошок молниеносно выбросил руку в сторону и заполучил пробу. Даже если бы торговец смотрел в его сторону, он, скорее всего, ничего бы не заметил. Пусть у Бенни были самые быстрые ноги в «Адской кухне»; но самые быстрые руки и проворные пальцы принадлежали Порошку. Мальчонка любил повторять, что Порошок сможет снять с человека трусы, оставив на нем брюки. С аппетитным хрустом впившись зубами в украденную добычу, Порошок одобрительно кивнул. Мы тем временем принялись обсуждать различные повороты сюжета «Асфальтовых джунглей», кинофильма, который смотрели вчера вечером. Это был боевик про ограбление; банда из четырех человек — «головы», «носильщика», «водителя» и «силача» — задумала сорвать куш в миллион долларов. Фильм нам очень понравился, потому что он был про то, чем занимались мы сами. Мы замышляли ограбления и осуществляли задуманное. Конечно, до миллиона нам было далеко — но суть была та же. В фильме Джона Хьюстона замысел Стерлинга Хайдена не удался. На мой взгляд, Стерлинг и его люди совершили множество глупейших ошибок, почему и провалили дело. Я сказал, что у меня все прошло бы как по маслу. Мальчонка выразил сомнение, но Бенни, считавший меня гением, согласился, что я обязательно бы придумал что-нибудь получше. Порошок не сказал ничего определенного. По его словам, лучшим в фильме была музыка — а также блондинка, игравшая эпизодическую роль. Актрису звали Мерилин Монро. В течение всего обмена мнениями Сидни лихорадочно пытался следить за разговором, но было ясно, что он с таким же успехом мог бы слушать инопланетян.

Пройдя восемь кварталов, мы оказались на углу Восьмой авеню и Сорок первой улицы напротив огромной строительной площадки, где возводился автовокзал, и направились к Барни, торговавшему прямо на улице сосисками в тесте производства компании «Сабретт». Барни был беззаботным карликом неопределенного возраста, носившим усики в стиле Эркюля Пуаро и козлиную бородку на лице, исчерченном смешливыми морщинками. Облаченный в белый поварской колпак, фартук мясника и высокие ковбойские сапоги, он на моей памяти всегда стоял здесь, на одном и том же месте. Над его двухколесной тележкой красовался зонтик фирменных голубого и желтого цветов «Сабретт», а сам Барни стоял на трехногой табуретке, достаточно высокой, чтобы он мог обозревать все свои кулинарные владения. На наш взгляд, у Барни были лучшие хот-доги с квашеной капустой во всем Нью-Йорке. Приправленные маринадом, горчицей, кетчупом и луком, они являлись настоящим гастрономическим шедевром. А с шоколадным коктейлем его сосиски в тесте и вовсе становились чем-то, сопоставимым с сексом.

У тележки Барни нас ждали еще двое членов моей банды: Рыжий О’Мара, невозмутимый ирландец, считавший любое предложение, в котором больше шести слов, докторской диссертацией, и Прыгун Камилли, наивный добродушный семнадцатилетний парень, тощий заика с ввалившимися щеками. Мы прозвали его Прыгуном, потому что он при ходьбе слегка подпрыгивал. Прыгун приходился мне троюродным братом, и в свою банду я взял его из жалости. Рыжего О’Мару я взял к себе за бесстрашие, за беззаветную преданность и за чутье кобры. У него была привычка обстругивать деревянные спички своим ножом с выкидным лезвием — чем он и занимался сейчас, когда мы подошли.

Мы поздоровались с Рыжим и Прыгуном, но Рыжий лишь молча бросил на Сидни изумленный взгляд, красноречиво говоривший: «А это еще что за чертовщина?» Неизменно вежливый Прыгун, вероятно, почувствовав родственную душу, шагнул вперед, протягивая руку.

— П-прыгун… — заикаясь, произнес он. — П-прыгун Камилли.

Пожав ему руку, Сидни застенчиво представился.

— Вижу, т-ты в ерм-милке, — сказал Прыгун, гордый тем, что знает, как называется черная шапочка, прикрывающая макушку Сидни.

— Это ермолка, — как можно мягче поправил Сидни.

Мальчонка, потеряв терпение за время этого обмена любезностями, хлопнул руками и сказал:

— Ну, хватит. К делу. — Повернувшись к Барни, он выпалил заказ: — Сосиску с кетчупом, побольше квашеной капусты и шоколадный коктейль.

— Уже даю, — пропел Барни.

Рыжий протянул руку с зажатым ножом.

— То же самое.

— Три сосиски с кетчупом и два коктейля, — сказал Порошок. — Побольше капусты и лука, и маринада тоже не жалей.

Повернувшись к Сидни, я спросил:

— А ты что будешь?

— А здесь есть крем-содовая? — робко спросил он.

— Сосиску, коктейль и стакан крем-содовой, — сказал я Барни, и тот ответил кивком.

Достав из кармана пачку банкнот, я вытянул двадцатку и протянул ее Барни. В этот момент подоспел последний член моей банды.

Маленький Луи Антонио, голубоглазый светловолосый красавец. На самом деле назвать его маленьким было никак нельзя. Шести футов и трех дюймов роста, он был тощий словно железнодорожный рельс, однако у него был сводный старший брат, тоже Луи. Этого сводного брата, в котором было пять футов и пять дюймов, называли Большим Луи, потому что отец братьев, Луи-старший имел рост всего пять футов три дюйма. В этом можно было запутаться, если только вы не из «Адской кухни». Поздоровавшись с нами, Луи недоуменно уставился на Сидни.

— А это что такое? Талисман на счастье? — наконец спросил он.

— Это Сидни Батчер, — объяснил я. — Он направляется в библиотеку.

— А, — произнес Луи таким тоном, словно после моих слов все встало на свои места.

Прирожденный комик, Луи долго разглядывал Сидни, наконец, не подобрав подходящей шутки, протянул руку и ограничился простым:

— Привет, Сид.

Сидни пожал протянутую руку, однако с его уст не слетело ни звука. С тех самых пор, как он только увидел Луи, он словно лишился дара речи. Луи был одет в костюм-тройку, сорочку с запонками, широкий галстук и лакированные штиблеты, все черного цвета. Он был похож на актера Джорджа Рафта, одного из своих героев, в числе которых также были Хэмфри Богарт, Джимми Кэгни и вообще все, кто воплощал на экране «крутых» парней с чувством юмора. Луи безукоризненно пародировал любого из них, и сейчас он, перевоплотившись в Кэгни, обернулся к Барни и сделал заказ. Раскачиваясь на каблуках, он ткнул указательными пальцами в улыбающегося карлика, затем, стиснув зубы, процедил:

— Я хочу-у… пожалуйста-а… э-э… один хот-дог со всем, чем нужно… э… побольше капусты… и шоколадный коктейль…

Барни уже не раз слышал все это, однако сейчас снова пришел в неописуемый восторг. Замахав руками, он с укором промолвил:

— Черт побери, что ты делаешь в обществе этих оболтусов? Сколько тебе твердить — найди себе агента, снимись в кинопробе, своей игрой ты заработаешь не только на хлеб, но и на масло! В чем дело? Чего ты ждешь?

Усмехнувшись, Луи сбросил с себя маску.

— Всему свое время, Барни. — Откинувшись назад, он театрально воздел руку к небу и объявил: — Настанет день, и ты увидишь мое имя на афишах, коротышка.

Сидни зачарованно наблюдал за разговором. Луи стоял на самом солнцепеке, облаченный во все черное, и тем не менее на нем не было видно ни капли пота. Повернувшись ко мне, Сидни в благоговейном восторге прошептал:

— Вот у кого действительно жидкая кровь. Мой врач ни за что в это не поверит.

Наконец Барни доделал последний хот-дог, и мы набросились на творения его рук словно герои «Оливера Твиста». Допив крем-содовую, Сидни поблагодарил меня, попрощался со всеми и, счастливо качая связкой книг, направился наискосок к Нью-Йоркской публичной библиотеке, которая находилась на углу Пятой авеню и Сорок второй улицы. Проводив его взглядом, я покачал головой, недоумевая, какого черта кому-то может понадобиться идти в библиотеку в субботу утром.

Через четыре дня мне предстояло это выяснить. Через неделю я уже шел вместе с Сидни.