Лето возмездия

Глава 7

Вальтер Пуласки сидел в конференц—зале «Каменного колокола» психиатрии Маккленберга.

В принципе, современная психотерапия более менее была домом, также как и раньше: краевая психиатрическая больница. Тем временем, Пуласки даже полагал, что неврологи, терапевты и врачи—специалисты, которые проходили свою службу в этих стенах, имели такие же психозы, травмы или депрессивные заболевания, как и некоторые пациенты. Возможно, странное поведение персонала было вызвано еще и тем, что кто—то убил Наташу Соммер, молодую пациентку в палате двадцать семь, бутылкой джина и чрезмерной дозой парацетамола. Не каждый день случалось, что служащий уголовной полиции запечатывал несколько помещений пломбами, прибывал судебный патологоанатом, чтобы увезти труп и два эксперта по фиксации следов с лампами, лестницами и большими чемоданами, которые запаковывали все исследованное, фотографировали и имели дело только с мертвыми.

Прибывшие коллеги Пуласки улыбались и кривили лица за его спиной, что, естественно, от него не ускользнуло. Майка, судебный медик, ясно высказала предубеждение. Здесь действительно необходимы такие усилия? Малышка, вероятнее всего, вколола себе шприц. Как всегда, каждый хотел идти по пути наименьшего сопротивления. Только не делать больше, чем необходимо!

После того, как Пуласки показал судебному медику прощальное письмо Наташи и объяснил, что левша едва ли поставит два гигантских шприца, в общей сложности объемом сто миллилитров в левый локтевой сгиб, она задумалась. Естественно, было бы проще, если бы старый Пуласки, который раньше был большим номером в Земельном уголовном ведомстве и теперь как простой служащий продолжительной службы исследовал рутинные места происшествия, потому что его приступы астмы создавали ему трудности – был свихнувшимся и видел убийство там, где его не было. Но он так не вел себя, в конце концов.

Когда к полудню коллеги бы ли готовы работать в учреждении, Пуласки приказал им: во—первых, он хотел знать как можно быстрее, была ли изнасилована Наташа и даже, возможно, беременна. Во—вторых, должно было быть дано экспертное заключение, действительно ли записи в дневнике и в прощальном письме происходили от Наташи. И конечно, в чем там была причина смерти. Действительно ли была использована бутылка джина и тысяча миллиграмм парацетамола, чтобы отправить девушку весом сорок килограмм в потусторонний мир?

Тем временем, было три часа по полудни. Пуласки сидел с горой дел в конференц—зале учреждения. Ханна, белокурая ассистентка главного врача в очках в роговой оправе, была вынуждена позаботиться о нем и неохотно снабжала Вальтера свежим кофе, сэндвичами с яйцами и сыром, и пачкой сигарет «Эрнте 23», которую где—то достала для него.

Пепельница была заполнена окурками от сигарет. Хотя окно было открыто, в помещении висел дым. Был теплый сентябрьский день. Солнце стояло еще высоко, и огромные липы снаружи шумели на ветру. Где—то тарахтела газонокосилка. Время от времени сквозняк приносил внутрь запах листьев и свеже—скошенной травы. Но Пуласки был слишком сильно занят документами, чтобы прогуливаться в парке.

Мобильный телефон постоянно звонил. Либо это был Хорс т Фукс, руководитель отдела, который нервировал его ежечасными вопросами, то кто—то из прессы, которая между тем узнала, что произошло, то это были коллеги—криминалисты, то прокурор, который хотел иметь на своем столе только веские факты, прежде чем передаст дальше заявление в суд. Но как Пуласки мог иметь на руках твердые доказательства без ордера на обыск? То же самое, что тянуть кота за хвост! Как всегда!

Тем временем, весь персонал знал, что произошло в комнате двадцать семь. Генрих Вольф, медицинский директор, с неуклюжем видом медведя гризли, уже привлек всех адвокатов клиники, которые смотрели за каждой манипуляцией Пуласки. Благодаря вмешательству Фукса, Пуласки мог просматривать документы в конференц—зале без горстки адвокатов, следующих по пятам. Но как долго? По его прибытии этим утром, врачи удивлялись, почему он не притащил за собой на буксире дюжину коллег.

Между тем, они хотели бы видеть его как можно скорее за стенами учреждения – и чем большее количество неудобных вопросов Пуласки задавал и чем большее количество документов хотел просмотреть, тем непроницаемее была стена молчания. Пока он сидел здесь и читал первые дела, политическая игра за его спиной уже шла полным ходом. Вскоре в дело был вовлечен обер—бургомистр Маккленберга, и как только первые машины прессы припарковались перед дверью и репортеры включили свои камеры, с тишиной было покончено. Ведь впереди маячили региональные выборы. Дурацкое время для убийства в земской клинике.

Пуласки не однажды испытывал, как начатые расследования неожиданно утекали в песок, потому что прокурор неожиданно останавливал процесс и объявлял во время пресс—конференции, что так называемые «интенсивные» поиски подтвердились самоубийством как причиной смерти. Иногда следователи сомневались в официальной версии, но они, прежде всего, исполняли свою работу, особенно когда прокуратура получала ордер Министерства Юстиции. Все это было неправильно, но так случалось.

Здесь намечался похожий театр марионеток на заднем плане. Речь шла об играх власти и интригах, хорошем статусе учреждения, распределении должностей и зарплаты, и об огромных суммах поступаемых налогов, которые годами исчезали в клинике. Тот, кто имел к этому отношение, сидел на более толстом суке и Наташа, девушка с незатейливой короткой прической, восточноевропейскими чертами лица и веснушками на курносом носу, сидела на самом коротком из имеющихся сучков. Сирота без родственников, которая в течение уже десяти лет жила в психушке. Ее смерть никого не огорчала и в глазах многих политиков поднимала только лишнюю пыль. Пуласки считал по—другому.

Тем быстрее он должен был пробиться через гору дел, где хотел найти первые конкретные следы и связи, прежде чем Фукс позвонит снова. И это могло быть скоро.

«Складывай свои вещи и приезжай в участок. Я только что говорил с начальником полиции. Дело закрыто».

Пуласки чувствовал, что в этом учреждении что—то было недоброе. Ему нужно было посмотреть в глаза бородатому, циничному медицинскому директору Вольфу, чтобы узнать, что тот утаивал.

Когда в дверь постучали, Пуласки как раз тушил в пепельнице следующую сигарету.

Ханна на мгновение вздрогнула и отступила назад перед облаком дыма, а затем прошла с двумя толстыми папками в комнату, которую Пуласки вскоре переоборудовал в следственный офис.

— Вам нужно меньше курить.

— Спасибо, я знаю. Курение и астма уживаются как огонь и бензин – по меньшей мере, так говорит моя дочь. – Пуласки улыбнулся. Другие коллеги от души заливали свое разочарование и тяготы от работы, и уже к обеду были мертвецки пьяны. По крайней мере, он питался вегетарианской пищей, регулярно занимался спортом и не притрагивался к алкоголю. Вальтер обещал это своей дочери и придерживался этого. Как родителю одиночке ему приходилось идти на компромиссы. Единственным пороком оставались сигареты и черный кофе литрами – его способ справляться с профессиональной нагрузкой и частными ситуациями.

— Что есть для меня?

Ханна положила папки на стол.

— Поименный список всех служащих и пациентов с приложением основных данных.

— Это было быстро. Я не ждал даже шести часов, — ответил Пуласки. – Медицинские записи есть?

— Директор Вульф не выдает их на вынос.

Врачебная тайна! Пуласки придется надавить на прокурора. Ему необходимы карточки больных, в частности, карта больного Наташи Соммер.

— О скольких людях мы говорим? – спросил Пуласки.

— Двадцать врачей, четырнадцать терапевтов, двадцать санитаров и медицинских сестер, пять социальных работников, семьдесят пациентов и примерно десять человек обслуживающего персонала.

Хорошо запоминается! Пуласки открыл первую папку и раскинул на столе листы как игральные карты. Сто сорок человек. Фукс сказал бы о ста сорока свидетелях.

Пуласки считал по-другому.

Для него это были сто сорок подозреваемых.

Проверка досье ни к чему не привела. Наибольшее количество людей из прислуги: вахтеры, поварихи, садовники, электрики, уборщицы, жили поблизости от учреждения, в Дёлице, Кнаутхайне или Гросдеубене и уже минимум как по десять лет были заняты в «Каменном колоколе». С врачами-специалистами и терапевтами обстояло также. Большинство уже владели инвентарным имуществом. Напротив, у воспитателей и медсестер господствовали приход и уход. Казалось, в этой области было принято переходить из одного учреждения в другое, потому что перегорали.

Медицинский директор занимал особое положение. Насколько мог отследить Пуласки, он появлялся после каждых выборов нового директора. Представление этой должности было полностью событием политической важности и Пуласки совсем не хотел размышлять об этом, чтобы в нем не поднялась желчь.

После того, как он закрыл папку, Вальтер посвятил себя листам с основными данными пациентов, которые были значительно показательнее. Он бегло просматривал возраст, имена, места рождения и карты болезни семидесяти пациентов и рассматривал их фотографии. Большинству пациентов было меньше двадцати пяти и они были женщины. Все носили больничную одежду в синий горошек – девушки платья, мужчины брюки и рубашки. Ни джинсов, ни пуловеров, толстовок или костюмов для занятий бегом от «Каритас» или «Красного креста». Индивидуальности места не было.

Как оказалось, «Каменный колокол» был специальной клиникой для жертв плохого обращения при рассеянном расстройстве личности. Почти только пациенты длительной терапии. Едва ли кто-то находился в учреждении меньше пяти лет. Несмотря на солнечные лучи, у Пуласки по спине пробежал холодок. Он снова подумал о последних строках Наташи.

«Стены приближаются. Я больше не выдержу в этой комнате. Всегда есть другие, которые по ночам приходят ко мне. Промежутки становятся короче. Они приходят снова и снова. В темноте. Эти страдания!»

Обратная сторона записки звучала более показательно.

«Я виновата в том, что они должны все это делать со мной. Я всегда пытаюсь быть хорошей, но внутри себя я злая, грязная шлюха».

В принципе, каждый в учреждении был достаточно достойным доверия, чтобы достаточно близко подойти к Наташе и убить ее. Убийца должен был сначала напоить девушку бутылкой джина, чтобы затем управиться с двумя шприцами. Майка, судебный медик, узнает при вскрытии, ввела ли себе Наташа сначала болеутоляющее и затем наглоталась джина или убийца сначала напоил ее и сделал послушной, чтобы потом дать шприцы.

В двери постучали. Пуласки посмотрел вверх. В помещение вошла привлекательная женщина средних лет. Она не выглядела как адвокат.

— Вы хотели со мной поговорить?

Пуласки вопросительно на нее посмотрел.

— Я хотел?

— Доктор Соня Виллхальм, я… была терапевтом Наташи.

Пуласки поднялся.

— Пожалуйста, присаживайтесь.

Она остановилась. Когда женщина отворотила нос, Пуласки понял. Он посмотрел на полную пепельницу. Сразу две зажженные сигареты дымились рядом.

– Мы можем поговорить в саду, — предложил он. – Мне не помешает пройтись.

Она осмотрела его критическим взглядом.

— Определенно, нет.

Доктор Виллхальм напоминала ему жену. У нее были черные волосы, заколотые в высокий узел, с седыми прядями по бокам, солнечные очки в волосах, и бижутерия на блузке и запястьях, как носила Карин.

Когда они шли по гравиевой дорожке, доктор Виллхальм подала ему папку.

— История болезни Наташи?

Она изумленно покачала головой.

— Полная история Наташи занимает пять толстых папок. Это только текущие бумаги: история болезни, терапия, назначения медикаментозного лечения, записи медсестер и течение болезни за последние два месяца.

Удивленный Пуласки взял документы.

— Откуда такая честь?

— Я знаю прокурора, — объяснила она. – Самое позднее, через три часа, так или иначе, я должна была выдать папку. Короткий телефонный разговор только ускорил дело.

— Вы – первый приветливый и готовый помочь человек, который встретился мне в этом учреждении.

— Это моя профессия. – Она по-особому улыбнулась. Чем также напомнила ему жену.

— Я могу спросить, почему вы выбрали эту профессию? – поинтересовался Пуласки.

— Конечно.

Соня долго ничего не говорила, и он уже подумал, что она оставит все как есть, но все же, наконец, женщина ответила.

— Дети – это самые слабые члены общества. Именно поэтому они часто становятся жертвами насилия и сексуального домогательства.

«Всегда есть другие, которые приходят ко мне по ночам».

— У вас есть дети?

Она покачала головой.

— Только мои клиенты. С Наташей я работала в течение семи лет. Особенно в последнее время мы достигли великолепных успехов. Она была совершенно скорректирована медикаментозно, легкая смесь успокоительных средств, нейролептиков и антидепрессантов. На этот момент она никогда бы не совершила самоубийство.

— Я знаю.

В конце гравиевой дорожки они подошли к ряду скамеек, на которых сидели несколько подростков пациентов с медсестрами. Пуласки слышал стук игровых кубиков в бокале. За этим бунгало, в тени большой липы, находилось здание с широкими окнами, которое напоминало ему детский сад. Детская психиатрия. За стеклами он видел сидящих — группу мальчиков и девочек, которые рисовали.

— Почему Наташа была здесь?

— Ну, вы можете прочитать здесь об этом. Но вкратце история болезни начинается так. В девять лет она была доставлена в клинику Бремерхафена и первично осмотрена.

Терапевт рассказала ему, что Наташа неоднократно была изнасилована. Криминальная полиция так и не нашла преступника. Так как Наташа была круглой сиротой без родственников, активировалось Управление по делам молодежи. Тем не менее, из-за тяжелого травматизма органов Наташи, власти были против опеки приемными родителями и хотели передать девочку после физического выздоровления под надзор детского дома. О ней бы заботились «Красный Крест» и «Детские деревни» [5], но различные медицинские заключения препятствовали передаче. После войны между органами власти, которая длилась почти восемнадцать месяцев, клиническая картина болезни Наташи была установлена окончательно. Она страдала множественным расстройством личности и нуждалась в психотерапии и из-за попыток самоубийства — в ежедневном уходе. Было только два специализированных учреждения для таких случаев, клиника в Геттингене, где на тот момент не было свободного места и Маркклеберг.

Они прошли мимо клумбы с розами. Доктор Виллхальм оторвала цветок и, погруженная в мысли, растерла листья между пальцами.

– С этого времени я работаю с Наташей. – Она понюхала розы.

— Вы узнали, что произошло с ней в девять лет?

Виллхальм покачала головой.

— Девушки в некоторой степени жизнеспособны, чтобы справиться с повседневной жизнью, и часто это бывает труднее, чем прорабатывать прошлое. Наташа пережила три попытки самоубийства, которые были три года назад.

Пуласки подумал о длинных шрамах на запястьях.

— В хорошие дни у нее был такой жизнерадостный характер, — улыбнулась Виллхальм, – поэтому мы и назвали ее так.

Пуласки вопросительно посмотрел на нее.

— Соммер, Наташа Соммер [6], — объяснила она.

— Это было не настоящее ее имя?

— Нет. – Виллхальм усмехнулась, вспоминая о девушке в ту пору. – Мы назвали ее так из-за большого количества веснушек на носу.

— И как звучало ее настоящее имя?

Доктор Виллхальм неожиданно остановилась и пристально посмотрела на Пуласки.

— Вы разве не знаете?

Пуласки ответил отрицательно.

— Я же только говорила, что она была круглой сиротой. До сегодняшнего дня мы не знаем ни о ее происхождении, ни истинную личность.

Пуласки прикинул. Восточноевропейские черты лица.

— Она уже говорила по-немецки, когда обратилась в клинику в Бремерхафене?

Виллхальм грустно посмотрела на него.

— До самой своей смерти Наташа не сказала ни слова.

Пока они возвращались к учреждению, Пуласки вытащил из внутреннего кармана пиджака письмо Наташи. До сих пор он не показывал письмо никому, кроме своих коллег. Но предчувствие говорила ему, что он мог доверять Соне Виллхальм.

— Что вы об этом думаете?

Терапевт вытащила из сумочки футляр и надела узкие очки для чтения. Она внимательно изучала строки.

— Это почерк Наташи.

— Я знаю, — ответил Пуласки.

Доктор Виллхальм покачала головой.

— Нет, вы понятия не имеете, о чем я говорю. Я думаю, что это писала она сама, а не одна из ее субличностей.

— Говорите дальше, — сказал Пуласки.

Она снова надела очки.

— Перерывы в течение последних лет были все реже. Трудно определить у немой пациентки, когда она находит сама себя. Наташа стабилизировала свою индивидуальность. Поэтому я и удивилась сегодня утром, когда узнала, что девушка покончила с собой.

«И вместе с тем, она была права», — подумал Пуласки.

– Что вы думаете о намеке на сексуальное насилие? Это продолжалось в клинике?

Виллхальм решительно тряхнула головой.

— Меня это просто приводит в недоумение. Несомненно, это писала Наташа. Но ни содержание, ни подбор слов ей не подходят. Никто в учреждении ни тронул бы Наташу и пальцем.

— Насколько вы в этом уверены?

— Ну, конечно, насколько я знаю, вы рассматриваете меня так, как будто я напоминаю вам кого-то, кого вы, вероятно, недавно потеряли. Вашу жену? Но вы носите обручальное кольцо.

Пуласки почувствовал, как ему в голову ударила кровь. Кому бы понравилось быть исследованным?

– Я права? – цеплялась она.

Наконец, он заставил себя.

– У Карин был рак. Тем не менее, она умерла от неправильной дозировки химиотерапии. – Пуласки откашлялся. – Это было пять лет назад.

— Мне жаль.

— Нет необходимости. Скорее, должно быть жаль лечащим врачам.

Пуласки глубоко вздохнул и постарался не смотреть на доктора Виллхальм как раньше.

— Но из-за чего Наташа написала что-то подобное? У нее были видения?

Она снова покачала головой.

— Наташа не была шизофреничкой и у нее не было бредовых мыслей. Ее переживания были реалистичными. Разумеется, было раздвоение личности. Это две совершенно различные болезни.

Пуласки не хотел верить, что немой, безликой девушке, о происхождении которой никто не знал, никто ничего не сделал в учреждении. Почему тогда она написала что-то подобное, незадолго до того, как лишила себя жизни… или прежде, чем убийца побывал в ее комнате?

Наташа хотела пойти со своей историей к представителям общественности, но убийца опередил. Ее единственный шанс оставить послание состоял в том, чтобы спрятать маленький листок в своих трусиках. Только несколько строк, на большее времени уже не хватало. С этим предположением вся теория убийства действовала или рушилась.

Когда они добрались до заднего входа в учреждение, зазвонил мобильный телефон. На дисплее появился номер Майки. Возможно, она нашла первое указание.

— Извините меня, пожалуйста. – Он отвернулся. – Что у тебя есть для меня?

— Покойница не была девственницей.

А как же – Наташа подверглась сексуальному насилию впервые в девять лет.

– Это я уже знаю. Дальше! – он буквально чувствовал, что с прощальным письмом шел по правильному следу.

— Я сделала мазок. Она не была изнасилована. Никакой травмы влагалища, никакой спермы.

Это был точно ответ, который он не хотел услышать.

— И кроме того, — голос Майки изменился, и Пуласки предвидел, что его теория сложится как карточный домик, — уже как минимум в течении восьми недель у нее не было незащищенного полового акта.