Лев и Аттила. История одной битвы за Рим

Аисты покидают Аквилею

Спустившиеся с гор гунны вытворяли на Италийской земле все, что только могли пожелать. На пути их не оказалось ни одного легиона, ни единого воинского подразделения, могущего оказать сколь-нибудь значимое сопротивление. Северо-восточная Италия, именовавшаяся Венетией (по имени народа, населявшего эту землю в древности) платила за неудачу Аттилы в Галлии. Гуннам довольно скоро надоело разорять бедные северные селения; легкие победы оставляли столь же легкими их походные мешки, предназначенные для добычи. Воины Аттилы чрезвычайно обрадовались, когда на их пути оказался огромный, богатый и многолюдный город.

То была Аквилея — столица Венетии.

Кочевники, окрыленные сладкими мечтами, опережая друг друга, бросились к стенам красивейшего города на побережье Адриатики. Славные наездники, обычно они ухитрялись прямо с коней запрыгивать на стены и проникать в города. В случае с Аквилеей их ловкость и бесстрашие были совершенно бесполезны. Город, стоявший на перекрестке торговых путей, сколь важен был для римлян, столь и желанен для врагов. Потому один из мудрейших римских императоров Марк Аврелии много лет и средств потратил на укрепление древней Аквилеи. Сделал это император-философ чрезвычайно вовремя, во времена его же правления обновленные стены города были испытаны на прочность. В 167 г. германские племена уничтожили 20-тысячную римскую армию и осадили Аквилею, но взять не смогли. В 238 г. стены Аквилеи штурмовал император Максимин Фракиец, который славился невероятной физической силой. Продолжительная осада не принесла нужного результата; легионеры взбунтовались и убили императора вместе с сыном. Стены Аквилеи оказались чрезвычайно высоки и для гуннов Аттилы.

Убедившись в невозможности взобраться на возникшую преграду с конского седла, гунны принялись метать кошки. Воины Аттилы прекрасно управлялись с этим приспособлением, и крюки один за другим зацеплялись за выступы и зубцы стен. Оставалось только подняться по веревкам нескольким десяткам воинов, захватить врата и открыть их. А уж если бесчисленная конная масса оказывалась в городе, никакая сила не могла ей противостоять.

Однако город со стотысячным населением выставил достаточное количество защитников, чтобы противостоять любым хитростям врагов. Едва гунны начинали подниматься вверх, легионеры на стенах рубили веревки, и воины Аттилы дружно летели вниз. Более всего везло тем, кто не успел подняться на приличную высоту, но и выживших при падении ждали новые опасности. Если они тут же не отползали прочь, то погибали от летевших со стен камней либо сваривались заживо в кипятке, который непрерывно лили на головы осаждавших римлянки. Упорство гуннов привело лишь к тому, что в руки римлян перешли все железные крюки, а воинам Аттилы вернулись только веревки с отрубленными концами.

Аттила, чтобы избежать бесполезных жертв, отвел войско на расстояние двух полетов стрелы и принялся изучать город со всех сторон. Осмотр укреплений горько разочаровал правителя гуннов. Аквилея располагалась на языкообразном выступе. С востока ее омывала река Натисса, берущая начало в горах. Стены с других сторон были прочны и высоки. Войско Аттилы не имело осадных орудий, так как перетащить их через Альпы было невозможно, а вблизи не оказалось даже приличного дерева, чтобы соорудить таран.

Жители Аквилеи высыпали на стены и вместе с легионерами насмехались над бессилием осаждающих. В своей гордыне римляне позабыли, что гунны весьма опасны и на приличном расстоянии: где не доставал меч, там совершала свое страшное дело мастерски запущенная стрела. Развеселившиеся горожане не заметили, что враги приблизились на нужное им расстояние. Повинуясь чьему-то приказу, гунны дружно вскинули луки, и в следующий миг крики радости на стенах сменились воплями ужаса и боли.

После страшного железного дождя на стенах не осталось ни одного человека. Гунны осмелели и на следующий день начали прямо на дороге, у самых ворот Аквилеи, строить подвижную башню. Ближайшие виллы были разметаны до самого основания, а добытые таким образом бревна шли на сооружение страшной громадины. Спустя неделю башня сравнялась со стенами по высоте. Аттила приказал добавить еще один этаж, с которого лучники должны были поливать стрелами защитников Аквилеи. Уже готовились специальные подразделения: одни должны были тащить и толкать башню, другие перебираться с нее на городскую стену, третьи стреляли бы из луков с земли, четвертые — с верхних этажей башни.

Весь день накануне предполагаемого штурма гунны передвигали башню к городским воротам, и остановилась, когда осталось пройти менее трети пути. Землю укутала тьма. Довольные проделанной работой, кочевники укладывались спать — перед решающим сражением необходимо было хорошо отдохнуть. Многие устроились на ночлег прямо на этажах башни. Все планы Аттилы перечеркнули защитники Аквилеи. Ближе к рассвету, когда сон самый крепкий, с городской стены на сооружение гуннов полетело огромное количество зажженных факелов.

В это время стояла обычная летняя жара, и сухому дереву не понадобилось много усилий, чтобы покориться огню, лившемуся со стены сплошным потоком. Башня воспламенилась в считанные мгновения, причем снизу доверху. Воины выбегали, на ходу срывая с себя горящие одежды, многие прыгали с верхних этажей и разбивались или ломали ноги о мощенную камнем дорогу. Некоторые падали на головы товарищей, выбежавших с первого этажа башни и едва успевших обрадоваться спасению. Жажда мести и отчаянье помогли гуннам, не оказавшимся в злосчастной башне, совершить еще один опрометчивый поступок. Они приставили к стене четыре заготовленных лестницы, которые намеревались использовать одновременно с башней, и принялись карабкаться вверх. Воины Аттилы, освещенные горящей башней, были словно на ладони; в то время как защитники Аквилеи оставались в глубокой тени. Сверху, на облепивших лестницы гуннов полетели все тяжелые предметы, которые только оказались под руками. Две лестницы были разбиты вдребезги камнями, а две остальные — сброшены наземь длинными шестами. Поднимать их, чтобы повторить попытку одолеть стены, у гуннов желания не возникло.

Осажденные и осаждавшие по очереди терпели неудачи и радовались небольшим успехам, но и после двух месяцев осады ничего существенного не произошло.

Предводитель гуннов не мог оставить этот римский город непокоренным; отступление грозило ему потерей уважения как со стороны врагов, так и собственных воинов. Довести измором защитников Аквилеи до капитуляции — было единственным разумным способом борьбы с превосходно укрепленным городом. Но время не перешло на сторону Аттилы, оно предпочло стать врагом как осажденных, так и осаждающих — недостаток провианта испытывали обе стороны.

Предводитель гуннов знал, что на одном месте, во враждебной стране, огромная масса людей и лошадей долго не сможет выживать, а потому сам не оставался в бездействии и не позволял никому спокойно ожидать чуда. На поиски материала, пригодного для сооружения осадных машин, а также для сбора провизии по окрестностям рассылались подразделения воинов. Один многочисленный отряд двигался вдоль побережья Адриатического моря под началом сына Аттилы — Эллака, а для сдерживания его горячности был приставлен Онегесий. Впрочем, Онегесий, хотя ему были предоставлены равные права в командовании, не вмешивался в распоряжения Эллака. В обязанности старого советника входило воспитание наследника, способного отдавать разумные приказы. Онегесий позволял Эллаку даже совершать оплошности, но зорко наблюдал за тем, чтобы его очередная ошибка не стала роковой. После многих дней пути гунны наткнулись на римский город, который по размерам едва ли уступал Аквилее, но оборонительные сооружения его находились в плачевном состоянии. То был Патавий — родина величайшего римского историка Тита Ливия. Внезапность нападения и беспечность горожан привели древний город к печальной судьбе. Патавий был разграблен и почти весь сгорел от пожаров, возникших в разных его частях; погибло множество горожан. На родине Тита Ливия нашлось то, чего так не хватало Аттиле под Аквилеей: таран с бронзовой головой барана и различные метательные машины.

Эллак собрал на городском форуме все, что могло пригодиться отцу при штурме Аквилеи, сюда же было снесено все найденное продовольствие и прочая добыча. Нашлись и телеги, но тягловых животных явно недоставало. Гунны отказывались отдать своих лошадей, и военачальник не стал настаивать. "Солдаты Рима, — писал современник нашествия гуннов, — завоеватели и повелители мира, теперь завоеваны и дрожат от страха при виде тех, кто не умеет ходить на своих ногах и считает себя почти что мертвым, если приходится спуститься на землю". Эллак хотел сжечь самый большой камнемет, но Онегесий нашел способ его сохранить. Он приказал разобрать столь необходимую под Аквилеей машину на части и распределил их между пленными римлянами. При этом советник предупредил: все пленные, без исключения, будут убиты, если в пути потеряется хотя бы одна часть или только лишь будет повреждена. Римляне впряглись в телеги вместо лошадей, прочие нагрузились мешками, и колонна, подгоняемая бичами, покинула дымящиеся руины, которые еще вчера были одним из самых процветающих городов Верхней Италии. В пути римляне умирали под непосильной ношей, но гунны, непрерывно рыскавшие по окрестностям на чрезвычайно подвижных лошадках, доставляли на арканах новых и новых носильщиков.

Шел третий месяц осады. Положение гуннов под Аквилеей становилось тяжелее с каждым днем. В войске Аттилы начался голод, но хуже всего, что огромное конское стадо съело всю растительность в окрестностях города. Пространство, на многие мили вытоптанное копытами десятков тысяч животных, напоминало землю Карфагена, посыпанную солью римлянами, дабы ничего не росло на руинах ненавистного города-соперника. Лошади являлись самой большой ценностью для воинов-кочевников. Они не замечали гибели братьев и соплеменников, при случае превращали поминки по ним в пиршество с песнями и плясками, но потерю коня оплакивали горькими слезами.

Аттила видел бедствия своего войска, слышал его недовольный ропот, но он знал и другое: положение осажденных гораздо хуже. По сведениям пленных римлян, горожане съели всех собак и кошек; впрочем, крыс от этого больше не стало: эти презренные твари также отлавливались и съедались. Самые ловкие забирались в птичьи гнезда, и кухня их пополнялась изысканными продуктами: яйцами либо птенцами, не ставшими еще на крыло. Тревожные крики взрослых птиц давно наполняли окрестности голодающего города. Предводителю гуннов нужен был любой повод, чтобы уговорить воинов продолжать осаду обреченной Аквилеи, и он явился самым неожиданным образом.

Военачальник ежедневно осматривал стены города, который он стал ненавидеть более Аэция, и вдруг обратил внимание на удивительную вещь. Аисты, гнезда которых размещались на крышах домов и на деревьях в городской черте, летели прочь из города. И самое удивительное было в том, что белоснежные птицы уносили в клювах своих птенцов. Аттила сразу же высказал воинам свои соображения:

— Посмотрите на этих птиц, — указал он на небо, усеянное аистами, — в городе нет пожара и землетрясения, но они оставляют свои гнезда. Птицы предчувствуют скорую гибель города, они бегут из мест, над которыми нависла смертельная опасность, и бросают места своего обитания, ибо они вскоре будут уничтожены вместе с Аквилеей. Глупые римляне копошатся на стенах, словно муравьи, таскают огромные камни, бревна и не понимают, насколько птицы умнее их.

Слова Аттилы тут же подтвердили прорицатели, но более всех поведению красноклювого населения Аквилеи обрадовались остготы — у этого народа аисты считались вещими птицами. Осада продолжилась, а на следующий день в лагерь вернулся отряд Эллака. Аттила не радовался так самому рождению старшего сына, как теперь, когда увидел его во главе обоза, доставившего осадные машины.

Камнеметы собрали в течение дня, одновременно гунны подносили с полей пригодные для страшного полета валуны. Еще больше камней валялось прямо у городских стен, в разное время сброшенных на головы гуннам, однако за них приходилось платить кровью. За "опасными" камнями отправлялись только смельчаки, которые без рискованных дел откровенно скучали. Впрочем, воинов, совсем не дороживших своей жизнью, становилось все меньше и меньше. Вечером городскую стену сотрясли первые валуны. Возникшая трещина в кладке подле городских ворот обрадовала гуннов и внушила надежду на скорый успех. Обстрел не прекратила даже окутавшая землю тьма. Добровольцы сменяли уставших товарищей и даже дрались между собой за право запустить камень в стену, которая рушилась на глазах.

Ночью в лагерь гуннов прибыл древний воин — еще одно весьма эффективное оружие Аттилы. Про таких обычно говорят: "одной ногой стоит в могиле". Впрочем, даже это выражение было лестью для старика, который не мог самостоятельно стоять и передвигался исключительно на коне. Единственное, что имело в нем величайшую силу — это ненависть к римлянам; ею Ульдин мог сравниться с Ганнибалом. Едва в Паннонию пришли известия, что войско гуннов два месяца безрезультатно топчется под стенами Аквилеи, старик, который уже было собирался умирать, отложил свою кончину. Безногий воин мужественно одолел Альпы и безошибочно нашел город, название которого впервые услышал пару недель назад.

В тот день гунны пытались разбить камнями городские врата. Несколько раз им удалось попасть в цель, но обитые железом ворота выдержали удар. Зато в пяти шагах от них трещина ширилась, камень за камнем выпадали из кладки. Внезапно камнеметы перестали запускать страшные снаряды. По всему войску гуннов, словно гром, прокатился дружный крик:

— Ульдин! Ульдин!!!

Римляне подумали, что это сигнал к штурму, и высыпали на стены. Оказалось, гунны всего лишь выкрикивали имя человека. Вместо гуннского войска к стене направлялся страшного вида старик. У него недоставало нижней части ног, лицо было ужасно обезображено. Подле ворот он остановил коня и потребовал лук. Единственный глаз его, сверкая ненавистью, принялся искать цель. С поразительной для его возраста ловкостью старик натянул тетиву, и через мгновенье римлянин, неосторожно наблюдавший за передвижениями в стане врага, упал со стрелой в горле.

Снова лагерь гуннов сотрясли крики: "Ульдин! Ульдин!!!"

Тучи стрел, полетевшие в римлян, заставили их убраться в укрытие. Аттила приблизился к воинственному старику, бывшему в центре внимания гуннов, поднял руку вверх и затем направил вытянутую ладонь в сторону Аквилеи.

По истечении третьего месяца осады гунны соорудили могучий таран, и теперь пришла пора испытать его в деле. Огромное чудовище неумолимо надвигалось на изрядно разбитую стену, а все войско с нетерпением ожидало результата удара. До столкновения оставалось шагов тридцать, когда движение бронзовой бараньей головы обрело невероятную скорость. Воины, двигавшие бревно, вложили в него всю силу, и казалось, каждый гунн, наблюдавший в стороне за действом, мысленно толкал таран. Баранья голова с невиданной мощью столкнулась со стеной; оказавшийся на ее пути огромный валун рассыпался вдребезги. Стена качнулась и под радостный крик всего войска, который сам по себе едва не вызвал землетрясение, упала внутрь города. Множество римлян, до последнего пытавшихся затруднить действия тарана, погибли под обломками стены. (Только ворота продолжали стоять, как оказалось, горожане замуровали их мощнейшей кладкой. Они надеялись, что удар бараньей головы будет нанесен в них, и ошиблись.)

Густая пыль окутала образовавшийся пролом, но гунны не стали ждать, когда она осядет. Десяток за десятком, сотня за сотней скрывались в рукотворном тумане, и вскоре ужас и скорбь заполнили улицы Аквилеи. Убивали без всякой пощады и легионеров, и горожан, которые пытались сопротивляться ворвавшемуся урагану; смерть ждала даже тех, кто случайно или намеренно бросил косой взгляд в сторону гунна. Кто не погиб, того ждало рабство.

В самой высокой башне Аквилеи находилось жилище благородного римлянина, который в дни нашествия возглавлял ополчение горожан. Его целомудренная дочь поднялась на верхнюю площадку башни и со слезами на глазах смотрела, как гибнет родной город. Она надеялась увидеть отца, но видела только, как один за другим падали римляне, а их тела били копыта гуннских лошадей. Топот многих ног послышался на лестнице башни, и он становился все громче и громче. Еще несколько мгновений, и девушка, красотой которой восхищались достойнейшие юноши Аквилеи и мечтали поймать только ее взгляд, достанется свирепым завоевателям… Но гордая римлянка не желала доставлять радость врагам. Она перевела свой взор с улиц гибнущего города на противоположную сторону: прямо под башней несла свои холодные чистые воды река Натисса. Девушка обернула голову накидкой и бросилась в самый быстрый водоворот, в то время как первый гунн появился на площадке башни.

Завоеватели по-хозяйски вынесли из Аквилеи все ценное, вывели пленных, а затем подожгли ненавистный город, отнявший у них три летних месяца — наиболее подходящих для походов, и много жизней товарищей.

Некоторое время войско Аттилы свирепствовало на землях Венетии. Другие города не имели мощных укреплений, и один за другим становились добычей кочевников. Конкордия и Альтана, посмевшие оказать сопротивление, были сожжены и превратились в руины; в отличие от Аквилеи они так и не возродились.

Аквилея до сих пор считалась неприступной, и ее падение ошеломило римлян. Жители более мелких городков бежали на юг, бросая даже самое ценное имущество, которое могло затруднить их передвижение. Аттила старался быть справедливым завоевателем: города, которые распахнули перед ним врата, не подвергались уничтожению, но то была единственная поблажка. По-прежнему молодых, здоровых римлян и римлянок ждало рабство, и гунны могли взять любую понравившуюся вещь в сдавшемся на милость городе, а нравилось им все, что можно унести.

Отягощенное добычей войско гуннов приблизилось к Медиолану — городу, который в начале этого печального для римлян столетия был местом пребывания императоров Запада. Бывшая столица римлян без сопротивления распахнула врата перед кочевниками. Аттила разместился в роскошном императорском дворце, стены которого украшало множество фресок. Одна из них изображала двух римских императоров — Запада и Востока, облаченных в пурпур и восседавших на тронах, у их ног распростерлись поверженные варвары, многие из которых были весьма похожи на гуннов. Рисунок Аттиле не понравился. Он приказал на месте оскорбительной фрески нарисовать самого себя на троне, у подножья которого два римских императора — в пурпуре и диадемах — высыпали бы к ногам Аттилы золото из огромных мешков. Тут же нашли художников, они покрыли штукатуркой фреску, не понравившуюся Аттиле, а на ее месте воплотили замысел нового хозяина императорского дворца. От вновь созданной картины предводитель гуннов пришел в восторг и, щедро наградивши художников, отпустил. А когда гунны ушли, во дворец явились те же самые мастера, убрали верхний слой штукатурки вместе со свежей картиной, и на стене, как ни в чем не бывало, воссели императоры над поверженными к их ногам варварами.

Медиолан Аттила не собирался разрушать. Однако разрешенный им грабеж города сопровождался убийствами и пожарами. Огонь не пощадил знаменитую базилику Святого Амвросия, не миловал гуннский меч и священников, которые пытались утаить от разорения церковное имущество.

Когда Аттила в чем-то сомневался, он всегда спрашивал совета у Онегесия. Этому мудрому греку, а не родственникам-гуннам Аттила доверял более всего на свете. Перед старым советником военачальник не боялся высказать свои сомнения, опасения, но более никто и никогда не видел страха на лице Аттилы, не слышал даже тени неуверенности в его словах.

— Как думаешь, Онегесий, куда нам идти дальше: на Равенну или Рим? — начал разговор Аттила. — В Равенне сидит император, и этот город считается главным. Рим — самый большой и богатый город. Что избрал бы ты?

— Все мы прекрасно помним, каких трудов нам стоила Аквилея; так вот, Равенну покорить будет гораздо труднее. Я бы сказал: невозможно. Наши послы часто посещали этот город, и благодаря их рассказам Равенна словно стоит у меня перед глазами. Стены города высоки и прочны, и к ним не так просто приблизиться конному войску. Равенна окружена лесами и болотами, а узкие дороги, ведущие к городу, словно нарочно созданы, чтобы устраивать на них ловушки и западни для врагов.

— Ты предлагаешь идти на Рим?

— Взять Рим у нас так же мало надежды, как и Равенну, — вновь разочаровал Аттилу верный советник. — Стены его обветшали… но сила города не в прочных стенах, а в мужестве защитников. Все лето мы простояли под Аквилеей и потеряли много воинов в борьбе, принесшей мало пользы, и за это время римляне могли подготовиться к достойной встрече. Удача гуннов во внезапности их появления и быстроте передвижений — все это утрачено под стенами городов и в болотах италийского севера. В самом Риме население во много раз превышает число всех твоих воинов.

— Ты меня разочаровал, Онегесий, не те слова я ожидал услышать. Если б я не знал тебя столько же времени, сколь знаю это небо, солнце и землю, то заподозрил бы, что мой советник продался врагам. Твои рассуждения о мужестве римлян смешны; в Галлии, под серебряными орлами Аэция я видел много франков, бургундов и воинов невесть каких народов — только римлян была жалкая горстка.

— Есть такое поверье у многих народов: Рим охраняют небесные силы… — Онегесий не терял надежды отговорить своего воспитанника от рискованного шага.

— Глупости, Онегесий. Готы захватили Рим — ни меч, ни иные силы их не остановили, — возразил Аттила.

— Вождь готов, Аларих, взял Рим и три дня был в нем хозяином. Но почему столь поспешно готы оставили свое завоевание? Об этом молчат даже старики, сражавшиеся на улицах города, который именуется Вечным. Я встречался со многими участниками похода Алариха, и они неохотно вспоминали былое. Один за другим древние воины уносили в могилу подробности величайшего успеха готов; они поразительно дружно забывали о захвате первого города земли. Словно и похвастаться им было нечем.

— Три дня достаточно, чтобы унести все, что могло быть ценным. Там, где столько же времени оставались мои гунны, нечего делать и саранче.

— Готы поступили примерно так, как твои воины. Вместе с добычей они направились туда, где в средине дня стоит солнце. Войско Алариха достигло края Италийской земли и собиралось переправиться на остров, именуемый Сицилией. Вся добыча была погружена на корабли, а ночью налетела буря и большую часть судов отправила на дно морское. В ту ночь погибло больше готов, чем во время штурма Рима. Король, лишившийся кораблей, всего имущества и большей части войска, отправился в противоположную сторону. Аларих надеялся вывести остатки войска в Галлию. Но Италийская земля его не отпустила. Аларих умер на исходе года, который стал позорным для Рима, но гибельным и для завоевателя. Пленные отвели русло реки, подле которой скончался Аларих, затем на дне ее выкопали глубокую могилу, погребли тело короля с оставшимися сокровищами, а после этих действий вернули реку на место.

— Великий подвиг, достойное погребение! — произнес восхищенный Аттила.

Онегесий тяжело вздохнул. Он надеялся вызвать своим рассказом совсем другие чувства.

— Гунны, обремененные хорошей добычей, мечтают не о продолжении похода. — Советник решил зайти с другой стороны. — Им хочется теперь порадовать отнятыми у римлян сокровищами своих жен и детей, которые остались в Паннонии. Воинственный дух гуннов ослабел среди садов, римских яств и домов, в которых спать приятнее, чем на голой земле. Боюсь, твои воины не смогут сражаться с прежней яростью, пока не закончится благодать, попавшая им в руки, пока у них не останется из имущества только лук и конь.

— Я поведу гуннов домой, — задумчиво промолвил Аттила.

Онегесий подозрительно и удивленно посмотрел на грозного воителя. Как он и подозревал, со смирением у Аттилы было совсем плохо, но коварства имелось в избытке:

— Дорога, приведшая нас в Медиолан, разорена, и мы найдем только пепелища — и коней, и воинов там ждет голодная смерть. Согласись, Онегесий, нам придется выбрать другой путь. И моя ли вина, что он будет длиннее?

— Ты собираешься вести войско в Паннонию через Рим?! — догадался советник. — Но он совсем в другой стороне…

— Кроме тебя, об этом никто не знает, — строго посмотрел на советника военачальник.

— Слишком большая ложь. Войску может не понравиться…

— Дорогой Онегесий! При твоем великом уме ты не смог постигнуть душу гунна. Сейчас в Медиолане они имеют все, о чем только могли мечтать. Спустя неделю пути закончатся не только римские излишества, но даже грубый хлеб и вяленое мясо. Гунны сами попросят меня вести их на Рим, как только вновь познают нужду. Они так и не научились выращивать хлеба, сажать сады и виноградники, ловить рыбу, как римляне или твои соплеменники. Все, что необходимо моему народу, по-прежнему находится на острие меча и наконечнике стрелы.