Лев и Аттила. История одной битвы за Рим

Неудачное покушение

Вандалы начали свою жатву. Все, что представляло малейшую ценность, тащилось на корабли. Особое предпочтение вандалы и африканцы отдавали римскому оружию, которое считалось самым ценным трофеем, а между тем с прохожих срывали не только украшения, но и одежду. Статуи языческих богов, спрятанные римлянами в самые потаенные места — подальше от взора Великого понтифика, были найдены воинами Гейзериха и присоединены к добыче. С невиданным рвением вандалы сдирали черепицу с крыши храма Юпитера Капитолийского. Они наивно полагали, что крыша сооружения из чистого золота. Лишь когда разобрали ее наполовину, выяснили, что черепица медная и только покрыта слоем золота. Опасное занятие по снятию крыши с храма забросили, но уже спущенную на землю черепицу перетащили на корабли.

Золота на корабли Гейзериха попало также немало. Достаточно сказать, что вандалами были найдены сокровища Иерусалимского храма — главного святилища иудеев, привезенные в 70 г. военачальником Титом. То были самые ценные римские трофеи после взятия Иерусалима; их удалось спрятать от вестготов Алариха, грабивших Рим в 410 г., но от вандалов спасти не удалось. Храмовая утварь из чистого литого золота с драгоценными камнями и еврейские сосуды отправились в новое путешествие.

Пожалуй, только один римлянин в эти дни без страха передвигался по родному городу — без сопровождения и охраны. Только одного жителя Вечного города завоеватели обходили стороной, когда встречали на своем пути. Гейзерих запретил трогать Льва, и даже золотой крест на его груди не зажигал в глазах вандалов огня алчности.

Великий понтифик с печалью смотрел на ужас, творившийся на улицах, и не замечал, что за ним давно следует человек. Эта тень Льва повторяла все его движения. Тайный сопровождающий был смуглолиц, как и завоеватели, вторгшиеся с африканского континента, но имел он и римские черты лица, главная из которых — мощный орлиный нос. Одеяние незнакомца также не имело ничего общего с варварским. По всему видно, преследователю было что-то нужно от главы христиан, но он не решался к нему приблизиться.

Великий понтифик подошел к двери своего жилища и через мгновение он бы скрылся из вида. Человек выхватил из-под одежды короткий меч и со всех ног бросился к Великому понтифику. Как оказалось, незнакомцу была нужна жизнь Льва. Внезапно его нога зацепилась за препятствие, которого, собственно, не имелось на ровной дороге. Стремительно приближаясь к земле, он инстинктивно вытянул перед собой руки, чтобы упасть на них, а не на голову. Но в руке был меч, и острие его повернулось в сторону падавшего тела. Удар пришелся в шею, на мостовую хлынул поток крови из разорванной артерии.

Крики прохожих заставили обернуться Льва.

— Несчастный человек, — произнес Великий понтифик, взглянувши на умирающего.

— Он хотел тебя убить! — воскликнул очевидец неудачного покушения. — Но какая-то сила заставила его споткнуться. Этот человек недостоин жалости.

— Он несчастен вдвойне: погубил собственное тело и хотел погубить свою душу. Суд Господень решит, куда ей направиться, а я всем сердцем прощаю заблудшего.

— Если бы Спаситель не спутал ему ноги, лежать бы тебе, Великий понтифик, на его месте, — произнес подошедший преторианец (впрочем, свое оружие он оставил дома — чтобы не раздражать вандалов). — Он недостоин прощения.

— Разве человек, лишившийся жизни таким образом, недостаточно наказан за свои помыслы?

— Он… да, — согласился легионер. — Однако остались здравствовать те, которые послали невольного самоубийцу на черное дело. Необходимо их найти, иначе попытку повторят другие. И возможно, в следующий раз Господь не сотворит чудо. Ведь не слишком много чудес видели даже Его ученики.

В это время мужчина, который наблюдал за происходившим в некотором отдалении, и не спешил, как множество зевак, к месту гибели убийцы, натянул на голову капюшон черного галльского плаща и поспешил прочь. На короткое время, равное вспышке молнии, Лев увидел лицо внимательного зрителя, и он тут же его вспомнил, хотя имел беседу с человеком, упрятанным с головы до пят в плащ, много-много лет назад.

— Кто-нибудь видел раньше этого человека? — Преторианец обратился к толпе, указывая перстом на тело убийцы-неудачника. — Может быть, он с кем-то общался?

— Он пришел с вандалами, — уверенно произнес хозяин таверны у городских ворот, — вчера этот несчастный обедал у меня с необычной компанией. — Его товарищи были римлянами, жившими в Африке. Они перешли на сторону вандалов и хвастались тем, что ограбили церковь…

— Нечестивцы! Даже вандалы такого себе не позволяют! — возмутилась толпа.

— Найти и уничтожить их! — вновь призвал безоружный преторианец.

— Не нужно никого искать, — прекратил Лев расследование, затеянное преторианцем. — Как видите, Господь решил Сам разобраться в этом деле. Не будем Ему мешать.

В это время на толпу римлян налетели алчные и свирепые берберы в количестве двух десятков. Африканцы принялись хватать понравившихся женщин и юношей. Толпу словно ветром сдуло. Спустя несколько мгновений подле Великого понтифика остались только берберы и те, которым не повезло вовремя сбежать. Пленникам связали руки, затем связали их друг с другом в одну живую цепочку. Могучий смуглолицый воин взял свободный конец веревки и направился к своему судну, а за ним потянулся караван соединенных римлян и римлянок. Некоторые пытались сопротивляться, но уколы мечей и копий с двух сторон скоро убедили несчастных подчиниться злому року.

Льва по-прежнему никто не тронул, словно он был невидимым для хозяйничавших в городе врагов. Великий понтифик проводил взглядом, замутненным слезами, уводимых пленников, которые еще минуту назад были свободными, и направился прямо к королю вандалов.

— Рад тебя видеть! — воскликнул Гейзерих, когда воины провели к нему Льва.

— И я приветствую тебя, король! — произнес Лев, стараясь скрыть волнение. — Не буду долго отнимать твое время, Гейзерих… На моих глазах произошло неприятное событие. Воины из африканского племени схватили многих мужчин и женщин и тут же увели на свой корабль.

— Что же, ты нашел неприятного? Идет война, а значит, должны быть пленники.

— Ты же обещал милостиво обходиться с гражданами и не уничтожать город. Я не возмущался, когда с домов срывались крыши, которые твои воины почему-то сочли золотыми.

— Да. У нас в Карфагене существовало мнение, что римские дома накрыты золотыми листами, — признался Гейзерих, — бедняги приняли медь за золото. Но это не такая уж большая потеря для Рима.

— Я был бы рад, если б твои воины действительно нашли золотые крыши и увезли их с собой. — Лев был противником излишеств. — Я не буду выяснять, почему сгорела целая улица в бедном квартале. Я прошу только не причинять зла римлянам, которые, надеясь на великодушие вандалов, не оказали им сопротивления. Твои воины схватили совсем юных девиц.

— Их можно выкупить. Я прикажу продать пленников, которые находятся на кораблях.

— Это хорошо. Но как только за пленников начнет поступать выкуп, твои воины примутся хватать новые и новые жертвы. Не мог бы ты запретить брать в плен людей, которые с тобой не сражались.

— Ты слишком многого просишь, служитель Бога. Я обещал не убивать тех, кто без оружия, и слово держу. Но мои воины приплыли из-за моря не только для того, чтобы полюбоваться твоим большим и красивым городом. Им нужна добыча, и без нее вандалы не вернутся в Карфаген.

Корабли вандалов были загружены до предела, и больше не было смысла искать что-то ценное. Когда африканцы, повинуясь приказу Гейзериха, начали покидать город, к Великому понтифику пожаловал необычный гость. Завернутого в черный плащ человека упорно не пропускали по-прежнему безоружные преторианцы. (После неудачного покушения римляне охраняли своего духовного отца день и ночь.) На возникший шум вышел Лев. Великий понтифик некоторое время рассматривал человека, который упорно желал с ним встретиться, и наконец попросил свою добровольную стражу:

— Пропустите его. Это мой давний знакомый — епископ Утики.

То, что гость — африканец, вызвало еще больше подозрений легионеров, а беспечность Льва была всем известна.

Они тщательнейшим образом несколько раз обыскали гостя и только после этого позволили ему войти в келью Великого понтифика.

— Проходи, Виктор, и прости за беспокойство, доставленное этими добрыми людьми, которые решили, что меня необходимо охранять.

— Ты меня помнишь, Лев?! — удивился гость. — Но ведь прошло полтора десятка лет с тех пор, как ты меня мог видеть.

— Я ждал тебя и знал, что ты придешь. Потому что ты, Виктор, искренне веруешь в Господа и не можешь до конца своих дней оставаться в плену заблуждений.

— Ты ничего не знаешь, Великий понтифик, иначе не позволил бы войти в твою келью, — виновато склонил голову епископ чужой церкви. — Когда ты отказался впустить в Рим меня и моих братьев-манихеев и пред ликом голодной смерти заставил их предать веру отцов, а затем сжег наши священные книги, я посчитал тебя самым лютым врагом и поклялся убить тебя — чего бы это мне ни стоило.

Виктор замолчал.

— Продолжай, — попросил Лев. — Ведь ты не все сказал, что желал.

— Разве уже сказанного недостаточно, чтобы позвать стражу и расправиться со мной?

— Для меня было бы страшным преступлением не дать раскаяться грешнику, не позволить ему сбросить с души тяжелые камни.

— Видимо, ты не знаешь, что убийца, который однажды пытался тебя убить, был послан мною. Тогда тебя закрыла своим телом добрая женщина, а неудачника ты приказал отпустить в добром здравии. Этот несчастный сумел вернуться в Африку, он пришел ко мне и сказал, что Великому понтифику невозможно причинить вред, ибо его защищает сам Господь. Затем человек, который пролил крови больше, чем я выпил вина, удалился в горы, чтобы, питаясь кореньями и саранчой, замаливать свои грехи и помогать тем, кто оказался в беде. Я ему не поверил, а решил, что моему посланнику просто не повезло и он лишился разума. К моему изумлению, в горы к раскаявшемуся убийце стали ходить манихеи, как к учителю, познавшему истину. Больше я не смог из числа братьев найти помощников для своего (как я считал) справедливого дела. Но я не отказался от своей ужасной клятвы…

Когда Гейзерих затеял свой поход на Рим и призвал всех желающих его грабить, я в числе первых занял место на корабле. Тут уж я надеялся рассчитаться с тобой либо чужой, либо собственной рукой. Со мной плыли последователи епископа Доната, которые только себя и считали истинными христианами. Впрочем, я с ними подружился, потому как мыслили мы почти одинаково, только наши заблуждения назывались разными именами. Донатисты презирали всех христиан, которые общались с земной властью, а поскольку ты, по слухам, был дружен с императором, то был для них врагом. Эти люди, по сути, были разбойниками, но называли себя несущими справедливость. Они отнимали у людей побогаче ценности и отдавали их бедным.

— Так это они ограбили церковь и лишили жизни двух монахов? — догадался Лев.

— Да, — согласился Виктор. — Донатисты рассчитывали, что во время грабежа Рима они отведут душу и насладятся любимым занятием. Однако вандалы, мавры и берберы столь скоро очистили Рим от всего ценного, что наши донатисты остались без работы. И они решились на то, чего боялись совершить вандалы — последователи учения епископа Ария. Как жаль, что люди, принявшие Христа, считают друг друга врагами и готовы терзать братьев не хуже язычников или даже хищных зверей! — вдруг в сердцах воскликнул епископ.

— Мир наш разнообразен, в Европе, Азии, Африке люди по-разному воздают должное Спасителю, во многих церквях имеются различия в богослужении, и в этом нет ничего ужасного, — ответил Лев. — Однако некоторые епископы хотят быть умнее Господа, они искажают Его слова и невольно идут по пути, который указывает лукавый. Все ереси пусть будут по заслугам осуждены, хотя некоторые из них в определенной своей части содержат нечто истинное. Взять хотя бы Ария, учение которого приняли вандалы… Этот епископ, говоря, что Сын Божий меньше Отца и сотворен Отцом, и полагая, что Сам Святой Дух создан так же Отцом, как и все, таким великим нечестием погубил себя, однако вечную и неизменную Божественность, которую он не распознал во всеединстве Троицы, все же, в сущности, Отца не отрицал.

— Среди тех, кто называл себя христианами, но грабил церковь и убивал монахов, я отыскал того, кто был готов исполнить мою клятву, — холодея от ужаса и сгорая от стыда, признался Виктор. — Я был уверен, что этот человек совершит свое черное дело, потому что ненавидел тебя не менее, чем я. Мне захотелось собственными очами лицезреть, как ты будешь умирать, как исполнится моя клятва (до чего дошел я в своей ненависти!). Словно завороженный, шел я за исполнителем моей воли. Я видел, как этот человек бросился вперед с обнаженным оружием, еще мгновение, и должно свершиться то, ради чего я жил последние пятнадцать лет. Но случилось невероятное: некто невидимый поставил у него на пути столь же невидимое препятствие, и человек за мгновение до того, как стать убийцей Великого понтифика, вдруг сам себя убил. Случившееся настолько было невероятным, что я три дня размышлял, не выходя из дома, не прикасаясь к пище, не слыша и не видя того, что творилось вокруг. И наконец меня осенило: Великого понтифика невозможно убить, потому что тебя, Лев, охраняет сам Спаситель. Ты не умрешь до тех пор, пока будешь нужен Ему на земле. А я почувствовал себя величайшим преступником и грешником, осмелившимся противостоять воле Господа. Назначь мне, Великий понтифик, любое наказание, и я сочту его недостаточно суровым для себя.

— Ты прощен, Виктор, отпускаются тебе грехи твои, — Лев осенил гостя крестом.

— Мне не искупить содеянного и тремя жизнями, если б они у меня были! — воскликнул Виктор. — Я не заслуживаю твоего прощения. Прикажи легионерам схватить меня и казнить.

— Всякий сожалеющий о греховных деяниях своих заслуживает прощения. Твое раскаяние я увидел.

— Но мои грехи… они слишком велики, — невольно продолжал спорить Виктор.

— Вся суть в искренности раскаянья. Вовсе необязательно тремя жизнями искупать свои ошибки, преступления, заблуждения. Земная жизнь отпущена нам только одна, и Господь примет покаяние, даже совершенное в последние ее мгновения. Вспомни притчу Господа о хозяине виноградника, нанявшем работников. И перенесшие тягость дня и зной и последние, которые успели потрудиться только час, получили одинаковую плату — один динарий. Господь помог тебе найти путь к винограднику Его, хоть и долог был путь твой. Ступай же, Виктор, потрудись во славу Спасителя.

Епископ, наоборот, не торопился уходить, а погрузился в глубокую задумчивость:

— Что могу я сделать для Господа? — наконец спросил он.

— Вандалы увозят в Африку тысячи пленников. Постарайся облегчить их судьбу, — посоветовал Лев.

Проспер Аквитанский наблюдал за событиями в Риме из маленького окна кельи. Секретарь Льва тяжело болел и в последние месяцы не покидал ложе. Он успел увидеть, как вандалы покидают ограбленный Рим, и это стало конечным событием в его жизни. Дрожащей слабеющей рукой он записал в своей хронике:

"Итак, в течение следующих четырнадцати дней в ходе беспрепятственных и свободных розысков Рим был лишен всех своих богатств, а также вместе с царицей и ее детьми в Карфаген были уведены многие тысячи пленников, которые ценились либо из-за возраста, или из-за умений".

И наконец, последние несколько предложений своего труда Проспера посвятил описанию разногласий в праздновании Пасхи 455 г. В тот год Пасха Господня праздновалась за восемь дней до майских календ — из-за упрямства александрийского епископа, которого поддержали все восточные епископы. Хотя Великий понтифик рассчитал, что Пасха в тот год приходилась на 15-й день до майских календ, но не стал настаивать на истинной дате. Возможно, потому Льва и провозгласили потомки Великим, что он мог уступить в малом, но оставался непреклонным в большом. Ученый Проспер, его друг и секретарь, не таков и, приблизившись к последней черте, закончил свою хронику осуждением: "Поскольку это мнение (восточных патриархов) скорее терпели из-за стремления к единству и миру, чем приняли (за истину), ему никогда не следует подражать в будущем, чтобы мнение, приведшее к губительному недугу, полностью и навсегда потеряло авторитет".

Корабли вандалов благополучно вернулись в гавань Карфагена. Только одно судно пошло ко дну, не выдержавши тяжести груза — на нем везли мраморные статуи прежних римских богов.

Евдокия наконец-то вышла замуж за того, с кем была обручена в далеком детстве. Ее супруг — Гунерих — сменит на троне отца — Гейцзериха, правившего вандалами в это беспокойнейшее время бесконечно долгих 49 лет. Сын Евдокии и Гунериха — Хильдерих — станет королем вандалов. (Впрочем, мы слишком далеко забежали вперед.)

Увезенные в Карфаген императрица Евдоксия и ее вторая дочь — Плацидия, два года оставались в столице вандалов — то ли в качестве пленников, то ли почетных гостей без права выезда. Наконец, судьбой императорской семьи заинтересовался император Востока Лев. Благодаря его просьбам и угрозам Евдоксия и Плацидия были отпущены в Константинополь. Здесь Плацидия вышла замуж за видного сенатора Олибрия, и после долгих скитаний они вернулись в Рим. В 472 г. Олибрий провозглашается императором. Впрочем, он стал всего лишь одним из последних правителей неумолимо летевшего в пропасть Рима и успел только отчеканить монеты с собственным изображением. После семи месяцев ничем ни примечательного правления Олибрий скончался.

Если Плацидия лишилась императорской короны в связи со скорой смертью мужа, то ее сестра королевской — по собственному желанию.

А каким делам посвятил остаток жизни раскаявшийся манихейский епископ Виктор? Расскажем немного и о нем…