Базилика Святого Петра всегда была переполнена народом, а с тех пор как первый корабль вандалов вошел в устье Тибра, ее покидали только те, которым становилось плохо от нехватки воздуха и длительного стояния. День и ночь тысячи римлян, не поместившиеся в храм, теснились вокруг него, словно беспомощные птенцы вокруг наседки. Великого понтифика, несмотря на тесноту, пропустили, как обычно, по мгновенно образованному коридору — от входных дверей до места погребения апостола Петра, но… не дали возможности обратиться со словами приветствия к прихожанам. Едва Лев взошел на алтарь для отправления утреннего богослужения, весь народ упал на колени и принялся единодушно просить:
— Спаси нас, Отец! Спаси, как спас нас от Аттилы!
Крики отчаяния и надежды омрачили Великого понтифика:
— Несчастные! Спасти себя можете только вы сами! Я такой же человек, как и вы, и вместе с вами буду просить Господа о помощи и защите.
Мгновенно наступила тишина под сводами храма, заполненного так, что казалось, не нашлось бы места и одному человеку, если б он решился переступить порог, не будучи Великим понтификом. Люди ждали слова своего пастыря. На сей раз Лев не спешил обращаться к собратьям с проповедью. Вместо этого стоявшие в ряд монахи за его спиной запели один из псалмов Давида.
Люди часто пропускали песнопения мимо своих ушей и не вникали в смысл слов, но теперь они настроились слушать Великого понтифика, и ни одно слово из песни, его заменившей, не пропало даром:
"… Очи Господни обращены на праведников, и уши Его — к воплю их.
Но лицо Господне против делающих зло, чтобы истребить с земли память о них.
Взывают праведные, и Господь слышит, и от всех скорбей их избавляет их.
Близок Господь к сокрушенным сердцем и смиренных духом спасет.
Много скорбей у праведного, и от всех их избавит его Господь.
Он хранит все кости его; ни одна из них не сокрушится.
Убьет грешника зло, и ненавидящие праведного погибнут.
Избавит Господь душу рабов Своих, и никто из уповающих на Него не погибнет".
— Господь вновь посылает нам испытания, — обратился Лев к пастве, когда замолчал хор монахов, — примем же их с мужеством, вспоминая Иисуса — Господа нашего, закончившего жизнь земную на кресте. Будем же просить в молитвах Господа нашего о милости, но готовиться к любому исходу. Вспомните о грехах своих, исповедуйтесь и пожалейте о своих неправедных поступках. Попросите прощения у тех, кого обидели словом или делом, с кем поступили несправедливо. Откройте свои закрома и поделитесь излишками с нуждающимися братьями! Накормите и оденьте нищих! — Последние советы Льва прозвучали особенно настойчиво.
Великий понтифик предполагал, что все накопленное римлянами ценности, если не будут израсходованы на добрые дела, то перейдут в руки врагов.
— Варвары у стен Рима! — раздались нетерпеливые тревожные голоса. — Что нам делать с ними?!
— Я сказал, что вам делать! Старайтесь быть подобными Господу нашему, Иисусу, не только обликом внешним, но и душой. О врагах не заботьтесь, мы слишком слабы, чтобы оказать им сопротивление. Поднятый меч или пущенная стрела только разозлят вандалов, но не остановят их. Я пойду к Гейзериху и буду просить его не совершать кровопролитья.
И вновь навстречу варварам вышел глава христиан, вооруженный лишь посохом и великим желанием облегчить участь соплеменников. Впрочем, было с ним еще одно оружие: впереди Великого понтифика рослый монах нёс большой деревянный крест.
Вандалы также покинули лагерь на берегу Тибра, который располагался неподалеку от доставивших их кораблей. Впереди себя африканские воины гнали толпы римлян разного возраста и пола, которых нахватали без всякого разбора в окрестностях Рима. То была обычная вандальская тактика: прикрываясь словно щитом, местным населением, приближаться практически без собственных потерь к укреплениям противника.
За "щитом" из пленников следовали коренные жители Африки: мавры и берберы. А затем правильным строем, разбитая на тысячи, неторопливо двигалась конница вандалов и алан. Отличить вандалов от коренных жителей Африки было нетрудно: соплеменники Гейзериха имели светлую кожу, русые волосы, голубые глаза, высокий рост и приятный внешний вид — вполне привычный для обитателей Италийского полуострова. Основным оружием вандальского всадника были меч и копье. Однако первые их ряды имели дротики и луки, чтобы поражать противника на расстоянии.
Не наблюдалось никаких осадных машин, казалось, весьма уместных при штурме величайшего города мира. Собственно, даже если б вандалы их имели и умели бы с ними обходиться, сооружения не пригодились бы по причине отсутствия защитников на городских укреплениях. Чтобы одолеть стены Рима, достаточно было нескольких длинных лестниц, которые покорно тащили пленные.
Некоторые подразделения пеших варваров строились римской черепахой — защищая себя сплошной стеной щитов со всех сторон и сверху, но пеших воинов было немного, учитывая то, что именно пехоте, а не коннице предстояло брать высокие стены.
Вандалы были сильны только конницей и флотом. Касаться ногами земли для вандала было то же самое, что обрезать орлу крылья и заставить его ходить пешком. Они с успехом брали африканские города, но использовали при этом некоторые уловки, которые, впрочем, были известны давно, но тем не менее действовали. Впереди вандалов, штурмующих римские крепостные сооружения в Африке, шли, опять же, пленные римляне, именно им доставались кипяток и растопленная смола соотечественников, решившихся защищаться, их тела принимали летящие дротики и стрелы, выкованные их же руками. Если осада затягивалась, вандалы забрасывали упорствующих врагов трупами людей и лошадей, которые в жарком климате разлагались мгновенно, а многие были к тому же заражены опасными болезнями. Гейзерих предполагал, что города, им захваченные, однажды попытаются освободиться от власти вандалов, их могут захватить враги, а потому решился на необычный шаг. Он приказал срыть все городские стены, сравнять валы вокруг них, и теперь непобедимая конница вандалов могла действовать в городах, почти столь же успешно, как в чистом поле.
Каких-либо защитных сооружений вандалы не применяли и не строили. Гейзерих считал, что воины будут храбрее сражаться, если утратят возможность спрятаться за обозными телегами, в укрепленном лагере или за крепостными стенами.
Лев, имевший смутное представление о тактике вандалов и никогда не участвовавший в сражениях, без посторонних объяснений понял, что войско Гейзериха двинулось на штурм Вечного города. Он поспешил представиться знатным вандальским всадникам, которых привлек огромный, видный издалека, крест:
— Я — посол Рима и Великий понтифик. Прошу провести меня к королю.
Далеко идти не пришлось, так как правитель вандалов находился в первой линии наступавших и руководил всеми их действиями. Шестьдесят шесть прожитых лет, к тому же большей частью прошедших в непрерывных войнах и походах, никак не мешали Гейзериху виртуозно управляться с конем, вдохновляя то левый фланг, то правый, то отдавать приказания середине своего войска.
— Прошу тебя, мудрый и справедливый король, останови своих воинов. — Лев начал речь с просьбы. — Выслушай меня, и твоим людям не придется проливать кровь, пытаясь одолеть высокие стены. Рим встретит вандалов, как гостей.
— О твоей мудрости и честности я много слышал в Карфагене и потому исполню просьбу. — Гейзерих привстал на коне, поднял руку вверх и произнес только одно слово на своем языке.
Тысячи воинов покорно остановились. Пленные римляне некоторое время еще двигались в направлении города, но удары бичей объяснили и им приказ Гейзериха, а затем согнали в несколько больших толп, чтобы было легче их охранять.
Король вандалов, проявляя уважение к собеседнику, спешился. Затем Гейзерих снял римский шлем и передал одному из молодых воинов, которые окружали короля со всех сторон так, что его не могла поразить даже случайная стрела. Великий понтифик также попал в спасительный круг, оставаясь не только под защитой, но и под зорким наблюдением королевской стражи.
Предо Львом стоял весьма пожилой человек небольшого роста; его ничем не примечательное морщинистое лицо обрамляли редкие седеющие волосы. Одежда Гейзериха была самой простой, и решительно ничто не выдавало в нем могущественного короля победоносного народа. Едва он сделал несколько шагов, как стало заметно, что правитель заметно прихрамывает (хромота явилась следствием неудачного падения с лошади в юности). Но было видно, что сей невзрачный человек пользовался величайшим уважением собственных воинов. Еще бы! В то время, когда рушились города и царства по всему миру, исчезали с лика земного целые народы, король неизменно вел своих подданных от одной победы к другой. Несогласных рядом с собой Гейзерих не терпел, наказание для тех, на кого легла только тень подозрения в измене, было одно — смерть, "…скрытный, немногоречивый, презиравший роскошь, бурный в гневе, жадный до богатства, крайне дальновидный, когда надо было возмутить племена, готовый сеять семена раздора и возбуждать ненависть", — такую характеристику Гейзериху дал готский историк Иордан.
— Пока что я вижу закрытые врата, а для гостей их принято распахивать во всю ширь. — Гейзерих решил, что достаточно много сделал для Великого понтифика и пора бы что-то получить взамен.
— Прежде нужно выяснить, что привело тебя, доблестный Гейзерих, к стенам этого несчастного города? Возможно, римляне смогут тебе дать все, что потребуется. Каковы твои цели, желания?
— Жажда справедливости, — произнес немногословный Гейзерих, но ясности его ответ не добавил.
— Разве справедливость можно добыть только мечом? Как я понимаю, ты желаешь наказать великое множество людей, которые ничем не заслужили твоего гнева. Ведь жители Рима даже не имели возможности провиниться перед тобой, а многие впервые видят вандалов и твоих африканских союзников. Расскажи, в чем причина твоего недовольства?
— Прежний император обещал выдать дочь Евдокию за моего сына Гунериха и нарушил данное слово.
— Смерть помешала Валентиниану исполнить обещание, — печально промолвил Лев. — Он пал по воле Петрония Максима, который занял трон.
— Разве достоин жалости народ, убивающий своих вождей?
— Увы… Человек слаб, а соблазнов слишком много. И власть — самый великий из них. Но позволь римлянам самим совершать ошибки и раскаиваться в них. Иные упорствующие в грехах умрут без раскаянья, но пусть проживут время, отпущенное Господом для того, чтобы очистить душу.
— Я бы не возмущался, если б вы, римляне, перебили вместе с правителем и друг друга, — признался король вандалов, — но обещания, данные императором, должны исполняться — даже если его нет среди живых. — Голос вандала наполнился справедливым возмущением.
И все же Великий понтифик заподозрил, что возмущение собеседника было не вполне искренним:
— Ни одна женщина мира не стоит рек крови, которые ты собираешься пролить. Ведь это будет не только кровь врагов, но и твоих соплеменников, и она соединится в общий поток скорби и страданий. Понимаю, тебе неприятно, что обещание не исполнено, но война никому не принесет благо — даже победителю. Жаркие битвы разрушают и уничтожают и людей, и их души, и творения их рук, а мир создает все, что имеет ценность.
— Кровь смоет позор с моей семьи и накажет клятвоотступников.
— В Риме не осталось тех, кто тебя обманул; нет их среди живых, и кровь невинных тяжким камнем падет на твою душу. А женщина… Сын короля может взять в жены любую другую красавицу. Если Гунериху по-прежнему необходима Евдокия, то можно сегодня же спросить согласия на брак у нее и попросить благословения у императрицы.
Странное дело! Гейзерих, приведший к стенам Рима сильнейшее войско, был вынужден оправдываться перед вставшим на его пути человеком, руки которого никогда не поднимали оружия на ему подобного. Вандалу почему-то хотелось пойти навстречу этому человеку:
— Ты прав, римлянин, эту женщину мы можем получить без войны. К стенам твоего города вандалы пришли не только из-за нее. Нас пригласила императрица Евдоксия.
— Разве такое возможно?! — удивился Великий понтифик.
— Возьми письмо императрицы, если сомневаешься в правдивости короля вандалов. — Гейзерих протянул Льву пергамент, бывший при нем.
— Это послание — вопль отчаявшейся, обиженной женщины, — высказал свое мнение Великий понтифик. — Она жестоко потерпела от мужчины, наделенного высшей властью, и не нашла защиты вокруг себя. Думаю, как только гонец отправился в Карфаген, Евдоксия поняла, что сотворила огромную беду, и множество раз пожалела о содеянном. Я близко знаком с императрицей и уверен, что она не желала причинить вред своему отечеству.
— Она позвала спасти себя и дочерей, и я пришел, — заметил Гейзерих. — Разве способен мужчина понять, тем более который находится на огромном расстоянии, что творится в потаенных уголках женской души?
— Тот, от которого просила спасти Евдоксия, больше не может причинить ей вреда. Его убили сами римляне, как только твои корабли вошли в Тибр.
— Этого бы не случилось, если б вандалы не откликнулись на просьбу императрицы, — заметил Гейзерих.
— Согласен с тобой, мудрый король. Ты выполнил просьбу императрицы. Теперь ей ничто не угрожает.
— Великий понтифик, ты даешь понять, что мое войско может грузиться на корабли и отправляться обратно, в Африку? — улыбнулся Гейзерих.
— Твоя миссия исполнена. Справедливость восстановлена, едва в Рим пришел слух о твоем появлении. Разве не так?
— Только не говори моим воинам, достопочтенный Лев, что им пора отправляться домой. Иначе ты можешь разделить судьбу Петрония Максима.
— Разумеется, императрица отблагодарит за помощь и тебя, мудрый король, и твое войска. Назови сумму, благодаря которой плаванье через море — от Рима до Карфагена — показалось бы вандалам приятной прогулкой. Римляне отдадут последнюю серебряную ложку, чтобы собрать средства…
— Ты хочешь откупиться… Но разве только ради денег римляне совершали свои походы?
— Женщина для тебя — только хороший повод для войны, — разочарованно промолвил Лев. — Римляне поступали так же, все их войны имели предлог и были справедливыми (по крайней мере, в собственных глазах). Однако склоненную голову не рубил меч, и римляне щадили тех, кто сдавался им на милость…
— Как же?! Сами римляне и рассказали мне историю Карфагена, который стал главным городом вандалов. — Гейзерих удивил Льва своими познаниями. — Его прежние жители готовы были открыть ворота, они выдали все имевшееся оружие и корабли, но римляне пожелали всех карфагенян убить или обратить в рабов, а город сжечь. Вы жестоко обманули покорившегося врага. Разве не так?
— Ты прав, король, — согласился Лев, — последняя война с карфагенянами была самой позорной для Рима. И теперь пришла пора платить за коварство. Войско твое пришло из города, много сотен лет назад стертого с лика земного, и стоит перед беззащитным Римом. Но ты, король, не повторишь ошибки римлян…
— Что же мне помешает поступить так же с Римом, как он обошелся в свое время с Карфагеном?..
— Твоя мудрость и доброта! Если тебе рассказали мои соотечественники, живущие в Африке, о прежней печальной судьбе твоей столицы, то они упомянули о величайшей ненависти, которая жила в сердцах римлян и карфагенян. Оба народа не могли существовать на земле, и совершенное уничтожение карфагенян — таков итог разрушительного чувства. Но у наших народов нет ненависти, и мы не совершим поступки, за которые пришлось бы платить нашим потомкам? Ведь так?
— Я не испытываю ненависти ни к врагам на поле битвы, ни к желавшим моей смерти собратьям-вандалам, которых отправляю на казнь. Грабить и убивать римлян у меня также нет желания, но в отличие от твоих императоров я не все делаю, что хочу. Почти три десятка лет я правлю своим народом, но… это только кажется… На самом деле вандалы правят мной, и мне приходится исполнять почти все их прихоти. И потому столь долгий срок они почитают меня, как своего господина, — признался Гейзерих.
— Разве от тебя ничего не зависит?
— Разумеется, от меня многое зависит, но не то, о чем ты просишь. Вандалы — воины, им нужны победы. Они стоят у ворот величайшего города не для того, чтобы получить выкуп и стать богатыми. Воины должны взять Рим и на его улицах почувствовать себя властителями мира. Они должны разграбить город или погибнуть славной смертью храбрецов. Даже я ничего не смогу изменить. — Гейзерих вдруг понял, что с этим собеседником он проявил излишнюю откровенность, и вдруг попросил: — Будем считать наш разговор моей исповедью, тайну которой тебе придется сберечь.
— Все же вандалы войдут в город, — задумчиво промолвил Лев, — и никаким выкупом их не остановить?
— Мои воины привыкли брать то, что им понравится, — подтвердил Гейзерих вывод Льва. — Некоторые из них предпочитают золоту некие блестящие безделушки, имеющие для вас ничтожную цену. Иные, словно дети, радуются домашней утвари, других интересует оружие, прочие берут женские вещи, чтобы порадовать своих жен и дочерей. Им невозможно принести и дать что-то; вандалы должны войти в город, увидеть все и выбрать то, что понравится.
— Хорошо. Римляне откроют ворота, и войско вандалов без всяких препятствий сможет войти в город, — согласился Лев на ограбление Рима. — Но прошу тебя, Гейзерих, воздержаться от огня, резни и убийства пленных.
— Я прикажу своим воинам не сжигать здания в городе, никого из жителей Рима не убивать и не казнить пленных легионеров. И еще, я запрещаю моим людям брать имущество, принадлежащее римским храмам. Если ты подождешь, когда соберется войско для оглашения приказа, то убедишься, что я в точности исполняю наш уговор.
— Не буду, Гейзерих, подвергать сомнению твою честность, ибо верю тебе. Я немедленно отправляюсь в Рим и постараюсь убедить соотечественников довериться твоей милости. Ворота откроются немедленно, как только мне удастся уговорить граждан распахнуть их.
Авторитет Льва был огромен, а защищать стены не находилось достаточного количества воинов, римлянам пришлось смириться с условиями Гейзериха. И все же они терпеливо ждали, когда вандалы соберутся вокруг своего короля, а затем тот произнесет речь. Только когда Гейзерих умолк и все вражеское войско во главе с военачальником начали нетерпеливо посматривать в сторону Рима — врата раскрылись во всю ширь. Впервые в своей истории Рим сдался на милость победителя, не попытавшись оказать и малейшего сопротивления.