Лев и Аттила. История одной битвы за Рим

Сменившая корону на крест

Через два месяца после отплытия кораблей вандалов, нагруженных ценностями ограбленного Рима, впервые за последнее время произошло радостное событие. В главной римской гавани — Остии — пришвартовалось судно, с которого сошло около сотни пленников, из числа увезенных в Африку воинами Гейзериха.

Старик-римлянин, не чаявший увидеть сына, после слез радости и долгих объятий принялся расспрашивать его: кому или чему обязан он самым великим счастьем, которое только могло случиться в жизни. Их мгновенно обступила толпа и, затаив дыхание, слушала удивительные вещи.

— Нас всех выкупил из плена епископ Виктор. В прежние далекие времена он являлся духовным отцом манихеев Утики; когда Африка оказалась под властью вандалов, то епископ со своими прихожанами пытался перебраться в Рим. Великий понтифик тогда приказал всем манихеям отречься от своих заблуждений, а книги их предать огню. Виктор воспротивился подобному и вернулся с некоторыми упорствующими собратьями обратно в Утику.

— Вот ведь, наш отец напрасно не принял хорошего человека, — сокрушенно промолвил один из слушателей. — Я хорошо помню те события: множество несчастных манихеев умерло в Остии голодной смертью. А ведь они римляне — такие же, как и мы. Недаром было мне их жаль.

— Глупец! Ты взялся осуждать человека, деяния которого достойны только похвалы! Разве не нашему отцу ты обязан тем, что не пасешь теперь на Марсовом поле табуны гуннских лошадей? Разве не Льва ты должен благодарить за то, что нет крови на улицах и площадях, которая могла быть пролита вандалами? — воскликнул отец вернувшегося из-за моря сына. — Если б Великий понтифик не изгнал упорствующих еретиков, я бы никогда более не увидел своего Марка. А твои слова о погибших от голода манихеях не что иное, как ложь, сочиненная еретиками. Римляне делились с заблудшими братьями всем, что имели. Но пожертвовал ли ты для африканских беженцев хотя бы ячменную лепешку?

Римлянин, осмелившийся подвергнуть сомнению поступок Льва, исчез, словно растворился в воздухе. Вместо него в беседу вступил почтенного возраста старец.

— Никогда не нужно жалеть о прошлом, его уже не изменить. Прошлое следует помнить, а изменить дано нам только настоящее, и еще мы должны хорошо поразмыслить, как не совершить ошибок в будущем. Меня другое удивляет: как мог епископ Виктор так измениться. Я хорошо помню беглецов из захваченного вандалами Карфагена и прочих африканских городов, помню и самого упорного еретика. Когда горели книги манихеев, взгляд его пылал такой ненавистью, что, казалось, еще немного — и глаза епископа начнут метать убийственные молнии. Теперь он приходил в Рим вместе с войском вандалов, и подозреваю, не для того, чтобы помолиться в здешних храмах.

— Епископ Виктор отрекся от манихейства, и многие еретики последовали за ним. — Спасенный из плена юноша внес ясность: — Они по всей Африке принялись собирать деньги, чтобы выкупить нас и отправить в отечество.

— Чудны дела твои, Господь! — удивился старец, немало повидавший за свою долгую жизнь.

— Много ли удастся собрать Виктору, — разочарованно промолвил кузнец, у которого сын оказался в числе угнанных пленников. — Вандалы жадны до золота и серебра, за малую плату свободу не вернут. А хоть бы и удалось выкупить многих, их еще надо перевезти через море.

— Ни один Виктор печется о несчастных, — обнадежил кузнеца Марк. — Своей заботой их охватил карфагенский епископ Деограций. Удивительнейший человек! За морем епископа почитают как святого все добрые христиане. Деограцию удалось привести в порядок и наполнить прихожанами карфагенские церкви, которые после завоевания города вандалами были разграблены и находились в запустении. На земле африканской все верят, что Господь через Деограция осуществляет Свою волю. Кроткими словами епископ достигает большего, нежели другие грубой силой.

Напрасно римляне ждали новых кораблей с братьями и сестрами из далекой Африки. Очень скоро все переменилось…

Гейзерих часто вел беседы со своим сыном Гунерихом. У последнего более всего имелось шансов получить королевскую корону, и старик старался передать ему мудрость, накопленную за многие десятилетия нахождения у власти. Все чаще Гейзерих перекладывал на сына некоторые государственные обязанности. Например, тому было поручено разобраться с римскими пленниками. Теперь Гейзерих поинтересовался:

— Почему, сын, наши рабы, приведенные с последней войны, третий месяц живут в Карфагене? Мы тратим на них пищу, вместо того чтобы обратить эту обузу в золото.

— Они нам приносят пользу. Римляне занимаются восстановлением заброшенных дорог и делают это великолепно, — возразил Гунерих.

— Мы выбирали тех, кто достиг совершенства в определенной профессии. На рынке рабов каждый из них мог бы пойти за хорошую цену. Ты же заставляешь мастера, который изготавливал золотые украшения для императора, укладывать булыжник.

— Не совсем так, отец. В первые же дни как мы сошли с кораблей и ступили на твердую землю, мной отобраны те мастера, которые изготавливали оружие. Первые их изделия уже сжимают руки наших воинов.

— Хвалю за это, сын, но оружейники — самая малая часть наших пленников.

— Остальных я не спешу продавать, потому что меня попросили этого не делать.

— Вот как! — удивился Гейзерих. — Чьи же просьбы для тебя важнее наших правил?

— Здешние служители римской церкви собирают деньги на выкуп. И они платят гораздо дороже, чем я бы мог выручить на рынке. Как только собирается достаточная сумма, я отпускаю самых не нужных для нас римлян. Священники каждодневно доставляют еду для пленников, так что содержание их ничего не стоит нам…

— За всем этим должен стоять какой-то человек. Толпа не может действовать столь правильно и бескорыстно в деле освобождения пленников, — задумался Гейзерих. — Толпа скорее разорвет несколько человек на части, чем спасет одного.

— Ты прав, отец! Карфагенский епископ Деограций занимается выкупом пленных. Он распродал золотую и серебряную утварь, которая имелась в храмах, чтобы вернуть свободу единоплеменникам. Некоторые римляне остались у нас, других захватили аланы, третьи томились во владениях мавров; таким образом оказались разлученными муж с женой, родители с детьми. Епископ принялся разыскивать по всей Африке этих несчастных, дабы семьи вновь воссоединились. Его заботы о пленниках вдохновили всех христиан, и они продавали последнюю тунику, чтобы помочь оказавшимся в беде. Освобожденным негде было жить, и епископ отдал в их распоряжение две прекрасные и просторнейшие базилики, которые тут же заполнили лежанками и постелями. Долгое плавание по морю и жестокое рабство подорвали силы многих, и даже самые молодые из них оказались во власти разных хворей. Епископ непостижимым образом разыскал нужных врачей и тем спас многие жизни. Подобно доброй кормилице, Деограций даже в ночное время не оставлял своей заботы, ласковым словом успокаивая их души, утишая телесную боль и одним своим присутствием вселял надежды на самый лучший для них исход. Ни юноши, только начинавшие жизненный путь, ни дряхлые старики не остались без его помощи. — Гунерих немного замялся, а потом добавил: — Что удивительно, вандалы и аланы, некоторое время наблюдавшие, как местные христиане заботятся о совершенно чужих людях, стали вдруг носить врагам что-нибудь съедобное.

— Это плохо! — посуровел Гейзерих.

Гунерих не мог понять, что могло не понравиться отцу:

— За рабов платят золотом, и пока я не получу двойную цену за каждого римлянина, ни один из них не покинет Карфаген. Именно для того мы и привезли пленников…

— Не все успехи, сын, измеряются количеством приобретенного золота, — разочарованно вздохнул король вандалов. — Ты видишь только то, что на поверхности: храбрые вандалы захватили несколько тысяч пленников, их тела, руки в нашем распоряжении. Но другое событие прошло мимо твоих глаз: милосердием своим римские священники завоевали сердца наших людей. Если мы и далее будем оставаться безучастными наблюдателями, вандалы откажутся в пользу римлян не только от съестных припасов, но и от нашей веры, пришедшей к нам от епископа Ария. Завоевываются народы, сын мой, не только острым мечом и великой силой.

— Если мы станем добрее, то разве не станут к нам ближе сердца обитателей Африки и этих несчастных пленников?

— Мы родились, Гунерих, в то время, когда истинным уважением пользуется только меч. Он дал нам право жить под этим небом; на земле, обработанной не нашими руками; в городах, построенных не нашими предками. Добытое мечом должно на нем и держаться. Страх, пришедший с нами на эти земли, пусть остается нашим верным союзником. А доброта… Доброту иногда принимают за благо, но, что более вероятно, могут счесть и проявлением слабости. А слабый властвовать не может — таков мир, и не нам его менять.

— И что нам делать с тем, что некоторых вандалов вдохновил на добрые поступки римский епископ?

— Над умами и сердцами вандалов должен властвовать только король да наши арианские священники. Остальные люди, которые имеют на вандалов хоть какое-то влияние, наши враги.

Гунерих в глубине души чувствовал глубокую симпатию к епископу Карфагенскому, но после разговора с отцом человеческие чувства в нем уснули, как оказалось, навсегда. И теперь безобиднейший Деограций виделся ему препятствием на пути к трону; властолюбивый вандал проклинал самого себя за то, что поддался обаянию священника и позволил в душе своей тлеть искрам жалости.

"Поэтому ариане, исполнившись к нему сильной завистью, не раз с помощью различных хитростей пытались его убить, — рассказывает современник тех событий. — Но, как я убежден, Господь сразу постигал их замыслы и освобождал своего пастыря из рук злодеев. Его смерть горестно оплакивали бывшие пленники, ибо они вообразили себя неминуемо отданными в руки варваров, раз он отправился на небеса. Случилось же это через три года его пребывания в сане епископа. Тело достойного священника народ, исполненный любви и скорби, смог быстро укрыть…"

Бывший манихейский епископ Виктор, который потратил лучшую часть жизни на дело, не угодное Господу, теперь искупал свою вину тем, что продолжил заботы Деограция. Вскоре это делать стало невозможно. Вандалы хватали тех римлян, которые после освобождения находились в базиликах и имели неосторожность на короткое время покинуть стены, и вновь пытались их продать. Кроме того, они хватали римлян, которые жили в Африке до прихода Гейзериха, и также обращали их в рабов. Долгое время Виктор не мог найти корабль, чтобы отправить в Рим уже выкупленных на волю соотечественников. Наконец, ему удалось договориться с владельцем судна, который занимался то ли торговлей, то ли пиратством — вся разноплеменная команда была вооружена не хуже любых воинов. Уповая только на Господа, епископ благословил каждого идущего на сомнительный корабль, подождал, когда судно поднимет якорь. Глаза епископа наполнились вдруг слезами, и, чтобы не расстраивать отправляющихся в неизвестность римлян, он повернулся к морю спиной и пошел прочь. Виктор даже не кинул взор на Карфаген, в котором у него не осталось никаких дел, а направил свои стопы на юг — в сторону малонаселенных земель, кои были не интересны вандалам.

Епископ Виктор, с несколькими товарищами, удалился в суровые Атласские горы и основал монастырь в здешних пещерах. Впрочем, суровыми эти места были только для тех, кто не пытался познакомиться с ними ближе, а берберы, обитавшие здесь, считали свои горы лучшим местом на земле. Вот и епископ, желавший прожить остаток жизни среди трудностей, которые явились бы наказанием за прежние преступления, скоро понял, что желаемого здесь не найдет.

Сложный для жизни и передвижений горный ландшафт стал неоспоримым преимуществом, когда в Африке появились вандалы. Эти пришельцы настолько не терпели препятствия для действий собственной конницы, что даже срыли стены и засыпали рвы захваченных городов. Все же они из любопытства приблизились к Атласу и на некотором отдалении двигались вдоль этой горной цепи. Отряд вандалов соблазнился стадом овец, которое мирно паслось у русла немноговодной горной реки, которую жители равнин назвали бы ручьем. Однако в этих местах и капля воды имела свою цену, потому подле ручейков, полностью пересыхающих жарким летом, бурлила жизнь. Не успели вандалы приблизиться к овцам, которых уже посчитали заслуженной добычей, как стадо сначала пришло в оживленное движение, а затем скрылось в расселине среди скал. Когда воины Гейзериха попытались догнать мгновенно пропавших овец среди зарослей леса и кустарника на непривычной неровной почве, им на головы полетели камни: огромные, катящиеся с высоты и сметающие все на пути силой собственной тяжести, и другие, обгонявшие их, маленькие — выпущенные из пращи. Вандалы достаточно скоро поняли, что соприкоснулись с миром, совершенно непохожим на тот, что встречался им ранее; и этот мир не будет им подвластен. С тех пор у вандалов более не возникало желания искать добычу у жителей гор. Хотя со временем они наладили кое-какие торговые отношения с берберами и покупали у них лес для постройки кораблей, изделия из дерева, шкуры животных, взамен поставляя им зерно и одежды.

Первое время берберы настороженно относились к монахам, избравшим для обитания пещеры, в которые лишь изредка забредали вездесущие обезьяны да охотившиеся на них хищники. Новые жители не делали обитателям гор ничего плохого, а наоборот, старались во всем быть им полезными. Они помогали берберам устраивать террасы и таскали на них ил из ближайшей горной реки, сооружали бассейны для хранения запасов воды, которая использовалась для полива в засушливое время года. Заниматься земледелием в горах было необычайно сложно, это дело требовало гигантских усилий, и все же товарищи Виктора были рады, что не ушли в пустыню, как первоначально хотели, а избрали горы. Так, помогая берберам, обмениваясь с ними знаниями, монахи учились выживать в горах. Временами отшельникам было даже неудобно перед Господом и людьми; они ушли из мирской жизни… и оказались среди невиданных красот высокогорных лугов, покрытых цветами, подле величественных лесов из атласского кедра и пробкового дуба.

Семь лет монахи обитали в горах, никем не тревожимые и в дружбе с окружающими берберами. Когда они уже позабыли о мире за пределами Атласа, к ним неожиданно пожаловала гостья — весьма известная во всех частях света.

Незнакомый мужчина вошел в пещеру, ставшую для отшельников монастырем, и неуверенно произнес:

— Моя госпожа хотела бы встретиться с отцом Виктором.

Епископ не интересовался, кем являлась женщина, отправившая слугу туда, куда ей путь был закрыт, Виктор не задавал множества вопросов, которые вырвались бы из уст любого другого человека, а только спросил:

— Где она?

— Дожидается у входа.

Виктор сразу же узнал женщину, хотя не видел ее много лет:

— Рассказывай, Евдокия, что привело тебя в обитель и чем могу я помочь.

Невестка короля вандалов (это была именно она) встала на колени и, опустивши голову, устало произнесла:

— Спасения и покоя желаю я найти.

— Разве жизни родственницы Гейзериха, жене его наследника может что-то угрожать?

— Не жизни, но гораздо хуже — душе моей, — призналась Евдокия. — Гунерих и ранее с презрением относился к христианам, которые признавали своим духовным отцом Великого понтифика Льва. А затем и вовсе решил истребить их в королевстве вандалов. Да разве ты не от несправедливостей моего мужа и моего тестя укрылся в горах и здесь служишь Господу?!

— Все так, Евдокия, — признался епископ. — Мне стало больно видеть, как несчастные люди подвергались гонениям, а я ничем не мог им помочь.

— Теперь мой муж потребовал, чтобы я перешла в арианскую веру. Я была покорна Гунериху долгие годы — с того мгновения, как моя нога ступила на африканскую землю, но последнего требования исполнить не смогла. Я стала испытывать отвращение к мужу и не могла далее оставаться с ним не только в одной постели, но и под одной крышей. Сейчас вандалы ведут тяжелую войну с восточными римлянами; все — Гейзерих и Гунерих, а вместе с ними вся стража — оставили карфагенский дворец и ускакали к войскам. Мне удалось незаметно покинуть Карфаген с преданным слугой и добраться до твоей обители.

— Что думаешь делать дальше, сестра во Христе?

— Я хочу, как ты, основать в горах женский монастырь. Надеюсь получить у тебя благословения и буду рада, если укажешь подходящее место для будущей обители.

— Тяжелый крест ты избрала для себя, Евдокия.

— Корона вандальской принцессы оказалась тяжелее креста. Меня не страшат трудности на избранном пути. Более всего печалит то, что в Карфагене остался мой любимый сын — Хильдерих, и я его никогда не увижу. Я хотела взять Хильдериха с собой, — призналась Евдокия, — но Гунерих устремился бы на поиски наследника со своим войском, и не было бы пощады всем оказавшимся на пути его ярости.

— Думаю, сестра, Гунерих не позволит тебе просто так исчезнуть и будет искать несмотря на то, что наследник остался в Карфагене, — после некоторых размышлений произнес Виктор. — Сама посуди: не каждый муж сможет спокойно перенести бегство супруги, а Гунерих посчитает это позором, который надлежит смывать только кровью. Слишком хорошо я знаю твоего мужа.

— Ты прав, Виктор, если мне удалось найти твою обитель, то не составит труда и Гунериху отыскать ее по моим следам, — согласилась та, что не пожелала оставаться королевой могущественнейшего государства. — Более всего я не желаю своим присутствием доставить неприятности здешним жителям и всем, кто пожелал укрыться в горах от гнева вандалов.

— Ты можешь оставаться у нас сколько угодно. — Виктор поспешил исправить свою оплошность. Ведь он подтолкнул Евдокию отказаться от прежнего замысла и, как ему казалось, нарушил закон гостеприимства. Хотя он заботился только о безопасности необычной гостьи.

— Завтра я продолжу путь. — Женщина не изменила решения, только что ею принятого.

— Я могу узнать, куда ты намерена направиться?

— Надеюсь, Господь укажет мне путь.

Виктор понял, что Евдокия не имеет даже представления, в какую сторону ей идти, и предложил:

— Завтра два монаха из нашей обители отправляются в паломничество к святым местам. Ты можешь к ним присоединиться, если пожелаешь посетить Иерусалим. Путь неблизкий, но в этом городе ты стала бы не досягаемой для вандалов.

— Я уйду с ними, если эти добрые люди согласятся меня взять с собой! — Евдокия с радостью приняла предложение Виктора. — Я должна добраться до земли, по которой ходил Иисус, должна увидеть места, где Он проповедовал, где пролилась Его кровь. В Иерусалиме погребена моя бабушка — августа Евдокия. Так что там я не буду одинока.

Путь оказался долгим и необыкновенно трудным. Два монаха, женщина и ее слуга шли через безжизненные области, обходя города, земледельческие поселения и даже минуя хижины пастухов. Все это делалось из опасений попасться на глаза вандалам, которые прекрасно были знакомы с обликом жены Гунериха.

Вместе с мужчинами терпеливо сносила все лишения Евдокия; ни единого стона не вырвалось из ее груди, ни единой жалобы не произнесли ее уста. Она понимала, что именно из-за нее спутники вынуждены усложнять путь и прятаться от человеческих глаз.

Евдокия добралась до Иерусалима, "где, — как сообщает летописец, — поклонившись святым местам и облобызавши гроб своей бабушки, прожила несколько дней в святом граде и скончалась в мире, завещав имущество свое церкви Святого Воскресения…". Она была похоронена рядом с супругой императора Востока Феодосия П, которая носила одинаковое с ней имя. Так на иерусалимской земле встретились внучка и бабушка, чтобы остаться здесь навсегда.