Лики Богов. Часть I. Война с черным драконом

12. Град

Тучи — корабли Сварога, таящие в парусах небесную горечь, — серой грядой плыли над лесами, закрывая лик Хорса. Тишина сопровождала их, пряча под тяжёлым подолом трели птиц, шелест листвы. Мир замер, застыл, не желая вести счёт дням. Наслаждаясь покоем, Тара погрузилась в раздумья, ожидая, когда же Отец шумным ливнем смоет с её лика тени траура… Тишина, коя ещё нескоро вернётся в этот край.

Скрип ворот предшествовал степенному цокоту — две сотни коней покидали стойла, громко фыркая и вскидывая гривы. Чуя непогоду, скакуны тревожились, били копытами, не желая покидать тёплые конюшни. Та же печаль отражалась и на лицах хозяев — вместо того, чтобы полным ходом спешить в Тангут к семьям, им предстояло осесть в приграничной крепости. Но слова Акимовой дочери тревожили не меньше надвигающейся грозы и гнева жён. В глубине души каждый из тархтарских воинов понимал, что аримийские отряды не упустят возможности нанести удар.

— Ну, ничего, — говорили старшие товарищи, похлопывая по плечам молодых дружинников, — ариманы разок нос сюда сунут, мы в две дружины хвосты им накрутим, да боле неповадно будет. Воротятся они в свои края, а мы с чистой совестью — в Тангут. Думается, месяцем обойдёмся, не боле.

Так думал и воевода, потирая пушистые усы. Он недовольно зыркал на Рагдая, не отходящего от Роды; так ведь и проститься по-человечески не даст лысый ворчун. Вздохнув, Велибор глянул на отрока, поправляющего коню попону.

— Всё понял, Живец?

— Всё, — кивнул юноша. — Добрыне Силяновичу послание твоё вручу, семьи дружинников объеду… опосле ворочусь.

— Надобен ты здесь больно, — отмахнулся воевода, — пока ты взад-вперёд скакать будешь, мы уж сами воротимся. Посему будь при Добрыне.

— Ладно, батый, как скажешь, — улыбнулся отрок, запрыгивая в седло.

— Давай уж, — ухмыльнулся Велибор.

Махнув на прощанье, гонец выслал коня вперёд, поднимая клубы пыли. Впервые Велибору было отрадно оттого, что путь домой отложился. Что ждало его в Тангуте? Дочери? У старших уже народились дети, а с ними скучать не приходится. Младшую по зиме он замуж выдал, стало быть, сейчас она скорее всего дитя поджидает. Такими вестями раньше времени не делятся, но всем же понятно, что молодожёны даром времени не теряют, что рано или поздно быть Велибору в очередной раз дедом. Значит, и у младшей забот немало. Кто ж ещё с тоски по нему сохнуть может? Жена? Молчаливая, покорная хозяйка, заботливая мать и добрая бабка. Всем она хороша, да только нелюбима… Того, чего ждёт, если она ещё чего-то ждёт от чёрствого мужа, всё равно не дождётся. А посему чего в Тагнут спешить? К тому же здесь, в приграничных лесах, скрыто бесценное сокровище, коим Велибор желал обладать уже многие лета.

— Твои уж все собрались, — разрушил стройный ряд мыслей грубый голос. — Ждёшь кого али так, задумался?

— Гонишь меня? — нахмурившись, Велибор обернулся, всмотрелся в серые глаза.

— Нет, — безразлично ответила богатырша. — Хочешь, ещё постой, подожди, покамест гроза начнётся. По грозе-то скакать веселей.

— Сварливая ты баба, — покачал головой воевода. — Перемолвиться хотел, да Рагдай теперича тенью твоей обратился. Отчего ты главой ихней не стала, ведь были те, кто тебя воеводой звал?

— Воевода дружиннику роднее отца быть должен, — рассматривая лик друга, ответила Рода, — роднее матери. С кем-то из них я воевала с Аримией; кто-то знает меня как дочь Акима-Горы да встречал, когда я к отцу наведывалась; а кто-то меня вовсе не знает. Рагдай же всем им старший брат уж не один десяток лет. Посему быть ему воеводой, а я подсоблю, коли попросит.

— Вижу, уже попросил, — ухмыльнулся Велибор.

Рода вмиг изменилась в лице, брови сдвинулись, придавая воительнице грозный вид.

— А что прикажешь ему? Он при отце с отрочества, во всём опора. Да токмо, сам знаешь, одно дело быть воином, другое — за всех ответ держать… за каждую смерть повинным быть. Посему Рагдай помощи моей ищет, а мне не с чего ему отказывать.

— Ладно, — буркнул Велибор. Помолчав, взял её руку, поглаживая нежно, спросил: — Ничего ты от меня не скрыла? Ничего, что знать мне положено?

— Ничего, — невозмутимо отозвалась Рода. — Здесь буду, Рагдаю подсоблю. Наворопники мои разведают, что на уме у ариман… Коли ариманы удар нанесут, то нанесут его по острогу, посему большее войско здесь должно остаться.

— Да знаю я, — отмахнулся Велибор, — чай, говорили уж о том.

— Тогда чего спрашиваешь? — ухмыльнулась богатырша.

— Провожай меня, — шепнул тангутский воевода, сжав крепче её руку.

— В добрый путь, — безучастно отозвалась Родослава.

Гневно фыркнув, Велибор резко развернулся, зашагал вперёд, но, всё же решившись, вернулся.

— Два десятка лет, — прошипел он, — Рода. Два десятка лет! Я не видел тебя, не знал, что с тобой… Да ничего не изменилось, душа твоя чёрствая, а сердце всё такое же каменное…

Обвив его шею, Родослава прильнула к губам, прекратив поток негодования. Чувствуя, как сильные руки сжимают талию, не пыталась отстраниться, ждала.

— Не откликаешься на мою ласку, — шепнул в её губы Велибор, — холодная.

Подушечками пальцев коснувшись её щеки, воевода всмотрелся в дым серых глаз. Не найдя в них ответа, разжал объятия.

— Ты же хотел, дабы я так тебя проводила? — изогнув бровь, богатырша озвучила его мысли.

— Нет, — устало выдохнул воин, — не так. Не откликаешься на мою любовь, что с летами не меркнет, не принимаешь меня.

— Я тебе дала всё, что токмо могла, — всё так же спокойно проронила Рода, — даже больше. То ты меня не принимаешь, Велибор. Два десятка лет прошло, а ты ничего не понял.

— Куда мне, — рыкнул воевода и зашагал к коню.

Запрыгнув в седло, он подал знак дружине и помчался во весь опор прочь от острога. Родослава долго смотрела ему вслед, пока массивные врата не сомкнулись, укрыв друга от её глаз.

Развернувшись, воительница жестом велела кому-то следовать за собой. От тени дружинного дома отделилась фигура, не выходя на свет, направилась к избе Акима. У крыльца колол дрова Рагдай, пытаясь скоротать время ожидания. Подойдя к нему, Рода опустилась на сложенные у избы брёвна.

— Сказала ему? — отбросив расколотое полено и вонзив топор в пень, спросил Рагдай.

— Нет, — бросила она, высматривая в небе Каркуна.

— Отчего?

Рода пристально взглянула на него, ухмыльнулась:

— Да он токмо про Навь услышит, разразится пуще грома да из острога не уедет… А он в крепости надобен, не должно быть бреши в границах наших.

— Оно верно, — вздохнул Рагдай; заприметив Каркуна, вытянул руку. Ворон плавно опустился на его предплечье, уставился на хозяйку.

— Можешь подойти, — рассматривая ворона, проронила Рода.

Из-за поросшей мхом стены вышел Марун, сел рядом с воительницей. Вытянув руку, присвистнул. Каркун встрепенулся, чиркнув крылом по лысой голове Рагдая, перелетел на руку Маруна.

— Слушаю тебя, мати, — сказал наворопник, поглаживая спину ворона.

— Через три дня пойдёшь со мной, — тихо заговорила она, — дорогу запоминай, ибо как она сложится, сама не ведаю. Оставишь меня в лесу да сюда воротишься. Время придёт, я за тобой Каркуна отправлю.

— Всё сделаю, — кивнул Марун.

Смоляная прядка, выскользнув из-за уха, зацепилась за его стриженую бородку. Заприметив это, Рода привычным жестом заправила прядь обратно, пригладила кудри. Юноша вздохнул, но ничего не ответил на её заботу.

— Знаю, что ты уж не чадо, — улыбнувшись его мыслям, шепнула Рода.

Не разделяя беззаботного настроения богатырши, Рагдай нахмурился. Её замысел о походе в навь не понравился новоизбранному воеводе сразу, как только был озвучен. Подавшись к ней, Рагдай выпалил:

— Может, мы к тебе наведываться станем? Сколько ты в Нави бродить станешь? Может, пробудить тебя дня через три?

— Не можно туда соваться, — продолжая гладить ворона, сказал Марун. — Мати, в Навь уйдя, врата открытыми оставит, посему любая душа в них кануть может. Времени в нави нет, посему когда настанет пора воротаться, мати тебе тоже не скажет. А от сна навьего пробудить мы её не в силах. Так что сиди, воевода, в остроге.

— Умный у тебя ученик, — сплюнув, заключил Рагдай.

— Посему слушай его, друже, — пристально глядя на воеводу, вкрадчиво сказала Рода. — Из Нави можно не вернуться вовсе. Коли меня не станет, Марун верно служить тебе будет, умей слышать его, верь ему.

Разгуливая по лазурному небу, подставляя ладони под жаркие лучи Ярилы, гнал облака Стрибог. Проносясь над Ламским морем, покачивал белую пену, надувал паруса, подгоняя торговые ладьи. Там вдали серебристой лентой в Ламское море впадала река Охота. Склонившись над величавой дивой, владыка ветров подхватил с быстрых волн хрустальные капли, наотмашь бросил об острые камни. Две ладьи резво бежали по реке, устремляясь к белокаменному граду. Широкие паруса ловили стрибожье дыхание, мужи устало прохаживались вдоль палуб. Приглядевшись, Стрибог увидел мечи на поясах мужей, кольчуги, выглядывающие из-под плащей. Что ж, в воинах Катай нуждается больше, чем в купцах.

Сильнее надув красные паруса, владыка ветров погнал ладьи к могучему граду, словно в чаше, устроившемуся между притоками Охоты. Пузатые башни гордо взирали на путников, гребни бойниц тянулись вдоль белокаменных стен — непомерно велик Камбалу, величествен да богат. Уж один бок разросшегося града грозился достичь горного хребта, второй — векового леса. Посему скот пасли на другом берегу Охоты, там и разворачивались малые деревеньки. С каждым летом всё больше люда стекалось сюда за лучшей долей. Искусные мастера, умелые ремесленники, музыканты и мыслители населяли Камбалу, ни один град Тархтарии не мог сравниться с ним.

Опершись о борт ладьи, Истр всмотрелся в острые крыши крепостных башен — ещё немного, и широкий причал примет их суда, торговые врата предстанут пред тайной службой Родославы. Вздохнув, юноша провёл рукой по лицу, опустил капюшон серого плаща.

— Что, тяжко без мамки? — насмешливый хриплый голос оторвал разведчика от любования градом.

Не оборачиваясь, Истр пробурчал:

— Истислав её звал… её — Родославу Огнеяровну, а не нас. Неужто в таком граде громадном наворопников мало? Погонит нас сын Радима взашей, аки пить дать погонит.

Подойдя к нему, Лют сложил руки на борте ладьи, ухмыльнулся:

— Нам Родослава велела к Истиславу прибыть, так?

— Так.

— Спорить с ней без толку, а ослушаться — смерти подобно. Посему явимся к Истиславу, а коли он погонит нас, так с чистой совестью воротимся в Полозов, оттуда — в острог Кийский.

Истр посмотрел на Люта — покрытое шрамами лицо, смоляная курчавая борода, доходящая до груди, и добрый задумчивый взгляд. Юноша ничего толком не знал о нём, хоть и состоял с ним в Родославиной дружине уже пять лет. Знал, что Родослава Люта очень ценит, что в крепкой с ним дружбе, а откуда он взялся, как к ней угодил и где обзавёлся таким количеством шрамов, понятия не имел.

— Так говоришь, будто страшишься её, — хмыкнул юноша, — а на самом деле за неё тревожишься. Что может стрястись с ней? Крепкий острог, сотни дружинников…

— Что с того? — перебил Лют. — На каждую силу найдётся большая. Неспроста к Роде духи явились, не от нечего делать она в острог кинулась. Родослава Макоши плетенье зрит, то, что тревожит её сердце — выйдет бедой всему Катаю, — замолчав, Лют взглянул на гребни бойниц, подумав о чём-то, заговорил: — Как причалим, первым на брег сойдёшь. Покамест мы с лодьями возиться будем, найдёшь Истислава, возвестишь о нашем прибытии… да о воле Родославы.

— Отчего я? — удивился Истр.

— Ты неприметный, — ухмыльнулся Лют и пошёл к остальным раздавать указания.

Истр и правда был неприметен — худощавый, невысокий, светлые волосы, доходящие до шеи, пушащиеся бородка и усы. В его лице не было ничего запоминающегося, он хорошо владел собой, умел скрывать мысли и чувства. Рода обучала его наворопу больше остальных, учила читать тайные знаки и людские души. Много думая о её повелении стать тенью Истислава, Истр окончательно утвердился в мысли, что обучение его закончено… а «вылетать из гнезда» было и правда боязно.

Не прошло и часа, как Истр вошёл в торговые врата Камбалу, оставив боевых товарищей у причала. Град встретил его шумом и суетой, надменным безразличием. Накинув на голову капюшон, юноша проскользнул вдоль крепостной стены, обошёл гружёные повозки. Не имея представления о том, куда идти и где искать Истислава, Истр остановился, прислонившись спиной к стене ангара. Поражённый размерами портовой площади, он пытался оценить величие Камбалу. Всегда считавший Аркону огромной и богатой, Истр приходил к мнению, что родной град уступает сердцу Катая. Взглянув поверх людских голов, наворопник не увидел ничего, кроме крыш теремов и хозяйственных построек. Вздохнув, Истр подошёл к гружёному обозу, возле которого что-то бурно обсуждали мужи.

— Да на дворцовой площади решено ярмарку развернуть, — говорил один купец другому.

— А чем торговая площадь плоха?

— Так на торговой площади ремесленники да купцы встанут, а скоморохи да песняры — на дворцовой народ веселить будут.

— Тьфу ты, — всплеснул руками второй, — завсегда же все вместе были.

— Истислав Радимович сказал: завсегда все вместе толкаются да бранятся. Посему торг на площади, а песни-пляски — у дворца.

Дальше Истр не слушал, обогнув обоз, протиснулся меж навьюченных лошадей. Прибившись к толпе, идущей от портовых врат, закутался в плащ. Улавливая обрывки фраз, примечая диковинные терема, дворы и кузницы, шёл неспешно, пытаясь запомнить лик града. Наконец из-за людских голов показались стены детинца, острые крыши башен, грозящиеся изранить плывущие тучи. Подавшись левее, Истр отделился от толпы купцов и рыбаков, приблизился к кованным вратам. Врата были раскрыты, принимая гостей. Пройдя к саду, Истр огляделся — в бойницах виднелись спины стрелков, по стенам неспешно прохаживались стражи. Одобрительно улыбнувшись, юноша направился вдоль сада, примечая люд. Шум воды привлёк его внимание; выйдя из-за яблонь, разведчик замер, невольно залюбовавшись ранее не виданным творением мастеров. Белое каменное дерево выше человеческого роста высилось пред фруктовым садом. С его белых листьев стекали ручьи, стуча по широким мраморным чашам, удерживаемым резными львами.

— Нравится? — раздался задорный детский голос.

Девочка лет тринадцати, подставляя ладони под срывающиеся струи, улыбнулась ему.

— Не видывал ране красоты такой, — проведя рукой по львиной гриве, кивнул Истр, — да слышал многое о граде богатом. Вот приехал своими очами взглянуть на обычаи ваши, погостить.

— Сюда много люда съезжается, — кивнула девочка, — в диковинку им всё. Дворец особенно. Ты из скоморохов?

Улыбнувшись, Истр опустился у мраморной чаши, зачерпнул воды.

— Да… Мало градов может похвастать палатами*, на заморский лад выстроенными. Не желает люд сверх дани положенной платить, дабы грады дворцами красить, — сказал он, испив из ладони холодной воды.

Девочка улыбнулась, сцепив руки, оглянулась на розоватые колонны дворца.

— Мой дед земли катайские множил, многие богатства в Камбалу свозил. Желал он выстроить такой град, что сможет тьмы люда хранить, такой, коий осадой взять не можно. Как-то довелось ему по Византийским землям пройтись, на их уклад взглянуть. А когда время настало домой воротаться, он с собой греческих мастеров взял.

— Значится, дед твой палаты такие выстроил? — изогнув бровь, спросил Истр.

— Начал дед, продолжил отец, — кивнула она, — с люда дани не брали. Платили тем, что с походов привозили.

— А привозили многое, — ухмыльнулся Истр, всматриваясь в девичье лицо. Придерживая русые косы, она зачерпнула воды, сделала пару глотков. Нежное личико венчали кудрявые короткие прядки, голубые глаза излучали детский задор. Вот так просто говорить с незнакомым человеком, даже не спросив его имени — такое поведение виделось Истру верхом наивности и своей удачей.

Не упуская возможности, юноша спросил:

— Неужто твой род полграда отстроил?

— Отчего же? — округлив глаза, пролепетала девочка. — Все рода, кои способны, делятся добром. Все ж в одном граде живём, всем защита надобна, да сердцу отрадно от красоты да лада. Посему кто площадь торговую вымостит, кто врата укрепит… Вот Батичи с Огнеяровичами да Соколичами отцу моему помогали стены главные возвести, град расширить. Видал новый град*?

— Видал, — кивнул Истр. — Значится, ты во дворце живёшь?

— Не, — улыбнулась девочка, рассматривая тонкую дугу усов и светлую коротенькую бородку гостя. — А тебя как звать-то?

— Богдана! Богдана! — раздался голос няньки.

Девочка выпрямилась, растерянно закрутилась:

— Здесь я, здесь!

Бросившись со всех ног к няньке, Богдана вцепилась в её передник. Хотела познакомить с гостем, но, обернувшись, увидела, что его уже нет. Долго девочка озиралась по сторонам, ища взглядом молодого скомороха, но так и не нашла.

Мирно шептали густые кроны, удерживая тень гибкими ветвями. Резной терем притаился в глубине сада, смиренно взирая на величие дворца. Старый, но добротный дом располагался на заднем дворе, за могучей спиной каменного великана. Пусть не был он столь обширен и красив, но хранил уют, коий не могли дать мраморные колонны. На крыльце, опершись спиной о поручни, стоял хозяин терема, рассматривая принесённые мастером перстни.

— Таких перстней нет ни у одной красавицы, — уверял мужчина, видя сведённые брови витязя, — второго такого ты нигде не увидишь, Истислав Радимович.

— Ладно, оставь покамест, — кинул Истислав, — с сестрой посоветуюсь… Понимаешь, не хватает в них чего-то.

— В перстне камень надобен под цвет очей невесты, — широко улыбнулся мастер. — Посему я небесные самоцветы поставил, обо всём за тебя подумал.

— Благодарю, Вестрень, да дай мне поразмыслить путём.

— Как знаешь, глава, — кивнул мастер. — Приходи, как надумаешь.

— Времени не так уж много, посему поутру у тебя буду, — пожав его руку, уверил Истислав.

Вестрень поклонился и зашагал к дворцовой площади, откуда уже доносились песни и смех.

Вздохнув, Истислав убрал с лица непослушный смоляной локон, вновь всмотрелся в перстни, не зная, на каком остановиться. Сватовство прошло удачно, если его можно было так назвать, ибо отец невесты сам объявил о их грядущей женитьбе. Затягивать со свадьбой Истислав не желал, ибо Переслава — дочь его наставника — глубоко вошла в душу, и страх, что она передумает, сжимал сердце витязя всё сильней и сильней. Отогнав навязчивые мысли, Истислав сжал ручку двери, шагнул к сеням.

— Второй перстень, что он тебе казывал, Истислав Радимович, — вещица не диковинная, подобных на свете немало, — раздался голос из-за стволов груш, заставив хозяина закрыть дверь и остаться на крыльце.

— Кто таков? — прогремел Истислав, надвигаясь на незнакомца.

— Истр, — совершенно спокойно отозвался наглец, укутанный с головой в плащ. — К тебе меня Родослава Огнеяровна послала.

— Неужто? — изогнув смоляную бровь, ухмыльнулся Истислав.

Истр подбросил что-то, улыбнулся и, поймав, передал витязю.

— Вот такой второй вещицы не сыскать, — сказал разведчик, опуская капюшон, — да силы, что в ней кроется тоже.

Взглянув на свою ладонь, Истислав увидал перстень, изготовленный для Родославы по повелению отца во времена её служения как знак особого расположения князя.

— Балангус* смени на тёмный Азурит*, — невзначай бросил Истр, — младе без надобности о своих очах думать, на перстень свадебный смотря. О твоих он напоминать должен.

— Откуда он у тебя? — игнорируя совет, спросил витязь. Настороженные ноты в его голосе резали острее стали.

— Мати дала. Твою печать вверила старшому, что вскоре с дружинной сотней к вратам твоим подойдёт. Тебе во служение она передаёт нас, теперича твоей волей мы движимы.

— Где же она сама? — нахмурился Истислав.

— В Кийском остроге, — ответил Истр, — всё, что пожелаешь, тебе поведаю, токмо не здесь.

Ничего не говоря, Истислав отворил дверь, жестом предложил гостю войти. Он хорошо помнил, хоть тогда был ещё ребёнком, норов богатырши. Она могла сделать то, что других повергало в замешательство, но ни одна выходка Родославы не была беспричинной, за каждой крылось что-то серьёзное, что никто не мог предвидеть. И хоть нелюдимый юноша не внушал ему доверия, Истислав решил узнать о нём больше.

К тому же, со слов парня, вскоре прибудет старшой с печатью, а им мог быть только Лют. С Лютом можно и потолковать…

Ступая по малахитовому инею луга, Умила собирала цветы, вплетая гибкие стебли в венок. За спиной слышался задорный смех Радмилы и бархатистый голос брата, в котором то и дело проскальзывали шутливые ноты. Но Умила не оборачивалась к ним. Зачем? Ведь рядом шёл Баровит, молчаливо наблюдая за её занятием. Выпрямившись, девушка взяла его за руку, крепко сжала. Поцеловав её кисть, витязь направился к крепостным стенам Камула. Молодая трава щекотала босые ноги, цеплялась за подол платья; солнце освещало лик Тары, кутая теплом.

Заприметив красный цветок, Умила на минуточку выпустила руку Баровита, наклонилась, дабы сорвать. Тишина ударила в голову, мир замер, остановилось время. Оглянувшись, девушка не увидела ни Баровита, ни Радмилы с Волотом. Оставаясь неподвижной, Умила закрыла глаза, вслушалась в шёпот ветра… в его траурную песнь. Тяжёлыми каплями сорвалась небесная горечь, застучала по горячей плоти. Умила подняла ладони — словно древо, впитывая дождевую влагу; словно от неё зависела жизнь. Опустившись на колени, девушка провела руками по махровой траве, запоминая уют родного дома, красоту края. Земля содрогнулась, тучи птиц с оглушительным криком поднялись ввысь. Взору омуженки предстал… чёрный змей. Он ступал по лугам, вминая в её плоть травы, хвостом выворачивал вековые деревья. Сорвавшись с места, Умила бросилась к граду, спеша предупредить люд.

В Камуле царила смерть. Пламя танцевало на домах и башнях, крики сотен горящих заживо людей впивались в сердце, разрывая его. Чёрной тучей над могучей крепостью нависло змеево брюхо, когтистые лапы смяли смотровую башню, словно песчаный кулич. Закрыв руками голову, Умила закричала…

Сон медленно выпускал омуженку, тревога сотрясала грудь, сжимала виски. Чьи-то шаги сквозь дремоту приближались к воительнице, руки грозились сжать её плечи. Выхватив из-под лежака нож, Умила резко развернулась… Бледное девичье лицо предстало перед ней. Боясь пошевелиться, Малуша испуганно смотрела на омуженку, чувствуя холод лезвия, приставленного к шее. Тяжело дыша, Умила медленно убрала нож.

— Никогда не подкрадывайся ко мне, — прохрипела она. — Ни к кому из дружинных не подкрадывайся.

— Ты кричала во сне, — пролепетала девушка, невольно коснувшись шеи.

— Не впервой, — шепнула Умила, поднимаясь с лежака. — Ты прости, коли напугала… Ложись поспи.

— А ты?

— А мне хватит, — бросила Умила и вышла из шатра.

Ладья степенно покачивалась на волнах Невера, парус шуршал от стрибожьего дыхания, бросая тень на безлюдную палубу. У самого носа ладьи стоял Баровит, всматриваясь в занимающуюся зарю. Подойдя к нему, омуженка осторожно коснулась плеча.

— Они здесь, — проронил витязь.

— Кто?

— Пращуры, целые рода стекаются сюда.

— Чего они хотят?

— Уберечь.

Бережно обняв широкий торс, Умила коснулась щекой его спины.

— Сон дурной зрила… да уж больно ярок для простого кошмара.

Поглаживая её руки, Баровит заговорил:

— Пращуры предупредить нас желают, кого через сон, кого через меня… Да всё ж отдых надобен. Может, приляжешь ещё?

Поморщившись, Умила отстранилась, опустилась на лавку.

— В шатре душно.

Улыбнувшись, Баровит отошёл от борта, оставив тени тонуть в пламени рассвета. Присев рядом, притянул омуженку к себе.

— Здесь подремли. Покамест время есть, сил наберись.

Устроившись на его коленях, девушка закрыла глаза, вслушалась в размеренный шёпот реки. Крепкие руки согревали плечи, поглаживали волосы, и было в них так уютно, так спокойно, словно не было этой ладьи, не было дружины. Умиротворение и радость не крылись в градах и теремах, они крылись в его руках, в его голосе… весь мир крылся в нём.

_____________________________________________________________________________

Палаты* — каменные строения в несколько этажей (два-три этажа).

Новый град* — второй квадрат, внешняя крепость.

Балангус* — рубин.

Азурит* — лазурит.