Лики Богов. Часть I. Война с черным драконом

08. Стремление

Угольно-чёрные тучи тянулись по сапфировому небу, поглощая пламя зари, закрывая очертания луны. Сумрак Нави заполонял округу, смолой цеплялся за сплетённые кроны, крыши дозорных башен. Факелы вспыхнули в Кийском остроге намного раньше, чем обычно. Дружинники готовились к грозе: крепче запирали стойла, уносили с улицы сёдла и сохнущую одежду. Воевода медленно вышел из своей избы, тяжело опустился на скамью. Каждый час с той ночи, что едва не оборвала его жизнь, Аким чувствовал, как силы иссякают. Он спал беспробудно весь день, но с наступлением вечера сон вновь оседал на веках. Что-то выпивало его, словно воду из кувшина, медленно. Прислонившись затылком к стене, воевода поднял взор — затянутое тучами небо нависало над ним так низко, что казалось, вот-вот рухнет, раздавит. Аким поднялся на непослушные ноги, отмахнувшись от чего-то, направился к башне. Лестница казалась бесконечной, тёмный коридор сжимал плечи, голова шла кругом. Кое-как выбравшись из башенного чрева, Аким вышел к дозорным. Рагдай протянул ему руку, подвёл к бойнице.

— Батый, ты бы отдохнул.

— Да, отче, — обеспокоенно пролепетал молодой стрелок, — полежал бы ещё малость. Экая хворь тебя одолела.

— От старости отлежаться не можно, — ухмыльнулся Аким, сжав деревянное обрамление бойницы. — Слава Богам, что даровали мне столь долгую жизнь.

— Отец твой восемьдесят пять лет прожил, — заметил Рагдай, — с него пример бери.

Проведя рукой по спутанной бороде, воевода посмотрел на своего помощника, улыбнувшись, похлопал по плечу.

— Отец мой, как пятьдесят пятое лето разменял, сразу в скит ушёл, — ухмыльнулся Аким, — службу воинскую оставил. А я нет… Воины до седин редко доживают, сынки, посему нечего мне у Макоши выпрашивать.

— Ты чего такие разговоры-то заводишь? — с тревогой в голосе заговорил Рагдай. — Куды собрался, Аким Абатурович? К тебе дочь спешит, сын из Византии плывёт.

— Думается, не моими желаниями веретено Макоши вьётся, — прохрипел богатырь. Помолчав, воевода погладил лысую голову Рагдая, словно потрепал пышную шевелюру. — Ты не вздумай, лохматый, по мне горевать. Передай братьям волю мою — не оплакивать меня, траур не носить, курган не возводить.

— Отче, — встрял юноша, — о чём ты?

— Цыц! — рявкнул Аким, ударив кулаком о стену. — Всю жизнь хранил я земли наши, люд тархтарский, веру славянскую, посему в этих краях навечно застыть желаю. Под песню радостную уложите меня на кострище, играйте да пойте, покамест не прогорит огонь. Опосле соберите прах мой да развейте в лесу. Кости уложите во вместилище да камнями укройте возле реки. Как приедут чада мои, соберитесь всей дружиной да решите, кого над собой главой поставите, кто о вас заботу на себя возьмёт.

— Батый, — прохрипел Рагдай, и голос его оборвался. — Как же мы без тебя…

— Ладно вы без меня, — рассмеялся Аким. — Славных воинов в вас взрастил я, не страшно в Навь уйти теперича. Всё вы сможете, всё. Рагдай, ты славным станешь воеводой; коли братья тебя позовут — не отказывай. Дочь моя подсобит тебе, сын — словом мудрым одарит. Посему нечего грустить, каждому свой путь означен.

Музыка, смех, рассказы наперебой — пир разрастался подобно пламени, увлекая каждого дружинника в беззаботное время веселья. Костры разгоняли тени опускающегося вечера, пряная пена кваса стекала с пузатых кружек. Дружинники рассаживались по скамьям, рубили зажаренную баранью тушу, разливали по плошкам ароматную куриную похлёбку. Огибая мельницу, Баровит с Волотом услышали Радмилин голос, раздающий кому-то указания. Переглянувшись, витязи решили зайти в небольшое складское помещение.

— Ты сразу весь хлеб бери, дабы не бегать по сто раз, — негодовала лучница.

— Не унесём всё разом, — прохрипела Умила, прижав к груди два каравая.

Радмила схватила три хлеба, попыталась взять четвёртый, но румяная корка соскользнула с подушечек пальцев, ударилась о стол.

— Я ж говорила, — фыркнула подруга.

— Неужто вам помощь надобна? — ввалившись в тесное помещение, пробасил Волот.

Подпрыгнув от неожиданности, Радмила едва удержала хлеба.

— Тьфу ты, медвежара, напугал, — прошипела она.

Уложив караваи на место, Умила, в два шага приблизившись к витязям, с размаха ударила обоих кулаками в грудь.

— Где вас носило? — прохрипела она. — Я уж извелась вся, хотела идти искать.

— Да что им сделается? — закатила глаза Радмила. — Кто на них кинуться посмеет, на две громадины?

— Извелась? — удивился Баровит, потирая место удара.

— А как же? — нахмурилась Умила. — Ушли куда-то, не сказали ничего да пропали. Мы всё к пиру подготовили, вон, братья уж за столами сидят.

Улыбнувшись, Баровит сделал шаг к Умиле; лишь протянул к ней руку, как в хранилище ворвался Ратмир.

— Девки, вас токмо за смертью посылать, — возмутился он, но увидев Баровита, умолк. Помявшись, подошёл к Радмиле, ухватил со стола хлеб. — Давайте подсоблю, что ли.

— Подсоби, — улыбнулась Умила, протянув ему каравай.

Баровит развернулся, стремительно вышел прочь. Волот хотел было пойти за ним, но Радмила преградила ему путь, вручила три хлеба. Прислушавшись к доносящемуся гомону, лучница выглянула на улицу.

— Они там уже едят, что ли? — возмутилась она.

— Радмила, там две сотни мужиков голодных! — ухмыльнулся Ратмир, ухватывая очередной румяный бок. — Ты тут ещё покопайся малость да к пустым столам воротишься.

— Так чего же мы лясы точим? — ухватив дружинников под руки, воскликнула она. — Умилка, ты чего застряла?

Омуженка стояла на месте, пытаясь рассмотреть в крошечном оконце силуэт Баровита.

— Вы ступайте, — отмахнулась она, — я нагоню.

Радмила зашагала к пирующим соратникам, увлекая за собой друзей. Музыка становилась всё задорней, песни всё громче — веселье разрасталось в душах воинов. Умила вышла следом за друзьями, тенью проскользнула вдоль мельницы, прошла мимо виноградников. Найти Баровита не составило труда, он стоял на небольшом холмике, всматриваясь в пламя вечерней зари.

— Отчего ко всем не идёшь? — подойдя ближе, спросила омуженка.

— А ты? — не оборачиваясь, буркнул витязь.

— Мне без тебя скучно.

— Что же Ратмир не развеселит тебя? — не удержавшись от колкости, бросил Зорька.

Умила молча поднялась на холм; помедлив, отвернулась, прижалась спиной к спине Баровита.

— Давно хотела поговорить с тобой, — начала девушка, пытаясь совладать с нарастающим волнением, — да боязно отчего-то было. Как посмотрю в очи твои, так думы путаются… Давай вот так поговорим.

— Давай, — улыбнулся заре Баровит.

— Как я в старшую дружину* вошла, ты опекать меня взялся, — затеребив косу, сказала Умила и обиженно добавила: — То обижало меня, мол, я слабая. А теперича ты сторонишься меня. Отчего? Что я сделала не так? Оттого болит сердечко, к тебе рвётся. Да стоит тебя коснуться, так ты шарахаешься, аки огня. Скажи, чем пред тобой виновата?

От её слов заколотило душу, ноющая боль расползлась по груди. Многих сил стоило перебороть себя, открыться.

— Нет в том твоей вины… Аки огня сторонюсь? Да. Ты огонь для меня — смотрю на тебя, да мир тускнеет; хочу дотронуться, да ты жаром опаляешь. Так не было раньше… Раньше ты была сестрой, озорной девчонкой, с коей кур гонял да по заборам лазал. А теперича…

— Что теперича? — прошептала Умила.

— Теперича ты красивая млада, да мне уж не десять лет, дабы с тобой в одной постели спать, от бабая оберегая.

Умила хихикнула детским воспоминаниям, повернулась к витязю.

— Баровит, — шепнула омуженка; тепло дыхания коснулось его шеи, погнав по телу дрожь. Опасливо обняв каменный торс, девушка прижалась к широкой спине. — Раз я пламя теперича, то не опалить, а лишь обогреть желаю. Не бойся меня.

Сердце бешено стучало; Баровит коснулся её рук, бережно сжал узкие, огрубевшие от сабель ладони. Прижимая их к себе, пытался продлить сладостный миг.

— Время идёт, — заговорила Умила, — мы уже не чада, а жизнь стала сложней, строже. Да одно осталось прежним — мне без тебя одиноко. Хоть уж не стращает меня бабай по ночам, не скрежещет зубами в тёмном углу, я всё так же хочу слышать твоё дыхание на соседнем лежаке. Не оставляй меня… прошу.

Не в силах больше выносить это, Баровит развернулся, единым порывом заключил её в объятия, прижал к груди, поцеловал волнистые волосы.

— Я никогда тебя не оставлю, — выпалил он, — никогда. Всегда рядом буду, коли сама не прогонишь.

Закрыв глаза, Умила крепче обняла его; словно сбросив камень с души, улыбнулась возвращению их дружбы.

— Давай, как раньше, по селу послоняемся, — предложил Баровит, неохотно разжимая объятия.

— Давай, — согласилась омуженка, обхватив его руку, — токмо пообещай мне кое-что.

— Что же?

— Не дерись боле с Ратмиром.

— Он тебе о том рассказал?

— Нет, ваши костяшки, — улыбнулась она. — У обоих сбиты, да сразу видно, что недавно.

— Не буду, — сдался Зорька, погладив её пальцы. — Как же ты с ним так быстро сдружилась? Токмо три месяца знаешь его.

Умила лукаво прищурилась, помолчала, улыбаясь.

— Я знаю Ратмира уже пять лет.

— Откуда? — изумился Баровит, припоминая, когда же Умила могла остаться без их с Волотом присмотра.

— Помнишь, когда тятька стал тебя с Волотом в походы брать, меня он к тётке в Камбалу отправлял?

— Помню.

— Вот дед Ратмира по соседству жил. Стар он был совсем, посему Ратмир с сестрой младшей — Богданой — завсегда при нём были. Так вот познакомились, сдружились. Покамест тётя-Арина не видела, мы с ним на мечах деревянных бились.

— А чего сразу не рассказала мне о том? — осознав всю полноту сложившейся картины, спросил Баровит.

— Так ты не спрашивал, — пожала плечами омуженка.

Туман опустился на Камбалу. Огромный шумный город с тысячами жителей — время остановилось в нём, застыло. Аким сидел на земле посреди собственного двора, рассматривая кружево на окнах. Поднявшись, подошёл ближе, провёл рукой по резьбе — дерево растрескалось, местами стёрлись белила. Припомнив, что жена давно просила зачистить кружево и выбелить его, Аким покачал головой, смерил взглядом высокий терем. Этот дом строил ещё его отец — добротный, просторный. Потом уже Аким пристроил к нему ещё две избы*, сколотил хлев и новую баню. Уют и радость царили в родовом гнезде, мечтой согревали в суровых походах. Неспешно обойдя дом, Аким всмотрелся в белые башни детинца*, выглядывающие из-за крыш домов и вуали тумана. Со времён возведения князем Радимом дворца эти стены с пузатыми башнями нарекли дворцовыми.

Желая пройтись по граду, войти в широкие врата детинца, воевода коснулся калитки, но она не поддалась. Незримый купол удерживал Акима, не давая вырваться из застывшего воспоминания. Вздохнув, богатырь направился к саду. Тишина. Совершенно не свойственное Камбалу явление, ни голосов, ни музыки, ни скрипа телег. Едва подойдя к саду, Аким увидел жену. Беляна стояла, словно статуя. Застыла, перетрясая половицу. Коснувшись румяной щеки, богатырь всмотрелся в милые черты, поцеловал холодные губы.

— Скоро уж вместе будем, душа моя, — шепнул он.

Отойдя от жены, Аким побрёл по саду, вышел к играющим детям. Демир опустил меч на Родославу, она же, присев, блокировала его клинок своим и вытянула ногу, атакуя колено брата. Ухмыльнувшись, отец приблизился к ним, рассматривая лукавые прищуры, сжатые губы, сбитые костяшки. Погладив головы, обнял детей, поцеловал виски.

Приблизившись к дому, Аким опустился напротив дочерей, сжал руку Арины, заправил за ушко непослушный локон.

— Как же на матушку похожа, — улыбнулся он, — краше всех молодок Катая. До сих пор жалею, что тебя за сапожника выдал… Да не мог я супротив воли твоей идти, видел, что люб тебе Егор.

Погладив русые локоны, отец поцеловал её лоб, посмотрел на оконца терема — этот дом теперь принадлежал Арине… уже двадцать лет. Вздохнув, Аким обнял младших дочерей — ещё не наречённые Милада и Росана восторженно наблюдали за мастерящей куклу сестрой.

Бережно погладив их щёки, пальчики, отец выпрямился во весь громадный рост. Последний раз окинув взором родовое гнездо, прогремел, не оборачиваясь:

— Думаешь, скверной колдовства свого сумеешь очернить мои воспоминания? Думаешь, обратившись чадами моими али женой, сумеешь напугать меня? Я прожил с ним не так много времени, аки хотел, да в сердце моём они столь глубоко, что подмену чую, едва в очи взглянув. Довольно рядиться, колдун, выходи, покажи себя!

Тени, что бросали стройные яблони, вытянулись, поползли друг к другу, образуя озерцо. Чернь уплотнялась, поднималась, приобретая человеческие черты. Худощавый, тщедушный старик предстал перед богатырём, глубокий капюшон скрывал его лик. Вытянув руку, колдун зашептал что-то, пробуждая застывшие воспоминания. Дети воеводы, словно куклы, повиновались воле старика, приближались к родителю. Каждую ночь Акиму приходилось биться с ними, за это время он понял, что колдун в безопасности лишь тогда, когда вселяется в родных богатыря. Не теряя времени, он подлетел к старику, с размаха ударил его в голову. Несчастный отлетел в забор, ударившись, рухнул на землю. Мир вокруг потускнел, закачался; соседние дворы, башни детинца, крыши торговых лавок — всё завертелось, закружилось, сливаясь в разноцветном вихре. Едва устояв на ногах, Аким подбежал к полуживому старцу, сорвав с него капюшон, ухватился за шею.

Изрезанный морщинами желтоватый лик предстал перед богатырём, тонкие седые усики дрожали над губами, наплывающие веки делали и без того узкие глаза ещё меньше. Аримиец хрипел, дёргался, пытаясь вырваться. Сжав широченные запястья, вонзил в кожу воеводы ногти. Аким увидел, как на оголившейся руке колдуна зашевелился дракон. Нарисованное существо извивалось на дряхлом предплечье, переползало на пальцы Акима. Боль сковала кисти, перекинулась на плечи, грудь, спину. Рыча, Аким душил колдуна, но руки переставали слушаться, ноги подкашивались. Холодные змеиные кольца легли на шею богатыря, сдавили, лишая воздуха. С трудом повернув голову, он увидел почерневшую Беляну. Аким выгнулся, пытаясь ухватить её одной рукой, но змеиное тело обвило кисть — Арина стояла за матерью. Сильный удар в спину заставил закричать от боли, но крик так и не смог вырваться из сжатого горла. Демир с Родой, навалившись на отца, сжимали змеиными руками его торс. Не в силах сопротивляться, Аким выпустил колдуна. Ударившись о землю, старик рассмеялся, заводил руками в воздухе — тьма разрасталась за его спиной, воя сотнями голосов, затягивая во мрак.

Влетев в распахнутое окно, ворон заметался по светлице, опрокидывая выставленную на полках утварь. Ударившись о грудь спящего воеводы, закричал:

— Аким! Аким!

Но Аким не слышал. Он лежал неподвижно, бледный, едва живой, раскинув руки.

— Аким! — вновь закричал ворон, переходя с груди на руку.

Ударив клювом в ладонь, птица взглянула на воеводу, не дождавшись признаков пробуждения, ударила ещё раз. Алая кровь потекла по ладони, но витязь так и не проснулся.

Топот копыт сотряс землю, тяжёлое лошадиное дыхание смешалось со стрекотом сверчков и отдалёнными раскатами грома. Всадник гнал коня во весь опор, за ним, едва поспевая, следовал второй. Вырвавшись из сумрачного леса, воины устремились к утопающему во мраке острогу. Свет факелов был едва различим, искрой тлел в узких бойницах. Припав к шее коня, Рода зашептала:

— Давай, родимый, быстрее.

Казалось, что быстрее быть уже не может, что мускулистое тело выжимает из себя последние силы, но конь ускорился, приближая хозяйку к бревенчатым стенам.

Заприметив всадников, дозорные поспешили отворить ворота. Едва створки разомкнулись, как в острог ворвалась Родослава. Соскочив с валящегося коня, она бросилась к отцовской избе, не удостоив дружинников даже взглядом. Время неумолимо утекало, путь до избы казался невероятно длинным, из распахнутого окна слышался крик ворона. Вбежав в светлицу, Рода бросилась к кровати, вцепилась в рубаху отца. Он едва дышал, посиневшие губы дрожали. Выхватив из-за пояса кинжал, дочь уколола свой палец, коснувшись лба воеводы, начертила кровью треугольник, обращённый углом вниз.

— Мара-матерь, Нави двери запираешь, живых от мёртвых отделяешь, тьму от света отсекаешь. Услышь меня, мати, по крови на зов приди. Пробуди витязя, что всю жизнь верой да правдой Богам да люду служил.

Иней выступил на изголовье кровати, незримое марево задрожало над богатырём. Ворон расправил крылья, приветствуя дыхание Мары. Родослава сжала плечи отца, вновь зашептала молитву. Аким захрипел, пальцы судорожно сжали покрывало; сон медленно выпускал богатыря. В сенях послышались торопливые шаги; ворон взлетел, закружился, закричал:

— Аким!

Аким с трудом приоткрыл веки, увидев перед собой дочь, схватил её руку.

— Убей дракона, — прохрипел он. — Рода, убей его.

Ворвавшись в светлицу, Велибор в несколько шагов поравнялся с Родославой. Он видел, как Аким вымученно улыбнулся ей, как застывает его взор.

— Нет, — рыкнула богатырша, сжав лицо воеводы, — отец! Какой дракон?

— Аким! — не унимался ворон, опустившись на изголовье кровати.

— Ну уж нет, — прошипела Родослава, нависнув над бледным ликом. Всмотревшись в застывшие глаза, она отпустила душу, следуя за отцом.

В этот миг Велибор увидел, как от ворона отделилось полупрозрачное облачко, потянулось к лицу воеводы и пропало. Птица застыла, словно набитое чучело. Так же окаменела и Рода, кожа побледнела, пальцы впились в щёки отца. Сжав её плечи, Велибор взглянул в глаза — серая радужка поблёкла, почти слившись с белком. Страх сдавил грудь воина, задрожал в сердце. Не смея ни позвать её, ни попытаться пробудить, Велибор молча смотрел в остекленелые глаза, мысленно моля Богов не забирать у него Роду.

Прыжок в Навь отозвался холодом. Желтоватый свет застывшего солнца лишь слепил глаза, не неся тепла. Закрываясь руками от мнимого светила, Родослава увидела отца, обвитого с ног до головы змеиными кольцами. Чудовища, внешне напоминающие родных и её саму, сжимая богатыря, тянули его к чёрной бездне. Женщина бросилась к отцу, вцепилась в чешуйчатые тела, пытаясь разжать скользкие витки. Всё, что смог сделать Аким, — это протянуть дочери руку. Схватив широкую кисть, Рода оглянулась — за ней следовала коренастая тень деда-Абатура, медленно приобретая знакомые черты. Лишённая оков плоти, воительница обратилась рекой, волнами любимой с раннего детства Охоты. Ледяные струи потекли по груди Акима, протискиваясь между ним и змеиными кольцами. Набирая силу, вода оттесняла чудищ, разводила губительные путы.

Старый воин подоспел к Родославе, ухватив Акима под руки, вытащил из вьющегося кокона.

— Он, — прохрипел воевода, всматриваясь в бледный, изрезанный морщинами лик отца, — он во мне…

— Потерпи, сынок, потерпи, — ласково шепнул Абатур, запуская руку в грудь богатыря.

Дрожащие костлявые пальцы коснулись кожи, вошли внутрь, словно свет в воду. Абатур искал в груди сына чуждое существо, причиняя родной душе боль. Родослава бурлящим потоком кутала чудищ, тянущих змеиные руки к Акиму. Поднявшись водяным столбом, воительница заперла порождения тьмы в своём чреве, ожидая слов деда.

Ухватив что-то тонкое и извивающееся, Абатур вытянул из груди сына маленького чёрного дракона, наотмашь бросил его о землю. Вмиг потускнело солнце, иллюзорный мир воспоминаний канул во тьму, даже шипящие змеи исчезли, словно и не были вовсе. Дракон взвился, заревел. Тьма потянулась к нему, питая силой; он стремительно рос, увеличивался, расправляя рваные смоляные крылья. Чешуйчатая шкура свисала с оголённых костей, лоскутами покачивалась при каждом взмахе крыльев. Аким вновь застонал, свернулся клубком, закрывая уши. Вода обрела черты женского тела — Рода медленно направилась к отцу, не спуская взора с ящера. Выпрямившись, Абатур обнажил меч, встал перед драконом, закрывая собой сына. Но очередной взмах крыльев заставил мудрого старца застыть на месте. Не понимая, что происходит, Абатур уставился на свои руки, от которых тонкими нитями тянулся свет к смоляной чешуе.

— Он выпивает меня, — рыкнул старик, атакуя дракона мечом.

Тяжёлый клинок лязгнул о лапу, срубив три когтистых пальца. Ящер зарычал, попятился, но вновь вытянулся в атаке, желая ухватить зубами старого витязя. Абатур уклонился, провернув меч, отрубил дракону рог. Под рёв чудовища витязь смотрел на струящийся свет, покидающий его, — с каждым движением сил становилось всё меньше. Водяным вихрем Рода пронеслась мимо отца, шумящим заслоном встала между драконом и дедом. Направив в ящера волны, обрушила всю мощь на чешуйчатую голову, но провалилась, ничего не встретив на своём пути. Вновь обретя женские черты, Рода всмотрелась в ревущее чудище; не понимая, почему не может коснуться его, рванула к деду. Обвив Абатура водяным коконом, воительница удерживала свет его духа, не давая дракону питаться им. Резко отстранившись, дед пригнулся, пропуская над собой длинный хвост. Ухватившись за косматый кончик, Абатур подлетел, перехватил меч и вонзил клинок в глаз ящера. Оглушительный вой вырвался из зубастой пасти, с чёрных крыльев сорвались ветры. Дракон взлетел, закрутился, размываясь в угольную тучу. Родослава вытянулась куполом, укрывая от звериного гнева родных.

Рёв иссяк, тьма в одночасье уступила свету. Рассыпавшись струями, Родослава обрушилась на землю. Малые ручейки потянулись друг к другу, слились в полупрозрачное тело. Обретая привычный облик, воительница поднялась с земли. Покачиваясь, направилась к отцу, убирая с лица мокрые пряди. Абатур, сжав широченные плечи сына, помог ему сесть.

— Кто это был? — пролепетала Рода, опустившись перед отцом.

— Кабы я знал, — ухмыльнулся Аким.

— Отчего я не могла его коснуться, деде?

— Оттого что живая, — прохрипел Абатур. — Не ведаю, что за зверь то, да наши с Акимом силы выпил знатно. Испил бы до капли, кабы не ты.

Чувствуя, как Навь свинцом опускается на плечи, Родослава сжала руку Акима, потянула за собой.

— Поспешим, отец, мы чужды этому миру.

Аким улыбнулся дочери, провёл рукой по её щеке.

— Ступай, родимая, ступай. Теперича Навь мой дом. Дале ты без меня пойдёшь… Так рад видеть лик твой светлый, доченька… Горд за тебя, ненаглядная моя. Сумела вытянуть меня из лап колдовских, кабы не ты — скитаться мне во тьме вечно. Теперича с Белянушкой да всеми родичами един я. Лета свои недожитые меж мирами отхожу, да в Славь меня Марушка заберёт. То твоя заслуга, родимая, твоя…

— Отец, — рыкнула Родослава, вцепившись в его плечи, — ступай со мной, плоть твоя ещё остыть не поспела, возвращайся!

— Нет, Родушка, — прохрипел Абатур, — не воротиться ему в Явь, не воротиться. А вот тебе пора.

Резким движением старый витязь подался к ученице, с силой оттолкнул от отца. Пульсирующий поток света подхватил её, увлёк за собой.

— С Демиром рядом будь, храните друг друга, — раздался в отдалении голос Акима.

Навь раскрыла объятия, выпустив Родославу в плотный мир Яви. Шумно глотая воздух, воительница впилась в удерживающие её руки Велибора. Взволнованный взор заметался по светлице, скользнул по замершему ворону, остановился на бездыханном теле отца.

— Тятенька, — прошептала женщина, касаясь ладонью его груди. Не сразу она услышала голос Велибора, осознала смысл его слов.

— Рода, что там было? Рода, — повторял он.

— Я не смогла воротить его, — прохрипела богатырша, опуская голову на грудь отца. — Сама воротилась, а его не привела.

Дрожащими руками Велибор сжал седеющую голову, всмотрелся в застывшие глаза учителя. Осторожно, словно боясь навредить, коснулся подушечками пальцев его век, опустил их.

— Ты видела то лихо, что одолело батыя?

— Да, — безразлично ответила Рода, гладя седые отцовские волосы.

— Чем оно оказалось?

— Драконом.

— Кем? — изумился Велибор. Но ответа не последовало. Устав ждать, воевода сжал плечи Родославы, оторвав от отцовской груди, развернул к себе. — Что ты видела?

Словно увидев Велибора впервые, Рода задумчиво коснулась его щеки, проверяя, существует он или лишь кажется ей. Помолчав, поправила расшитый ворот друга.

— Дракон — длинный змей крылатый… Он пил силы отца, пил силы деда, а меня не трогал… Я его тоже коснуться не могла. Деде сказал, оттого что живая.

— Может, он токмо мёртвых терзает? — нахмурился Велибор, всматриваясь в серые глаза богатырши. Отрешённость в блёклой радужке пугала его, страх за рассудок возлюбленной ворочался в груди, отзываясь холодом.

— Ты сказал, что он мучал отца не одну ночь, — погрязала в раздумьях Рода. — Где же глава?

— Какая глава, родимая? — спросил Велибор, сжав в ладонях её лицо.

— У всего есть глава… начало, стало быть… С чего вдруг тот дракон к отцу явился?

Воевода замер, медленно развёл руки.

— Пред тем ариманы напали на острог… горстью на острог… Наши, почитай, всех перебили. Уцелело с десяток всадников. Батыя ранило, да вскользь.

В глазах богатырши вспыхнул огонь, губы сжались добела. Пальцы впились в плечо Велибора, отчего тот рыкнул.

— Куда ранили? — прошипела Рода.

— По шее стрела скользнула, — сорвав с плеча её руку, прохрипел воин.

Рода нависла над телом отца, приподняла бороду, дотронулась до шеи — багряный порез предстал перед ней. Хмурясь, она отстранилась, медленно переведя взор на Велибора, пролепетала:

— Кровь.

— Родушка, ты говори понятней, — взмолился Велибор, — ничегошеньки не разумею.

— Дракон нашёл его в Нави через кровь… посему деда силы пил, а мои нет.

— Отчего? — не понимал воевода.

— Во мне нет его крови, друже, — зашептала она, закрывая глаза. Покачиваясь, сжала голову. — Даже капли малой нет. Дракон не может меня найти, не может меня тронуть.

— Так оно ведь ладно? Так ведь?

— Да не очень-то… я ведь его тоже тронуть не могу… Он по крови идёт, весь род так выпьет.

Велибор единым порывом ухватил запястья Роды, сжал, заставив остановиться. Тряхнув богатыршу, прошипел:

— Весь род? Тебя не тронет, а вот Демира, чад его да сестёр?

— На сестёр ему тратить силы ни к чему, — отозвалась Рода, — а вот Демира, Волота с Умилкой выпьет разом… Посему нельзя допустить, дабы он почуял их, дабы узнал о них.

— Как его остановить?

— Я найду его, Велибор, — затараторила воительница, сжимая руки друга, — каждое явление в Навь оставляет в ней след. Я найду его… пойму, как убить дракона. А ты мне подсобишь.

Воевода смотрел на неё, не понимая, что и как она будет делать. Вера в её силы отгоняла опасения, желание отомстить за учителя укоренялось в душе. Притянув к себе Роду, прижав к груди, он коснулся губами золотистых волос.

— Конечно, подсоблю, будь покойна.

Резкая боль, исступляющая, жгучая, вытолкнула колдуна из тонкого мира. Тьма. Лишь шум ветра, бьющегося в деревянные, лишённые окон стены. Хрипя, старик перевернулся на бок, судорожно заскрёб ногтями по земляному полу. Ноги бились о подстилку, сминая её. Попытка встать не увенчалась успехом, боль не спешила отступать. Рыча, мужчина пополз к двери, пытаясь позвать на помощь. Очертания маленькой комнаты размывались, терялись во тьме. Не сразу старый колдун понял, что один глаз не видит вовсе. Лунвэй вытянул руку, желая ухватить посох, но пальцы не слушались. Они даже не чувствовали холода земляного пола или шершавой коры посоха, их словно не существовало. Ухватив посох другой рукой, Лунвэй ударил им по двери. Торопливые шаги слуг не заставили себя ждать. Вскоре дверь распахнулась, свет факелов яростно ударил в зрячий глаз.

— Господин, — залепетал слуга, поднимая колдуна, — что с вами?

— Где генерал Мун? — выдавил Лунвэй.

— В саду, господин, ожидает вашего пробуждения.

— Вели подать повозку. Скажи генералу, что нам срочно нужно отправляться в дорогу.