Лики Богов. Часть I. Война с черным драконом

20. Кровь

Сквозь сизые листья могучих крон проглядывались пурпурные облака. В темнеющем небе не было ни единой птицы. Душно. Слишком тихо. Всё замерло, застыло в мрачном лесу, словно ожидая чего-то дурного. Казалось, природа перенимала страх человеческий, замирала в немом испуге, сжималась, готовясь к удару. Извивающимся маревом с вязкой земли поднимался влажный, наполненный запахом преющей листвы воздух. Дышать невозможно. Раненый воин, пошатываясь, подошёл к осине; обнял смолистый ствол, оставляя кровавые полосы на шершавой коре. Сознание плыло, окружающий мир превращался в пёстрое полотно, кружился. Впиваясь в осину, несчастный согнулся; желудок скрутился в узел, изгнав скудное содержимое. Кровь. Она медленно стекала со лба, попадала в глаза, ползла по губам. Металлический солёный привкус вызывал ещё большую тошноту.

— Мне — Родославиному наворопнику — не пристало крючиться под кустами, аки побитому псу, — самому себе прохрипел воин. — Я должен рассказать ей обо всём.

Стерев с бороды слюну и кровь, наворопник зашагал дальше. Где-то, уже совсем близко несут дозор дружинники Рагдая… если только тропа ведёт верно.

В боку пульсировала боль, иступляла, мучала. Дотронувшись до свёрнутой втрое тряпки, прижатой к ране оторванным рукавом, мужчина вздрогнул. Рану давно уже следовало промыть и перевязать по новой, но наворопник не был уверен, что после этого не потеряет сознание. А посему шёл дальше, надеясь увидеть своих товарищей. Перед глазами воскресали образы дорогих людей — мать, протягивающая ему спелые персики; сестра, заботливо вышивающая ворот рубахи; братья, отец, друзья… Всех их уже давно нет. Отец с братьями пали при первом нападении на Аркону. Эти псы с крестами на груди не жалели никого. Тот бой отнял немало жизней, и ещё столько же отняла осада. Тогда, в окружённой врагом крепости от голода и недостатка лечебных трав умирали раненые воины, старики. Болезни охватили Аркону, унося жизни. Так умерли мать и младшая сестра.

Да, среди тех псов тоже немало подохло, но уходить они не желали. Мольбы Святовиту не стихали ни на минуту, и его божественное дыхание принесло катайские ладьи. Родослава выбила псов из Арконы, заставив выживших спешно плыть восвояси.

— Лех, Лех, — тянулись из памяти голоса друзей.

Они не успевали хоронить горожан, от отчаяния опускались руки. Лех как сейчас помнил наполненные гневом глаза Родославы.

— Вы воины, а не плаксивые бабы! Живо вставайте, град отстроить надобно!

Родослава отпаивала заболевших какими-то зельями, даже говорили, что у неё есть живая вода. Её дружинники следили за порядком, помогали мирянам, восстанавливали дома. Понемногу жизнь стала налаживаться, радость опасливо вернулась в могучую крепость. Тогда-то Лех и решил, что обязан этой суровой, закутанной в кольчугу бабе. Обязан своей жизнью, жизнями оставшихся сестёр и друзей. Приняв обет безбрачия, он стал её наворопником, посвятив себя служению Тархтарии. А сейчас. Сейчас смерть его не страшила. Лех боялся не успеть предупредить о беде — больше ничего.

Заприметив тень, скользнувшую мимо деревьев, Лех остановился, обнажил сакс. Растерев кровь по лицу, всмотрелся в приближающиеся силуэты.

— Эгэй, друже, — голоса слышались отдалённо, пробиваясь через звон в ушах. — Не признал?

— Лех, — позвал кто-то совсем рядом.

Тело наворопника содрогнулось, торс развернулся сам, неосознанно. Стальное лезвие просвистело в опасной близости от шеи противника.

— Эй, Лех! — возмутился тот, отпрыгнув. — Своих не узнаёшь?

Голос казался очень знакомым. Наворопник опустил сакс, шагнул навстречу, пытаясь задержать размывающийся взгляд на лице воина.

— Дарен? — рассмотрев рыжеватую бороду, Лех выронил сакс.

— Ну вот, — вздохнул Дарен. Шагнув к раненому наворопнику, дружинник вытянул руки. — Марун сказал, что ты должен со стороны ручья прийти. Мы к тебе навстречу вышли.

В голове что-то щёлкнуло, сердце отчаянно забилось. Лех вцепился в руки товарища, затрясся, чувствуя, как сознание покидает его.

— Не… не, — затараторил Лех, захлёбываясь воздухом и кровью, — на…

Опустившись с ним на землю, Дарен сжал плечи наворопника.

— Тише, тише.

— Пе… пере…дай, — выпучив глаза, Лех пытался вложить всё, что узнал в одну фразу, — Роде предай…

— Передам, — едва слышно шепнул Дарен, вслушиваясь в бормотание товарища.

— Не, — Лех закашлялся, затрясся, — на Кинсай… ариманы… идут.

Тело наворопника обмякло, повисло на руках Дарена. Судорожно ощупав его запястья и шею, дружинник гаркнул лучникам:

— Жив! Крови потерял много, да жив ещё. Давай в острог немедля.

Лучники подхватили Леха, поспешили прочь из сырого леса. Острые башни острога проглядывали между кривых стволов, огни в бойницах манили надеждой. Оставалось лишь молиться Богам да бежать побыстрее.

Быстрее. Нужно двигаться ещё быстрее — Радмила едва успевала уклоняться от атак Баровита да отстреливаться время от времени. Учебный поединок затягивался, сил почти не осталось, как и стрел. Лишённые наконечников, стрелы не могли нанести вреда, но при попадании причиняли немалую боль. А потому Баровиту приходилось выкладываться не меньше, чем в настоящем бою. Отбив очередную стрелу деревянным мечом, витязь сделал выпад. Уведя клинок плечом лука, Радмила отскочила назад, сунула руку в тул — пусто. Выругавшись, она отбросила лук, выхватила из-за пояса деревянный сакс. Громадный мужик с двуручным, пусть и учебным, мечом вселял страх. Лучнице слабо верилось, что в этом бою получится одержать победу. Обходя соперника, Радмила мельком взглянула на Умилу — омуженка в боевом запале вращала мечи, атакуя брата.

«Мда, ей любая схватка в радость, — ухмыльнулась Радмила, вновь уставившись на Баровита, — ей бы мужиком народиться».

Тяжёлый клинок взмыл вверх, просвистел у виска. Лучница увернулась, снизу-вверх атаковала противника. Но тот лишь отстранился играючи и вновь изогнулся в выпаде. Радмила блокировала меч, дрожь растеклась по деревянному клинку. Широкий кулак грозился поразить голову, но жилистое тело само напружинилось, вытянулось в спасительном прыжке. Витязь действовал не менее решительно, уже следующим ударом он выбил сакс из девичьих рук, приставил меч к её шее.

— Эх, — рыкнула Радмила, признавая поражение, — было бы у меня что-то маленькое, да не менее опасное, чем мои стрелы.

Баровит убрал меч, вопросительно посмотрел на подругу.

— Меньше ножа да тяжелее, — продолжала Радмила, хмуря брови, — то, что я бы могла достать из-под рукава.

— Идём, — отозвался витязь, сжав её руку.

— Куда? — насупилась девушка, еле поспевая за воодушевившимся другом.

Но Баровит не ответил, лишь махнул Баяну. Дружинный балагур кивнул ему, вслушиваясь в бренчание близнецов. С недавних пор Баян взялся учить Баровитовых братьев игре на домре, и это занятие стало отдушиной непризнанному музыканту. Казалось, он был готов возиться с мальчишками день и ночь, но старший дружинник строго следил за временем — боевое умение от песен не прибавится. Посему, вздохнув, Баян потрепал кудри близнецов и, взяв в руки деревянный меч, направился к Ждану.

Радмила ухмыльнулась, видя, как Баян нехотя поплёлся к противнику. Эх, до всего Баровиту есть дело, всё он видит, всем управляет. Прав был батый, когда его старшим над всей дружиной назвал. Сегодня Демир Акимович пожелал посмотреть младшую дружину в деле, а старшую оставил на Баровита. Все посчитали, что с Баровитом будет полегче, но не тут-то было… Едва успевая переставлять ноги, лучница поправила мокрую от пота рубаху, пригладила выбившиеся волосы — всё же девка, как-никак. Путь оказался недолгим и привёл их к кузнечному двору. Нужная кузня уже пыхтела жаром, выбрасывая в небо дым. Стук молота заглушал любые звуки, и посему Баровиту пришлось гаркнуть погромче:

— Эй, Гроздан!

Стук прекратился, к прилавку вышел взмыленный подмастерье. Увидав посетителей, юноша улыбнулся.

— Скажи-ка, Гроздан, — заговорил старший брат, выпустив руку лучницы, — сможешь ли ты для Радмилы Игоревны выковать оружие, кое она выдумала, али нам сразу дядьку-Микулу звать?

— Смогу, — уверенно заявил подмастерье. — А коли что-то не заладится, так спрошу у него сам.

— Ну, тогда оставляю Радмилу Игоревну тебе. Слушай её внимательно, — наказал Баровит и, похлопав подругу по плечу, добавил: — А мне воротаться надобно.

— Угу, — лукаво ухмыльнулась лучница, — а то Умилка хватится, а тебя нет.

— Брат, — Гроздан не дал Баровиту ответить на колкость лучницы, — а зайди-ка к нам вечерком.

— Почто? — прищурился витязь. Поход с батыем, Волотом и Умилой к его родичам, как ни странно, удался. Всё прошло мирно и даже приятно, но желания чаще видеться с родителями у Баровита так и не возникло. От этой мысли витязь поёжился — подобие вины перед кровными братьями заворочалось в груди.

— Неужто не соскучился по родне? — развёл руками кузнец. — На ночь можешь не оставаться, коли не желаешь, да всё ж приди к ужину, уважь родителей.

Помявшись, Баровит кивнул и вышел из кузницы. Радмила приблизилась к Гроздану, коснулась ладонью столешницы.

— Сделай мне стальных пчёл, — заявила она.

— Кого? — изумился юноша.

— Пчёл, — невозмутимо повторила лучница. — Давай уголёк, нарисую.

От лёгкого прикосновения лучины вспыхнул фитиль, венчая пламенем восковую голову свечи. Скудный свет лёг на перепачканное кровью лицо, осветил крепкие руки лекаря. Подойдя ближе, Рагдай навис над склонившимся к ложу лекарем.

— Травень, он жив-то останется?

— Должен, — нахмурился лекарь, перетягивая рану. — А наверняка токмо Боги ведают.

Из-за печи вышла высокая тень, и отчего-то сразу запахло травами. Вскоре в свете свеч появилась Родослава с мутно-зелёным пузырьком в руках. Капли сорвались с узкого горлышка, тяжело ударились о воду в кружке. Рода молча размешала получившуюся жидкость, зачерпнула ложкой. Травень без слов её понял, раскрыл несчастному рот. Мутное содержимое потекло по губам и языку, но наворопник никак не отреагировал на это.

— Через каждый час по ложке, — шепнула Рода. — С того ему лучше станет.

Рагдай молчаливо ждал, пока богатырша освободится. Лучники передали слова наворопника, и то, что Лех смог разузнать, настораживало. Воевода Кийской дружины хотел отправить гонца в Кинсай, но перед этим считал нужным посоветоваться с дочерью своего учителя. Словно прочтя его мысли, Родослава подошла к Рагдаю, сжала его локоть и вывела в сени.

— Гонца надобно отправить безотлагательно, — шепнул воевода. — Лех сказал войско на Кинсай идёт…

— То Дарен сказал, — перебила его Родослава, — слов Леха мы не слыхали. Он не так плох, аки кажется. За день, от силы два, я его приведу в чувства.

— Да как же? — всплеснул руками Рагдай. — Аримийское войско идёт на Кинсай. Надобно их предупредить, дабы мирян в крепость уводили.

Рода молча буравила взглядом рассохшуюся дверь сеней, погрязнув в раздумьях. Что-то не то было во всём происходящем.

— Коли до утра не очнётся, я в Кинсай Каркуна отправлю, — предложила она.

— Рода, — прошипел Рагдай, хватаясь за ручку двери, — на нас тоже ариманы идут. В суматохе такой Каркуна отправить может не получиться.

— Ты здесь воевода, — скривив губы в надменной усмешке, ответила богатырша, — сам решай как быть.

Рагдай взглянул на неё, пытаясь понять мысли Акимовой дочери. В тусклом свете светло-серые глаза выглядели особо зловеще, и прочесть в них что-либо было невозможно. Утерев пот со лба, воевода молча отворил дверь и вышел на крыльцо.

— Гонца ко мне, живо! — раздался его голос из-за захлопнувшейся двери.

— На войне тоже думать надобно, — ухмыльнулась Рода, — ты же лишь мечом махать привык.

На вечернем небе выступил бледный лик луны, но духота не пропала. Плотным незримым покрывалом она улеглась на замерший лес, скрутилась на острых крышах башен. Остановившись у бойницы, дозорный всмотрелся в ломаную линию горизонта — калёным железом растеклась заря, плавя горы. Резкий порыв ветра пронёсся над лесом, заставив вековых великанов склонить головы. Новый порыв ударился о стены острога. В этом вое пропадали иные звуки, пропал и скрип стальных петель. Массивные врата отворились, отчего мелкая дрожь побежала по кованым упорам. Дозорный взглянул на гонца, вырвавшегося из острога, — видать, что-то стряслось. Вздохнув, воин подошёл к молодому лучнику, похлопал его по плечу.

— Рагдай гонца послал куда-то на ночь глядя, — сказал он, — видно, дело серьёзное.

— Гроза будет, — проронил лучник, вслушиваясь в воцарившуюся тишь.

— Кабы токмо она, — вздохнул дозорный.

Звон колокола распустил в тяжёлом воздухе иглы, впился в слух, пробуждая тревогу.

— Ариманы! — закричал дозорный с противоположной башни, налегая на колокол. — Ариманы!

Десятки лучников вмиг поднялись на стены, замерли у бойниц, вскинув луки. Рагдай подлетел к бьющему в колокол подопечному, сжал до хруста его плечо:

— Хорош орать! Лучники — по местам, дружина — стройся!

Воины спешно выстроились, ожидая слов воеводы; Травень позвал своих учеников, понимая, что их помощь не будет лишней. Только Родослава спокойно сидела на перевёрнутой бочке, изредка поглядывая на тень, пристроившуюся возле дружинного дома. Протиснувшись в узкое башенное оконце, Рагдай осмотрел кромку леса, дугой раскинувшегося за острогом, — с обеих сторон из шелестящей поросли к вратам бежали наворопники. Рагдай жестом велел их впустить. Перепрыгивая через ступени, воевода спустился к ним. Пытаясь отдышаться, первый наворопник затараторил:

— Со стороны гор идёт войско — сотня, не больше…

— С уго-запади* чуть менее сотни, — перебил второй.

— Пф, — скривился Рагдай, скрестив на груди руки, — им что, жизнь не мила, двумя сотнями на нас лезть? Вот что, вы возвертайтесь обратно к лучникам — пущай остаются в лесу, прикроют нас с боков. Ворота закрыть!

Наворопники выбежали из острога, бросились в противоположные стороны к своим отрядам. За их спинами сомкнулись тяжёлые створки врат, загудели голоса дружинников.

Не обращая внимания на боевых товарищей, Рагдай направился к Роде. Повторять ей донесения наворопников не было нужды, воевода понимал, что она знала это и без него.

— Ариманы идут горстью, — начал воевода, подбоченившись. Родослава подняла на него равнодушный взгляд, продолжая ковырять остриём кинжала бочку. Нахмурившись, Рагдай продолжил: — Как водится, они закидают нас горящими стрелами, а посему надобно дать бой…

— Идут двумя сотнями, — пожала плечами Рода, — огнём выманят нас из острога. Почто?

— Выманят? — усмехнулся Рагдай. — Стрелы тушить не впервой.

— Грядёт гроза, — глядя на него снизу-вверх, выдала Рода, — ветер серчает с каждым часом. Так пламя быстро перекинется, и остановить его не получится. А посему мы всё равно выйдем. Все выйдем. Вот токмо почто это кучке ариман?

— Как желаешь поступить, Акимовна? — принимая её правоту, спросил воевода.

— Возьми сотню да встреть ариман. Я встану на стены с лучниками, — ответила Рода. Слегка наклонив голову, она всмотрелась во тьму, добавила в никуда: — Мы станем следить за ариманами с башен. Они не дураки, явно припасли что-нибудь.

— Да, мати, — едва различимо донеслось из тени.

— Что ж, будь по-твоему, — проводив взглядом скользнувшую к башне тень, кивнул Рагдай.

— Что ж, будь по-твоему, — немного обиженно пролепетала мать, отставив от Баровита горшочек с томлёным мясом.

— Не серчай, — улыбнулся ей Баровит. — Ты меня накормила до отвала, добавка не лезет, правда.

Поправив платок, Дуня взглянула на сыновей и мужа — уже никто не ел, все пребывали в раздумьях, кроме близнецов.

— Небось Умилушка вкуснее меня стряпает? — лукаво улыбнулась мать, наблюдая, как округляются глаза старшего сына.

— Я бы не равнял, — ухмыльнулся витязь, — да всё ж обе вы хороши.

Словно узрев в беседе жены и сына тайный знак, Азар потрепал кудри близнецов.

— Поели? Теперича пробегите, засовы везде проверьте.

Мальчишки нехотя поднялись из-за стола, поплелись в сени. Вако настороженно проводил их взглядом, Гроздан, напротив, оживился. Баровиту всё это, включая само приглашение в гости, казалось странным, но виду он старался не подавать.

— А куда же деда дели? — поинтересовался витязь.

— Да он решил меньших дочерей проведать, — отмахнулась Дуня. — Оно хорошо, не всё ж мне одной с ним мучаться. Отца свого здесь оставил, да он тихий, хлопот с ним нет.

— Ясно, — потупил взор Баровит.

— Помнишь, сыне, — начал Азар, покручивая в руках ложку, — ты говаривал о том, что тесно в доме нашем?

— Строиться решили? — изогнув в удивлении бровь, поинтересовался Баровит.

— Ага, — улыбнулся отец, — токмо не мы с матерью, а вы.

— Кто? — чуя неладное, нахмурился витязь.

— Вы втроём, — отец обвёл ложкой старших сыновей. — Почто нам с матерью на старости лет хоромы?

— Да я их мести замучаюсь, — кивнула мать.

— А вы уж вымахали здоровенными мужами, — продолжил Азар, — уж жён впору вести.

— Где уж впору-то? — прищурился Баровит. — Никому из нас двадцати одного лета нет.

— Ха! — всплеснул руками отец. — А ты думаешь, дома быстро строятся? Али жена твоя с нами тут ютиться станет?

— Я о женитьбе даже не думал, — пробурчал Баровит.

— Зря, — покачала головой мать, — так всех девок пригожих разберут.

— Прежде чем свататься, надобно своим добром обзавестись, — вытянув вверх палец, изрёк отец. — С чем ты придёшь к отцу невесты? Так да так, я молодец-красавец, отдай за меня свою дочь, а ещё я у тебя поживу малость?

Баровит недоверчиво посмотрел на него, но промолчал.

— Сначала тебе дом поставим, — невозмутимо продолжал Азар, — опосле Вако да Гроздану.

— Эвона как, — насупился витязь. — Вы небось мне уж невесту присмотрели?

— Да, — широко улыбнулись родители.

— У Демира Акимыча дочка на выданье, — сцепив руки в замок, пролепетала мать. — Пригожая, красивая, да ты на неё так смотришь…

— Как? — прошипел Баровит, чувствуя, как волнение холодком разбегается по спине.

— Аки кот на сметану, — заметил Азар. — Станешь медлить, уведут её.

Баровит скрестил на груди руки, но не проронил и слова. Сам не понимая почему, он чувствовал себя неуютно, словно они узнали его заветную тайну и вот-вот поведают всему миру.

— Я жениться не намерен, — процедил витязь.

Родители умолкли, переглянулись в недоумении. Вид Баровита был уж слишком решительным и шёл вразрез с их задумками. Неожиданно для всех Гроздан широко улыбнулся, горделиво скрестил на груди руки.

— Что же вы на брата давите? Не хочет жениться — не надо. Я волю твою уважаю, Баровит. Понимаю, для витязя славного единственная любовь — поле чистое да конь добрый. А я вот простой кузнец, к жизни мирной привычный да на красоту девичью падкий. Тронула сердце моё Умила, овладела мыслями. Раз ты её в жёны брать не желаешь, я к ней свататься стану.

— Ты мал ещё, — рыкнул Баровит, подавшись к брату.

— Три лета быстро пролетят, — не унимался Гроздан. — Я покамест любви её добиваться стану…

— Баровит прав, — перебил брата Вако, — ты мал ещё. А три лета Умила ждать не станет. Посему я к ней свататься стану.

— Ты-то куда? — вздохнул витязь.

— Я тебя всего на лето младше, — рассуждал Вако, — не такой уж большой срок. За лето я терем выстрою резной, товар стану в Камбалу возить, дабы серебра выручить побольше. Подарками да вниманием окружу Умилу, дрогнет сердце девичье.

Баровит резко выпрямился, едва не опрокинув дубовый стол.

— Чего вы тут удумали? — прогремел он. — Хорош за нос меня водить!

— Баровитушка, — едва успев подхватить со стола глиняный горшок, пролепетала мать, — тебе серчать не пристало. Видим мы, как мил ты Умилушке, а она тебе мила. Давно мы с отцом на свете живём, любовь крепнущую сразу узнали. Почто ж тебе сердце рвать да Умилу томить? Три месяца пройдёт, да ты сможешь замуж её взять. Давай за время то дом вам поставим. Ты ведь воин, не ровен час велит тебе Демир выступать с дружиной — жену оставишь да уйдёшь. Кто будет ей дом ставить? Где она будет дитя твоё растить? Не можешь ты времечком разбрасываться, сыночек.

Баровит молча сел на скамью, не в силах ответить матери. Подобные мысли его не посещали. Он знал Умилу лучше, чем кто-либо. Знал, что она не променяет воинскую службу на резной терем. Баровит чувствовал это в её дрожи, обнимая точёный стан; в тяжёлом вздохе, когда целовал её руки; в сжатых добела губах, когда шептал ей о своей любви.

— Боишься, откажет тебе? — словно прочтя его мысли, выдал отец.

Ошеломлённый витязь медленно поднял на отца взор — как же близок к истине этот сутулый, худощавый и такой чужой человек.

— Ты стал таким сильным, сынок, — улыбнулся Азар, — добился признания дружинных братьев, стал им опорой. Всего добился сам, одержал победу в стольких битвах, а побороться за своё счастье не желаешь? Умила не простая девка, коя всем сердцем стремится замуж выскочить. Она витязь, аки ты да её брат. За такую пристало биться… биться с самим Перуном. Да всё ж она того стоит.

— Стоит, — шепнул Баровит, не веря своим ушам.

— Тогда борись, — заявил отец. — Терем мы тебе быстро справим, да главное не в нём. Так ты покажешь ей, что твои слова — не пустая болтовня ради поцелуя… Да Демир убедится, что не ошибся в тебе.

— Может, вы правы, — сдался Баровит, взглянув в оконце. Солнце скрылось, и заря уж прожгла горизонт. Пора домой, к Умиле. Что-то подсказывало витязю, что она не ляжет спать, пока не дождётся его возвращения.

Солнце скрылось. Заря уж прожгла горизонт, обратившись пеплом. Лес окутал мрак, населив его тысячами теней. На ветру раскачивались ветви, трещали, словно дикая боль пронзала их. Холодная капля тяжело ударилась о кольчугу, стекла по стальным кольцам.

— Токмо дождя не хватало, — прошипел лучник, выглядывая из-за ствола ели.

— Нам бы своим помочь, а не отсиживаться в кустах, — отозвался молодой стрелок, вслушиваясь в звуки боя вдали.

— Сказано подступ охранять, — возразил наворопник. — Значится, есть у воеводы опасения, что враг здесь зайдёт.

— Да с чего вдруг?! — крикнул юноша и сразу же взвыл.

Наворопник подлетел к нему, сжал плечи парня — стрела красовалась в его ключице, указывая на скрытого противника.

Лучники выпустили стрелы, пытаясь найти вражеское укрытие. Со всех сторон обрушились ответные стрелы, из густых зарослей выскочили аримийцы. Обнажив мечи, бросились на тархтар. Неравный бой вспыхнул в лесной обители, разразившись предсмертными хрипами.

— Беги в острог, предупреди, — рыкнул наворопник, ухватив одного из лучников за плечо.

Мужчина кивнул, отбросил лук и со всех ног бросился к острогу. Звон стали бился в его спину, голоса товарищей впивались в затылок. Стараясь не оборачиваться, стрелок перепрыгивал пни и кусты. Вот уже редеет лес, вот уж виден свет факелов в бойницах… боль ледяными иглами сковала голову, заставив мир угаснуть.

Пламя красным змеем расползалось по стенам острога, крышам башен и домов. Редкие капли срывались с угольных туч, с шипением вонзались в огненные языки. Дружинники едва успевали тушить разрастающиеся пожары и отстреливаться от настырных ариман. Громовой голос Родославы направлял воинов, не давал гневу вытеснить разум.

— Не дайте тем, что у вала, окружить Рагдая! — выкрикнула Рода, выпустив стрелу в очередного всадника.

Рой стрел вырвался из-за бойниц, но резкий порыв ветра сместил их направление.

— Не стрелять! — гаркнула Рода. — Ждать затишья!

Рагдай с дружинниками свирепели, вызывая у врага страх. Казалось, ариманы терпят очевидное поражение, но почему-то не отступают. Рода крепче сжала лук, одну за другой выпустила стрелы, укрывая спину Рагдая от вражеских выпадов. Дождь усиливался, всё сильнее стучал по кольчугам и шлемам. Молния озарила округу, явив приближающееся к ариманам войско. За спиной Родославы кто-то крепко выругался, узрев то же, что и она.

— Согласна, — шепнула богатырша.

Дождавшись новой вспышки, Рода вновь окинула взором реальность происходящего — Рагдая окружали остатки первых аримийских сотен, подкрепление же, казалось, совершенно не спешило на выручку к товарищам. От подступающего войска вытянулось два отряда, и один из них явно стремился попасть в лес, пройти по тропам на северо-запад.

— Гудим, труби отрядам лучников тревогу! — крикнула она.

Дружинник изо всех сил дунул в рог, со всех башен донеслись те же сигналы, но никто на них не ответил. Ни единой стрелы не вырвалось из лесной кромки, ни единого воина не вышло навстречу неприятелю. Холод пробежал по спине; нахмурившись, Рода жестом подозвала Маруна.

— Смотри, сыне, — богатырша вытянула стрелу, указывая на северо-запад, — ариманы настырно лезут туда. Да так настырно, что не находят времени подсобить своим братьям.

— Что же такое ценное там, ради чего можно оставить Рагдаю на растерзание десятки душ? — шепнул Марун. — Там, в дне верхом, лишь острог Ерга. Он невелик, злата в нём нет…

— Ерга — единственное укрепление на пути к Вольной Тархтарии, — сказала Рода. — От нас им незачем укрываться, посему крепостей не строили. Коли ариманы проскользнут мимо нас да разобьют Ергу, то степи Вольные им на блюде лягут.

— Посему по темноте на нас напали, — кивнул Марун, ударив об стену кулаком.

— Скачи, — выдала мать, разворачиваясь к лестнице, — скачи скорей. Ты один до Ерги быстрее ариман доберешься. Передай всё воеводе ихнему — Гомону.

Марун спешно убрал лук в налучье, зашагал за матерью, кутаясь в плащ. Рода вышла к вратам, крикнула:

— Наворопники, все ко мне!

С полсотни воинов возникли перед ней, сжимая поводья. Кони били копытами о землю, ожидая боя.

— Все в сёдла! — рыкнула богатырша, запрыгивая на коня.

Врата раскрылись, выпуская всадников. Сотрясая землю, кони мчались к вражескому отряду; при каждой вспышке молнии по сбруе и кольчугам рассыпались отблески, придавая тархтарам свирепости.

Скрежет лезвий утонул в раскате грома, как и пронзительное лошадиное ржание. Отряд тархтарских всадников ударил ариман в бок, преградив путь на Ергу. Дружинники оттесняли врага от леса, закрывали широкими спинами Маруна, давая ему незаметно проскользнуть к заветной тропе. Бегло проводив взглядом удаляющегося сына, Рода вскинула лук, отправила стрелы одну за другой, поражая лошадиные шеи. Аримийским всадникам пришлось спешиться, но отступать они не собирались. Едва уловимыми движениями ариманы выхватили дао, что-то щелкнуло у них на руках. Низкорослые, щуплые — они казались неоперившимися отроками, но при этом были невероятно проворны. Рода видела, как отразивший удар дружинник отступает назад и размахивается для ответного выпада. В этот миг дао соскальзывает с ладони аримана, впивается в шею дружинника. Лёгкое движение кисти, и клинок покидает рассечённую плоть, вновь возвращаясь в руку хозяина. Рода выстрелила в аримана, погнала коня к катающемуся по земле дружиннику. Спешившись, богатырша приподняла раненого — застывший взор предстал перед ней, слишком поздно. Опустив павшему товарищу веки, Родослава взглянула на убитого ею аримана — от широкого браслета на его запястье к рукояти меча шёл витой жгут. Богатырша потянула аримийский меч на себя и отпустила — хитро выплетенный жгут мгновенно вернул рукоять в холодеющую ладонь.

«Так они удлиняют себе руки» — подумала Рода.

Выпрямившись, воительница хотела схватить узду, но конь резко дёрнулся к лесу. Вложив стрелу в лук, богатырша поразила ещё одного воина, огляделась — многие из дружинников были ранены. Так быстро?

Подбежав к коню, Родослава застыла — лицом вниз, являя стрелу в затылке, на траве лежал лучник. Он пытался предупредить острог о нападении, но не успел. А если никто из отряда за ним не последовал, значит, выживших нет.

— Гудим, бери свой десяток да в лес, живо! — гаркнула она, сбросив налучье и уложив лук рядом с павшим стрелком.

Дружинник лишь подал знак товарищам и канул в сизой бездне. Родослава осталась с горстью воинов, ещё человек десять было ранеными. Проведя рукой по затылку убитого лучника, богатырша достала из-под кольчуги свой медальон. Коснувшись окровавленными пальцами выдавленного «шлема Перуна*», Рода выпрямилась.

— Перуне, Отче, я — верная дочь твоя! Слышу силу твою несказанную, Родом данную, — оглушительный гром стал ей ответом. Богатырша подошла к убитому дружиннику, подняла его боевые топоры. Протянув топор к небу, оскалилась: — Коли ты выпросил меня у Макоши, так пребудь со мной! Дай мне силу свою, Отче!

Яркая молния озарила округу, порыв ветра наотмашь бросил дождевые капли о закованных в броню воинов. Родослава почувствовала, как топоры убывают в весе, как сливаются с её руками — сила наполняла каждую клеточку, разливалась по венам. Криво улыбнувшись, воительница бросилась в гущу боя — богато одетый аримиец с длинным красным хвостом на шлеме стал её целью. Такой он был один, а значит, был главным среди них.

Рагдай схватил просвистевший у его уха меч, резко рванул на себя — прикованный к дао аримиец подался к воеводе, прямиком на выставленный меч. Сбросив с клинка хрипящего противника, Рагдай попытался осмотреться, но в черни ночи ничего нельзя было разобрать. В остроге дымились башни, крышу одной из них жадно пожирало пламя, даря ужас и свет. Всё, что происходило в отдалении от этой башни, являлось взору лишь при вспышке молний. Не столько веря зрению, сколько полагаясь на боевой опыт, Рагдай понимал, что противник терпит поражение, но и его дружинники изрядно потрёпаны. В очередной вспышке Рагдай увидел кружащего Каркуна — ворон возвращался вновь и вновь к кромке леса, что разделял острог и быструю реку Аргунь. Значит, Рода вышла на поле боя. Снеся голову очередному противнику, Рагдай скомандовал:

— Добиваем этих да идём к валу, дабы новые силы ариманам на подмогу не пустить!

Каждый из дружинников лишь мысленно согласился с воеводой. Следя за вражескими клинками, воины уклонялись от коварных атак и сами не мешкали.

Резко остановившись, Рода немного подалась в сторону, но острое лезвие скользнуло по её волосам, разрезав ленту, скрепляющую собранные на затылке косы. Не теряя времени, богатырша вонзила топор в бок раскрывшегося противника, вторым — отрубила голову. Провернув топоры, Рода бросилась на выручку истекающему кровью дружиннику. Оттеснив от него ариман, заградила собой. С новой вспышкой молнии ариманы застыли в ужасе — белые глаза женщины казались им нечеловеческими. Едва сумев блокировать её топоры, воины попятились, не в силах отвести взгляды от богатырши.

— Хуапигуй*, — проронил один из них.

Попытавшись усмирить страх, воины бросились на Родославу. Тяжёлые топоры с силой выбили из рук дао, с хрустом вошли в тела. Споткнувшись о содрогающегося товарища, аримиец упал на землю, закричал от страха, увидев перед собой хищный оскал воительницы.

Генерал Мун натянул поводья, сдерживая коня. Бой изрядно затянулся, и теперь воцарившаяся ночь лишала зрения всех. Застать тархтар врасплох не получилось. Почему? Они будто ждали появления императорского войска. Нужно прорваться к Аргуни… любой ценой. Глухой стук померк в пронзительном ржании, конь попятился и начал заваливаться. Соскочив с седла, Мун взглянул на верного друга — топор красовался в конской шее. Противник не дал опомниться, выскочил из тьмы, словно притаившийся зверь. Едва успев блокировать удар, Мун выхватил кинжал, выбросил его в соперника. Воин отстранился, и только сейчас генерал смог рассмотреть противника. Им оказалась женщина. Высокая, закованная в кольчугу и перепачканный кровью панцирь. Вытащив из конской шеи топор, она вновь шагнула к Муну. Генерал провернулся, зацепил клинком бородку топора и попытался выкрутить его, но стальной обух второго незамедлительно атаковал голову. Удар пришёлся по верхней части шлема, сбив его. Боль растеклась по виску, сковала челюсть. Мун попятился, отбиваясь от свирепой женщины.

Два аримана, оставив соратников, подбежали к генералу; раскрутив цепи, атаковали богатыршу. Отбив одну цепь, Рода метнула топор в аримийца, схватив вторую — рванула противника на себя. Потеряв равновесие, воин подался навстречу Родославе. Этого шага хватило. Рода размахнулась топором и снесла несчастному голову. Раскрутив цепь, богатырша атаковала генерала. Мун ловко увернулся, метнул в неё кинжал. Отбив аримийский клинок, Родослава атаковала — Муну ничего не оставалось, как выставить дао в блоке. Немедля, богатырша отбросила цепь, выхватила из ножен меч; генерал лишь чудом успел увернуться от её выпада. Исходя потом, Мун всё больше склонялся к необходимости отступления, ведь следить за ходом боя, отдавать команды, да хотя бы разглядеть что-то на расстоянии вытянутой руки было невозможно. Ночь и тархтарская воительница не давали ни единой возможности осмотреться и продумать новые действия. Уйдя от очередной атаки, Мун поднял с земли чей-то дао. Раскат грома поглотил поступь противника, генерал спиной ощутил движение. Резко развернувшись, Мун скрестил с богатыршей клинки, лезвие топора с противным скрипом поползло к гарде дао.

Очередная вспышка явила генералу черты лица воительницы… заставив поёжиться от страха. Белёсые, с едва различимой точкой зрачка, глаза, бледная кожа, копна пепельных волос. Свет молнии иссяк, позволив тьме поглотить женский лик.

«Она не человек, — подумал Мун, с трудом отбросив её от себя, — обычная женщина не может обладать такой силой».

Отскочив, генерал метнул в неё меч, но Родослава отбила его с невероятной лёгкостью. Мун приготовился к атаке, сжав оставшийся дао двумя руками. Топор выбил искру из блестящего клинка, сила удара заставила аримийца попятиться. Генерал изогнулся в выпаде, молниеносно атаковал соперницу. На миг ему показалось, что лезвие дао вот-вот настигнет шею этой нежити.

«Какая у неё потечёт кровь?» — мелькнуло в его мыслях.

Но богатырша отстранилась, пропустив клинок мимо себя, выбросила топор в грудь противника. Боль мелкой дрожью разлилась по телу, нагрудная пластина спасла от смерти. Жадно глотая воздух, Мун выставил перед собой меч — всё идёт не так, как он ожидал. Три воина встали рядом с ним, закричали, вырывая генерала из оцепенения. Мун непонимающе взглянул на них.

— Уходите, господин, — повторил один из них.

— Если вы умрёте, то кто будет вести войско в бой? — улыбнулся второй. — Спасите оставшихся. С новыми силами отомстите за нас.

Генерал не успел вымолвить и слова, как воины бросились на тархтарского демона. Женщина закрутилась, лязгая клинками о мечи. Мун попятился, видя, как одному из этих смельчаков она отрубила кисть.

— Господин, дайте руку! — голос заставил вздрогнуть.

Обернувшись, Мун рассмотрел всадника, протягивающего ему руку. Не до конца осознавая происходящее, генерал вскочил в седло. Всадник выслал коня, устремляясь к земляному валу.

— Отступаем! — гаркнул Мун.

Ариманы бросились следом, кто-то вскакивал в сёдла, кто-то бежал со всех ног. Генерал не смотрел на них, он продолжал буравить взглядом женщину, рубящую его воинов. Она была невероятно сильна, и эта сила передавалась другим. Раненые тархтары, видя эту женщину, поднимались с земли, вновь брали мечи и шли в бой.

— Она Хуапигуй? — спросил всадник, вырвав генерала из мыслей.

— Не знаю, — прохрипел Мун. С трудом отведя от воительницы взор, он закричал: — Отступаем!

Остатки аримийского войска потянулись к земляному валу, стоит преодолеть его, и густой лес укроет беглецов, а быстрая речушка смоет их следы. Там, во мраке спящей природы, можно перевести дух и перевязать раны, а уже ранним утром вернуться в Ордос. Все надеялись на это, все… Мун ничего не увидел. В этой темени невозможно было что-то различить. Мун почувствовал, уловил незримое движение, от которого мороз пробежал по коже. Генерал рванул поводья в сторону, отчего конь, несущий двух всадников, едва не повалился на землю.

— Берегись! — успел выкрикнуть Мун, как из тени вала вырвался отряд тархтар.

Крики и лязг стали вновь поглотил гром, молния осветила ужас ожесточённой битвы. Мун понимал, что у пехоты нет шансов, что все они останутся на пропитанной кровью земле, навечно застынут у этого земляного вала. Оттого сердце генерала болело, душа кричала, а разум проклинал эту войну. Сегодняшняя битва — лишь начало ещё более длительных и кровопролитных сражений. Смертям не будет числа, и горе постучится в каждую семью. Зажмурившись, Мун упёрся лбом в спину товарища, прошипел проклятья. Он всегда хотел защищать свой народ, но с каждым боем понимал, что, ведя людей на смерть, не обрести мира. Но как донести это императору?

____________________________________________________________________________

Уго-западь* — юго-запад.

Шлем Перуна* — оберег воинов.

Хуапигуй* — духи, облачающиеся в кожу своих жертв. Обычно предстают в виде прелестных девушек.