Лики Богов. Часть I. Война с черным драконом

24. Заря

— Кровь моя…

Голос. Знакомый, тихий. Он вибрировал в воздухе, увлекая за собой. Волот шагнул навстречу, отводя еловые ветви. Снег невесомой вуалью падал с острых верхушек, засыпался за шиворот, таял на коже.

— Услышь меня…

— Нянька? — вслушиваясь в голос, Волот нахмурился. — Ты ли это?

— Кровь моя…

Голос становился всё отчётливей, незримые силы тянули к себе. Смешиваясь с первым снегом, под ногами хрустела опавшая листва. Зябко. Витязь вышел на поляну, огибающую озеро. Тонкий луч выглядывал из-за облака, тянулся к водной глади. Подставляя под луч клюв, на озёрном блюдце покачивалась белая лебедь. А напротив неё на берегу сидела Родослава.

— Нянька, — позвал Волот, ускоряя шаг.

Рода обернулась, протянула к нему руку.

— Времени мало, — шепнула она, указывая на воду, — смотри.

Едва стоило взгляду упасть на водное зеркало, как сознание витязя провалилось в отражение неба. Безмятежная синь иссякла. Огонь вспыхнул непроходимой стеной, поглощая крепости, звон стали резал слух, предсмертные крики вторили ему. Сотни воинов бросались в бой… в бой с огромным чёрным драконом. Его когтистые лапы топтали дружинников, острые зубы выворачивали башни, звериный рык холодил кровь.

— Война, — вновь возник в голове голос няньки, — вы нужны здесь, медвежата…

Чувство падения с высоты вырвало витязя из сна. Ухватившись за край ложа, Волот едва не повалился на пол. Тяжело дыша, он недоверчиво осмотрел опочивальню.

— Медвежата? — повторил витязь, хмуря брови. Вспомнив о том, как в детстве нянька звала их с Баровитом, Волот соскочил с постели.

Толкнув дверь так, что она со скрипом ударилась о косяк, наверняка разбудив отца, витязь ворвался в опочивальню друга. Баровит стоял у окна, сняв ставни. Алая заря растекалась по горизонту, истончая грань миров.

— Сызнова мёртвые взывают? — прохрипел Волот, подойдя ближе.

— Так много… сотни разом, — не отрывая взора от зари, ответил Баровит. Потирая виски, повернулся к другу, сжал его плечо: — Ты чего там так неистовствовал, брат?

Украдкой взглянув на дверь, Волот шепнул:

— Мне нянька во сне явилась, сказала, война началась.

— Чему дивишься? — горько усмехнулся Баровит. — Дед о том предупреждал нас.

— Дивлюсь тому, как нянька ко мне через Навь ходит, — рыкнул Волот, теряя терпение. — Мы отцу про неё не говорили… Ничего отцу не говорили… Токмо отчего она сама к нему не явится?

— Они не связаны кровью, — ответил Баровит, всматриваясь в светло-серые глаза друга, — а ты с ней связан.

— Как? Она мне не кровная стрыня*, — фыркнув, Волот уселся на ложе, нахмурился. — Что мне отцу сказать? По коням да в Кийский острог?

— Ну, помнится, — задумался Баровит, — мати-Аделя учила, что через кровь в межмирье можно найти родича. А коли этот человек тебе не родич, то надобно знать его тайное имя. Нянька имени твого не знает, а значит, зовёт через кровь. К тому же я говорил уже, что вы похожи ликом… А отцу скажи, что видел её во сне, передай ему всё как есть.

— Брат, ты путаешь что-то, — скривился витязь, — лет-то тебе мало было, уж успел позабыть, чему мать учила…

— Чего вы тут бубните? — грубый голос заставил Волота замолчать. — Ни свет, ни заря повскакивали, двери едва с петель не снесли да ещё галдите, не смолкая.

Демир обвёл сыновей грозным взором, вошёл в опочивальню. Скрестив на груди руки, навис над Волотом, чувствуя, что в воцарившемся беспорядке повинен именно он.

— Отец, — неожиданно заговорил Баровит, — скажи, нянька Волоту родная стрыня?

— Да, — удивившись вопросу, кивнул Демир. — Токмо…

— Что? — подавившись возмущением, выдал Волот.

— А вы не знали? — растерялся отец.

— Откуда? Ты ничего не рассказывал, баба-Беляна говаривала, что нянька не родная дочь ей, — взорвался Волот и тут же смолк. Подумав о чём-то, выдал: — Это что, значится, дед её от другой бабы народил?

— Дурак ты, — рыкнул Демир, замахнувшись на сына. Но Волот легко уклонился, и тяжёлая рука отца пролетела над головой. — Рода не срыня тебе, а вуйна*! Она твоей матери родная сестра.

У витязя не нашлось слов, чтобы выразить отношение к услышанному. А вот Баровит, казалось, ничуть не удивился.

— Говорю же, ликом ты на неё похож, — задумчиво сказал он, — на них обеих. Оттого в межмирье хаживаешь, плотью своей управляешь. Меня мати-Аделя учила останавливать сердце да сызнова пускать, правда, я тем овладеть не сумел. А у тебя оно само собой выходит… Аки у Умилы получается кровь заговаривать да животных воле своей подчинять. Аки нянька в Навь хаживает — всё оно от одного корня.

— Их род — ведовской, — глухо произнёс Демир, усаживаясь рядом с сыном. — Я никогда не расспрашивал, да Рода сказала как-то, что в их роду бабы служат Богам, а мужики род продолжают… Тех, в ком Боги говорят, в учение к волхвам отдают, не дожидаясь имянаречения.

— Отчего? — шепнул Волот, буравя взглядом пол.

— Оттого, что управлять той силой надобно, — ответил отец и, кивнув на Баровита, добавил: — Помнишь, как Баровит мучился, не в силах от гласа мёртвых отделаться? Таковых чад обучают с малолетства, иначе быть беде… Рода старшая, её отдали в храм Макоши, когда Аделе три лета было. Они повстречались вновь, лишь когда Аделя тебя под сердцем носила.

— Как признали друг друга? — спросил Баровит, тщетно растирая виски.

— На развалинах родительского дома встретились, — сказал Демир. Подумав, продолжил: — Меж ними любви сестринской никогда не было. Они ладили, Рода вас нянькала… да всё ж Рода называла себя моей сестрой, а Аделю моей женой… Аделя тоже про Роду всегда «твоя сестра» говаривала. Мы все к тому привычны были, посему никогда я вам не разъяснял, кто кому по крови кем приходится… Да оно неважно.

— Важно, — перебил Баровит. — Нянька через Волота вести шлёт…

— Кабы знал я о родстве нашем, — вспылил Волот, вскочив с ложа, — так мог бы через кровь её дозваться! Не понимаю я, что за видения духи мне шлют, нянька мне картины странные кажет!.. Я мог бы уж давно её очами взглянуть, да был уверен, что мне она родима токмо по духу, аки Баровит…

— Скажи… передай… дочери передай, — голоса в голове не стихали, мучая Баровита. Он уже не слышал негодований Волота, голоса заполняли его, рвали на части. — Сыну мому скажи… беда… смерть… Скажи, пущай в Кинсай не суётся… а моим скажи… моим передай…

Баровит поднял с сундука кинжал, прошёл мимо отца с братом. Их голоса оставались непонятыми витязем, сколько бы они его ни звали. Выйдя из опочивальни, Зорька нос к носу столкнулся с Умилой.

— Что стряслось? — взволнованно спросила она, но в ответ получила лишь поцелуй в лоб.

Баровит сбежал по лестнице, пересёк горницу и вырвался из сеней на крыльцо. Прохладный воздух окутал его, запустил в волосы незримые щупальца. Пожирая тени горизонта, заря выбрасывала в небо багряные всполохи. В этих всполохах к Баровиту тянулась Навь. Сотни голосов слились в едином неразборчивом шипении. Длань смерти хладом опустилась на плечо, заскользила по позвоночнику, потянула к саду. Баровит не пытался сопротивляться, покорно последовал влечению. В дрожащей на ветру листве мелькали души умерших, каждый желал передать весточку родным. Но был среди них тот, кто силой духа гасил прочие гласы. Проведя лезвием по ладони, Баровит всмотрелся в кровавые разводы на клинке — лик Акима отразился в нём. С размаха вонзив кинжал в землю, витязь занёс над ним руку. Капли крови застучали по деревянной рукояти. От стены хлада отделилась блёклая дымка, поднялась над землёй. Баровит проследил за её движением — облако зависло над крышей бани, медленно приобрело очертания деда. В два шага достигнув бани, витязь взобрался на крышу, очертил перепачканными в крови пальцами круг. Аким шагнул в него, черпая силу живого человека, расправил плечи.

— Ты слаб, деде, — шепнул Баровит, всматриваясь в полупрозрачные черты духа. Аким не был похож на того, кем был при жизни. Его лицо приобрело серый цвет, под поблёкшими глазами пролегли чёрные круги, щёки ввалились. Грозный богатырь горбился, словно огромный груз тянул его к земле. Всё это рождало в душе Баровита страх за деда. — Ты не черпаешь силу живых, отчего?

— Я всегда защищал люд, не могу теперича пить его жизнь, — отозвался Аким.

— Тебя раздавит Явь, — покачал головой Баровит, — пока ты здесь, пей мою силу.

— Благодарю, — вымученно улыбнулся дед, указал на горизонт: — Смотри.

Баровит взглянул в разрастающееся зарево — чёрная кромка горизонта расслаивалась, рассыпалась на сотни человеческих силуэтов. Огромное призрачное войско, коему не было числа, ступало по верхушкам деревьев, крышам теремов, поглощая всё на своём пути.

— Война началась, — сказал Аким, движением руки разогнав видение. — Дракон пробудился в императоре аримийском. Ему не надобны клочья землицы приграничной, он идёт за спелыми лугами да градами великими. Покамест Кинсай не падёт к ногам его — не успокоится… Рода пробудилась, да Навь поубавила её силы, а пополнить их времени не хватает. На границе лишь её да Велиборова дружины стоят.

— Ты велел успеть самое главное. Что это? — отведя взор, спросил Баровит.

Аким улыбнулся в ответ, протянув витязю руку, обхватил плечо. Поблёкшие глаза смотрели на названного внука с добротой и нежностью:

— Каждый успел сделать то, чего боле может не быть. Война лишит многих жизни, а посему токмо в эти два месяца вы могли жениться, зачать чад, построить дома себе али подлатать родительские, примириться с родичами да друзьями. Токмо в эти два месяца вы могли пожить мирной жизнью… вы это сделали.

Баровит молча слушал его, соглашаясь с тем, что для многих дружинников это время было самым счастливым, что теперь им есть к чему стремиться, к кому возвращаться.

— Скажи обо всём отцу, — велел Аким, — ибо Волот продолжает негодовать, разговор у них не ладится.

— Всё отцу передам. Ступай, Аким Абатурович, не мучай себя, — кивнул Баровит, стерев с крыши кровь, размыкая барьер.

Аким улыбнулся ему, выходя из круга; растаял, разлетелся на нити в порыве ветра.

— Что он сказал тебе? — раздался снизу громовой голос.

Продолжая всматриваться в воздух, Баровит нехотя ответил:

— Война с Аримией началась, отец. Нянька с Велибором одни границу хранят… А ещё сестра твоя в Навь ходила за чем-то, силу свою растрачивает, надолго её не хватит.

Тяжело вздохнув, Демир стремительно направился в конюшню, бубня что-то под нос. Баровит вслушался в шум ветра, нечто чуждое было в нём — шипение или отдалённый гул людских голосов — ни понять, ни разобрать. Всмотревшись в расползающиеся по небу всполохи, витязь сжал виски.

— Не отпускают мёртвые? — вновь раздался голос Демира.

Подойдя к краю крыши, Баровит спрыгнул на землю, приблизился к главе семейства, держащему под уздцы коня.

— Не отпускают, — кивнул витязь. — Стоит одному со мной перемолвиться, так остальные лезут. Покамест солнце не подымется, не угомонятся.

Демир сжал плечо ученика, всмотрелся в его глаза.

— Собирай дружину, сынок. Ратников не бери, пущай град хранить остаются. Разделимся, я с первой сотней налегке поскачу, а ты следом с остальными.

— Батый! — возмутился Баровит. — Да как же? А коли на себя бой примешь, долго ли с сотней продержишься? Возьми лучших, возьми сильнейших… Возьми меня.

Демир рассмеялся, похлопал ученика по плечу.

— Коли войско заплутает, то мне точно не продержаться, посему лишь в надежные руки могу его передать. Посему не спорь со мной, сынок, делай как велю… Поди покамест умойся, глядишь, водица холодная мёртвых из главы твоей выгонит.

Воевода направился было к калитке, но Баровит ухватил его за руку, удержав подле себя.

— Умилу в Камуле оставь, — сказал он. — Война никого не щадит, нечего девке там делать…

— Она не девка, — осёк Демир, — она витязь. Как бы мы ни хотели для Умилы иной судьбы, да путь её Богами означен, сердцем избран. Ты не думай о цене, думай о защите люда тархтаского.

— А коли император досюда доберётся? — прищурился Баровит. — Кто мирян защитит?

— А ты не допусти того, — отрезал воевода.

Понимая, что спорить бесполезно, Баровит поник. Опустив взор, увидал, что батый босой, в тонких ночных портах.

— Ты б оделся аки следует, батюшка, — ухмыльнулся витязь, — ветер ещё холоден, озябнешь, покамест до Главеша доскачешь. Порты-то натянуть да в сапоги прыгнуть много времени не займёт.

— Твоя правда, — кивнул отец, завязав поводья на столбе бани.

Проводив воеводу взглядом, Баровит неспешно подошёл к колодцу. Стащив с себя рубаху и закинув её на крышу, бросил в тёмное жерло ведро. Глухой всплеск отозвался тысячным шёпотом.

— Передай…

— Передай…

— Найди…

— Скажи им…

— Весточку передай жене, скажи, пущай во вдовах долго не засиживается…

Ухватив край ведра, Баровит опрокинул его на голову. Холодная вода потекла по затылку, спине; тонкие струи обвили шею и плечи. В боковом зрении вновь предстал высоченный силуэт Акима. Повернувшись, витязь всмотрелся в дрожащую тень. Проведя ладонью по мокрым векам, вновь открыл глаза, но вместо старого богатыря перед ним стоял Ратмир.

— То ты, али духи со мной шутят, тебя, аки ломоту, подсовывая?

— Я тоже рад тебе, — ухмыльнулся Ратмир, привязывая поводья к забору. — С вестью важной к батыю прибыл… А ты-то тут что делаешь, Баровит Азарович?

Удивлённо изогнув бровь, Баровит стянул с крыши колодца рубаху, тряхнул её, расправляя.

— Живу я здесь… с малолетства… так уж вышло.

— Да я знаю, — отмахнулся юноша, вальяжно облокачиваясь об изгородь. — Просто думал, что ты Умилку замуж уж взял.

— Мне не можно покамест, — пробурчал Баровит, натягивая рубаху. — Ты лучше скажи, откуда знаешь, чей я сын?

— Ну, как ты меня в сарае едва в мешок с костями не превратил, я задумался, с чего в немилость к тебе попал. Я-то думал, ты Умилке брат, все-то тебя Демировичем кличут. Посему разузнал о тебе, понял, что ты ученик батыя лучший, да к тому ж всем семейством воеводиным горячо любим. Тогда понял, чем не угодил тебе. Многих в ученики из семей родных забирают, ничего тут диковинного нет… Ты не гневайся на меня, Умила мне друг верный, никоей боле любви, окроме братской, к ней не питаю.

— Знаю о том, — фыркнул Баровит, — тоже о тебе разузнал с той поры. Пойдём к батыю, у тебя ж дело безотлагательное, а ты лясы точишь.

Стены опочивальни давили на сознание, медленно сдвигались, грозясь раздавить. Сердце бешено стучало, хотелось бежать со всех ног во все стороны разом. Слишком уж резко началось утро… Война. От снов Волота ещё можно было бы отмахнуться, хотя духи его просто так никогда не тревожат. Но слова отца, переданные через Баровита, были правдивей княжеских посланий. Да и когда этого князя изберут? Пока весть о войне до Камбалу дойдёт, пока вече созовут, пока на этом вече накричатся да назовут князя, пока князь дружину наберёт да с многотысячным войском до границы дойдёт… За это время и помереть всем можно до единого. Демир спешно натянул рубаху, завязал пояс.

— Вот же скрытная баба, — бурчал он, спускаясь в горницу. — Ничего не сказала, не передала, Каркуна не прислала… Приеду, всю дурь из главы её выгоню, учить уму-разуму стану, покамест уши не завянут… Совсем без руки мужицкой распоясалась, по Нави она шастает, силу растрачивает… Как не померла там?

С этих слов воеводу передёрнуло, холодок забегал по спине. От мысли, что мог потерять ещё и сестру, защемило сердце. Скрип двери вырвал воеводу из горестных мыслей, в горницу вошёл Баровит с Ратмиром.

— Батый, Ратмир к тебе с вестями. Я пойду Волота покличу.

— Стой, сынок, — прохрипел Демир, растирая грудь, — все вести теперича делить станем. Пойдём в светлицу. Волот, спускайся!

В ответ донеслось лишь недовольное фырчание и скрип половиц. Воевода прошёл в светлицу. Голуба всё поняла по сведённым у переносицы бровям и задумчивому взгляду. Ухватив лохань, она быстро вышла прочь. Ратмир остановился посереди светлицы, косясь на молчаливого Баровита. Демир вопросительно посмотрел на дружинника.

— Ну, чего там у тебя?

— Ты прости, Демир Акимыч, что так долго не воротался — сестра у меня прихворала. Да нет худа без добра. Долго я в Камбалу гостил, много чего интересного разузнать сумел. Истиславу теперича по велению Родославы Огнеяровны её наворопники служат. Один из них — Истр — завсегда при Истиславе, аки тень. Богдана от снохи нашей новоиспеченной узнала, что на то была воля Родославы, кою Истислав с большим почтением принял. А старший средь наворопников — Лют. Так вот его со всей тайной службой Истислав отправил в Кийский острог. Ему думается, что развернётся у аримийских границ битва.

— О том Истислав меня извещать не спешит, — догадался Демир. — По своей воле рассказываешь. Не страшишься гнев брата на себя вызвать?

— Не страшусь, — гордо заявил юноша, распрямив плечи.

— Твой брат Истислав Радимович — глава и воевода Камбалу? — удивился Баровит. — Чего ж ты с нами землю топчешь, а не в его дружине красуешься?

— А чего ты у воеводы живёшь да сыном его зовёшься, родичей своих знать не желая? — огрызнулся Ратмир, явно не собираясь объяснять что-либо.

— Так, глядишь, до вече недолго… Тогда мне Главеша упредить надобно, — проронил Демир. Стремительно выйдя в горницу, бросил через плечо: — Баровит!

— За главного, — хмуро кивнул витязь, — всё сделаю, отец.

Схватив сапоги, воевода вышел из сеней, хлопнул дверью. В воцарившейся тиши можно было расслышать бурчание Волота, доносящееся из терема. Под тяжёлой поступью заскрипели ступени. Хмуря брови, спустился Волот, за ним тенью следовала Умила, попутно собирая в косу выбившиеся пряди.

— Чего отец шумел, брат? — пробубнил Волот и, увидев Ратмира, добавил: — Здорово, друже.

— Здрав будь, Бер, — улыбнулся юноша, пожимая могучую руку. Подставив щёку под поцелуй, шепнул Умиле: — Рад видеть тебя, Краса Демировна.

— Рада тебе, — поцеловав друга, улыбнулась Умила. Опомнившись, посмотрела на каменного Баровита.

Ничем не выдавая гнева и ревности, он молча буравил девушку взглядом. Подойдя к Зорьке, омуженка нежно провела рукой по его щеке, убрала со лба мокрые пряди.

— Чего тятенька звал? — пролепетала она, расправляя расшитый ворот витязя.

— Накорми гостя, душа моя, — велел Баровит. Взглянув на Волота, вздохнул: — Седлай коня, брат. Собери сотню лучших, пущай во всей готовности сюда скачут. Я же остальных объеду.

— Ну, проще простого, — широко улыбнулся Волот.

— Токмо поешьте сперва, — нахмурилась Умила, направляясь к растопленной печи.

— Нет, — осёк Баровит, выходя в сени, — немедля едем. Война с Аримией началась.

Умила, ахнув, выбежала за витязями, сжала резные перила.

— Кто сказал тебе о том, Зорька?! — крикнула она.

— Дед Аким, — буркнул Баровит, выводя коня. — Недолго пожили мы в мире, Умилушка. Я бы тебя в Камуле оставил, да отец согласия не дал.

— С чего мне в Камуле отсиживаться? — прошипела омуженка, спустившись к нему. — Я витязь.

— Позабыть о том мне не даёшь, — вздохнул Баровит. — Гостя накорми да собирайся в путь.

— Ты чего повеления мне раздаешь? — уперев руки в бока, насупилась девушка.

— Поедешь с отцом в первой сотне, — продолжил Баровит, направляясь к калитке. — Я же с дружиной следом пойду.

— С чего ты так решил? — хмурилась омуженка, отпирая ему калитку.

— То не я, то батый, — вздохнул Баровит. — Моё слово веса не имеет… Дождись меня.

Умила сжала его руку, улыбнулась.

— Не спеши печалиться, отец прислушивается к тебе, опору в тебе зрит… Я же всё как скажешь сделаю, старший дружинник.

— То-то, — не сумев сдержать улыбку, Баровит поцеловал её в лоб. Обернувшись, крикнул Волоту: — Ты там никак застрял, брат?

— Не, — запрыгнув в седло, отозвался Бер, — я вашему воркованию мешать не хотел.

Расписные ставни оберегали сон главы семейства, не пуская в опочивальню солнечные лучи. За стеной слышался приятный напев супруги, хлопочущей у печи. Потянувшись, Главеш укрылся покрывалом с головой, желая продлить приятную негу. Хлопот у главы Камула в последнее время было хоть отбавляй. Ремесленники трудились на славу, оттого купцам было что продавать. Товар везли по всему Катаю, а посему всем требовалась охрана. Но главная забота была не в этом. Камул рос, приманивал всё больше люда, ярмарки становились всё пышнее и громче. Вместить такой наплыв град уже не мог. Посему за крепостными стенами разрослись деревушки, уж подпирая лес. Горная гряда отделяла Камул с окрестностями от соседнего града — Тангута, так и её уж успели освоить. Охотники возвели у подножий дома, образовав небольшие общины. Вроде оно хорошо, да не очень. Как суметь всех держать на виду, как понять, что никто ничего худого не творит? Как со всех, кто на ярмарку торговать приходит, дань собрать? Посему требовалась Главешу своя воинская сила, коя из Камула отлучаться не будет. Демир выделил ему десяток крепких дружинников, ещё десяток отроков и пара десятков ратников нанялась к главе града. Хватит ли того? От этих мыслей Главеш скрутился калачом, ещё сильнее завернулся в покрывало.

Стук в дверь заставил задремавшего главу вздрогнуть. Приветственные возгласы супруги сменились её торопливыми шагами. Главеш зажмурился, надеясь, что пришли не по его душу.

— Свет очей моих, — нежно пролепетала жена, отворив дверь, — к тебе Демир Акимович пожаловал.

Воевода просто так поздороваться никогда не приходил, значит, дело серьёзное. Высунув из-под одеяла лысоватую голову, Главеш прохрипел:

— Иду, душенька.

Расправив рубаху, Главеш затянул пояс под круглым животом, пригладил бороду. Нехотя отворив дверь, вышел к гостю. Демир ждал его в горнице, отказавшись проходить дальше. От этого дурное предчувствие Главеша лишь усилилось. Бегло взглянув на хлопочущую у печи жену, глава шепнул Демиру:

— Что стряслось?

— Война с Аримией, — ответил воевода, не желая тратить время на пустую болтовню, приветствия и пожелания. — Как вести до Камбалу дойдут, наверняка к тебе гонец прибудет, на вече позовёт. Будь готов.

Ноги Главеша подкосились; обняв дверной косяк, мужчина выпучил глаза:

— Как война? Что до нас дойдёт? А Кинсай сам не управится?

— Не управится, — отрезал воевода.

— Погоди, Демир, это ж надобно рать собирать… Ты уйдёшь, Демир, а кто Камул хранить станет? — паника охватывала главу града, заставляя руки дрожать. — У нас люда много. Случись, нападёт кто, в Камуле все не уместятся. Демир, что мне делать?

— Успокойся, — пробасил воевода, — мы не допустим, дабы ариманы до Камула дошли. Ратников забирать не стану, тот десяток дружинников тоже при тебе останется. От тебя требуется собрать нам провизию, коней дать. Я сегодня с первой сотней уйду. Так что с тобой Баровит говорить станет, ему всё, что надобно, дашь.

— Ага, — выдавил Главеш, потирая лысину, — будь покоен, я всё как полагается устрою. Серебра вам выделю, трав каких лечебных… всё, что лекарь твой Зоран скажет, всё достану… Ты береги себя.

— Благодарю, друже, — кивнул воевода, похлопав Главеша по плечу. — Ты тоже ухо востро держи… всякое бывает. Не арманы, так кочевники нагрянут.

— Ага, — вздохнул Главеш, передёрнув плечами.

Неторопливо перебирая лохматыми лапками по белым лепесткам, жужжал шмель, не зная, какое соцветие выбрать. Ветер подхватывал дивный аромат, маня сладостью. Зарывшись в пыльцу, шмель замер, наслаждаясь трапезой. Стук копыт нарушил воцарившееся согласие, клубы пыли окутали раскидистые ветви. Недовольно жужжа, шмель поднялся в воздух, закружил над яблоней, выбирая местечко поспокойнее. Но от спокойствия не осталось и следа. Два всадника, натянув поводья, спрыгнули на землю. Волот поспешил к двору Ждана, Баровит — к Радмиле. Проходя мимо резного заборчика, Зорька остановился, отворил калитку. Возле невысокого сарая суетился хозяин, стуча лоханями.

— Доброго утра тебе, Ивар, — подойдя ближе, сказал Баровит. — С первыми петухами уж на ногах?

Ивар вздрогнул от неожиданности, выронив кадку, обернулся.

— Добречко, Демирыч, добречко. Я вот по хозяйству хлопочу. А ты ко мне по делу, так ведь? Сызнова Демир в поход какой снарядился?

— К аримийским границам, — ответил старший дружинник. — Батый ратников звать не велел, да я все ж решил спросить у тебя. Наймёшься к нам али нет?

Ивар подошёл ближе, пригладил рыжеватую бороду. Положив руку на плечо витязя, заговорил, понизив голос:

— Я с теми походами дочерей совсем не вижу, они так без меня замуж повыходят. Томила уж затяжелела, ей тревоги напрасные не надобны. Да с её сыновьями у меня всё ладится… Теперича у меня семья, Зорька. Понимаешь? Большая, крепкая семья. Родители мои рады-радёхоньки — внуков полный терем, сноха ласковая. Чего мне ещё надобно? Я здесь серебро то заработаю, пущай меньше, чем в походах, да всё ж к семье ближе.

— Твоя воля, Ивар, — улыбнулся Баровит. — Счастья желаю тебе да твоей семье дружной. Дадут Боги, свидимся.

— Свидимся, — кивнул Ивар.

Дверь распахнулась, с крыльца сбежал темноволосый мальчик, закрутился в поисках. Заприметив Ивара, бросился к нему со всех ног.

— Тять, матушка каши наварила, к столу звать велела! — закричал он. Подбежав к Баровиту, мальчишка улыбнулся: — Здорово, Баровит Демирыч! А ты к нам в гости?

— Здравствуй, Радей. Эка как вырос ты! А я вот к Радмиле шёл, отчима твого заприметил да решил поздороваться зайти, — улыбнулся Зорька. — Ладно, добра вам.

— Тебе тоже, — кивнул Ивар. — Давай-ка, сынок, мы матери яиц наберём, держи корзинку.

Отворив калитку, Волот ступил на широкий двор. Тишина. Расписные ставни ещё не сняты, не венчают облачка дыма печную трубу. Понимая, что никто не обрадуется вестям, кои он принёс, Волот тяжело вздохнул, постучал в дверь. Но никто не спешил отворять ему. Вновь постучав, погромче, витязь прислушался — тихие шаги стали ему ответом. Дверь опасливо отворилась, явив бледный лик хозяйки.

— Волот? — округлив глаза, пролепетала девушка.

— Здравствуй, Варварушка, — широко улыбнулся витязь, — ты прости, что с постели поднял. Муж-то дома? Покличь, будь добра.

— Ты зайди, — предложила хозяйка, распахнув дверь и протянув руку в пригласительном жесте.

— Нет, я на крыльце подожду, мне ещё пол-Камула объехать надобно.

Варвара побледнела ещё сильней, кивнула в ответ и скрылась за дверью. Долго Волоту ждать не пришлось, Ждан выбежал на крыльцо, на ходу затягивая пояс.

— Стряслось что? — спросил он, усаживаясь на ступени рядом с другом.

— Ариманы на границе озорничают, — негромко ответил Волот. — Собирайся, сегодня выступаем.

Ждан переменился в лице, нервно убрал со лба тёмно-русые локоны. Подумав о чём-то, повернулся к другу, всмотрелся в его глаза.

— Хочешь по очам воспоминания прочесть? — догадался Волот.

Ждан отвёл взор, хмуря брови.

— То не просто набеги малые, — шепнул он. — В воспоминаниях твоих ожесточённые бои. Чьими очами зрил?

— Нянькиными, — сдался Волот. — Дед через Баровита передал, что войной пахнет.

— Как же? — Ждан сжал плечо друга. — Что же, я лик чада свого не увижу? Варвара зимой родить должна… Волот, как быть?

Волот поморщился, убирая с плеча ладонь друга, вытянулся во весь рост.

— Чего спрашиваешь? Макошь уплела так. А не ехать ты не можешь. Ты не просто дружинник, ты витязь — Боги наказали тебе покой Тархтарии хранить. Посему прощайся с женой да родичами. После обеда к вратам Камула выходи.

— Да как же? — шепнул Ждан, провожая друга взглядом.

— Да как же?! — взмолилась мать, схватив Радмилу за руку. — Сызнова в поход? Доча, далась тебе эта служба!

Радмила молча высвободила руку из материнских объятий, подошла к сундуку. Открыв крышку, вынула подкольчужник. Младшие сёстры боялись и пискнуть, округлив глаза, наблюдали за ней и родителями. Брат — пятилетний малыш — крепче обнял деревянного коника, удивлённо уставился на всхлипывающую мать. Глава семейства подошёл к дочери, осторожно опустил крышку сундука.

— Радмила, — сказал он тихонько, — я с Демиром говорил о тебе. Он сказал, что любой дружинник службу оставить может, коли на то его воля будет.

— Верно, — кивнула лучница, прищурив огненные глаза, — вот токмо воли на то моей нет.

— Отчего? — Игорь хотел коснуться её плеча, но дочь резко отступила, ухмыльнулась.

— Отчего? — Радмила смерила отца взглядом, уперев руку в бок. — Запамятовал, тятенька, как я в дружине оказалась?

— То супротив воли моей было, — осёк Игорь. — Тогда кочевники земли наши жгли, селения разоряли. Ты заместо меня в ратники подалась, ни меня, ни мать не послушав. Теперича всё не так. Теперича ты можешь остаться дома, а границы хранить без тебя есть кому.

— Зорька ясно сказал — будет война, — заявила лучница, — а значится, через месяц, может, два изберут князя. Что велит князь? А, тятенька?

Игорь переменился в лице, непроизвольно сжал на груди рубаху.

— Верно, — кивнула Радмила, — князь наберёт ратников — по одному мужику с каждого двора. От нашей семьи пойдёт либо Милояр, либо ты. А зять наш у вдовствующей матери единственный сын. Тогда либо ты берёшь на себя его сестёр да мать, либо он берёт нас. Один мужик такую ораву не потянет, тятька. Что ещё хуже, ни ты, ни он на войне не бывали, крови не видели. Поляжете там…

— А коли ты поляжешь? — выдал Игорь, бледнея.

Радмила молча подошла к стене, сняла с крючка налучье.

— Коли я полягу, то ничего не будет, — сказала она, проверяя камни для заточки и ножницы. — А вот потерять кормильца — беда для всей семьи. Посему мне идти к границам. Из семей, в коих дружинники есть, никого боле не забирают.

— Радмила, — тихонечко позвала мать.

— Не надо, — осекла она, вновь открыв сундук, — лучше собраться подсоби.

— Ты сызнова спасаешь меня? — выдал отец, буравя взглядом расшитые ножны сакса.

— Всех, — поправила Радмила. — Брата, сестёр, мать, тебя. Мне есть за что биться. За три лета я чего токмо не повидала, через что токмо не прошла… К тому же братья мои дружинные, дорогие друзья, коим жизнью обязана, — все за Тархтарию встанут. Как я смогу в тереме отсиживаться, зная, что они жизни там отдают? Нет, тятька, смирись, мой путь — воинский.

Мать взвыла, зажав руками рот. Брат жалобно захныкал, испугавшись. Расправив широкий кожаный браслет, Радмила вложила в каждый кармашек острые заточенные ромбы. Лезвия прятались в толстой бычьей коже, оставляя лишь закруглённые концы с проделанными для пальцев отверстиями. Протянув отцу руку, лучница приложила к предплечью браслет:

— Подсоби ремни затянуть.

— Откуда ж у тебя оружие такое диковинное? — удивился отец.

— Сама придумала, — улыбнулась Радмила, — а Гроздан выковал… пчёлки.

— Пчёлки, — шепнул Игорь, затягивая ремешки. — Я тебе стрел дам да ещё один лук… Продавать не стал, для тебя оставил.

— Благодарю, — пролепетала Радмила, всматриваясь в лицо отца, стараясь сохранить его в памяти.

Заря расползлась по небу. Чёрная кромка горизонта расслоилась, рассыпалась на сотни человеческих силуэтов. Огромное войско, коему, казалось, не было числа, приближалось к Кийскому острогу.

— Неужто все к нам? — прищурившись, рыкнул Рагдай.

— Думается, треть на Ергу вновь пойдёт, — ответила Родослава, всматриваясь в бойницу.

— Треть? — удивился Рагдай.

— Ариманы к Велибору Касимычу ещё не хаживали, — раздался за спиной мужской голос.

— Твоя правда, сыне, — улыбнулась Рода, не отводя взора от горизонта. — Попытаются взять Перунову крепость да на подмогу к своим к Кинсаю направятся… Нам, главное, поубавить их, дабы дальше идти некому было.

— Как бы ещё самим уцелеть, — фыркнул Рагдай, отойдя от бойницы.

Уставившись на Маруна, воевода задумался. Сколько ещё простоит его войско? Сколько дружинников поляжет у этих стен? Рассматривая лицо юноши, Рагдай ухмыльнулся:

— Пушок едва-едва сменили бородка, с усами. Сколько тебе лет-то?

— Девятнадцать, — безразлично выдал Марун.

— Девятнадцать, — повторил Рагдай, признав, что в светло-голубых глазах юноши нет страха, только решимость. — Доброго сына воспитала ты, Родослава.

— Да, — отойдя от бойницы, богатырша смерила взглядом Рагдая. — У тебя много умелых воинов в дружине, так что выстоим. Выйдем первой сотней, разойдёмся да пропустим рыкарей.

— Неужто они так страшны в бою? — прищурился воевода.

— Страшны, — ответила Рода, — токмо сила их иссякает быстро. Посему надобно добить потрёпанного ворога.

— Ладно, — кивнул Рагдай. — Стало быть, рыкарей в острог уведём, а вторую сотню выведем.

— Две сотни выведем, — поправила богатырша, — на стены омуженки встанут.

Воевода вновь закивал, спускаясь по винту лестницы.

— Перуне, отче наш, — шепнул Марун, всмотревшись в безмятежное небо. — Гремят во Сварге Синей твой Меч да Щит…

— Мы, верные чада Твои, слышим Силу Твою несказанную, — подхватили лучники, стоящие на крепостной стене.

— Силу Праведную, Родом данную, — пронеслось по острогу сотнями голосов, — в Коле Живого явления Ты лад оберегаешь, род Славянский завсегда защищаешь. Защити души наши Святыми Перуницами, а плоть нашу — Огненными Громницами. Горит в душах наших Огонь Сварожий, Огонь Веры Праведной, Святой Божий. Посему с Тобой мы завсегда едины, в Триглаве Великом объединены, прибудь к нам на призыв! Слава Перуну!

_____________________________________________________________________________

Стрыня* — сестра отца.

Вуйна* — сестра матери.