Лики Богов. Часть I. Война с черным драконом

05. Плата

Паря над Босфором, устремляясь к Золотому Рогу и величественной крепости, летела чайка. Огромный град предстал перед ней, как на ладони: не поблёскивала чешуёй на прилавках рыба, не толпился на площадях сердобольный люд, негде, да и нечем было поживиться крикливой птице. Запах крови поманил её к широкому лугу, развернувшемуся перед крепостными стенами, — сотни изувеченных тел заставили голодное существо снизиться. Но мимо желанной трапезы ходили люди. Они шумели, мучали себе подобных и внушали страх. Взмахнув крыльями, чайка поднялась в небо, покружилась над полем брани и канула в лазурной бездне.

Массивные врата крепости отворились, выпустив отряд всадников. Огибая башню, греки приближались к тархтарской дружине. Вскоре копыта застучали по брошенным мечам, броне павших воинов. Волот обтёр клинки о траву, отправил в ножны. Ухватившись за древко стрелы, торчащей из плеча, рванул на себя. Кровь стремительно пропитывала рубаху, рука немела. Лекарь нахмурился, подойдя к Волоту, закопался в широкой суме. Волот же, уставившись на греческий отряд, процедил сквозь зубы:

— А пораньше чуток, когда арабы желали главы нам снести, они выехать не могли?

Демир хлопнул сына по плечу, ухмыльнулся:

— Что ты, они же нас наняли. Мы злато своё отрабатываем, а значит, помощь нам без надобности.

— Эвона как, — фыркнул Волот, стаскивая с себя кольчугу.

— Кстати о злате, — оглядываясь пробурчал отец и, выхватив из толпы Ждана, крикнул: — Ждан, пади-ка, толмачом* будешь!

Умыв лицо водой из фляги, Ждан неспешно направился к воеводе, передав свой шлем Радмиле. Лучница недоверчиво покосилась на греческий отряд, ткнув шлем Ждана в грудь рядом стоящему Баяну, незаметно вытащила из тула стрелу. Сжав шлем, Баян хотел было возмутиться, но поняв опасения подруги, смолчал. Его рука невольно легла на рукоять меча — на войне можно ждать чего угодно.

Поблёскивая доспехами, удерживая развивающееся на ветру знамя, отряд приблизился к наёмникам. Понять кто из них главный не составило труда — алый плащ, укрывающий стальные наплечники, и золочёные бляхи на груди говорили сами за себя. Демир молча смотрел на командира отряда, ожидая, когда тот сам подойдёт. Не слезая с коня, грек заговорил, но тархтарский воевода, ухмыльнувшись, отвернулся. Ждан, видя недоумение грека и хорошо зная упрямство батыя, поспешил вмешаться, объяснив достопочтенному господину, что в Тархтарии заведено общаться на равных, а значит господину необходимо спешиться. Скрипнув зубами, командир спрыгнул с коня, подошёл к обросшему варвару — оказалось, воевода был выше грека на голову и теперь он смотрел на командира сверху вниз. Не отступая от положенного этикета, грек заговорил, время от времени останавливаясь, чтобы Ждан успевал переводить.

— Он говорит, что император благодарен за помощь и готов набить наши ладьи указанной платой, — сказал витязь.

— Скажи, что мы рады были подсобить, а ещё, что поможем им погрузить плату, — пробасил воевода и пробурчал под нос: — Заодно проследим, дабы всё по чести было.

Выслушав Ждана, грек фыркнул, но потом натянуто улыбнулся, заговорил.

— Он предлагает нам отдохнуть в том поселении, кое мы освободили, в хлевах. Токмо при условии, что мирян обижать не станем, — перевёл Ждан.

Демир нахмурился, провёл рукой по переходящим в бороду усам:

— На кой чёрт мы тогда ваших мирян берегли, дабы самим потешиться? Наше дело подсобить да злато за то взять, остальное нам без надобности.

Ждан сгладил слова воеводы насколько только мог, но по грозному виду варвара командир понял, что оскорбил его. Вновь натянуто улыбнувшись, грек попытался исправить ситуацию.

— Не дуйся, батый, он не со зла, не хотел тебя обидеть, — улыбнулся Ждан.

— То он так сказал? — ухмыльнулся воевода.

— Не, то я тебе смысл передал, — ответил витязь, — он предлагает нам заночевать.

— Что ж, — скрестив руки на груди, кивнул Демир, — отдых нам надобен, да ночью в море идти негоже.

Выслушав Ждана, командир кивнул, посмотрел на горсть уцелевших арабов, потом на составленные у акведука бочки.

— Спрашивает, что в бочках? — перевёл Ждан.

— Отрава, — фыркнул воевода. — Пущай сами решают что с ней делать. Хотя, есть у меня мысль, да она не с руки ему будет.

Суровый вид воеводы начинал раздражать грека, но конфликт с северянами Византии был явно лишним, поэтому командир изобразил интерес к мыслям варвара.

— Говори, чего ты там надумал, — вновь передал смысл Ждан.

— Вы же христиане, вот проявите терпимость, простите своих обидчиков, отпустите восвояси. Смотри, сколько они похлёбки себе наварили в дорогу. Погрузите те бочки им на корабли, заодно проверьте, не прихватили ли они чего вашего ненароком, да отпустите их к халифу.

С интересом выслушав Ждана, грек закивал, улыбнувшись, похлопал Демира по плечу. Гаркнув что-то своим, подошёл к коню, жестом позвал за собой тархтар.

— Ну что, помогать грекам пойдём? — ухмыльнулся Ждан.

— Угу, коней веди, — пробурчал воевода и крикнул дружинникам: — Валдай, Годун, Волот — со мной, остальные — в деревню ступайте, найдите какой хлев пустой, да разместитесь там. Баровит — за главного.

— Я? — опешил витязь, охранявший пленных.

— Да, — ухмыльнулся Демир. — А что не справишься? В бой отрядец повести смог, ворога врасплох застать смог, братьев да сестёр уберечь смог, а за порядком проследить не сможешь?

— Смогу, — кивнул Баровит, не совсем понимая решение воеводы, — да за главного завсегда Валдай оставался.

Поднявшись с земли, закинув за спину щит, Валдай лукаво прищурился.

— Вот мне наскучило, аки няньке вам сопли подтирать, теперича ты попробуй.

Баровит нахмурился, предчувствуя какую-то затею старших. Пройдя мимо, Волот похлопал его по плечу:

— Найди мне, брат, самый тёплый угол.

— Угу, да кота-мурлыку.

— Можно без кота, — ухмыльнулся Волот, натягивая на перевязанный торс перепачканную кровью рубаху.

Подойдя к пленным, Волот ухватился за верёвки, поднял одного за другим на ноги. Пихнув в спины, заставил их следовать за отрядом греков.

Ждан подвёл к воеводе двух коней, покосился на пленных.

— А меня ты не назвал, — широко улыбнулся он, передавая воеводе поводья.

— А ты что девка красная пряниками тебя заманивать? Кто толмачить станет? Хорош дурака валять, поехали, — пробурчал Демир, запрыгивая в седло.

Солнце неспешно покидало зенит. Тучи заволакивали небо, нависая серыми клубами над тихой деревушкой. У пустых конюшен расположилась тархтарская дружина, позвякивая мечами и пустыми котелками. Лекарь обходил воинов, осматривая раны, увидав Умилину шею, недовольно покачал головой.

— Вот племя басурманское, — запричитал он, ковыряясь в сумке, — такую красоту испортили, руки бы поотрывал.

— Ладно тебе, дядька Зоран, — прохрипела омуженка.

— Цыц, — шикнул лекарь, запуская пальцы в горшочек с зеленоватой жижей, — молчи пока.

Опершись спиной о стену конюшни, Баровит наблюдал за боевыми товарищами — Баян, устроившись на сложенных сёдлах, играл на домре; Ивар перетрясал сумку в надежде найти завалявшийся кусок хлеба; Вятко кормил коней; Ратмир крутился у мельницы, что ему там было нужно Баровита совершенно не волновало; остальные, растянувшись на траве, дремали под ласковыми лучами солнца. Дружинный лекарь — дядька Зоран — отошёл от Умилы, окинув соратников пристальным взором, выдохнул — теперь и ему можно было отдохнуть. Усевшись рядом с Баяном, он вслушался в напев домры, улыбнулся нахлынувшим воспоминаниям.

В сини озёрной лик Хорса* дрожит,

По плетенью ветвей снуёт резвый кулик.

Край родной красой взор ворожит,

Сердце о нём тоскою горит…

Улыбнувшись пению, Баровит взглянул на Умилу — Радмила сочувствующе рассматривала шею подруги, тщетно пытаясь прикрыть расшитым воротом багровые синяки. Пользуясь минутами покоя, витязь рассматривал омуженку, не боясь быть замеченным. В солнечных лучах её локоны казались чистейшим золотом… а раньше эти локоны вились ещё сильнее. Раньше лицо было круглее, губы — пухлее. Большие голубые глаза. Когда она удивлялась, казалось, они занимали половину лица. Когда же это было?

Лет восемь назад? Шустрая, звонкоголосая непоседа. Тогда, ещё не имея имени*, она ласково звалась Ласточкой. Так её впервые назвал Баровит, а за ним подхватил Волот и отец, да и весь Камул. Яркие детские воспоминания вспыхивали молниями, сменяя друг друга. Было среди них самое нежное, тёплое. По непонятной причине оно занимало особое место в сердце витязя.

Это был солнечный жаркий день, цветущий сад бросал тень в оконца хором* воеводы. Громовой голос главы семейства доносился с заднего двора — Волот оттачивал боевые навыки, и, по всей видимости, отец был недоволен результатом его стараний. Утерев пот со лба, Баровит уселся в тени яблонь, по рукам бегала мелкая дрожь — сегодня батый впервые позволил ему управляться с настоящим мечом. Будучи тринадцатилетним отроком, лишь лето обучаясь воинскому ремеслу, он ждал этого дня с нетерпением. Трепет перед прекрасным оружием был невероятно велик, но стальной клинок оказался намного тяжелее деревянного, и на пятом же упражнении усталость расползлась по телу. Теперь Баровит пытался восстановить дыхание, наблюдая за златовласой девчушкой. Она бегала по саду, стараясь поймать порхающих бабочек. Пёстрые красавицы уклонялись от детских ладошек, взмывали ввысь, кружили над головой. Баровит ухмыльнулся, глядя на напрасные старания девочки, сколько раз говорил ей, что нельзя поймать бабочку голыми руками. Но Ласточка была невероятно упряма и, не жалея сил, охотилась за невесомыми созданиями.

Замерев, девочка наблюдала за бабочкой — вот она кружится над синими головами васильков, опускается всё ниже и ниже. Осторожно крадясь, Ласточка приблизилась к ничего неподозревающему насекомому, сложив ладони лодочкой, резко накрыла её. Звонко засмеявшись, девочка бросилась к Баровиту, прыгая от радости.

— Смотри, смотри, родимый, я поймала, поймала! Она там, во дланях* моих.

Баровит поднялся с земли. Ласточка, едва разомкнув большие пальцы, попыталась рассмотреть узницу.

— Она щекочет меня, — пролепетала девочка, протягивая ему руки.

Баровит осторожно дотронулся сомкнутых кистей, улыбнулся удивлённым глазам.

— Ей страшно, Ласточка.

— Отчего? — надулась златовласая.

— Сама поразмысли — ей темно, тесно, не можно крылья расправить. Она не чувствует Стрибожьего* дыхания. Небо чистое да луг цветущий её дом, лишь так она жива.

— А с нами в хоромах не уживётся?

— Нет, Ласточка. Тара* устроила так, что у каждого есть свой дом. Наш — здесь, а её…

— В небе да лугу, — перебила огорчённая девочка.

— Давай отпустим её, вместе посмотрим как полетит, — предложил Баровит, осторожно разводя девичьи ладони.

Улыбнувшись, Ласточка разомкнула руки. Бабочка взлетела не сразу, покрутилась на подушечках пальцев, словно не веря в обретённую свободу. Дети восторженно рассматривали небесную диву, причудливый узор резных крыльев. Ветер подхватил красавицу, увлёк за собой к пушистым облакам.

— Такая маленькая, слабая, а борется с ветром, — пролепетала девочка.

— Она не борется, — возразил Баровит, — она обращает силу ветра в свою.

— Я так же смогу, — схватив друга за руку, заявила Ласточка, — смогу силу клинков себе подчинить! Баровит, родимый, обучи меня! Знаю, что отец запретил вам с Волотом бою меня учить, да не могу оторваться от того, когда на учение ваше смотрю. Ты так же прекрасен в бою, аки та бабочка — лёгок, быстр да не можно поймать тебя.

Девичьи глаза смотрели в самую душу, этим мольбам нельзя было отказать. Обняв хрупкие плечи, Баровит сдался:

— Ладно, токмо когда отца дома не будет.

Улыбнувшись, Ласточка крепко сжала объятия, в какой-то миг будущему воину показалось, что её руки едва не переломали ему рёбра.

Там родные лики воззрю, дланей тепло обретая.

На ушко тихонько шепну: «Воротился к тебе я, родная».

Там вьётся рассвет, там день усталый за горы спешит,

Тары слезами на листьях роса в зареве алом, робея, дрожит.

Там в беге шумном реки пращуров смех слышен,

Восславим же Рода* за ту благодать, восславим тебя, Вышень*!

Потупив взор, Баровит выдохнул. Закрыв глаза, прислонился затылком к стене конюшни. Рана от арабского ножа пульсировала, ныла. Но душевная боль мучала куда сильнее. Что с ним происходит витязь не понимал, но одно знал точно — ничего хорошего это не сулит. Душа то скулила раненым зверем, то исходила яростью, словно хищник на охоте. Баровит устал от терзаний и непонимания, лишь страх был очевиден как никогда. Страх потерять привычный уклад жизни. Он мог бы блуждать в своих мыслях бесконечно, но звук торопливых шагов настырно вырывал из раздумий. Медленно открыв глаза, витязь уставился на юного дружинника.

— Баровит, давай я по деревне пройду, глядишь присмотрю скотину какую неприкаянную, — затараторил Ратмир, поправляя лямку налучей.

Этот сопляк вызывал у Баровита жуткую неприязнь, до скрипа зубов. Окинув его гневным взором, витязь прошипел:

— С чего ты взял, что неприкаянная скотина тебе надобней, чем мирянам?

— Слушай, Демирович, — фыркнул Ратмир, — здесь две сотни голодных мужиков. Думаешь мы хлебом перебьёмся?

Вскочив на ноги, Баровит навис над наглецом, рыкнул ему в лицо:

— Тебе велено ждать воеводу, посему жди да помалкивай. Ты себя дружинником мнишь, так вот докажи, что ты таков, что над тобой ни жажда, ни боль не властны.

Накаляющийся спор становился всё интересней для заскучавших дружинников. Даже те, что казалось спали, приоткрывали веки, следили за сослуживцами. Самым необычным в разворачивающемся противостоянии было поведение Баровита — спокойный, немногословный, правильный во всём, он всегда сглаживал ссоры, а не разжигал их. Сейчас даже Баян — весельчак и балагур — не узнавал друга. Резко накрыв ладонью струны, Баян заставил домру смолкнуть, переглянулся с дядькой Зораном. Лекарь задумчиво оглядел Баровита, но ничего не сказал. А вот балагур не удержался, отложив домру, скрестил на груди руки:

— Слышь, Зорька, ты зря на Ратмира рычишь. Малец прав — всем жрать охота.

— Ты сопли-то подотри, — закипал Баровит, — ждём батыя.

Нахмурившись, Ратмир вновь попытался убедить сослуживца в своей правоте:

— Возле мельницы куры бродят, никто их не хватился. Нам на похлёбку вполне бы хватило. Покамест мы Демира Акимовича дождёмся, полдружины разбредётся по деревне, да во что то выльется одним Богам ведомо.

Терпение лопнуло, словно перетянутая тетива. Баровит схватил неуспевшего отстраниться дружинника за край кожаной безрукавки, скрывающей кольчугу. Тряхнув юношу, витязь всмотрелся в его глаза — наглость и чрезмерная самоуверенность плескались в голубой радужке.

— Вся дружина ждёт воеводу, спокойно, молча. Токмо ты покоя не знаешь. Коли не смолкнешь немедля, я тебе кляп затолкаю… до глотки. Не о еде сейчас думать надобно.

Мужики заворочались, приподнялись на локтях, не веря глазам, уставились на Баровита. Потерев курчавую бороду, дядька Зоран спокойно заговорил:

— Ты бы послушал старшого, Ратмир. Я на войнушке дружинников выхаживать стал ещё когда ты в порты ссался. Так вот приметил давненько уж, что опосле битвы жрать не можно. Коли есть у кого рана скрытая, то проявится через час — второй. А коли при такой ране брюхо сразу набить, то еда плоть отравит, тогда такую хворь я уж не вылечу. Посему водицы испей да сон прими, не галди за зря.

С лекарем не дерзнул спорить даже Баян. Вновь взяв домру, провёл по струнам. Ратмир тоже был готов отступиться, но хватка не разжималась, не давала сделать и шага. Баровит молча буравил его взглядом.

— Пусти меня, болезный, — закипая от гнева, зарычал юноша и ответным жестом ухватил Баровита за ворот кольчуги.

Кривая ухмылка исказила лицо витязя, что-то пугающее проскользнуло в его взгляде, вторая рука резко поднялась вверх и замерла. Невольно сжавшись, Ратмир удивлённо взглянул на занесённый над собой кулак, затем заметил за спиной Баровита Умилу.

— Пусти его, родимый, — прохрипела она, сжимая двумя руками предплечье витязя.

Разжав хватку, Баровит взглянул на омуженку, помедлив, оттолкнул от себя юношу. Рыкнув, Ратмир в один шаг приблизился к обидчику, но Умила вытянула в его сторону руку.

— Довольно, — осекла она. — Аки чада малые ляльку не поделили. Ратмир, учись слушать братьев дружинных, к тому же старших. Иначе не уживёшься с нами… А я желаю, дабы ужился.

Фыркнув, юноша гневно взглянул на застывшего Баровита. Не понимая чем вызвал такую злобу, Ратмир желал всё высказать обидчику, но девичья ладонь накрыла его плечо, легонько сжала.

— Остынь, друже, — улыбнулась омуженка.

— Брат у тебя бешеный, — выпалил Ратмир. — Волот — весёлый, а этот бешеный. Кабы не были они так похожи на отца вашего, подумал бы что Баровита подкинули.

Нежная девичья рука вмиг обратилась камнем, с силой толкнула юношу.

— Довольно говорю! — рыкнула Умила и тут же скривилась от боли в горле. Сглотнув, добавила: — Ступай, Ратмир.

Юноша лишь сейчас заметил как сжались желваки на лице Баровита, как налились гневом его глаза. Осознав, что ляпнул что-то не то, Ратмир зашагал к застывшим в ожидании развязки стрелкам. Поняв, что драки не будет, мужики сонно зазевали, вновь возвращаясь к своим занятиям. Привалившись к пустым бочкам, юноша зыркнул на Баровита. Но тот его уже не замечал. Витязь словно окаменел, молча рассматривая поскрипывающие лопасти мельницы.

— Не серчай на него, — шептала Умила, поглаживая Баровита по руке, — он токмо в дружину нашу вошёл, ещё не прижился. Не будь с ним столь суров.

Развернувшись к ней всем корпусом, Баровит всмотрелся в удивлённое лицо — её глаза расширились, стали ещё больше, ещё красивее.

— Ты просишь за него? — скривившись, прохрипел он. — Опекаешь? Сходи, пожалей, к сердцу прижми.

Смятение сменилось обидой, девичьи губы сжались до бела, слова застряли в груди. Горло горело и каждый звук давался с особым трудом, но гнев гасил боль. Желая излить на Баровита всё накопившееся, Умила глубоко вдохнула, отчего горло вспыхнуло ещё сильнее. Омуженка зашлась кашлем, но взора не отвела. Сказать хотелось многое — месяц за месяцем он черствел, и причин тому Умила не находила. Баровит отвечал холодом на её заботу, воротил взор, а если и смотрел, как сейчас, то смотрел в самую душу, словно ища в ней изъян. Он был готов часами оттачивать боевое умение, днями пропадать с Волотом на охоте, лишь бы не оставаться с Умилой один на один. Девушка с ужасом думала о том, что с ним станет, когда они вернуться домой в Камул, под одну крышу.

— Эй, Зорька! — деловитый голос подруги вырвал обоих из тяжёлых мыслей. Радмила стремительно приблизилась к Баровиту. Сжав его плечо, кивнула в сторону: — Раз ты теперича за главного, так встречай гостей.

Оглянувшись, витязь увидел бледную, трясущуюся от страха мирянку. Она крутила в руках верёвку, удерживая подле себя барана. Баровит подошёл к женщине. Не зная как объясниться, вопросительно изогнул бровь, кивнул. Мирянка молча протянула ему верёвку, несмело улыбнулась.

— Эх, жалко Ждан с батыем ушёл, — возник из-за спины голос Радмилы, — растолмачил бы нам всё.

— Да понятно, что барана нам… дарит, — пробурчал Баровит.

— Боится, что всей дружиной в поисках харчей деревню разорим? — догадалась лучница.

— Ага, — кивнул витязь, ухватившись за ремень, — токмо так не пойдёт.

— Отчего ж? — скривилась Радмила, наблюдая за тем, как друг ищет что-то взглядом.

— Сума, — ответил он на немой вопрос.

Мирянка, не понимая что происходит, протянула верёвку девушке, подтолкнула барана ногой. Из-за широкой спины варвара вышла ещё одна молодка. Невольно попятившись, женщина взглянула на её волосы, собранные в косу. Золотистые прядки на миловидном лице вступали в противоречие с кольчугой и покачивающимися на боку саблями. Первая девушка, конечно тоже была странной, — в мужской одежде, но безоружная. А эта при всём своём нежном виде могла обезглавить, не моргнув глазом. Мирянка уже пожалела о том, что пришла, но омуженка молча протянула ей несколько серебряных слитков*. Приняв плату, женщина удивлённо уставилась на увесистые рубленные кусочки, прикидывая общий вес. Подождав немного, Умила положила в раскрытую ладонь мирянки ещё один слиточек. Опомнившись, женщина протянула омуженке верёвку с бараном, низко поклонилась и поспешила к дому.

— Суму бросил свою где-то, — пробубнил Баровит, косясь на Умилу. — Нашла?

— Свою взяла, — ответила она, ухватив барана за рог. — Поняла, что деньгу ищешь.

— Поберегла бы, — замялся витязь.

— Почто? — обиженно буркнула, омуженка и повела барана к стойлу. — В Камул воротимся, на шею тебе сяду.

— Ладно, — кивнул Баровит.

Радмила навалилась на его плечи, широко улыбнулась:

— Может, меня тоже на шею себе усадишь?

— Ты барана не выкупала, — ухмыльнулся Зорька.

— Так Умилка-то с двух десятков не обнищала. Хотя, двадесять* за барана — грабёж, даже за такого ладного.

Улыбнувшись хорошему настроению подруги, Баровит взглянул на извилистую тропку, бегущую меж садов и домиков. Похлопав Радмилу по сжимающим его плечи рукам, указал куда-то.

— Теперича все мы серебром позвеним.

Лучница ахнула — ещё трое мирян приближались к их лагерю, один вёл козла, второй тащил кур, третий — кувшин с чем-то.

— Мужики, выворачивайте мошны*, нас знатный пир ждёт! — крикнула Радмила, отвязывая от ремня мешочек с серебром.

Погрузив мир во тьму и забвенье, чёрной кровью растеклась по небу ночь. Ясноокая Дивия развернула серебристую вуаль, отгоняя мрак, освещая лик спящей Тары. Тени осели меж вековых сосен, прячась под раскидистыми лапами. Казалось, лес безжизненен, пуст, но в полной тиши был различим малейший шорох. Шум совиных крыльев и писк несчастной жертвы, клацанье волчьих зубов по костям добычи — лес наполняла жизнь, жизнь одного, текущая из смерти другого. В непрерывном круговороте, сотворённом Родом, не было скверны — таково равновесие миров. Но сегодня, в эту ночь оно пошатнулось. Тени Нави липкой сетью пронзили Явь, выстелились по сизой траве, потянулись к высоким стенам острога.

Взволнованно отбросив серебряные кудри, Дивия всмотрелась в порождение чуждого мира — оно имело цель, кралось к избе, в самое сердце воинского укрепления. Светом отделившись от лунного диска, Богиня заколотила по закрытым ставням, желая пробудить спящего витязя, но тщетно. Пытаясь найти малейшую щель, Дивия стремилась отпугнуть тени, не дать выпить души живых…

Щебет птиц — дивное пение на фоне скрипа телег, сотен голосов и зазывных речей, доносившихся с ярмарки. Прячась от жаркого взора Ярилы, Аким наблюдал за игрой своих детей. Беляна — строгая, но любимая всем сердцем жена — выгнала домочадцев в сад, дабы спокойно прибрать терем. Теперь глава семейства был за няньку. Устроившись под тенью груш, он наблюдал за старшими: Арина — его первенец, девица на выданье — мастерила кукол для трёх младших сестёр, чему те очень радовались, подавая цветные лоскуты и ленты; а вот единственный сын и ученица, ставшая воеводе дочерью, как всегда бились на мечах. На деревянных, а посему можно было не переживать ни о чём, лишь любоваться красотой их движений. Столь редкие минуты, проводимые с детьми, столь сладостное время.

— Демир, она щас тебя загоняет, а опосле бока намнёт, — усмехнулся отец.

Четырнадцатилетний отрок, бегло убрав с лица русый локон, ухмыльнулся в ответ:

— Да я её сам загоняю.

Сестра лишь скривилась на это, вывернувшись, проскочила под его рукой, попутно ударив рукоятью по рёбрам. Рыкнув, Демир потёр ушибленный бок, вновь атаковал.

— Роду загоняет он, как же, — буркнул Аким, следя за выпадами сына. Всё в его движениях было правильно, отточено, но жилистая девчонка крутилась и прыгала, припадала к земле и выворачивалась. Светло-русая коса извивалась змеёй, серые глаза блестели озорством и непомерной жаждой победы. Поглощённый боем, воевода шепнул: — Роду гонять, равно что малька в пруду голыми руками ловить.

Чья-то ладонь коснулась плеча, заставив обернуться. Выразительные глаза супруги предстали перед ним. Лукаво улыбнувшись, Беляна сжала его руку, шепнула:

— Покамест чада заняты, пойдём со мной.

— Ты же терем прибрать хотела, — недоверчиво буркнул Аким, поднимаясь с земли.

— Вот, посмотришь как я управилась, — улыбнулась она, увлекая мужа в глубь сада.

Аким остановился, прижав к себе жену, провёл тыльной стороной ладони по румяной щеке. Пристально всмотрелся в её глаза.

— Кто ты?

— Жена твоя, Беляна, — изумилась она.

Сильнее сжав руки женщины, витязь вкрадчиво заговорил:

— Никогда жена не тягала меня по местам укромным, зная, что чада могут заприметить нас. Иной лаской меня окружала, а не тёрлась, аки кошка.

Беляна перестала улыбаться, щебет птиц и детский смех смолкли разом, солнце перестало греть. Тени поползли к ногам Акима, заволакивая сад. Белая кожа женщины стремительно темнела, руки, вмиг обратившись змеями, сжали шею витязя.

Ухватившись за змеиные тела, богатырь ударил существо коленом в живот, но нога будто увязла в липком чреве. Женское лицо исказила злая ухмылка, змеиные кольца сдавливали шею, лишая воздуха. Чёрным цветком за спиной существа расцвела тьма, расширяясь, раскрыла объятия. В непроглядной бездне мелькали силуэты, слышались голоса, но слов разобрать не удавалось. Сливаясь в едином шипении и рычании, они тянулись к убийце, питая силой. Существо сделало шаг назад, потянув за собой Акима, ещё шаг и ещё. Богатырь колотил его, впивался пальцами в глаза, но вязкой дымке вреда причинить не мог. Руки и ноги холодели, тьма овладевала им, тащила в воющую бездну.

Яркий свет заставил зажмуриться, не неся ни тепла, ни холода, впился в змеиные тела. Существо заревело, содрогнулось, сворачиваясь клубком, поползло к бездне.

— Батый, — едва различимо прозвучало в потоке света.

Собрав остаток сил, Аким шагнул в сияющий поток, вырываясь из сна.

— Батый, — вновь тряхнув воеводу, встревоженно рыкнул Велибор. Услышав невнятный хрип, принялся бить по щекам.

Аким вяло отмахнулся, с огромным трудом разлепил веки, но вновь зажмурился от показавшегося невероятно ярким света луны. Кряхтя, Велибор поднял воеводу, усадил, прижав спиной к стене.

— Батый, ты напугал меня до смертушки, — затараторил Велибор. — От хрипа твого проснулся, подлетел к тебе, а ты воздух хватаешь, вздохнуть не можешь. Вот я ставни-то раскрыл, впустил прохладу. Кажись, полегчало тебе с того.

Аким вымучено взглянул на серебряный диск, стелящийся по комнате свет — незримая Дивия восседала на оконной раме, изгоняя тьму из светлицы*. Воевода вытянул руку, словно желая дотронуться до мерцающих локонов Богини.

— Я стар, Велибор, да не так, дабы во сне дурном задохнуться. Плохо у отца свого науку ведовскую перенимал, да всё ж способен отличить Дрёмы веяние от колдовства.

Велибор опустился на земляной пол, непонимающе уставился на учителя.

— Ты загадки-то не гадай. Нежто портит тебя кто-то? Извести желает? Раз в Яви тебя достать не можно, через Навь увести хочет?

— Значит так, — кивнул Аким.

Фыркнув, Велибор ударил ладонями о колени, загремел:

— Да кто зла тебе желать может, батый? Тебя каждый уважает, с тебя пример берёт!

Гость лишь кивнул в ответ.

— Не среди нас колдун, — ухмыльнулся Аким, — давно по земле-Макоши* хаживаю, много врагов нажил. Не дадут они мне от тоски помереть али тленом в срок положенный обратиться… Говоришь, окно отворил?

— Свет, — улыбнулся Аким, указав ничего не понимающему ученику на луну.

— Батый, ты б отдохнул малость. Видно колдун тебя знатно во сне-то приложил, — нахмурился Велибор.

Аким растёр ладонями глаза, помял виски. Вновь уставившись на Велибора, заговорил вкрадчиво:

— Сослужи мне службу, сынок. Разыщи Демира с Родой… Нет, найди Роду, а она уж сама Демиру весть передаст. Скажи, что беда мне грозит, что жду их.

Веко Велибора нервно дёрнулось, поднявшись с пола, он нахмурился, закрутился, не зная как ответить.

— Давай я за Демиром поскачу лучше, а к берегам Невера Злата отправлю.

— Нет, — осёк Аким, — времени у меня нет, следующая ночь может прибрать меня. Покамест ты до Византии доберёшься, я точно помру. А Родославу ты знаешь, норов у неё что у зверя дикого — сыта будет, помилует; голодна — проглотит Злата твого с потрохами.

— Ой, ну какой зверь, батый? — отмахнулся Велибор. — Баба, аки баба, имя твоё услышит, так прискачет мигом.

— Я желаю, дабы ты ей весть дурную принёс, — настаивал воевода, — дабы от родного человека о том узнала, а не от учеников твоих.

Замерев, Велибор потупил взор, пытаясь не провалиться в муки прошлого.

— Какой же я ей родной? Отреклась от меня да рада тому была.

Аким ударил кулаком по деревянному изголовью, отчего то жалобно заскрипело.

— Во власах твоих уже седина блестит, дочери твои уж замуж повыходили, а ты всё слёзы льёшь, обиду тая. Не собираюсь на старости лет сопли тебе подтирать! Я Родославу воспитал честным человеком, никого она не предавала да не отрекалась ни от кого! Не пожелала дочь службу воинскую оставлять, не мог я заставить сердце её любовью к тебе воспылать, да другом верным ты был ей завсегда… по сей день таковым остался, токмо гордыня твоя того осознать не даёт.

Воины замолчали, погружаясь каждый в свои мысли. Велибор понимал, что мудрый учитель прав во всём, но как переступить через себя? Как посмотреть в её глаза и не потерять разум… на старости лет?

— Пойми, Велибор, — спокойно заговорил Аким, — покамест ты Роду найдёшь, меня может уже не быть. До Невера ты за день доберёшься, да когда Рода там окажется одним Богам известно. Сколько тебе ждать её придётся, день, два? Коли не поспеете ко мне, то желаю дабы ты с ней рядом в тот миг был, дабы ты слова для неё подобрать смог.

Помолчав, Велибор кивнул. Подойдя к учителю, сжал его плечи:

— Всё как велишь сделаю, токмо поеду утром. А ещё, пообещай мне, что дождёшься нас.

— Всем сердцем того желаю, — рассмеялся Аким, обняв Велибора.

_____________________________________________________________________________

Толмач* — переводчик.

Хорс* — Бог солнечного диска.

ещё не имея имени* — имена давались ребёнку лишь при достижении 12 лет. Тайное отражало принадлежность человека к роду деятельности (касте), мирское — характер или внешность.

Хоромы* — жилые деревянные строения, просторный дом, обычно состоявший из отдельных строений, объединённых сенями и переходами.

Длань* — ладонь.

Стрибог* — Бог ветра, правитель воздушного пространства.

Тара*- сестра Тарха — богиня-покровительница живой природы.

Род* — творец Богов, миров и всего живого.

Вышень* — создатель Вселенной, покровитель миров, отец Бога Рода.

Серебряные слитки* — не каждый город мог чеканить монету, поэтому серебряный стержень рубили на примерно равные по весу части. Ими и расплачивались за товары.

Двадесять* — двадцать.

Мошна* — кошелёк, небольшой мешочек, который в верхней части стягивался тонкой верёвкой.

светлица* — самая освещенная комната в доме.

Макошь* — Богиня Пряха Судеб, Богиня-мать, управительница жизни на Земле.