Лунный свет

XXVII

Доктора Шторха привезли обратно в тюрьму на «скорой помощи» десятого октября, во вторник. Дед узнал об этом после ужина, пошел в рубку и заглянул в дверь. Доктор Шторх сидел у S-38: поблескивающие стекла очков, лицо в свете полулун приемника исхудалое и бледное, как у Христа Эль Греко. Он был в наушниках и крутил ручку настройки медленно-медленно, словно ища один голос в могучем мегагерцевом хорале. У деда защипало глаза, мышцы груди сжали сердце, словно кулак. При первом известии, что дантист выживет после суицидальной попытки, дед испытал огромное облегчение; новость о Хубе Гормане добавила неприятную морщинку. Впрочем, теперь, глядя на страдальческое истощенное лицо Шторха, он чувствовал только стыд. Надо было сразу вступиться за бедолагу. Дед ушел из рубки к себе в камеру и стал ждать, когда выключат свет.

Разбудило его холодное прикосновение, длинные сухие пальцы на запястье.

– Тсс.

Дед сел и глянул на окно. В ярком свете прожекторов всегда трудно было угадать время. Допустим, был примерно час до рассвета. Доктор Шторх поморщился, мол, простите, что разбудил. Поднял обе руки и двинул ладонями, словно говоря: «Знаю, знаю, но доверьтесь мне». Указал на дверь и на потолок. Он звал деда вылезти с ним на крышу.

Обитатели Уолкилла часто обсуждали возможность выбраться на эту часть тюремного здания. Почти все соглашались, что дело в принципе осуществимое, но никто из нынешнего поколения заключенных не сознавался в таком подвиге. Упрямое меньшинство держалось мнения, что путь на крышу – миф, распространяемый злонамеренными охранниками, чтобы спровоцировать нарушение. Они утверждали, что охранники получают премию за каждого пойманного при попытке к бегству.

Дед надел рубашку и брюки, потянулся к ботинкам, но Шторх мотнул головой. Они вышли в коридор. Шли тихо, расставляя ноги, чтобы не выдать себя шуршанием штанин. Свернули в другой коридор и прошли вдоль дверей камер до тупика, который заканчивался сплошной кирпичной стеной.

Доктор Шторх нагнулся у основания стены. Вытащил что-то из-за пояса брюк. Дед в темноте не видел, что у него там, но позже понял, что это были две самые большие канцелярские скрепки, разогнутые на последнем витке. Доктор Шторх подсунул эти крюки под нижний край стены на расстоянии примерно три фута один от другого. Набрал в грудь воздуха. Выдохнул и поднял нижнюю часть стены на себя. Это оказалась деревянная панель на петлях, обклеенная тонкими срезами кирпичей так, что они выглядели продолжением кладки. Отверстие того же размера, что и панель, вело в вентиляционный короб. Дед позже выстроил теорию: отверстие некогда закрывалось решеткой, которую некий изобретательный заключенный поменял на замаскированную под кладку панель, да так ловко, что никто не заметил.

Доктор Шторх сел, просунул ноги в отверстие, затем сам перетек следом. Послышался скрип металла, пауза, снова скрип. Пауза, скрип, пауза: привычный ритм подъема по стальной лестнице. Дед медлил. За последнюю неделю он и без того слишком много и глупо рисковал. Лезть за Шторхом означало испытывать судьбу. Если все закончится плохо, вывод будет один: сам напросился. Бог свидетель, он уже достаточно наворотил, чтобы оправдать такой взгляд.

Воздух в коробе был на вкус как свежие пломбы. Дед ухватился за первую перекладину и подтянулся в темноте. Перекладины были сделаны из пружин подвески; наверняка тот же талантливый инженер, что изготовил дверцу, стащил их в тюремной автомастерской. Кто бы это ни был, он втиснул каждую пружину между двумя деревянными брусками, обитыми резиной от покрышек, и установил враспор у стены, оставив промежуток, в который еле-еле мог пролезть человек. Меньше чем через три минуты они уже выбрались на крышу. Ночь была ясная и звездная. Пахло дымом: какой-то счастливый свободный человек жег листья у себя во дворе.

– Где? – тихо спросил дед. Он уже догадался, что доктор Шторх собрался ему показать.

– На северо-востоке, – прошептал Шторх. – И скоро. Я весь вечер слушал сообщения.

Предвидя, что кто-нибудь – СССР или США – рано или поздно выведет на орбиту искусственный спутник, гарвардский астроном и известный фэн научной фантастики Фред Уиппл на волне Международного геофизического года организовал сеть радиолюбителей, связанную коротковолновыми приемо-передатчиками. При известии о запуске спутника участники сети активно включились в работу: каждую ночь они наблюдали за небом и сообщали время, координаты, направление.

Дед со Шторхом стояли в холодной темноте. Где-то далеко мерцали огни поселка. Дед, запрокинув голову, смотрел в бескрайнее небо, пока не заболела шея.

– Мне сказали, был взрыв, – сказал Шторх.

– Рвануло знатно.

– Он гнал самогон?

– Такова теория.

От карамельной бомбы в камере Гормана не осталось ничего, от камеры и самого Гормана – очень мало. Полиция начала расследование, но охранники, первыми прибежавшие на звук взрыва, так наследили, что даже предположений выдвинуть не удалось. Дед тоже не понимал причины, но склонен был возложить вину за взрыв на какое-то непредусмотренное взаимодействие часового механизма и радио в сигарной коробке.

– Дорогой мой друг, – произнес немец сиплым от чувств голосом, – это сделали вы?

– Лишь очень косвенно. – Дед поведал про сахар и KNO₃, изложил гипотезу о радиовзрыве. Гипотеза была довольно слабая, на что доктор Шторх сразу и указал:

– Я бы скорее подумал на разряд статического электричества. Возможно, от шерстяного одеяла Гормана. В это время года воздух такой сухой. Наверняка вы замечали искры, когда в темноте проводили рукой по одеялу.

– Интересно, – заметил дед.

– Возможно, вы найдете интересным и кое-что еще. Я хочу сказать вам, что попал сюда не за работу стоматологом без лицензии. Мне кажется, вам надо это узнать. Я никому больше не говорил. И уж точно не говорил Хубу Горману.

Дед ждал.

– Я здесь потому, что однажды у меня в кресле оказался мальчик, очень милый, вежливый двенадцатилетний мальчик по имени Уолтер Ондердонк. По причине, до сих пор для меня необъяснимой, я ошибся с наркозом. Очень сильно ошибся. Ужасно ошибся.

Доктор Шторх тихо заплакал. И хотя он был немец, и нудник, и заноза в заднице, дед все равно обнял его за плечи.

– Ой, – сказал доктор Шторх.

Он указал на северо-восток. У деда занялось сердце. Звездочка оторвалась от созвездия и двинулась по небу. Она падала, но то не была падучая звезда: та вспыхнула бы и погасла, оставив на сетчатке призрачный след. Она просто падала, и падала, и падала, пока не исчезла за горизонтом. Как все во вселенной, она была пленницей тяготения. Ее орбита будет снижаться и снижаться по спирали до тех пор, пока она не войдет в атмосферу и не вспыхнет, не оставив ничего, кроме дыма и воспоминаний. А со временем и воспоминания рассеются, как пар. Но в глазах деда, тайно смотрящего с тюремной крыши, светлый кусок металла чертил на небосводе вечную дугу свободы.

– Ух ты, – сказал дед. – Только гляньте!

– Спутник! – с детской радостью проговорил доктор Шторх.

Дед хотел было его поправить. Они видели не сам спутник, слишком маленький и неразличимый человеческим взглядом, а часть ракеты, выведшей его на орбиту: она сверкала в лучах солнца, которое вот-вот должно было подняться над горизонтом. Дед решил, что всего этого можно сейчас не говорить.

– Спасибо, – сказал он. – Спасибо, Шторх, что вытащили меня сюда.

Синее перышко, словно дыхание на зеркале, тронуло край горизонта. Пора было возвращаться в камеры. Ни дед, ни Шторх не двигались. Они стояли на крыше в темноте. «Я хочу видеть это снова», – думал дед.

– Ладно, – сказал доктор Шторх. – Может… Что нам делать?

Дед, к своему изумлению, понял, что знает ответ, и сам ответ тоже его изумил, хотя ясно было, что мысль зрела со дня кражи сахара из кабинета доктора Уоллака.

– Как вам идея построить для нас ракету? – спросил он.