Лю Яо: Возрождение клана Фуяо

Глава 1. Запах матери

Лю Яо: Возрождение клана Фуяо

Том Ⅰ: Длинный полет птицы Рух

Глава 1. Запах Матери

Чэн Цяню формально было десять лет [1], но он рос слишком медленно, чтобы соответствовать своему возрасту.

[1] В Китае сразу после рождения ребёнку насчитывается целый год жизни, и каждое последующее прохождение Нового года согласно лунному календарю, а не дня от официальной даты рождения, добавляется ещё один год к человеческому возрасту.

Было около полудня, он нес дрова со двора в центральный зал. Чэн Цяню пришлось сбегать туда-сюда дважды, поскольку принести целую связку оказалось слишком трудно. Затем он вытер пот и приступил к готовке. В эти дни его отец занимался приемом гостей, поэтому домашние дела, включая мытье посуды, приготовление пищи, разжигание огня и колку дров, легли на плечи Чэн Цяня, которому приходилось крутиться, как волчок, готовый поднять ветер в любое время и в любом месте. Из-за невысокого роста Чэн Цянь испытывал некоторые неудобства при обращении с большим котлом, так что он взял стул, чтобы дотянуться до него. Чэн Цянь с шести лет научился готовить стоя на нем, несмотря на то, что все четыре ножки различались по длине. Много раз он был близок к тому, чтобы упасть и стать бульоном, но в конце концов достиг баланса. Когда Чэн Цянь подливал воду в кастрюлю, его старший брат вернулся домой.

Старший сын семьи Чэн уже достиг возраста пятнадцати лет. Пропахший потом, он тихо вошел в комнату, осмотрел все вокруг, после чего спустил младшего брата со стула и подтолкнул его в спину.

— Оставь это мне. Ты можешь пойти и поиграть, — сказал он приглушенным голосом.

Чэн Цянь, конечно же, на улицу не пошел.

— Старший брат! — позвал мальчик, а затем, громко вздохнув, присел на корточки и принялся раздувать огонь.

Чэн Далан [2] молча посмотрел на него.

[2] Далан: в китайской семье старшего сына часто называют Далан (大郎), второго сына называют Эрлан (二郎), и третьего называют Саньлан (三郎).

В их семье было трое сыновей, Чэн Цянь — второй, поэтому его называли «Чэн Эрлан», пока, накануне вечером, их не посетил гость.

Далан знал, что вряд ли тот сможет еще раз назвать себя так, ведь теперь, наряду с удобным прозвищем, его младший брат полностью сменит имя и уедет куда-нибудь далеко.

Гость, посетивший их накануне, был неизвестным даосом. Он беззастенчиво представился «Мучунь чжэньжэнем», [3] но, судя по внешнему виду, вряд ли обладал какими-то выдающимися способностями. С редкой бородкой, полузакрытыми птичьими глазами и тонкими ногами, видневшимися из-под складок одежды, развевающейся на ветру, он больше напоминал гадалку, зарабатывающую обманом и блефом, чем Бессмертного.

[3] Мучунь: большое дерево с большой продолжительностью жизни. Чжэнжэнь — буквально: «истинный или подлинный человек» — китайский термин, впервые появившийся в «Чжуанцзы», означающий «даосский духовный учитель», примерно переводимый как «Совершенный Человек».

Чжэньжэнь просто проходил мимо во время своего путешествия. Он подошел, чтобы попросить воды, и не ожидал увидеть Чэн Эрлана.

Чэн Эрлан только что вернулся домой. Он был в деревне у старого туншэна [4], который много раз проваливал императорские экзамены, но все равно набирал студентов и учил их читать. Туншэн требовал непомерно высокое вознаграждение, несмотря на свои крайне скудные знания. Он задрал нос и не принимал такие вещи, как самодельное вяленое мясо, фрукты или овощи, требуя лишь настоящее золото и серебро. Более того, сумма зависела от его личного отношения. Если туншэна кто-то злил, он сдирал со своих учеников еще больше.

[4] Туншэн: в переводе с китайского это означало просто-напросто «ученик» и означало лишь то, что почтенный туншэн имеет право сдавать третий экзамен, на получение ученой степени.

Как человек со столь неподобающим поведением, он совершенно не годился для работы учителем, передававшим мудрость, знания и разрешавшим сомнения. Но, к сожалению, детям из сельской местности получить образование было нелегко, потому никакого другого выбора у них не было. Особенно учитывая, что второго преподавателя не сыскать и в радиусе ста ли [5].

[5] Ли: единица длины, эквивалентная 500 метрам.

В свете семейных обстоятельств чета Чэн определенно не могла позволить себе обучение сыновей. Но все эти непроизносимые архаизмы, казалось, особенно привлекали Чэн Цяня. Поскольку он не мог лично посещать занятия, то вынужден был периодически подслушивать под дверью.

Старый туншэн на полном серьезе верил, что каждая капля его слюны является результатом кропотливого труда. Он не желал, чтобы люди слушали его бесплатно, и часто, остановившись посреди лекции, бдительно обходил окрестности.

Чэн Эрлан, подобно обезьяне, прятался в кроне высокого дерева. Каждый раз теория «самосовершенствования, семейной гармонии и мира во всем мире» бросала его в дрожь.

Прошлой ночью, по указанию отца, Чэн Эрлан подал чашу с водой гостю, но, как ни странно, тот не согласился ее принять. Вместо этого он протянул тощую, как безлистая ветка, руку. Он не прощупывал кости Эрлана и не использовал никаких необычных приемов, просто поднял лицо мальчика, который изо всех сил старался изобразить «начитанность», и посмотрел ему прямо в глаза. Чжэньжэнь, казалось, уловил что-то в этом взгляде. Он странно кивнул и с важным видом проговорил:

— Если вы спросите меня об этом ребенке, то я скажу, что он благословлен великими дарами. В будущем он может приобрести способность парить в небе и нырять глубоко в море, и, возможно, впереди его ждет большая удача. Он особенный и далеко пойдет!

Далан тоже присутствовал при этой сцене. Будучи учеником лавочника, он видел людей, путешествующих с юга на север. Поэтому он считал себя человеком знающим и опытным, но никогда не слышал о возможности судить об одаренности другого одним взглядом.

Далан хотел возразить шарлатану, но, прежде чем он успел открыть рот, с удивлением обнаружил, что его отец в самом деле поверил во всю эту чушь. Вдруг, его потрясла мысль, неожиданно пришедшая ему в голову.

Семья Чэн не отличалась особым богатством, особенно после того, как мать в этом году родила их третьего младшего брата. Роды прошли тяжело, и с тех пор она настолько ослабла, что всегда оставалась в постели. Как следствие, в доме вместо здоровой работящей женщины появилась мать-инвалид, жившая на лекарствах.

Вдобавок ко всему прочему, из-за нескольких месяцев без дождя им грозил серьезный неурожай. Три брата… их семья вряд ли могла позволить себе прокормить их всех.

Далан точно знал, о чем думали его родители. Он довольно долго был подмастерьем, так что через год или около того смог бы самостоятельно зарабатывать деньги и стать опорой своей семьи. В то время, как его младший брат был еще младенцем в пеленках, родители, естественно, с трудом представляли расставание с ним. А вот Эрлан казался совершенно лишним. Возможно, для него было бы лучше совершенствоваться вместе с этим даосом.

Если ему повезет и он добьется успеха, это будет потрясающе. Даже если нет, он сможет прокормить себя и вырасти, независимо от того, будет ли зарабатывать на жизнь гаданием или обманом. Оба варианта могли бы сойти за его собственный жизненный путь.

Мучунь чжэньжэнь и близорукий глава семьи вскоре заключили «сделку». Чжэньжэнь оставил серебряный слиток, в обмен на который Чэн Эрлан должен был пойти с ним. С этого момента он перестал бы носить имя «Чэн Эрлан» и сменил бы его на «Чэн Цянь». Сегодня днем он разорвет узы с этим миром и отправится за своим наставником.

Далан был на несколько лет старше своего второго брата. Они мало разговаривали и вовсе не были близки. В то же время, с самого раннего возраста, младший брат проявлял благоразумие. Он не рыдал без причины и не доставлял хлопот. Он носил то, что носил его старший брат, ел то, что ели его мать и младший брат, брал на себя инициативу, если вопрос касался домашних дел, и никогда не жаловался.

Далан любил его и заботился о нем от всего сердца, хотя и не говорил этого.

Но он никак не мог спасти ситуацию. Родители были слишком бедны, чтобы вырастить Чэн Цяня, а Далан все еще не стал опорой для семьи, его слова не имели веса.

Но, как бы там ни было, Чэн Эрлан — их собственная плоть и кровь, насколько нужно быть безжалостными, чтобы продать его?

Чем больше Далан думал об этом, тем хуже себя чувствовал. Его посетила мысль, что следовало бы ударить этого старого шарлатана по голове большим железным ковшом, но не хватило храбрости — в конце концов, он не был бы простым подмастерьем, если бы был таким смелым. Да и разве его брат не заработает больше, грабя и мародерствуя?

Чэн Цянь, отчасти, догадывался о плане своих родителей и сдерживаемом разочаровании старшего брата.

Отец работал с рассвета до заката. Брат уходил, когда звезды еще мерцали в небе и возвращался домой с восходом луны. Мать не задерживала на нем взгляд, отдавая всю свою заботу новорожденному. Его не воспринимали всерьез, даже если не били и не ругали. Чэн Цянь хорошо понимал это и вел себя достаточно тактично, чтобы не нарваться на неприятности. Самое возмутительное, что он делал за всю свою жизнь, — это залезал на большое дерево старого туншэна и слушал, как он объясняет эти дрянные святые писания.

Чэн Цянь работал добросовестно и усердно. Он считал себя слугой, но никогда — сыном.

Дети обычно разговорчивы и беспокойны, но, поскольку Чэн Цянь не считал себя сыном, он, естественно, не пользовался привилегией быть болтливым и непослушным. Чэн Цянь привык сдерживать свои самые сокровенные чувства, и рано или поздно слова, которые он не мог произнести, должны были провалиться внутрь, проделав множество крошечных дырочек в его маленьком сердце [6].

[6] Китайская идиома: «у человека много дырок в сердце» означает, что «он сверхчувствителен»

Мальчик с тысячами отверстий в сердце знал, что его продали родители. Но, как ни странно, он чувствовал себя удивительно спокойно, будто бы ждал этого дня.

Перед его отъездом больная мать Чэн Цяня встала с постели, хотя делала это крайне редко. Дрожащим голосом она отозвала сына в сторону и с красными глазами вручила ему сверток. Там была сменная одежда и дюжина лепешек. Излишне говорить, что одежда была перешита с вещей его старшего брата, а лепешки — сделаны отцом накануне вечером.

Но, в конце концов, Чэн Цянь — ее плоть и кровь. Глядя на него, мать не удержалась, пошарила в рукаве и, пошатываясь, вытащить оттуда небольшую связку медных монет. Потускневшие от времени, они неожиданно заставили сердце Чэн Цяня дрогнуть. Он стал похож на маленького замерзшего зверька, который, с осторожностью принюхиваясь к снегу, каким-то образом учуял запах матери.

Однако его отец также заметил связку. Он кашлянул, и мать со слезами на глазах вынуждена была положить их обратно.

Запах матери походил на отражение луны в воде и, внезапно, снова растаял в воздухе, прежде чем Чэн Цянь успел сделать второй вдох.

— Иди сюда, Эрлан, — мать взяла Чэн Цяня за руку и повела его во внутреннюю комнату. Она начала задыхаться уже через несколько шагов.

Окончательно устав, женщина тяжело опустилась на скамью. Указав на масляную лампу, свисающую с потолка, она слабым голосом спросила:

— Эрлан, ты знаешь, что это?

— Бессмертный Вечный огонь, — Чэн Цянь равнодушно посмотрел наверх.

Эта невзрачная лампа являлась семейной реликвией, по слухам, доставшейся им в качестве приданого от прабабушки. Она была размером с ладонь, без фитиля и масла, но зато с несколькими рядами магических символов, вырезанных на старом эбонитовом держателе. С их помощью лампа могла постоянно освещать квадрат площадью в один чи. [7]

[7] Чи: единица длины, равная 1/3 метра.

Но Чэн Цянь так и не понял, какой толк от этого хлама, пригодного лишь для привлечения жуков летом.

Однако, учитывая, что это был магический инструмент, какое-либо практическое применение от него и не требовалось. Крестьяне передавали такие вещи из поколения в поколение как сокровище, только ради возможности хвастаться ими перед пришедшими в гости соседями.

Так называемый «магический инструмент» представлял из себя нечто, на чем присутствовали заклинания, вырезанные «бессмертными». Для смертных подделать их было невозможно — существовало множество подобных вещей с еще более широким спектром применения, таких как лампы, которые не нуждались в масле, бумага, которая не горела, кровати, сохранявшие тепло зимой, а прохладу - летом.

Однажды по стране бродил рассказчик. По его словам, в крупных городах строили большие дома из «бессмертных кирпичей». Дома эти переливались на солнце подобно стеклу, и в своем великолепии могли сравниться с императорским дворцом. У богатых семей также были чаши, на внешней стороне которых, бессмертными высокого уровня были написаны заклинания. Они помогали избегать ядов и лечить болезни. Один ее фрагмент мог стоить четыре золотых ляна, [8] но это ничуть не уменьшало желание заполучить артефакт.

[8] Лян: единица веса серебра или золота (около 31 грамма)

«Бессмертные», то есть «совершенствующиеся», также назывались «даочжан» или «чжэньжэнь» при необходимости обратиться к ним и выказать свою покорность.

Легенда гласила, что они начинали свой путь с поглощения Ци из окружающего мира, а добившись могущества, могли отказаться от еды, подняться на небеса и войти в землю. Они совершенствовали себя до такой степени, чтобы наслаждаться вечной молодостью и стать, наконец, бессмертными после преодоления всех трудностей… Но никто никогда не видел настоящих бессмертных, так что легенды оставались легендами.

Совершенствующиеся всегда путешествовали по миру, и поэтому хороший магический инструмент был действительно редким сокровищем, за которое боролись все высокопоставленные чиновники и благородные господа.

Мать Чэн Цяня наклонилась, чтобы внимательно посмотреть на сына.

— Когда ты вернешься, зажги Вечный огонь для меня, хорошо? — мягко попросила она.

Чэн Цянь не ответил. Подняв глаза и посмотрев на женщину, он неблагодарно подумал: «Ты хочешь, чтобы я ушел! С сегодняшнего дня, преуспею я или нет, умру или нет, кем бы я ни стал, я никогда не вернусь, чтобы увидеть тебя снова».

Внезапно его мать охватил ужас. Она обнаружила, что Чэн Цянь не похож ни на нее, ни на ее мужа. Вместо этого она увидела в нем своего старшего брата.

Тот родился с благословением предков, был красив, как картина, и ничем не напоминал крестьянина. Родители всеми силами поддерживали его учебу, и это, в итоге, принесло плоды. Он сдал императорский экзамен на уездном уровне и в одиннадцать лет стал сюцаем… [9] Люди говорили, что он — спустившаяся с неба звезда мудрости [10].

[9] Сюцай: туншэн, который сдал императорский экзамен на уровне округа (в династиях Мин и Цин).

[10] Звезда мудрости: легендарный Бог, отвечающий за императорские экзамены и литературные дела.

Однако, звезда мудрости, вероятно, не захотела задерживаться в мире слишком надолго. Он умер от болезни, не успев сдать трехгодичный провинциальный гражданский экзамен на степень цзюйжэнь. [11]

[11] Цзюйжэнь (кит. трад. 舉人, упр. 举人, пиньинь: jǔrén) — обладатель второй степени, присуждаемой на провинциальном уровне раз в три года.

В те годы мать Чэн Цяня была слишком юна, некоторые воспоминания стерлись. Но в этот момент она внезапно поняла, что при жизни ее брат был точно таким же, как Чэн Цянь: всегда преуменьшал свои чувства, будь то радость или гнев, как будто ничто не могло нарушить его спокойствие. Невозмутимое лицо всегда препятствовало его сближению с другими.

Мать против воли отпустила его руку, и Чэн Цянь сразу же отступил на полшага назад.

Так он мягко и твердо положил конец их долгому прощанию.

По мнению Чэн Цяня, он сделал это не из ненависти. На самом деле, у него не было причин ненавидеть их — родители подарили ему жизнь и вырастили его. Даже если они отказались от него, в большинстве случаев их достоинства сводили на нет их недостатки.

Он посмотрел вниз на свои ноги и сказал себе в душе: «Неважно, что я не был нужен моей семье, и ничего страшного, что они продали меня даосу с птичьими глазами».

Примечания:

Лю Яо: (六爻) метод гадания.

Процедура следующая: вы бросает три монеты одновременно и делаете это шесть раз. Каждый раз бросок - это яо, а полный результат шести бросков - это гуа (卦), который расскажет вам о будущем того, о чем вы хотите узнать (личное здоровье, семья, даже судьба нации).

Птица Рух: В средневековом арабском фольклоре огромная (как правило, белая) птица размером с остров, способная уносить в своих когтях и пожирать слонов и каркаданнов (каркаданн что на фарси значит «господин пустыни» — мифическое существо, упоминаемое в средневековой арабской и персидской литературе.)

Глава 2. Признание учителя

Чэн Цянь ушел с Мучунь чжэнжэнем. Худой и истощенный, в потрепанной шляпе, он вел Чэн Цяня за руку, будто управляющий странствующей труппы своего нового актера.

Мальчик только внешне оставался ребенком, тогда как его сердце уже было сердцем юноши.

Он ушел молча, но не смог удержаться, чтобы не оглянуться назад. Там он увидел заплаканное лицо своей матери, несущей на спине корзину, в которой крепко спал младший брат, и отца, молча стоявшего в тени с опущенной головой.

Чэн Цянь поспешно отвел взгляд. Не было времени думать об этом. Дорога впереди казалась неопределенной, как безграничная тьма.

В принципе, существовало два способа странствовать. Один назывался «путешествовать», другой — «бродяжничать».

Следуя за своим учителем, Чэн Цянь утонул бы в ереси и софистике, не говоря уже о том, что он должен был есть на ветру и спать на росе. Это было даже хуже, чем «бродяжничать».

Что касалось самосовершенствования и поиска Дао [1], Чэн Цянь был не слишком осведомлен в этом.

[1] Дао (кит. 道, буквально — путь) — одна из важнейших категорий китайской философии. Конфуций и ранние конфуцианцы придали ему этическое значение, истолковав как «путь человека», то есть нравственное поведение и основанный на морали социальный порядок.

Когда-то было довольно много ветреных людей, что следовали этой тенденции.

Во время правления покойного императора кланы, большие и малые, начали появляться по всей стране, как грибы после дождя. Любой глупый или рябой использовал все свои связи для благословления потомков и для того, чтобы вовлечь своих детей в кланы заклинателей. Тем не менее, кроме трюков, вроде разбивания камней о грудь, никто никогда не слышал о достижении каких-то реальных успехов.

В то время алхимиков было больше, чем поваров, люди гораздо охотнее занимались чем-то подобным, нежели сельским хозяйством. Дошло даже до того, что годами никто не читал книг и не обучался боевым искусствам, порождая безработных шарлатанов.

В период расцвета заклинателей только в одной провинции было создано двадцать кланов, хотя размер территории, простиравшейся с востока на запад, насчитывал не более десяти ли. Они копили нечестно нажитое богатство и набирали учеников, а некоторые поддельные книги о методах самосовершенствования покупали у торговцев.

Бог знает, смогли бы Небесные врата [2] удержать их, если бы все они вознеслись к бессмертию.

[2] Небесные врата: вход из мира смертных на небеса.

Даже бандиты хотели присоединиться к этому течению. Они сменили названия банд с «Банда Черного Тигра» и «Братство голодных волков» на «Храм бриза» и «Зал глубины». И, что смешнее всего, перед ограблением они исполняли такие трюки, как «извлечение из кипящего масла» и «огненное дыхание», после чего несчастные жертвы, зачастую, так пугались, что добровольно позволяли себя ограбить.

Покойный император был, прежде всего, солдатом со вспыльчивым характером. Он чувствовал, что такими темпами страна рухнет, потому издал указ, согласно которому всех «бессмертных», бесчинствующих в сельской местности, будь они настоящими или фальшивыми, следовало арестовать и сослать в армию.

Но до того, как всемирно известный указ получил огласку, министры императорского двора пронюхали об этом. Шокированные, они среди ночи поднялись из своих постелей и выстроились в очередь перед залом заседаний, чиновники низкого ранга — спереди, высокопоставленные — сзади, готовясь врезаться в колонны. Они были полны решимости, рискуя своей жизнью, предостеречь императора от оскорбления бессмертных и разрушения долголетия династии.

Император, конечно, не мог допустить, чтобы они умерли так трагично. Кроме того, драконьи столбы [3] могли не выдержать удара.

[3] Драконьи столбы — часть императорского дворца. Колонны, украшенные драконами.

Ныне покойный, правитель был вынужден отменить указ. На следующий день он приказал астрономическому залу создать новое подразделение под названием «Управление небесных гаданий» и пригласил нескольких настоящих бессмертных взять на себя ответственность. Кроме того, он специально оговорил, что с этих пор все кланы, большие или малые, могли набирать учеников только при наличии разрешения от «Управления небесных гаданий» и получении железной таблички в качестве подтверждения. Основывать клан без разрешения запрещалось.

С другой стороны, истинные бессмертные не обращали внимания на правителя. Они, как и прежде, занимались своими делами. Только шарлатаны немного сдерживали себя, и то не слишком — выковать какие-то железные или медные таблички все равно оставалось возможным.

К счастью, усилия покойного императора не были напрасны. После неоднократных проверок и искоренений, страсть к заклинательству среди людей значительно уменьшилась. Кроме того, поскольку никто не слышал о каких-либо настоящих успехах, люди вернулись к сельскому хозяйству и пастырству вместо того, чтобы строить воздушные замки.

Когда нынешний император взошел на трон, самосовершенствование все еще сохраняло свою популярность, хотя мания на это уже прошла.

Император очень хорошо знал, что рыбу хорошо ловить в мутной воде [4]. Поэтому он закрыл глаза на мошенников «во имя возвышения». Чиновники же не собирались вести расследования без доноса.

[4] Китайская пословица, которая означает «нельзя требовать абсолютной чистоты».

Чэн Цянь слышал эти истории от старого туншэна. Так что в его глазах деревянная дубинка [5], ведущая его, была не более чем деревянной дубинкой… или, в лучшем случае, деревянной дубинкой, обеспечивающей пропитание.

[5] Деревянная дубинка (棒槌, bàngchui)

1) скалка; пест

2) пекин. диалект., бездарность, бесталанность, беспомощность; бездарный, бесталанный, беспомощный

3) любитель, «чайник»

Поглаживая обвисшие усы, Мучунь снова начал нести чушь:

— Наш клан называется «Фуяо» [6]. Мальчишка, ты знаешь, что такое Фуяо?

[6] 扶摇(fúyáo)

1) вихрь, смерч; вихрем, стремительно; взлететь в небо, взмыть

2) миф. фуяо (название священного дерева, растущего на востоке за морем)

Старый туншэн искренне ненавидел такие вещи и, естественно, не стал бы тратить на это свое время. Поскольку он — первый учитель Чэн Цяня, мальчик, в какой-то степени, находился под его влиянием. Поэтому, он с неохотой делал вид, что слушает, хоть и был полон презрения к Мучуню.

Мучунь поднял руку и указал куда-то перед Чэн Цянем. Словно по волшебству, изниоткуда возних резкий порыв ветра, закружив в воздухе увядшую траву. Блеснула вспышка молнии, расколовшая небо и почти ослепившая Чэн Цяня.

Эта странная сцена ошеломила мальчика.

Мучунь тоже замер, потому что сам этого не ожидал. Однако, он не преминул воспользоваться тем, что, дружелюбный внешне, но отчужденный в глубине души паренек, был впечатлен.

Он засунул руки в рукава и снова начал говорить:

— Когда Рух отправляется к Южному океану, она парит вдоль воды на высоте три тысячи ли, а затем взмывает вверх на девяносто тысяч. Ее полет продолжается шесть месяцев [7]. Без цели, без ограничений птица кружится вместе с ветром, идущим из глубокого моря, и взлетает к бескрайнему небу. Это и есть Фуяо, понимаешь?

[7] Цитата из «Сяояо Ю» — «Беззаботное скитание»

Один из важнейших даосских канонов и памятник мировой философской мысли «Чжуан-цзы»

Конечно, Чэн Цянь не понимал. В его крошечном сердце благоговение перед сверхъестественными силами было неразрывно связано с неодобрением к жульничеству. Наконец, он смущенно кивнул, будто выражая уважение к своему учителю, но на самом деле лишь поставив Мучуня в душе на одно место, с потрепанной лампой в его доме.

Мучунь самодовольно подкрутил усы и собрался было продолжить говорить, пока небеса вновь не показали свое истинное лицо —после раската грома пронесся сильный ветер, потушив перед ними костер. Гром с молнией, словно певцы, наперебой демонстрировали свои голоса, явно намереваясь призвать грозовые облака с запада.

Мучунь перестал куролесить и быстро крикнул:

— Проклятие, сейчас пойдет дождь!

С этими словами он вскочил на ноги. Одной рукой он поддерживал на плече их вещи, другой обнимал Чэн Цяня. Перебирая своими тонкими тростниковыми ногами, будто фазан с длинной шеей, он торопливо засеменил прочь.

К сожалению, ливень начался так быстро, что даже длинношеему фазану было трудно избежать превращения в мокрую курицу.

Мучунь снял отсыревшую накидку и накрыл маленького мальчика. Это было все же лучше, чем ничего.

— О, черт возьми! Какой сильный ливень! Нам нужно найти убежище! — воскликнул он на бегу.

За время своих путешествий Чэн Цянь еще успеет поездить верхом на многих птицах и зверях, но этот, без сомнения, останется самым ухабистым и разговорчивым.

Звуки ветра, дождя и грома смешались с болтовней учителя. Под одеянием Чэн Цянь почти ничего не видел, но чувствовал неописуемый запах дерева.

Учитель одной рукой прижимал его к груди, а другой закрывал голову. Старик был тощий — только кожа да кости — поэтому приятного было мало, но мальчик понимал, что это искренне проявление заботы. Почему-то Чэн Цянь вдруг захотел оказаться ближе к учителю, несмотря на то, что всего минуту назад, фазан с длинной шеей громко болтал и подшучивал над ним.

Закутанный в накидку Мучуня, Чэн Цянь робко поглядывал сквозь прорех в ткани на насквозь промокшего старика. Впервые в жизни он получил удовольствие от обращения, которое заслуживал ребенок. Некоторое время он думал и все же признал в этом ненадежном человеке своего наставника. Мальчик решил, что предпочел бы простить его, даже если бы старик все это время морочил ему голову.

Верхом на своем тощем мастере, Чэн Цянь, наконец, прибыл в полуразрушенный храм.

Массовое «искоренение» во времена правления покойного императора очистило мир от многих несанкционированных кланов, но некоторые храмы уцелели и превратились в места отдыха для бездомных нищих и путешественников, скучавших по своим домам.

Чэн Цянь высунул голову из накидки Мучуня и сразу же увидел поставленного в храме глиняного идола. Мальчик был поражен — у статуи было круглое лицо, но совершенно отсутствовала шея, румяна были нанесены на обе щеки, волосы собраны в два тугих пучка, а свирепый рот растянут в жуткой улыбке, демонстрировавшей неровные зубы.

Учитель тоже это увидел. Он поспешил закрыть Чэн Цяню глаза рукой и разразился яростной критикой:

— Как можно иметь наглость наслаждаться творением, одетым столь непристойно?! Как хватило совести?!

Из-за своего юного возраста и очень ограниченных знаний, Чэн Цянь был ошеломлен и смущен.

— Чтобы самосовершенствоваться, человек должен очистить свой дух, укротить свои желания и быть благоразумным в своих словах и поступках. Как можно одеваться, словно оперный актер! «Позор!» — строго сказал Мучунь.

Чэн Цянь, конечно, знал слово «позорный», но сейчас его переосмыслил.

В этот самый момент из задней части храма донесся запах мяса и прервал чистосердечную тираду учителя.

Мучунь невольно сглотнул и не смог больше продолжать свою мысль. С растерянным выражением лица он обогнул идола и увидел нищего, выглядевшего всего на пару лет старше Чэн Цяня.

Оказалось, мальчишка, каким-то образом, умудрился выкопать здесь яму и теперь жарил в ней «курицу нищего» [8]. Он разбил запекшуюся грязь, в которой обвалял птицу, и весь храм наполнился ароматом еды.

[8] «Цзяо Хуа Цзи», или «Курица Нищего», — одна из визитных карточек Цзянсу-Чжэцзянской (Прибрежной) кухни. «Курица Нищего» — старинное ресторанное блюдо, которое готовят весьма любопытным способом — тушку курицы маринуют в традиционных китайских специях и приправах, затем заворачивают в лист лотоса, обмазывают глиной и запекают. С готовой курицы снимают глиняную оболочку и подают блюдо на стол.

Мучунь снова сглотнул.

То, каким он был тощим, доставляло определенные неудобства. Например, когда ему хотелось есть, скрывать свои инстинкты оказывалось очень непросто, его выдавала тонкая вытянутая шея.

Мучунь поставил Чэн Цяня на землю, а затем показал своему маленькому ученику, что значит «заклинатели должны быть благоразумны в своих словах и поступках».

Сначала он вытер лицо от воды и улыбнулся, как настоящий бессмертный. После чего неторопливо и грациозно подошел к нищему и, в присуствии Чэн Цяня, начал длинную манящую речь. Он набросал образ клана за морем, где люди носили золотые и серебряные украшения, не беспокоясь о еде и одежде. Невероятно, но это сработало! Его красивые слова пробудили интерес маленького нищего.

Столкнувшись с, по-сути, еще ребенком, Мучунь продолжал говорить ласково и с жаром:

— Насколько я вижу, ты благословлен великими дарами. Однажды ты можешь взмыть в небо и нырнуть глубоко в море, в жизни тебе уготовано великое счастье. Мальчик, как тебя зовут?

Чэн Цянь чувствовал, что его слова звучали странно знакомо.

Хотя маленький нищий и обзавелся хитростью с тех пор, как начал бродяжничать, но, в конце концов, из-за юных лет заманить его оказалось легко.

Шмыгнув сопливым носом, он невинно ответил:

— Сяоху. У меня нет фамилии.

— Ну, тогда я дам тебе фамилию Хань, такую же, как у меня, — поглаживая усы, Мучунь очень естественно и ненавязчиво определил их отношения учитель-ученик.

— Что касается имени, как насчет одного символа — Юань?

Хань Юань [9], страдающий от несправедливости… это было действительно подходящее имя.

[9] 含冤 (hányuān) – терпеть несправедливость, глотать обиду.

Мучунь, должно быть, очень проголодался, при виде хорошо поджаренной курицы нищего, поэтому не утруждал себя подбором верных слов.

Глава 3. Спокойный, словно столб и подвижный, будто мартышка

Чэн Цянь стал учеником Мучуня раньше, чем Хань Юань, поэтому Хань Юань теперь фактически считался его четвертым младшим братом несмотря на то, что на деле был немного старше. Чэн Цянь пробыл «учеником, закрывающим двери» [1] всего несколько дней, прежде чем стал старшим братом.

[1] Ученик, закрывающий двери: последний ученик. Обычно пользуется благосклонностью учителя (любимчик).

Очевидно, задняя дверь клана Фуяо никогда плотно и не закрывалась.

Что касалось курицы нищего… Естественно, большая ее часть попала в желудок учителя.

Однако даже она не смогла заткнуть Мучуня.

— Откуда взялась эта птица? — спросил он во время еды. Похоже, старый учитель имел привычку читать проповеди в любой момент.

Хань Юань отличался умелым языком. Маленький нищий просто положил кусок в рот, несколько раз надул щеки, а затем немного пожевал хрящ. Наконец, осталась только чистая и неповрежденная куриная кость.

Бах! Он грубо выплюнул остаток и ответил:

— Я украл ее в деревне, дальше по дороге.

Конфуций говорил: «Жую с закрытым ртом, лежу молча».

Курица нищего была, безусловно, вкусной. Чэн Цянь колебался, есть ли голень, как его учитель, или нет, когда услышал их разговор. Узнав все подробности, он решительно убрал руку и принялся молча грызть твердые, как камень, лепешки.

Как могла быть вкусной курица, когда повар такой неприличный человек?

Даосское сердце [2] и принципы Чэн Цяня, несмотря на юный возраст, оказались тверже, чем у некомпетентного учителя.

[2] Сердце Дао (даосское сердце): в узком смысле, цель и значение самосовершенствования.

Зато Мучунь чжэнжэню ответ Хань Юаня аппетит вовсе не испорил. Он только прожевал половину и, покачав головой, сказал:

— Берут, не спрашивая, только воры. Как заклинатели вроде нас могут заниматься воровством? Это неправильно! Не делай так больше!

Хань Юань пробормотал:

— Да…

Маленький нищий ничего не знал о манерах, поэтому не осмелился возразить.

«Воровство запрещено, а мошенничество, вероятно, дозволено» — с сарказмом подумал Чэн Цянь, но тут же вспомнил терпимость, с которой отнесся к своему учителю во время ливня. Ему оставалось лишь мрачно вздохнуть: «Так тому и быть».

У четвертого младшего брата был маленький нос и такая же челюсть, а крошечные глаза его блестели так скользко, что это совершенно не добавляло мальчику привлекательности.

Хань Юань не понравился Чэн Цяню с первого взгляда. Мало того, что он оказался некрасив, так еще и взял себе титул «младшего брата». Чэн Цяню было сложно привязаться ко всему, что касалось «братьев», но он просто похоронил свою неприязнь глубоко в сердце, притворившись дружелюбным и приятным снаружи, впрочем, оставаясь при этом не слишком тактичным.

В семье Чэн Цяня новая одежда доставалась только старшему брату, а молочная каша — младшему. Одним словом, хорошие вещи никогда не попадали ему в руки. Напротив, мальчику часто приходилось выполнять работу по дому.

К Чэн Цяню не проявляли снисходительности, поэтому в его сердце, естественно, сохранилась обида. С другой стороны, он также помнил слова старого туншэна: «Отец должен быть добрым, сын — послушным, а хорошие братья — проявлять любовь и уважение». Поэтому он часто чувствовал, что его обида бессмысленна.

Теперь, вспомнив слова своего наставника, Чэн Цянь не имел иного выбора, кроме как смириться и попытаться стать достойным старшим братом.

По дороге, если попадалось какое-то поручение, Чэн Цянь, как старший брат, бежал его выполнять; если была какая-нибудь еда, он позволял своему учителю наслаждаться первым, младшему брату — вторым, а сам ел последним. Это было нелегко, так что Чэн Цяню приходилось контролировать себя, чтобы не разрушить свой, наполненный добротой, вежливостью, сдержанностью и великодушием, образ.

Чэн Цянь часто предъявлял к себе чрезмерные требования — его отец провел в бедности и несчастье всю жизнь. Он был неприличным и раздражительным человеком, который, к тому же, грубо обращался с сыном. Мальчик нередко вспоминал слова старого туншэна. Он не осмеливался ненавидеть своего отца, поэтому внутренне жалел его. Просыпаясь ночью, Чэн Цянь долго думал о том, что лучше умрет, чем станет таким, как он.

Именно по этой причине он, несмотря ни на что, не мог позволить себе потерять хрупкое достоинство [3].

[3] Тут достоинство приобретает значение «лица». Страх потерять лицо. Этот фактор лежит в основе любого социального взаимодействия для большинства китайцев.

Но вскоре Чэн Цянь обнаружил вот что: хоть он и хорошо справлялся со своей работой, младший брат действительно не стоил его забот. У Хань Юаня была не только отвратительная внешность, но и раздражающий характер.

Во-первых, он был ужасным болтуном. До встречи с Хань Юанем именно учитель создавал много шума, но теперь даже Мучунь чжэньжэнь казался куда спокойнее.

Маленький нищий даже придумал историю о том, как он победил ласку в один чжан [4] длиной и выхватил курицу из ее рта, будто замечания мастера о «воровстве» [5] могли его просвятить.

[4] Чжан: единица длины, равная 3.3333 метров.

[5] Воровство: оригинальное слово буквально означает «красть кур и собак», а также относится к ласкам (так как они крадут кур и собак).

Он весело жестикулировал, сочиняя рассказ, полный сюжетных поворотов, включавший в себя завязку, развитие, кульминацию и заключение.

Каждая деталь проявляла и доказывала его мудрость и могущество.

— Как, черт возьми, ласка может быть длиной в один чжан? — не выдержав, спросил Чэн Цянь.

— Это наверняка был дух ласки! Учитель, может ли ласка стать духом?

Хань Юань защищался, задрав голову и выпятив грудь, чувствуя, что ему бросили вызов.

Услышав историю про духа ласки, учитель, казалось, обиделся на какое-то слово. Выражение его лица сделалось странным, будто бы у него разболелся зуб или живот. На минуту повисла тишина, прежде чем он рассеянно и неторопливо ответил:

— Все объекты природы имеют души. Как правило, все они могут вознестись к духам.

Хань Юань вздернул подбородок, как будто его ободрили слова чжэньжэня, и дерзко сказал:

— Старший брат, ты удивляешься, потому что мало видел. Если люди могут вознестись к бессмертию, то животные уж точно способны превратиться в духов.

Чэн Цянь не ответил, но внутренне усмехнулся.

Если ласка и в самом деле была длиной в один чжан, тогда каковы же шансы, что она могла обходиться только четырьмя лапами? С таким длинным телом большая его часть должна была волочиться по земле во время движения.

Возможно ли, что животное взяло на себя труд самосовершенствоваться только ради крепкого железного живота, который бы постоянно терся об камни?

Чэн Цянь понятия не имел, к чему стремились духи, но точно знал, чего хотел Хань Юань.

Маленький нищий был свиреп, как пиявки в канаве. Как только они чуяли кровь, то отчаянно привязывались к тебе, следуя за запахом. Так и Хань Юань стремился к благосклонности своего наставника.

Маленький нищий хватался за каждый шанс показать свою храбрость, не забывая тем временем всячески позорить своего «слабого и уязвимого» старшего брата. Чэн Цянь находил очень забавным наблюдать за тем, как Хань Юань пытался его унизить. Так что он вспомнил старого туншэна и мысленно сделал вывод о своем четвертом младшем брате: «Совершенный муж тверд в бедности, в то время как злодей отдаст себя злу — маленький ублюдок, что ты за скотина?!»

Услышав рассказ Хань Юаня о «борьбе с духом ласки», Чэн Цянь получил шанс засвидетельствовать «героическое достижение» своего ублюдочного младшего брата на следующий же день.

Учитель дремал под деревом, а Чэн Цянь читал старую книгу, которую нашел в сумке Мучуня. Написанное с трудом поддавалось пониманию из-за очень поверхностных знаний мальчика. Тем не менее, Чэн Цянь не чувствовал скуки и находил в этом особое удовольствие: в конце концов, о чем бы ни говорилось в книге, он впервые прикоснулся к ней.

— Учитель… — подобно избалованному ребенку всхлипнул Хань Юань.

Ответом учителя стал тихий размеренный храп.

Хань Юань продолжил выть и одновременно бросил взгляд на Чэн Цяня.

Чэн Цянь не сомневался, что учитель уже проснулся, но все еще притворялся спящим, намереваясь понаблюдать за тем, поладили ли братья. Теперь, когда младший плакал, Чэн Цянь, как старший, не мог притвориться, что ничего не заметил. Он отложил старую книгу и, придав лицу доброе выражение, спросил: «В чем дело?»

— Впереди река. Я хотел поймать рыбу для учителя и старшего брата, но на берегу оказалась собака, она побежала за мной, — сказал Хань Юань.

Чэн Цянь вздохнул. Конечно, же он боялся злобных собак. Взгляд Хань Юаня метался вокруг, по его словам, собака облаяла его за то, что он собирался поймать рыбу для учителя и брата, но потерпев неудачу, он обратился за помощью к Чэн Цяню — как мог старший брат струсить?

Он взял большой камень, взвесил его в руке и встав, снова заговорил, не меняя выражения лица:

— Хорошо. Я пойду с тобой.

У Чэн Цяня родился план. Если, по какой-либо случайности, они все же встретят собаку, он ударит младшего брата по голове камнем, убедится, что голова его раскололась, как арбуз, и бросит на растерзание этой собаке.

Однако, к тому времени, как они добрались до берега, животное уже исчезло, оставив лишь ряд следов.

Чэн Цянь посмотрел вниз и некоторое время изучал их. Он заключил, что «злобная собака» была меньше одного чи [6] в длину и, вероятно, являлась просто маленьким бродячим щенком.

[6] Чи — традиционная китайская мера длины, около 30 см.

«Хань Юань, ублюдок! Трус! Идиот! Хвастун! Бездельник! У тебя нет чувства стыда, и ты не знаешь ничего, кроме как лебезить перед учителем!»

Чэн Цянь мысленно отчитал Хань Юаня, заложив руки с камнем за спину, при этом взгляд его, направленный на никчемного младшего брата, все еще оставался мягким. Он был не в настроении бить его сейчас. Чэн Цянь не хотел утруждать себя обидами.

Когда они вернулись с рыбой, их учитель уже «проснулся» и с удовольствием посмотрел на них.

Как только Чэн Цянь встретился взглядом со стариком, у него в животе, почему-то, появилось ужасное чувство и его чуть не вырвало.

Прежде чем он успел что-то сказать, Хань Юань неуклюже поднялся. Он рассказал историю о том, «как старший брат хотел съесть рыбу, как ему удалось нырнуть в реку, чтобы поймать еще, и как он, Хань Юань, победил собаку, голова которой была размером с быка».

Чэн Цянь: …

Он чуть не рассмеялся от всех талантов своего младшего брата.

Около полутора месяцев Чэн Цянь путешествовал со старым шарлатаном и маленьким хвастуном.

В конце концов, они добрались до клана Фуяо.

Поначалу Чэн Цянь не испытывал восторга, ожидая увидеть что-то похожее на свободную общину. Он думал, что клан Фуяо, вероятно, был старым храмом на пустыре, где нужно жечь благовония и низко кланяться основателю, одетому соответствующим образом и всегда гуляющему с улыбкой на лице.

Но увиденное превзошло все его ожидания.

Клан Фуяо занимал целую гору, с трех сторон окруженную водой. Подняв глаза вверх, Чэн Цянь ясно увидел яростные зеленые волны и деревья, колышущиеся на ветру.

Щебет птиц и насекомых время от времени смешивался с криками журавлей. Иногда ему удавалось мельком заметить белые силуэты в небе и почувствовать магическую ауру, скользящую над горой. От подножия к вершине вели пологие ступени, которые, очевидно, часто подметали. Маленький ручей сбегал вниз с чистым и протяжным журчанием.

У горной гряды величественно возвышались старые каменные ворота, покрытые мхом. Два символа «Фуяо» написанные на них, отличались небывалым изяществом и энергичностью линий, как летающие драконы и танцующие фениксы.

Чэн Цянь не мог сказать, хороший это был почерк или плохой. У него сложилось впечатление, что два символа вот-вот оживут и вылетят за ворота, будто они действительно могли взмыть в небо и нырнуть в море.

Это место не было какой-то небесной горой, скрытой от взора туманом и облаками, где люди освобождались от мирских забот. Но все же здешние края хранили в себе природу неописуемой красоты. Как только Чэн Цянь ступил на каменную лестницу, он почувствовал, что с каждым вдохом становится все легче.

Сквозь просветы между зелеными листьями виднелось небо размером с ладонь. Ощущение необъятности, которое можно было почувствовать, глядя наверх со дна колодца, затопило Чэн Цяня, заставив почувствовать себя так свободно, что ему захотелось кричать и смеяться.

Но Чэн Цянь сдержался — он не осмеливался кричать дома, чтобы его не избил отец, да и сейчас не станет: на случай, если потеряет благопристойность, которую приобрел, находясь в компании своего презренного младшего брата.

Мастер погладил обоих своих учеников по головам и ласково сказал:

— А теперь идите, примите ванну, зажгите благовония и переоденьтесь. Мы пойдем навестить… [7]

[7] Подготовка к торжественному случаю, иногда требуется сделать это быстро.

«Основателя, который всегда улыбается?» — беззаботно подумал Чэн Цянь.

— Первого старшего брата, — сказал их учитель.

Глава 4. Неприятный разговор с беспутным сыном

Зачем учителю так официально навещать своего ученика?

Чэн Цянь и Хань Юань пришли в полную растерянность, а их учитель продолжал, будто хотел запутать их еще больше:

— Ваш первый старший брат простодушен, не нужно его бояться. Просто ведите себя, как я.

Что он имел в виду, сказав «просто ведите себя, как я»?

Так или иначе, Мучунь чжэньжэнь с успехом превратил легкую растерянность своих маленьких учеников в абсолютное недоумение.

Проходя сквозь ворота, они увидели нескольких детей, следовавших вдоль журчащего ручья.

Все они были подростками, к тому же, выглядели очень умными и красивыми, словно золотые мальчики [1] настоящих бессмертных. Их рукава изящно развевались без всякого ветра.

[1] Золотые мальчики — слуги бессмертных.

Глядя на них, даже Чэн Цянь, заносящийся всю дорогу, почему-то испытал чувство неполноценности, не говоря уже об ошеломленном Хань Юане.

Из-за чрезмерной чувствительности Чэн Цянь самопроизвольно занял оборонительную позицию. Его взгляд стал строгим, он выпрямил спину и попытался скрыть свое любопытство и невежество.

Лидер младщих адептов увидел Мучунь чжэньжэня издалека, и его смех достиг ушей новоприбывших, прежде чем юноша успел подойти.

— Глава клана, где вы были на этот раз? Как вы стали таким лохматым? Где… Где вы похитили молодых господ? — спросил он совершенно непринужденно.

Чэн Цянь внимательно изучил каждое его слово и фразу, но не нашел в них ни капли уважения, будто бы младший адепт приветствовал не «главу клана», а «дядюшку Ханя из соседней деревни».

Мучунь чжэньжэнь против такого нисколько не возражал. Он беззаботно улыбнулся, указав на Чэн Цяня и Хань Юаня:

— Это мои недавно принятые ученики. Могу я попросить тебя помочь им устроиться?

— Где мне их поселить? — улыбнулся младший адепт.

— Этого — в Южном дворе, — Мучунь чжэньжэнь небрежно указал на Хань Юаня. Затем он опустил голову и случайно или намеренно встретился взглядом с Чэн Цянем.

Непринужденная улыбка Мучунь чжэньжэня внезапно исчезла. Помолчав немного, он почти торжественно произнес:

— Отведите его в боковой павильон.

На самом деле «боковой павильон» был не павильоном, а небольшим уединенным двориком, находящимся в отдалении. По одну сторону стены протекал спокойный ручей, а по другую находился бамбуковый лес, казавшийся чрезвычайно мирным.

Вероятно, лес рос здесь много лет, потому что даже ветер, проносящийся сквозь него, словно окрашивался в изумрудный цвет. Весь двор напоминал собой бамбуковое море, где свежая зелень очищала разум от желаний.

По обе стороны от дверей горел Вечный огонь, украшенный более изящными амулетами, чем «фамильная реликвия» семьи Чэн. Мягкий ореол его не дрожал от ветра. Между лампами висела табличка с иероглифами «Тихий и мирный». Видимо, их и два символа «Фуяо», увиденные Чэн Цянем ранее, написал один и тот же человек.

Юношу, сопровождавшего Чэн Цяня, звали Сюэцин. Он был почти того же возраста, что и старший брат Чэн Цяня. Сюэцин обладал средним телосложением и обычными чертами лица, что делало его самыми неприметными среди всех младших адептов. Но при внимательном рассмотрении он выглядел довольно привлекательно. Сюэцин казался молчаливым и не искал внимания.

— Это боковой павильон, также называемый Цинань. Слышал, когда-то здесь жил глава клана, но потом переехал. Он также использовался как Зал пения [2]. Знает ли третий дядя, что такое Зал пения?

[2] Зал пения в оригинале звучит как трапезная. (斋堂zhāitáng)

На самом деле, Чэн Цянь не совсем понял, что это значит, но кивнул, не выказав особого беспокойства. После, Сюэцин провел его во двор и показал, расположившийся в его центре, небольшой пруд диаметром в один чжан. Фундамент, сделанный из черного вяза, украшали амулеты, предназначенные, вероятно для того, чтобы остановить отток воды — вода в пруду не текла и не расходилась рябью.

Но, присмотревшись, Чэн Цянь обнаружил, что это был вовсе и не пруд, а огромный драгоценный камень.

Этот камень — не нефрит и не изумруд — оказался очень холодным. Темно-зеленый, с легким синим отливом, он излучал безмятежное спокойствие.

Чэн Цянь никогда раньше не видел такого редкого сокровища. Даже если он и не хотел показаться невеждой, его на мгновение охватило изумление.

— Я не знаю, что это такое, но мы называем его мирным камнем. Глава клана обычно переписывал на нем священные писания. Летом с ним во дворе будет намного прохладнее, — сказал Сюэцин.

Указав на амулеты, Чэн Цянь не удержался от любопытства и спросил:

— Брат Сюэцин, для чего они здесь?

Сюэцин не ожидал, что Чэн Цянь будет так вежлив с ним. Некоторое время он был ошеломлен подобным обращением, а затем ответил:

— Вы поражаете меня больше, чем я мог подумать, третий дядя, — это не магия.

Чэн Цянь бросил на него быстрый взгляд. Сюэцин, к удивлению Чэн Цяня, уловил тень сдерживаемого сомнения в его движении, как если бы глаза могли говорить. По сравнению с другим ребенком, которого привел глава клана, этот казался Сюэцину нежнее и привлекательнее.

Сюэцин не нашел подходящих слов, чтобы описать свои чувства. Он мог сказать только, что этот юноша не имел благородного происхождения и не получил особого образования, но изо всех сил старался выглядеть настоящим молодым господином, правда, получалось очень неуклюже. В каждом его движении и поступке был намек на формальность, как будто он не знал, какую маску надеть, чтобы общаться с другими.

Проще говоря, он напускал на себя важный вид и притворялся, не преследуя никаких конкретных целей.

Обычно, люди, ведущие себя неестественно, всегда раздражали Сюэцина, даже если они были еще детьми. Но почему-то Чэн Цянь не был ему противен. Наоборот, он даже испытывал к мальчику некоторое сострадание.

— Третий дядя, я всего лишь слуга без особых способностей и отвечаю за повседневную жизнь главы клана и остальных дядей. Искусство создания амулетов — это обширное и глубокое знание, о котором я не имею ни малейшего понятия. Я слышал краем уха только пару слов от главы клана. Молодой господин, вы можете пойти и спросить главу клана или моего… Вашего первого старшего брата.

Чэн Цянь уловил слово «мой». При мыслях о слишком близком и недостаточно уважительном отношении младших адептов к главе клана его сомнения становились еще сильнее.

Вскоре Сюэцин познакомил Чэн Цяня с остальной обстановкой в комнате. Он поспешно помог мальчику принять ванну, чтобы смыть дорожную грязь и усталость, переодел и навел порядок в доме, а затем вывел его наружу.

Сохраняя привычную манеру поведения, Чэн Цянь принялся расспрашивать Сюэцина о первом старшем брате. Наконец, ему удалось узнать, что фамилия первого старшего брата была Янь, звали его Янь Чжэнмин, и родился он в богатой семье.

Насколько состоятельной была его семья? Чэн Цянь не очень хорошо это понял — всего лишь обездоленный ребенок, он не имел определенного представления о достатке. Насколько ему было известно, так называемые «богатые люди» являлись не более чем соплеменниками землевладельца Вана. Ван женился на третьей наложнице в шестьдесят лет. По мнению Чэн Цяня, он мог считаться очень богатым человеком.

Говорили, что, когда Янь Чжэнмину было семь лет, он сбежал из дома по пустяковому поводу и встретился с их хитрым… нет, проницательным учителем, который обнаружил талант Янь Чжэнмина к заклинательству.

С помощью своего легкого языка старый шарлатан успешно втянул молодого и неискушенного Янь Чжэнмина, который позже стал самым первым учеником Мучуня, в клан Фуяо.

Исчезновение молодого господина, естественно, повергло семью Янь в большое беспокойство, они истратили все свои силы и, наконец, нашли сбившегося с пути Янь Чжэнмина. Заманил ли его Мучунь или он сделал это по своему выбору — неизвестно, но молодой господин, словно одержимый, отказался вернуться домой и настоял на том, чтобы остаться и совершенствоваться со своим наставником.

Этого молодого господина баловали с рождения, его семья, конечно, не стала бы смотреть на то, как их маленький сын страдает с шарлатаном и ничего не делает. Тем не менее, поскольку споры не привели к каким-либо результатам, они, в конце концов, пошли на компромисс. Родители Янь Чжэнмина обеспечивали клан Фуяо деньгами и просто считали, что держат театральную труппу для развлечения своего молодого господина.

В мире существовали различные категории кланов заклинателей, среди которых находилось очень мало настоящих и праведных, остальные представляли собой в основном «фазаньи кланы» [3].

[3] «Фазаньи кланы» — несанкционированные.

Чэнь Цянь подумал, что, возможно, таких, как Фуяо, поддерживаемых богатой семьей, что позволяло им вести относительно приличное существование, можно было бы грубо назвать «кланами домашних птиц».

Как Чэн Цянь успел понять, их первый старший брат был не только старшим братом, но и «денежным спонсором клана Фуяо» и «первым учеником», который таким образом занимал высокое положение, и заставлял выслуживаться перед собой даже учителя.

Все четыре слова — «знатный, любящий роскошь, раскованный и праздный» — подходили ему как нельзя кстати, но Янь Чжэнмин не осмеливался вести свободную жизнь, потому что ему было всего пятнадцать.

Молодой мастер Янь расчесывал волосы, когда Мучунь чжэньжэнь привел к нему двух своих аккуратно одетых учеников. Не то чтобы глава клана проявил грубость, решив побеспокоить первого старшего брата рано утром, прежде чем тот привел себя в порядок, просто первый старший брат причесывался помногу раз в день.

К счастью, он был еще молод и не боялся облысеть.

Служанка, которой полагалось ухаживать за волосами первого старшего брата, должна была быть женщиной не слишком старой и не слишком молодой, не имеющей недостатков во внешности и запахе. Она не должна была делать ничего, кроме как расчесывать волосы и каждый день жечь благовония, поэтому ее руки должны были быть мягкими и белыми, как нефрит, без разочаровывающих мозолей.

Младшие адепты, такие как Сюэцин, изначально были домашними слугами Янь. Их тщательно отобрали и отправили в горы в качестве помощников.

Но рядом с молодым господином не было ни одного из них. Говорили, все это потому, что он не очень-то любил мужчин. Вместо этого его двор был полон хорошеньких девушек, будто бы в нем круглый год жила весна.

Прежде чем войти в комнату, Чэн Цянь некоторое время тайком разглядывал козлиную бородку Мучуня и пришел к выводу: козлиная бородка учителя была расчесана.

По пути сюда Сюэцин сообщил ему, что Мучунь поселил его в жилище Цинань, потому что хотел, чтобы Чэн Цянь очистил свои мысли и успокоил разум. Чэн Цянь чувствовал себя немного неловко и не хотел признаваться в том, что у него беспокойный ум. Теперь же, глядя на табличку с надписью «Страна нежности» [4] над дверью, он вздохнул с облегчением.

[4] «Страна нежности»: увлекательный опыт наслаждения нежными женскими прелестями (иногда используется как название борделя)

Хань Юань, воспринимавший невежество как забаву, по-детски спросил:

— Учитель, что написано на табличке?

Мучунь прочел надпись, поглаживая усы.

— Значит ли это, что старший брат должен вести себя нежнее? — снова спросил Хань Юань, тупо уставившись на учителя.

Услышав это, Мучунь побледнел и предупредил:

— Нельзя, чтобы твой старший брат это услышал!

Увидев, что почтенный глава клана вздрогнул, как бездомная собака, поджавшая хвост, Чэн Цянь и Хань Юань впервые подумали об одном и том же: «Возмутительно! Полное пренебрежение порядком старшинства!»

Подумав так, они посмотрели друг на друга. Вид у обоих был одинаково шокированный. После этого братья поджали хвосты, как делал их учитель, и приобрели самое важное умение клана Фуяо — не высовываться.

На самом деле, внешний вид первого старшего брата ошеломил Чэн Цяня с первого взгляда.

Несмотря на молодость, Янь Чжэнмин выглядел чрезвычайно соблазнительно и обладал редкой красотой. Одетый в белоснежный атласный халат, расшитый невидимыми узорами, переливающимися на свету, он расслабленно откинулся на спинку резного стула и подпер рукой подбородок. Его веки были слегка опущены, а волосы струились по плечам, словно чернила.

Услышав шаги, Янь Чжэнмин безразлично приоткрыл глаза. Уголки их были остры, словно нарисованные кистью, и излучали надменность и женственность. Увидев своего учителя, он даже не удосужился встать и остался неподвижно сидеть на стуле. В конце концов, он вяло спросил:

— Учитель, что вы притащили на этот раз?

Янь Чжэнмин, казалось, не спешил проявить себя по сравнению со своими сверстниками, так как его голос все еще был голосом избалованного подростка.

Но невероятнее всего было то, что в его андрогинности не было ничего странного.

Улыбнувшись и потерев руки, глава клана заговорил:

— Это твой третий младший брат, Чэн Цянь. А это твой четвертый младший брат, Хань Юань. Оба они маленькие и незрелые. Отныне, как их старший брат, ты должен заботиться о них для меня.

Услышав имя Хань Юаня, Янь Чжэнмин слегка вскинул брови. Он снизошел до того, чтобы бросить взгляд на своего четвертого младшего брата из-под полуопущенных век, и тут же снова отвел его, будто увидел что-то грязное.

— Хань Юань? — медленно и недовольно осведомился первый старший брат. — Ты действительно оправдываешь это имя страданиями от своего уродливого вида.

Хань Юань позеленел. Янь Чжэнмин оставил его в стороне и повернулся к Чэн Цяню.

— Мальчик, — позвал он, — иди сюда.

Примечения переводчика:

Теперь, чтобы немного прояснить ситуацию:

Чэн Эрлан, он же Чэн Цянь ушел из семьи вместе с учителем. Чэн Цянь это третий брат.

Хань Юань, он же маленький нищий, которого они встретили - четвертый брат.

Янь Чжэнмин - первый старший брат.

Второй появится в повествовании чуть позже.

Таким образом, у нас четыре брата.

Глава 5. Ваши старания - ключ к предотвращению катастрофы

Янь Чжэнмин отнесся к Чэн Цяню дерзко - он подозвал его к себе жестом, которым обычно подзывают собаку.

Слова и поведение молодого господина мгновенно вывели юношу из оцепенения.

Чэн Цянь не нравился другим с самого рождения, ощущая себя из-за этого неполноценным. Со временем это чувство укоренилось в его сознании и превратилось в завышенную самооценку, граничащую с паранойей. Одного простого взгляда хватало, чтобы вызвать его враждебность, что уж говорить о таком оскорбительном жесте.

Чэн Цянь выглядел так, словно в суровую зиму на него вылили ведро ледяной воды. Без всякого выражения на застывшем лице он двинулся вперед и, уклонившись от протянутой руки Янь Чжэнмина, привычно поклонился [1] ему и произнес:

- Первый старший брат.

[1] «Приветствовать руками» (малый поклон, одна рука обхватывает сложенную в кулак другую); кланяться

Янь Чжэнмин вытянул шею, чтобы получше рассмотреть его, и Чэн Цянь ощутил настолько резкий запах орхидей, что с его помощью можно было запросто избавиться от насекомых. Бог знает, сколько раз Янь Чжэнмин окуривал свою одежду благовониями.

Однако молодой господин, похоже, плохо разбирался в эмоциях других людей: по крайней мере, гнева Чэн Цяня он не заметил.

Янь Чжэнмин неторопливо оглядел Чэн Цяня, как если бы изучал товар. Вероятно, он посчитал Чэн Цяня довольно приятным для глаз. Юноша небрежно кивнул и выразил искреннюю надежду на своего младшего брата, даже не задумавшись о том, какой может быть реакция окружающих.

- Неплохо. Надеюсь, время не испортит твое лицо, - прямо сказал он и, чтобы продемонстрировать должное дружелюбие первого старшего брата, потянулся, провел ладонью по голове Чэн Цяня и небрежно добавил:

- Теперь, когда я увидел «обиду» и «несправедливость» [2], учитель, вы можете увести их. Гм… Юй-эр [3], дай ему несколько конфет из кедрового ореха... каждому из них.

[2] Высмеивание имени Хань Юаня исходя из его значениях.

[3] Эр: когда 儿 стоит в конце слова, она теряет самостоятельность, становится суффиксом (词尾) и сливается с предыдущем слогом, делая его "эризованным». Гласный в таких слогах читается особо, он отличается от того же слога без последующей 儿. Некоторые эризированные слова передают "нежные, любимые" чувства, что несколько сходно с уменьшительно-ласкательным суффиксом в русском языке.

Лицо учителя слегка перекосило. У него вдруг возникло странное чувство. Двое приведенных им детей как будто были не младшими братьями одного недостойного ученика, а его служками.

Конфеты с кедровыми орехами выглядели необычно. Их держали в маленьком изящном саше, каждую из них покрывала блестящая прозрачная глазурь с приятным ароматом. На самом деле, бедные дети вряд ли когда-нибудь получили бы шанс отведать столь изысканное лакомство, но Чэн Цянь не проявил к конфетам никакого интереса. Как только он вышел из комнаты, то сразу сунул пакетик в руку Хань Юаню.

- Это для младшего брата, - небрежно сказал он.

Хань Юаня поразила его «щедрость». Он смущенно принял угощение, испытывая при этом смешанные чувства.

В этом жестоком мире нищие боролись за выживание, как бродячие собаки. Хань Юань привык все время хвататься за возможность заполучить даже маленький кусочек еды. У кого в такой ситуации хватит сил заботиться о других?

Хань Юань на мгновение ощутил теплоту в душе. Но одновременно с этим он недоумевал — похоже, его младший старший брат вовсе не был слабым или уязвимым. Кажется, он действительно обладал великодушием и относился к нему искренне.

Но Мучунь чжэньжэня было не так легко обмануть. Он прекрасно видел, с каким отвращением Чэн Цянь отряхивал руки, будто дотронулся до чего-то грязного. Он сразу понял, что отданные Чэн Цянем конфеты вовсе не были актом щедрости. Он подарил их просто потому, что не собирался проявлять уважение к своему монстроподобному первому старшему брату.

Но, если подумать, самое сильное искушение, с которым мог столкнуться ребенок в его возрасте, были еда и питье, а Чэн Цянь сопротивлялся этому, даже не взглянув.

Мучунь чжэньжэнь с горечью подумал: «Это дитя слишком жестокосердно. Он обречен стать демоном, если не станет героем».

Итак, Чэн Цянь был официально принят в клан Фуяо.

Первую ночь он проспал без сновидений в жилище Цинань до без четверти четырех следующего дня. Чэн Цянь без проблем засыпал в новом месте, не терзаемый мыслями о доме.

На следующее утро Сюэцин расчесал его и переодел в нарядный халат.

Обычно юношам, не достигшим двадцати лет, не нужно было перевязывать волосы и носить шапочки, но, по словам Сюэцина, он больше не был обычным ребенком, так как теперь он состоял в клане бессмертных.

Самое большое различие между официальными кланами и «фазанами» заключалось в том, что «фазаньи кланы» все время дурачились. В это же время официально разрешенные, очевидно, владели значительными ресурсами, хотя источники их дохода были не совсем ясны. Например, талисманы. Бесценные талисманы, согласно легендам, были вырезаны почти всюду, даже на деревьях и камнях. Указывая на магический символ на корне дерева, Сюэцин сказал Чэн Цяню:

- Если третий дядя потеряется, просто спросите дорогу у этих камней и деревьев.

Сюэцин вышел вперед, чтобы продемонстрировать. Он прошептал корню:

- В Тайный зал, - и пояснил. - «Тайный зал» - резиденция главы. Третий дядя, сегодня вы должны пойти туда и послушать речь по поводу вашего принятия в клан.

Чэн Цянь забыл ответить, потому что зрелище, развернувшееся перед ним, оказалось действительно захватывающим. Корень, к которому обратился Сюэцин, испускал слабое сияние.

Небо только начало светлеть, но солнце еще не взошло, потому блики, мерцающие подобно лунному свету, собирались вместе и рассеивали тьму, наполняя лес магической аурой. Эти крохотные огоньки плыли по воздуху, прикрепляясь к другим камням и деревьям, и, наконец, свернули на сверкающую лесную тропинку.

Хотя это был не первый магический инструмент, который видел Чэн Цянь, но первый полезный!

Сюэцин хорошо читал эмоции. Он знал, что этот мальчик странный и своенравный. Поэтому, видя, как он очарован, Сюэцин не стал прямо указывать на это и подождал, пока тот придет в себя.

- Третий дядя, сюда, пожалуйста. Следуйте за светом.

Только когда он пошел по дорожке, вымощенной светящимися камнями, Чэн Цянь почувствовал, будто он превращается в другого человека, собирающегося вести другую жизнь.

- Брат Сюэцин, кто это сделал? - спросил Чэн Цянь.

Сюэцин ничего не мог поделать с формой обращения Чэн Цяня, поэтому он просто оставил его в покое. Услышав вопрос, он ответил:

- Глава клана.

Чэн Цянь снова был потрясен, ему трудно было в это поверить.

Не так давно, в глазах Чэн Цяня, учитель был просто забавным фазаном с длинной шеей. Он не отличался ни привлекательностью, ни полезностью - возможно ли, что он на самом деле не был мошенником?

Мог ли он обладать какими-то особыми талантами?

Был ли он непобедим и способен контролировать силы природы?

Чэн Цянь попытался представить это, но обнаружил, что ему по-прежнему сложно внушить себе настоящий трепет по отношению к учителю.

Следуя по сверкающей дорожке, Сюэцин повел Чэн Цяня в Тайный зал.

На самом деле, Тайный зал был маленьким домиком с соломенной крышей, без магических инструментов и без какой-либо таблички над дверью. Однако у входа стояла пластина размером с ладонь, с небрежно вырезанной на ней головой зверя. Чэн Цянь нашел его смутно знакомым, но название на мгновение ускользнуло из памяти. Рядом с головой зверя были начертаны символы. Надпись гласила: «Ничего не знаю».

Этот домик - скромный и почти пустой, произвел на Чэн Цяня ложное впечатление, будто он снова вернулся домой, в деревню.

Перед входом раскинулся пустынный двор: там стоял стол на трех ножках, а на месте четвертой был камень. Столешницу целиком покрывали трещины. Сидевший за ним Мучунь чжэньжэнь резко выпрямился, внимательно глядя на блюдце.

Оно представляло собой грубо сделанную глиняную посуду с неровным дном, форма которой напоминала нечто среднее между кругом и квадратом. На нем было разбросано несколько ржавых медных монет, и все вместе это создавало неописуемо жуткую атмосферу.

Чэн Цянь невольно остановился. На долю секунды он почувствовал, будто мастер смотрит на монеты с благоговением.

- Что глава клана обнаружил сегодня в Прорицательных триграммах? [4], - улыбнулся Сюэцин.

[4] Восемь триграмм (кит. упр. 八卦, пиньинь: bāguà, багуа; рус. «восемь гуа») — этап исходного космогенеза в представлении китайской философии. Восемь триграмм гуа используются в даосской космологии, чтобы представить фундаментальные принципы бытия. Триграмма — особый знак гуа, состоящий из трёх яо — линий, сплошных или прерывистых. Все возможные комбинации трёх яо образуют восемь триграмм.

Существуют несколько схем расположения триграмм и их взаимосвязь с другими категориями китайской философии.

Услышав вопрос, глава клана отложил медные монеты и принял торжественный вид.

- Дао Небес подразумевает, что курица, тушенная с грибами, должна быть в сегодняшнем меню.

Сказав это, он слегка подкрутил усы, закатил глаза и шмыгнул носом, выражая этим свое истинное желание.

Как только Чэн Цянь увидел выражение его лица, оно, казалось, что-то ему напомнило. Он вдруг сравнил его с пластиной у входа и пришел к выводу, что вырезанная на ней голова зверя принадлежала ласке!

Невежественные соотечественники ничего не знали об оракулах, не говоря уже о буддийских и даосских писаниях. Даже боги, которым они молились, были фальшивыми, и поэтому неблагочестивые «бессмертные», такие как «Бессмертный Желтый» и «Бессмертный Зеленый», превратились в благочестивых и стали домашними именами [5].

[5] Домашнее (детское) имя (кит. 乳名 жумин или кит. 奶名 наймин — «молочное имя», кит. 儿名 эрмин — «детское имя», кит. 小名 сяомин — «малое, неофициальное имя») в странах Восточной Азии — неофициальное имя, использующееся только домашними в кругу семьи.

Согласно древним народным поверьям, назначением детского имени был обман злых духов. Суеверные люди нарекали своих детей нарочито неказистыми, неблагозвучными именами, полагая, что зло не польстится, и ребенок не заболеет.

«Бессмертный Желтый» был духом ласки, а «Бессмертный Зеленый» духом змеи, которого также называли «змей - защитник дома». Поговаривали, что эти двое помогают защитить и сохранить семью.

Чэн Цянь видел мемориальную доску, установленную в его деревне для «Бессмертного Желтого», на ней была точно такая же звериная голова.

Подумав об этом, он взглянул на Мучуня, вновь осознав, насколько учитель был тощим. У главы клана была маленькая голова, узкая челюсть, длинная талия и короткие ноги... Словом, старик во всех отношениях был похож на ласку.

Все еще сомневаясь, Чэн Цянь выступил вперед и поклонился своему учителю, который, как он подозревал, вполне мог оказаться духом.

- Не церемонься, это мелочно, - отмахнулся учитель. - В клане Фуяо нет строгих правил этикета.

«А что у вас есть? Курица, тушенная с грибами?» - С горечью подумал Чэн Цянь.

В этот самый момент их ушей достиг крик Хань Юаня:

- Учитель! Старший Брат! Боже мой! Какой убогий дом! - воскликнул он сразу после того, как переступил порог. Затем он обошел двор с фамильярностью владельца и остановился прямо перед Чэн Цянем.

От маленького нищего недальновидно откупились пакетиком конфет, и теперь Хань Юань твердо верил, что Чэн Цянь был действительно добр к нему. Поэтому он перестал загадочно называть его «старшим братом» и, подойдя, настойчиво потянул Чэн Цяня за рукав.

- Сяо-Цянь [6], почему ты вчера не пришел поиграть со мной?

[6] 小xiǎo [сяо] младший (в ряду, напр. братьев); малолетний, молодой; скромный; ничтожный.

Увидев его, Чэн Цянь ощутил поднимавшееся в душе негодование. Он спокойно отступил на полшага назад, выдернул рукав из чужой хватки и сухо произнес:

- Четвертый младший брат.

Сюэцин одел Чэн Цяня как взрослого, поэтому он казался элегантным и красивым, словно нефритовая статуэтка, с гладким лбом и тонкими бровями. Но, только если предположить, что он действительно сделан из нефрита, его отстраненность можно было простить.

Сам Хань Юань был безродным нищим и, естественно, не имел никакого понятия о такте и воспитании. Он был простодушен — если чей-то вид казался ему невыносимым, то, возможно, Хань Юань никогда не полюбил бы этого человека. В то же время, если он верил, что кто-то хороший, он, в свою очередь, тепло относился к нему. Чэн Цянь для него теперь точно был хорошим, поэтому Хань Юань нисколько не обиделся на безразличие брата и с восторгом подумал: «В отличие от нас, ведущих бродячую жизнь, домашние дети застенчивы. Я должен заботиться о нем в будущем». Хотя это был только его взгляд на ситуацию.

Глаза Мучунь чжэньжэня были маленькими, но очень пронзительными. Он стоял в стороне и с безразличным выражением смотрел на братьев. Наконец, он не мог больше выносить безобразное поведение Хань Юаня.

- Сяо-Юань, иди сюда.

Хань Юань бодро подошел к шаткому столу.

- Учитель, зачем я вам нужен?

Оглядев его с ног до головы, Мучунь чжэньжэнь торжественно произнес:

- Ты старше своего третьего старшего брата, хотя тебя позже приняли в наш клан. Поэтому сначала я должен предостеречь тебя.

Похожий на ласку Мучунь, в конечном счете, был их учителем. Поскольку Хань Юань редко видел суровое выражение на его лице, он невольно выпрямился.

- У тебя активный характер, твоя слабость - легкомыслие. Я дарую тебе «твердую скалу» в качестве наставления. Оно предупреждает, что ты должен избегать приспособленчества, тщеславия и рассеянности. Оно будет напоминать тебе, чтобы ты сосредоточился и ни в коем случае не расслаблялся. Понял?

Хань Юань поднял голову, вытер сопливый нос и нечленораздельно произнес:

- А?

Мальчишка не понял ни слова из сказанного.

К счастью, Мучунь не обратил внимания на его невежливость. Закончив говорить, он повернулся к Чэн Цяню.

Только тогда Чэн Цянь увидел, что его учитель вовсе не родился с птичьими глазами, просто его веки были опущены, от чего казалось, будто он не обращает внимание на происходящее вокруг. Теперь же его глаза были открыты, и Чэн Цянь увидел резкий контраст черного зрачка и светлой радужки.

Выражение лица учителя стало вдруг очень серьезным.

Глава 6. Атмосфера накаляется.

— Чэн Цянь.

Юноша не знал почему, но учитель всегда называл Хань Юаня «Сяо-Юань», в то время как Чэн Цяня он звал полным именем. Он не мог определить по его голосу, благоволил к нему учитель или нет, но каждый слог звучат предельно твердо.

Озадаченный Чэн Цянь поднял голову и сжал кулаки.

— Подойди.

Мучунь чжэньжэнь смотрел на него сверху вниз, и Чэн Цяню казалось, что учитель был слишком серьезен. Он прикрыл глаза и повернулся к доброй ласке.

— Подойди сюда, — произнес Мучунь и его голос слегка смягчился.

После этих слов, учитель положил руку на голову Чэн Цяня. Слабое тепло его ладони постепенно проникло в тело мальчика.

Однако это нисколько не утешало Чэн Цяня, он все еще пребывал в смятении.

Он прокручивал в мыслях комментарии своего учителя по поводу Хань Юаня и с тревогой думал: «Что скажет обо мне мастер?»

На мгновение в его голове промелькнули воспоминания о недолгой жизни рядом с Мучунем. Чэн Цянь пытался выявить свои собственные недостатки перед учителем и подготовиться к его словам. Юноша нервничал, размышляя: «Скажет ли он, что я узколобый? Или чрезмерно злой? Или грубый?» Однако, в отличие от Хань Юаня, Мучунь чжэньжэнь не указал на его недостатки. Глава клана некоторое время колебался, будто ему было сложно найти подходящие слова.

Чэн Цянь с беспокойством ждал, пока Мучунь, наконец, слово за словом, торжественно не произнес:

— Что касается тебя, то ты сам в глубине души знаешь все о себе. Итак, я перейду сразу к делу. Я дарую тебе «свободу и легкость» в качестве наставления.

Слова были настолько просты, что их трудно было сразу понять. Чэн Цянь нахмурился, все его приготовления сошли на нет, но его напряжение вовсе не уменьшилось, даже наоборот, усилилось.

— Учитель, что значит «свобода и легкость?» — выпалил Чэн Цянь, но тут же пожалел о своем вопросе. Он не хотел выглядеть таким же глупым, как Хань Юань.

Взяв себя в руки, он с некоторой робостью попытался придумать логичное объяснение, а после вкрадчиво спросил:

— Значит ли это, что я должен очистить мысли от лишней суеты и сосредоточиться на самосовершенствовании?

Наступила пауза. Но вместо того, чтобы дать конкретное объяснение, Мучунь кивнул, и, неопределенно пожав плечами, ответил:

— Пока… Можно сказать и так.

Пока? А какую значимость эти слова будут нести в будущем?

И что это за выражение: «можно сказать и так»?

Услышав ответ, Чэн Цянь еще больше растерялся. Он почувствовал, как слова учителя туманной нитью плетут его будущее. Было видно, что мастер не собирался вдаваться в подробности. Из-за своей, не по годам развитой тактичности, он с трудом проглотил сомнения, отвесил Мучуню официальный поклон и сказал:

— Спасибо за наставление.

Мучунь чжэньжэнь беззвучно вздохнул. Хоть он и выглядел как человек в расцвете лет, на самом деле он был настолько стар, что уже имел непомерно богатый опыт. И, конечно же, он мог видеть многое. Хотя Чэн Цянь и вел себя так хорошо, что даже заботливого младшего адепта называл «братом», делал он это не потому, что считал, будто люди вокруг него заслуживают особого уважения. Скорее, он действовал так потому, что не хотел потерять лицо перед этими «другими».

Как гласит пословица: «Приличие — это ослабленная форма милосердия, а также начало беспорядка». Даже если этот ребенок обладал великим прозрением и исключительными талантами, его натура отличалась от природы великого Дао. И более того, Чэн Цянь слишком много думал о том, чтобы радовать других… Хотя, учитывая его высокомерие, похоже он вовсе не желал быть для кого-то приятным.

Мучунь убрал руку с головы Чэн Цяня, ни минуты не беспокоясь о том, что тот в будущем пойдет по неправильному пути.

Он перевернул трехногий стол и подозвал учеников к себе.

Обратная сторона деревянной столешницы была усеяна тысячами дыр, проделанными короедами и, к удивлению мальчиков, между этими бороздками, были начертаны жирные символы.

— Это то, чему я собираюсь вас учить. Это правила клана Фуяо. Вы двое должны запомнить их слово в слово, и с сегодняшнего дня записывать их по памяти раз в день, в общей сложности сорок девять дней, — сказал Мучунь.

Перед лицом стольких правил Чэн Цянь, наконец, выказал хоть какое-то удивление — он никогда не считал, что священные постулаты клана было бы уместно писать на задней стороне прогнившей деревяшки, не говоря уже о трехногом столе.

Хань Юань был поражен не меньше его.

Маленький нищий вытянул шею и даже побледнел.

— Боже мой, что за хрень? Учитель, эти символы могут знать меня, но я определенно не знаю их! — завопил он.

Чэн Цянь предпочёл сохранить спокойствие за них двоих.

Глава клана, скорее всего являюшийся духом ласки. Наставление, которое не имело смысла. Набор правил, начертанных на задней стороне гнилого стола. Женоподобный старший брат и неграмотный нищий младший брат… Каких хороших результатов мог ожидать Чэн Цянь, когда начальная точка его пути к самосовершенствованию была такой странной?

Чэн Цянь предрекал себе крайне мрачное будущее, но, когда вечером он вернулся домой, его настроение улучшилось при мысли, что теперь у него действительно есть место, где он мог бы заниматься. Здесь было не только огромное количество книг, но и бумага с кистями, подготовленные Сюэцином.

Чэн Цянь никогда не писал на бумаге. Прибавьте к этому его родителей, которые не смогли бы написать даже простые числа. Конечно, в их доме никогда не было никаких письменных принадлежностей. В своём юном возрасте, в силу безусловной памяти, мальчик тайно выучил довольно много иероглифов, подсмотренных у старого туншэна. Он хранил их в голове и практиковался в написании палочкой на земле. Втайне юноша мечтал иметь четыре сокровища ученого [1].

[1] Четыре сокровища ученого: кисть, чернила, чернильница, бумага

Чэн Цянь пристрастился к письму и не следовал наставлениям своего учителя, ведь Мучунь требовал, чтобы он писал правила только один раз в день. В то время, когда он переписывал надписи уже в пятый раз — Сюэцин пришел пригласить его на ужин. И он вовсе не собирался на этом останавливаться.

Кисточка для письма, сделанная из шерсти ласки, совершенно отличалась от палочек. Поскольку Чэн Цянь впервые пользовался кистью и бумагой, буквы, которые он писал, выглядели особенно неприглядно. Было заметно, что он намеренно подражает почерку человека, вырезавшего все эти надписи на столе. В дополнение к заучиванию самих правил, он также запомнил каждый штрих.

Сюэцин обнаружил, что каждый раз, когда Чэн Цянь писал, он совершенствовал то, что у него не выходило в прошлый раз. Он был так поглощен своим занятием, что просидел за ним больше получаса, не делая перерыва. Юноша даже не заметил, как Сюэцин вошел в его комнату.

И, хотя Чэн Цянь хорошо выспался в первую ночь, он был слишком взволнован, чтобы заснуть этим вечером. Он словно воочию видел все эти штрихи, стоило ему только закрыть глаза, но боль в натруженном запястье усиливалась.

Правила клана должны были быть написаны одним и тем же человеком, также, как и табличка на павильоне Цинань. Чэн Цяню так полюбилась каллиграфия, что он беспокойно ворочался в постели от мыслей снова взяться за кисть.

Табличка была разобрана, а обшарпанный деревянный стол выглядел так, будто вот-вот сломается. Из этого Чэн Цянь заключил, что правила клана были введены не так давно.

Чей это почерк? Учителя?

Он прокручивал эту мысль в голове, пока его не одолела сонливость.

Поглощённый сладкой негой, мальчик увидел перед собой образ незнакомца, пришедшего, чтобы отвести его к подножию горы Фуяо, в Тайный зал. Сбитый с толку, Чэн Цянь подумал про себя: «Зачем я пришел в жилище учителя?».

Но он все равно вошел и увидел во дворе человека.

Человек этот оказался высоким мужчиной, черты лица которого были странно размыты, словно покрыты черной дымкой. Руки его были ужасно бледные, с четко очерченными суставами. Он был похож на блуждающее привидение.

Чэн Цянь испугался, неосознанно отступив на пару шагов назад. Но потом он почувствовал беспокойство за своего учителя, потому набрался смелости спросить: «Кто ты? Почему ты во дворе моего мастера?»

Мужчина вскинул руку и Чэн Цянь ощутил сильное притяжение. Оно подняло его в воздух и в мгновение ока бросило к незнакомцу.

Человек коснулся лица Чэн Цяня.

Рука мужчины была так холодна, что от одного прикосновения Чэн Цянь продрог до мозга костей.

— Маленькое создание, у тебя есть мужество, — мужчина схватил Чэн Цяня за плечо и усмехнулся:

— Уходи.

Чэн Цянь почувствовал сильный толчок и проснулся на своей кровати. Рассвет еще не наступил.

Сон рассеял все мысли о дальнейшем отдыхе. Чэн Цянь привел себя в порядок и принялся убивать время, поливая цветы во дворе, что заставило Сюэцина, пришедшего проводить Чэн Цяня в Традиционный зал, глубоко стыдиться своего позднего пробуждения.

Традиционный зал представлял собой небольшой павильон посреди поляны, где стояло несколько столов и стульев. Хотя Чэн Цянь и Сюэцин прибыли очень рано, младшие адепты уже были там. Они подметали пол, кипятили воду и готовились заваривать чай.

Чэн Цянь нашел себе место, и хорошо воспитанный младший адепт тут же подал ему чашку.

Выражение лица Чэн Цяня все время оставалось холодным, но он лишь осторожно присел на краешек сиденья — привычка стала его второй натурой. Научившись терпеть лишения, он не мог привыкнуть жить в комфорте. Он чувствовал себя неловко, наблюдая, как другие работают, пока он пьет чай.

Через некоторое время, проведённое за чаепитием, Чэн Цянь услышал шаги. Он поднял глаза и увидел странного молодого человека, идущего по аллее рядом с павильоном.

Юноша был одет в темно-синее ханьфу. Он держал в руках деревянный меч и двигался довольно быстро, глядя прямо перед собой, в то время как его помощник неуклюже бежал за ним.

— Это второй дядя, — шепнул Сюэцин Чэн Цяню.

Второй старший брат, Ли Юнь. Чэн Цянь видел его имя на доске за деревянной дверью Тайного зала, поэтому он поспешно встал, чтобы поприветствовать его.

— Второй старший брат.

Ли Юнь не ожидал, что кто-то прибудет сюда раньше него. Услышав голос, он остановился, поднял голову и бросил взгляд на Чэн Цяня. Его черные глаза, казалось, были больше, чем обычно, что делало его взгляд холодным и не слишком добродушным.

Ли Юнь выдавил из себя улыбку, больше похожую на злорадство, и, наконец, заговорил:

— Я слышал, мастер привел двух младших братьев. Ты — один из них?

Чэн Цяню инстинктивно не понравился взгляд Ли Юня. Он почувствовал в нём что-то зловещее.

— Да, а другой — мой четвертый младший брат, Хань Юань.

Ли Юнь сделал шаг вперед, вплотную приблизившись к говорящему, и с интересом спросил:

— Как тебя зовут?

Он был похож на опытного волка, заметившего кролика. Чэн Цянь чуть было не отпрыгнул от него, но вовремя сдержался. Резко выпрямившись, он невозмутимо ответил:

— О, Сяо-Цянь.

Ли Юнь кивнул и протянул с лицемерной улыбкой:

— Приятно познакомиться.

Все, что Чэн Цянь мог видеть, были его жуткие зубы. Это лишний раз подтверждало, что на данный момент в клане Фуяо не было ни одного человека, который мог бы ему понравиться, не считая учителя.

Тем не менее, его учитель мог оказаться и не человеком вовсе.

Через некоторое время появились Хань Юань и Мучунь чжэньжэнь. Хань Юань, естественно, сел перед Чэн Цянем и начал жаловаться, что тот не играет с ним, а, заодно и перепробовал все угощения на столе.

Иногда Хань Юань льстиво улыбался учителю, а иногда оборачивался, чтобы подмигнуть и нахмуриться Чэн Цяню, деловитому, но аккуратному. Он служил прекрасной иллюстрацией к поговорке «некрасивые люди делают больше зла».

Что касается их первого старшего брата, Янь Чжэнмина, то он опоздал на целых полчаса и, конечно, пришел зевая.

Разумеется, он никогда не ходил пешком — он прибыл в паланкине, если уж на то пошло. Янь Чжэнмин попросил двух младших адептов донести паланкин сюда из «Страны нежности».

Симпатичная горничная, мелко семеня ногами, обмахивала его сзади веером, а еще один младший адепт шел рядом и держал зонтик.

Одежда Янь Чжэнмина трепетала на ветру, а подол напоминал облака в небе. Прибытие молодого господина было преисполнено излишней торжественности. Похоже, он пришел сюда не на утренние занятия, а чтобы привлечь к себе внимание.

Войдя в Традиционный зал, первый старший брат высокомерно покосился на Ли Юня. Весь его вид выражал отвращение. Затем он бросил взгляд на Хань Юаня и недоеденные пирожные на столе, после чего раскрыл веер и прикрылся, будто подобная картина могла запятнать его прекрасный взор.

В конце концов, у него не оставалось выбора, кроме как сердито подойти к Чэн Цяню. Младший адепт наскоро протер каменный табурет, раза четыре, затем положил на него подушку и поспешил подать чай. Он поставил горячую чашку на блюдце с амулетами. Блюдце волшебным образом охладило чашку, дымившуюся так, что на ее поверхности выступила влага. Только тогда Янь Чжэнмин соизволил сделать глоток. Завершив все приготовления, молодой мастер Янь, наконец-то, сел.

В отличие от Ли Юня, привыкшего к подобным сценам и воспринимавшего Янь Чжэнмина как воздух, от которого никуда не деться, Хань Юаня увиденное, казалось, потрясло до глубины души. Выражение его лица было таким же, как когда он восклицал «Что за черт?!».

Внимательно наблюдая за всем происходящим, даже вечно саркастичный Чэн Цянь потерял дар речи.

Так началось сумбурное утро четырех учеников Мучуня, не испытывающих друг к другу ничего, кроме отвращения.

Примечание переводчика:

Все братья, наконец, собрались вместе!

Итак: Янь Чжэнмин - первый брат

Ли Юнь - второй брат

Чэн Цянь - третий брат

Хань Юань - четвертый брат

Глава 7. Грезы об управлении стихией.

Возможно, неровное блюдце и ржавые монеты были действительно полезны, и учитель каким-то образом предвидел эту сцену. Во всяком случае, он выглядел хорошо подготовленным.

С полузакрытыми глазами Мучунь чжэньжэнь поднялся на помост, полностью игнорируя тихую болтовню своих непослушных учеников.

— В качестве сегодняшнего утреннего занятия я хочу, чтобы после моего ухода вы прочитали Священные писания «О ясности и тишине» [1].

[1] Дао дэ цзин (кит. трад. 道德經, упр. 道德经, пиньинь: Dào Dé Jīng, «Книга пути и достоинства») — основополагающий источник учения и один из выдающихся памятников мысли, оказавший большое влияние на культуру Китая и всего мира. Основная идея этого произведения — понятие дао — примерно трактуется как естественный порядок вещей, «небесная воля», «первооснова» и т.п. Понимание Дао формируется по мере постепенного усвоения текста.

Эти Священные писания «О ясности и тишине» вовсе не были такими же, как чудесные писания «О постоянной ясности и тишине», как говорил Всевышний Господин Лао. Это был всего лишь бессвязный, повторяющийся монолог, который, по всей вероятности, составил мастер собственной персоной, так как большая часть его содержания оказалась непонятна.

Вероятно, чтобы показать ясность и спокойствие максимально отчетливо, Мучунь чжэньжэнь при чтении растягивал каждый слог на два. Этот протяжный говор почти задушил его, в результате чего в конце каждой фразы раздавалось поразительное вибрато. Все это делало мастера похожим на безумную лаодань с поджатыми губами [2].

[2] Лаодань — роль старухи в китайской опере. Женские персонажи пекинской оперы именуются дань.

Чэн Цянь прислушался, и в ушах у него зазвенело так громко, что сердце ушло в пятки, он испугался, не задумал ли учитель убить его. В конце концов, Мучунь чжэньжэнь, задыхаясь, закончил читать. Он неторопливо отхлебнул из чашки, чтобы успокоить горло. Чэн Цянь поежился. Он с нетерпением ждал блестящих замечаний чжэньжэня по поводу заклинаний и магии, но вместо этого снова услышал до тошноты протяжный голос мастера.

— Хорошо, давайте прочтем еще раз.

Чэн Цянь сидел молча, как вдруг почувствовал, что его невежливо похлопали по плечу. Изящный, но бесполезный первый старший брат обратился к нему:

— Привет, малыш, — сказал Янь Чжэнмин. — Сядь повыше.

Первый старший брат был самым драгоценным сокровищем клана Фуяо. Если он просил, Чэн Цянь не мог пойти против его воли.

Юный мастер Янь приоткрыл глаза, и младшие адепты вокруг него сразу же, не толкаясь, двинулись к бамбуковому «креслу красавицы» [3]. Он откинулся на него и нагло закрыл глаза в присутствии своего учителя, а затем задремал под грохочущие звуки чтения «тишины».

[3] «Кресло красавицы»: своего рода традиционная китайская скамейка со спинкой, повторяющей изгиб талии красавицы. В подобных креслах путаны нередко принимали гостей в чайных домиках.

Понаблюдав некоторое время, Чэн Цянь обнаружил одно из достоинств этого монстра, — он не храпел во сне.

Возможно, другие уже привыкли к этому. Пока первый старший брат бесстыдно дремал, второй старший брат за короткое время сошелся с четвертым и согласился сотрудничать с Чэн Цянем, потому-то и продолжал подмигивать ему.

Из четырех учеников только Чэн Цянь с терпением относился к своему учителю. Его снисходительность и суровость всегда четко граничили между собой, но вместе с тем сочетали в себе верность и педантичность. Во всем этом хаосе именно Чэн Цянь сидел неподвижно, как гора, и заканчивал «обычное утреннее чтение». Только благодаря ему урок окончательно не съехал в монолог.

Видя, что Чэн Цянь даже не потрудился признать его, Ли Юнь закатил глаза и принял решение. Он вытащил из рукава маленькую фарфоровую бутылочку и потряс ею перед Хань Юанем, прошептав:

— Ты знаешь, что это такое? — стоило Хань Юань взять ее в руки и открыть, ужасная вонь окутала его, вызвав головокружение. Даже Чэн Цяня, сидевшего позади, к несчастью, коснулось зловонное облако.

— Это волшебная вода, Золотая Жабья Жидкость. Я сам ее сделал, — самодовольно сказал Ли Юнь.

— Разве это не вода для купания жаб? — фыркнул Чэн Цянь.

Хань Юань зажал нос пальцами и вернул якобы «волшебную воду» Ли Юню. Терпя зловоние, он спросил:

— Зачем это?

Ли Юнь ухмыльнулся и скомкал рисовую бумагу, лежавшую на столе. Затем он капнул на нее несколько капель волшебной воды. Жидкость быстро впиталась, в мгновение ока превратив комок в живую жабу.

В целом мире было великое множество различных зверей и птиц, почему же Ли Юнь выбирал для игр только жаб? Какой странный и тошнотворный интерес!

Чэн Цянь начал понимать, почему первый старший брат смотрел на второго, как на дерьмо.

Ли Юнь поднял глаза и встретился взглядом с Чэн Цянем. Усмехнувшись, он ткнул жабу кисточкой и сказал, указывая на Чэн Цяня:

— Иди к нему.

Жаба заквакала и прыжками направилась к мальчику. Но на полпути ее поймали. Учитель незаметно приблизился к ученикам, и жаба снова превратилась в обычный бумажный шарик.

— Снова твои фокусы, — словно нараспев, выдохнул Мучунь чжэньжэнь. — У тебя настоящий талант, Сяо-Юнь.

Ли Юнь показал ему язык.

— Раз так, то теперь ты будешь читать для своих младших братьев, — произнес учитель.

Ли Юню не оставалось ничего другого, кроме как изобразить евнуха[4], так что он провел примерно час, читая небольшой абзац писания «О ясности и тишине», по крайней мере, дюжину раз, пока его учитель, в конце концов, не проявил милосердие, призвав остановиться и положить конец бесконечным мучениям.

[4] Имеется в виду голос евнуха. Считалось, что в древнем Китае, когда мальчиков кастрировали, они становились похожими на девушек, у них менялся и голос (становился тоньше) и фигура.

— Я описаюсь, если он продолжит читать, — с дрожью прошептал Хань Юань.

Чэн Цянь продолжил сидеть неподвижно, сделав вид, что не знаком с ним.

Проведя в покое больше часа, их мастер, наконец, просиял, сказав:

— Спокойное чтение должно сопровождаться активным движением. Все вы, следуйте за мной. О, Чэн Цянь, разбуди своего первого старшего брата.

Чэн Цянь не ожидал, что на него обрушится такое несчастье. Он отвернулся и посмотрел на юношу в белом, затем собрался с духом, протянул руку и ткнул его пальцем в плечо, будто дотронувшись до пламени. Он так разволновался, что со страхом подумал: «Это учитель попросил меня разбудить тебя, не вымещай на мне свой гнев».

Первый старший брат, казалось, спал так сладко, что даже не рассердился. Он открыл глаза, и некоторое время смотрел на Чэн Цяня, после чего глубоко вздохнул, выползая из кресла. Вяло махнув рукой, Янь Чжэнмин сказал:

— Понял… можешь идти первым.

Наполовину проснувшийся молодой господин Янь, по всей видимости, находился в лучшем настроении, чем прежде. Его красивые глаза затуманились, а взгляд, остановившийся на Чэн Цяне, смягчился.

Лицо его разгладилось, и Янь Чжэнмин спросил:

— О, еще кое-что. Как тебя зовут?

— …Чэн Цянь.

— О, — Янь Чжэнмин равнодушно кивнул.

По сравнению с его нескрываемым отвращением к Ли Юню и тем, как он вел себя с Хань Юанем, всячески закрываясь, его отношение к Чэн Цяню можно было считать достаточно вежливым.

После этого «О» Янь Чжэнмин больше не обращал на него внимание. Он прикрыл зевок рукой и сидел неподвижно, ожидая, пока его горничная Юй-эр расчешет ему волосы.

Однажды Чэн Цянь заподозрил, не был ли его изнеженный старший брат на самом деле духом павлина с разноцветным хвостом. Но, увидев подобную картину, он отбросил все предположения — в таком случае, даже настоящий павлин неизбежно стал бы бесхвостым двухфутовым монстром.

У первого старшего брата были густые волосы. Это доказывало, что он, возможно, являлся каким-то совершенно немыслимым зверем.

Во дворе к ним подошел младший адепт и обеими руками [5] передал Мучуню деревянный меч.

[5] «С обеих рук» — признак особого уважения среди китайцев. Обычно человеку, которого очень уважали, все, что нужно было передать — передавали, держа двумя руками.

Чэн Цянь и Хань Юань сразу насторожились. Они росли, слушая истории, в которых бессмертные ступали по воздуху и путешествовали на летающем оружии. Несмотря на то, что Чэн Цянь пал жертвой святых книг, он, по сути, все еще оставался маленьким мальчиком. В его сердце, хотя он это и отрицал, жила тоска по легендарным силам, призывающим ветер и дождь.

Деревянный клинок будто бы источал всю тяжесть веков. Причудливая алхимия, священные писания, способность узнать свое предыдущее воплощение, предсказание судьбы по звездам или даже создание талисманов — в мире мальчиков ничто из этого не могло сравниться по привлекательности с путешествием на летающих мечах.

Что такое Небесное Несчастье и восхождении к бессмертию по сравнению мечом?

Даже великолепный подвиг — взобраться на облака и оседлать туман — уступил место легендам, где пронзительный холод мог пронестись по четырнадцати континентам дугой лезвия.

Мучунь чжэньжэнь пошевелил хилыми руками и ногами, после чего медленно вышел на середину двора. Он был тощ, как шест, увешанный одеждой.

Полный ожиданий, Хань Юань озвучил то, что Чэн Цянь постеснялся спросить:

— Учитель, ты собираешься научить нас пользоваться мечами? Когда мы сможем овладеть этим мастерством?

Мучунь усмехнулся:

— Не волнуйся, для тебя у меня тоже есть деревянный клинок.

С этими словами он замахал руками и сделал нетвердый первый шаг, приступив к демонстрации каждого движения и позы, одновременно бормоча:

— Фуяо — деревянный меч. Контролируйте свое тело, направляйте энергию Ци [6], стимулируйте кровоток, живите и достигайте бессмертия.

[6] Ци — жизненная энергия.

Чэн Цянь снова промолчал. Его мечта о контроле над природными силами разбилась вдребезги в самом начале, в «блеске мечей».

«Непревзойденное» фехтование мастера вскоре привлекло воробья. Птичка уселась на ветку рядом с ним и начала смотреть.

Это определенно был самый тихий бой во всем мире. Меч оказался слишком слаб, чтобы хоть немного потревожить воздух. Даже улитка могла взобраться на верхушку дерева, пока он носился вокруг.

В сочетании с загадочными речами их мастера, эффект был «впечатляющим».

Шагнув вперед, Мучунь повернулся, наклонился и вытянул свое оружие в сторону. Потом, пошатываясь, подошел к ветке.

Сидевший на ней воробышек оказался чрезвычайно дерзким. Он смотрел на приближающийся меч широко открытыми, похожими на черные бобы, глазами.

— Маленький воробей, не путайся под ногами, или мой клинок убьет тебя!

Едва учитель успел закончить фразу, воробышек, услышав «свирепое» предупреждение, не спеша поднял ногу и шагнул вперед, прямо на «острое лезвие», со спокойным видом наблюдая за тем, как образ оружия развеялся, подобно миражу.

Хань Юань покатился со смеху. Даже Чэн Цянь находил произошедшее смешным — боевые искусства, демонстрируемые уличными артистами в деревне, не казались такими же веселыми, как этот деревянный меч. Но он не расхохотался, так как обнаружил, что его старшие братья не смеются — с первым старшим братом все было понятно: так как он расчесывал волосы, согнуться пополам от смеха было бы крайне затруднительно. В то же время второй старший брат-жабоголик, похоже, находил в этом представлении определенную пользу.

Только что, Ли Юнь буквально сидел на кровати из гвоздей, но теперь его, всегда казавшееся злым, лицо, приняло внимательное выражение. Он не сводил глаз с учителя, больше похожего на ламу, исполнявшую танец изгнания демонов.

Их мастер продемонстрировал своим ученикам полную форму владения деревянным мечом Фуяо, закончив представление позой: «Птица Рух, стоящая на одной ноге». Он раскинул руки, держа оружие и вытянув шею, будто бы смотрел вдаль, после чего неуверенно встал и сказал:

— Это первый стиль деревянного меча Фуяо, «Длинный полет птицы Рух»!

Однако он больше напоминал кукарекающего петуха, чем расправляющую крылья величественную птицу.

Хань Юань прикрыл рот ладонью, от едва сдерживаемого смеха его лицо покраснело.

В этот раз учитель не стал терпеть столь неуважительное поведение. Он ударил Хань Юаня мечом по голове, и движение это было куда более аккуратное, чем до этого.

— Что я тебе говорил? Сосредоточься! Не будь легкомысленным! — отчитывал мальчишку Мучунь чжэньжэнь. — Над чем ты смеешься, а? Глупость! Чтобы пять копий Священных писаний «О ясности и спокойствии» были у меня на руках завтра же.

Услышав резкий упрек, Хань Юань немедленно прибегнул к своему последнему средству и бесстыдно сказал:

— Мастер, но я еще не умею читать.

— Тогда тренируйся и подражай почерку Ли Юня!

Переписывание правил клана, все-таки, пришлось отложить.

Когда второй старший брат подошел, Мучунь обратился к нему:

— Возьмешь младших братьев, чтобы потренировать первый стиль. Руководство по второму я дам тебе позже.

«Слышал, прошло больше года с тех пор, как Ли Юня посвятили, но он все еще не добрался до второго стиля. Неужели он целый год тренировался кукарекать как петух?», — подумал Чэн Цянь.

Когда он вышел из раздумий, Ли Юнь уже принял стойку, с непроницаемым лицом он взял деревянный меч и сделал аккуратный первый шаг, продемонстрировавший удивительное честолюбие молодого человека. Его полумертвый мастер не шел ни в какое сравнение с жизнерадостным юнцом. Ли Юнь был назван в честь зеленого бамбука, и его поза также напоминала изящный стебель. Меч со свистом рассекал воздух, и сила удара, каждый раз, поднимала яростный ветер.

Это был дух молодости. Непобедимый дух!

Маленький воробей, до того сохранявший невозмутимость, ударился в панику. Он взмахнул крыльями и взмыл в небо.

Прежде чем Чэн Цянь и Хань Юань вернулись на землю, второй старший брат громко крикнул, сохраняя суровое выражение лица:

— Контролируй свое тело! Направляй энергию Ци и стимулируй кровообращение! Живи, чтобы достичь бессмертия!

… юный фехтовальщик мгновенно превратился в продавца пилюль.

Однако, Ли Юнь не чувствовал ни капли стыда. Закончив фразу, он обернулся, чтобы состроить гримасу своим ошеломленным младшим братьям.

Глава 8. Сокровище клана.

Янь Чжэнмин неторопливо полировал деревянный меч шелковым платком, наблюдая, как его младшие братья обучались фехтованию.

Их умение обращаться с оружием казалось ему, в буквальном смысле, шуткой. За исключением Ли Юня, выглядевшего более-менее прилично, двое других братьев в основном забавлялись с мечами, будто две большие обезьяны, играющие с палками. Но учитель все еще поправлял их позы и положение рук.

В один момент он сказал:

— Деревянное оружие не может причинить боль, но настоящие мечи и сабли — еще как могут. Чтобы справиться с ними, нельзя позволять себе излишнюю осторожность. Чэн Цянь, не сжимай лезвие. Нервы на кончиках твоих пальцев связаны с сердцем, разве ты не чувствуешь эту боль?

Затем учитель повернулся к другому младшему брату.

— В Восточном море есть сабля весом в триста цзинь [1], удержать ее возможно лишь обеими руками. Но это всего лишь меч, Сяо-Юань. Думается мне, ты занимаешься не фехтованием, а ковкой железа.

[1] Цзинь — китайская мера веса (= 0,5 килограмма)

А иногда мастеру приходилось закатывать рукава и подбегать к Ли Юню, чтобы остановить того от создания проблем.

— Прекрати немедленно! Эй, осторожнее с этим! Такими темпами ты проткнешь себе глаз.

… Сказать «невыносимо для взора» означало похвалить этих сопляков.

Молодой господин Янь огляделся по сторонам и посмотрел на Чэн Цяня, задержавшись на нем взглядом чуть дольше.

Он хорошо знал, что Чэн Цянь ребенок из сельской местности, но считал его нахождение здесь приемлемым, так как тот не совершал никаких бесчеловечных поступков и не доставлял хлопот своим поведением.

Янь Чжэнмин не чувствовал угрызений совести и никогда не раскаивался. С течением времени и в зависимости от настроения эти качества в нем даже усиливались.

Кроме того, молодой господин Янь также признавал, что иногда его можно было назвать несколько поверхностным — он имел очень четкое представление о том, что ему не хватало как знаний, так и моральных качеств. Именно поэтому он и не мог требовать того же от других. Соответственно, единственный способ, который у него оставался, чтобы отличить свои симпатии от антипатий, — это судить по внешности.

Исходя из этого критерия, люди вроде Хань Юаня в глазах Янь Чжэнмина выглядели непростительным злом.

«Судить по внешности» для Янь Чжэнмина было железным принципом. И все-таки, он сделал для себя два исключения: первое касалось мастера, второе — Ли Юня.

Несмотря на то, что учитель выглядел так, будто его переполняли пороки, молодой господин Янь прощал ему это. В конце концов, он занимался с ним самосовершенствованием уже на протяжении восьми лет; он был, так сказать, избалован мастером и эмоционально близок с ним.

А что касалось Ли Юня… каким бы красивым тот ни был, Янь Чжэнмин оставался абсолютно непримирим с ним: этот парень чертовски ему надоел!

В случае Чэн Цяня, Янь Чжэнмин, признаться честно, был слегка очарован. Иначе он не дал бы ему конфет при первой встрече — подобное было такой же редкостью, как цветение саговника — жаль, что третий младший брат не оценил его доброту.

Пока младшие братья бегали вокруг, создавая шум, Янь Чжэнмин просто стоял, рассеянно держа в руке деревянный меч. Он размышлял о застое в своих навыках.

Прошло уже восемь лет с тех пор, как Янь Чжэнмин начал обучаться у своего мастера. Однако, он едва добрался до третьего стиля.

И, хотя первые движения учителя напоминали «Игры пяти зверей» [2], в искусстве владения мечом, как таковом, не было ничего абсурдного.

[2] Лечебная гимнастика «Игры пяти зверей» была разработана знаменитым китайским врачевателем Хуа То. «Игра» состоит из ряда укрепляющих здоровье упражнений, имитирующих шаловливые и резвые движения пяти животных: тигра, оленя, медведя, обезьяны, журавля.

В отличие от невежественного маленького нищего Хань Юаня, родители Янь Чжэнмина, еще до посвящения того в клан Фуяо, наняли лучшего мастера для обучения своего сына фехтованию. Даже если он не был искусен, слепым его тоже нельзя было назвать.

Владение деревянным мечом Фуяо, в общем, включало в себя пять стилей: «Длинный полет птицы Рух», «Поиск и преследование», «Неприятные последствия», «Падение из процветания» и «Возвращение к истине». Каждый из них состоял из двадцати пяти движений, порождавших бесчисленное множество вариаций. По мере своего взросления Янь Чжэнмин питал иллюзии о всеобъемлющей природе данного стиль фехтования. Сделав перерыв и хорошенько поразмыслив над этим, он пришел к выводу, что из каждой точки действительно вытекали бесконечные возможности.

Однако учитель никогда не проливал на них свет. Он показывал только основные движения, а успеха и просветления Янь Чжэнмин достиг только благодаря собственным усилиям.

Янь Чжэнмин не единожды предпринимал попытки расспросить своего учителя, почему он не стал вдаваться в подробности хитроумных движений, но тот каждый раз уходил от ответа, строя из себя дурака.

Он долго размышлял, а затем собрался и встал, чтобы преодолеть третий стиль «Неприятные последствия».

Бесславно и постыдно было признаваться в том, что он проторчал на одном месте два года, даже если он и был всего лишь ленивым подростком, не стремящимся к литературным или военным достижениям.

Название «Неприятные последствия» подходило третьему стилю как нельзя кстати. Сколько бы Янь Чжэнмин не исправлял свои движения, он никак не мог понять, где допустил ошибку, как не мог и избавиться от чувства, будто что-то постоянно шло не так.

Янь Чжэнмин прервал тренировку и хмуро уставился на деревянный меч.

Ожидавшие тут же младшие адепты и служанки начали обмахивать его веером и вытирать пот со лба.

К несчастью, в этот раз ситуация была совершенно иной. Молодой господин столкнулся с препятствием в своем искусстве владения мечом, потому находился во взбалмошном и крайне дурном расположении духа. И теперь, когда его потревожили эти идиоты, уловить следы неясного вдохновения стало еще труднее.

Он яростно взмахнул рукой и закричал:

— Проваливайте отсюда, не смейте мне мешать! С этого момента никогда больше не приближайтесь ко мне, когда я практикуюсь!

Горничная Юй-эр робко и быстро спросила:

— Молодой господин, это новое правило?

Откуда взялся этот вопрос? Все потому, что молодой господин Янь был настолько свободен и не обременён какими-либо занятиями, что постоянно создавал проблемы из ничего, попутно придумывая кучу новых правил. Например, о том, что одежда и обувь должны соответствовать друг другу по цвету, или о том, когда следовало расчесывать его волосы, сколько раз в день следовало протирать стол в его комнате, а также о том, что, прежде чем заговорить утром, он должен был выпить чашку холодного чая, способного удовлетворить его вкус… Подобных случаев было множество.

Возможно, даже император не имел столько вредных привычек, как он. Если бы слуги оказались хоть немного глупее, вряд ли у них получилось бы запомнить их все.

Выражение лица молодого господина Яня совсем не смягчилось. Он поджал губы, после чего изрек новое правило:

— С этого момента, когда я занимаюсь фехтованием, не смейте подходить ко мне без разрешения. Вы просто выставляете себя на посмешище!

Случайно услышав его слова, Чэн Цянь удивился тому, что первый старший брат действительно знал фразу «выставлять себя на посмешище».

— Ученик, — позвал Мучунь чжэньжэнь, объясняющий до этого что-то Чэн Цяню.

Янь Чжэнмин обернулся и впился взглядом в мальчишку. Чэн Цянь не смотрел ему в глаза, он лишь «застенчиво» опустил голову и последовал за своим учителем, проявив типичную манеру поведения ребенка из бедной семьи, еще не видевшего жизни.

Указав на него, Мучунь сказал:

— Твой второй младший брат слишком занят, чтобы обучать их обоих. Ты возьмешь на себя обучение своего третьего младшего брата.

На самом деле, Ли Юнь был гораздо больше, чем просто занят! На пару с Хань Юанем они почти разрушили павильон.

Янь Чжэнмин еще не разобрался со своими собственными проблемами и был совершенно не в настроении помогать другим. Потому, услышав слова учителя, он нахмурился, решив воспользоваться снисходительностью старика, и вывалить на него все свои нетерпеливые жалобы.

Едва ли он мог знать, что Чэн Цянь разделял его возмущение. Мальчик не понимал, почему мастер не желал обучать его лично. На что, в конце концов, первый старший брат мог быть способен?

Научить его, как задирать нос перед зеркалом?

В присутствии младшего брата, Янь Чжэнмин все же проявил должное уважение к учителю. Он проглотил возмущения на кончике языка, взял себя в руки и сказал:

— Учитель, я чувствую, что с третьим стилем что-то не так.

— Что же? — спросил Мучунь чжэньжэнь. Выражение его лица лучилось добротой.

Не так было все. Поток жизненной энергии циркулировал недостаточно гладко, и Янь Чжэнмин ощущал огромное сопротивление во всем теле, будто бы реки внезапно потекли вспять.

Он никак не мог объяснить это странное неопределенное чувство, хоть и понимал его в своих мыслях. Множество слов готово было вырваться из его горла, но мистическим образом терялось на пути к губам. Наконец, Янь Чжэнмин выпалил:

— Это будто бы… некрасиво.

Чэн Цянь в очередной раз убедился, что его первый старший брат был чистыми болваном, разодетым в золото и серебро.

Учитель же просиял и очень двусмысленно произнес:

— Больше спешки, но меньше скорости. Тебе следует немного подождать.

Этот никчемный учитель всегда ходил вокруг да около, выдумывая какую-нибудь скучную несусветную чушь, вне зависимости от вопроса.

Янь Чжэнмин уже давно привык к этому, но все равно не смог удержаться от раздражения. Он продолжил:

— Как долго мне следует ждать?

— Пока не станешь на несколько цуней [3] выше, возможно, — мягко ответил Мучунь чжэньжэнь.

[3] Цунь — китайская мера длины (= 3,33 сантиметра)

— …

В одном месяце насчитывалось аж несколько дней, когда Янь Чжэнмину хотелось убить своего учителя.