Манускрипт египетского мага

«Меня зовут дон Мигуэль де Сикейра и кажется, я попал в весьма скверную историю. Я принадлежу к старинному дворянскому португальскому роду, увы, не только сильно обедневшему, но и обнищавшему до такой степени, что в 1510 году мой прапрапрадед, ну, здесь уже не хватает «пра», потому что все это происходило почти четыреста лет тому назад, нанялся матросом на военный португальский корабль. Семейное предание гласит, что он был тогда совсем безусым юнцом, но весьма крепкого сложения. Португальская эскадра под командованием Альфонсо де Альбукерка уходила из родных портов для завоевания новых земель для португальской короны.

В тихую ночь того же 1510 года к западному побережью полуострова Индостан, к Малабарскому берегу, подходили корабли португальской эскадры. Матросы высыпали на палубу и с жадностью смотрели на открывающийся их взглядам берег, освещаемый полной луной и мириадами звезд на темном тропическом небе. И только с рассветом они увидели этот берег, покрытый густой тропической растительностью. Им казалось, что это рай на земле. Но этот рай надо было осваивать и для этого части матросов предложили остаться но этой новой земле. Удивительно, но туземцы весьма радушно приняли незнакомцев, которые высадились на берег и в скором времени занялись строительством зданий, устройством плантаций перца разных сортов, который тогда в Европе ценился на вес золота, и обращением туземцев в католичество, для чего десятки монахов были привезены из Португалии в Гоа. Мой предок оказался предприимчивым человеком. Не обращая внимания на трудности, он быстро обзавелся небольшой плантацией перца и вскоре стал не последним помещиком на земле Гоа. Это были годы, когда Гоа получила название «золотая Гоа». Шло строительство роскошных зданий, в первую очередь соборов, для чего из Португалии приехали искусные мастера, архитекторы и строители. Благославляемая святым Франциском Ксавьером, чьи мощи хранятся теперь в Базилике Святого Франциска в серебряном гробу, богатела и расцветала Гоа. Роскошные дома в таком милом для португальцев стиле их далекой родины, с крышами из розовой черепицы над белоснежными стенами, сады со множеством великолепных растений, уютные площади с фонтанами, великолепные соборы — таким стало теперь это место.

На доходы от нескольких перечных плантаций и небольшого оловянного рудника моя семья жила безбедно под благословленным небом Гоа. Это благополучие, заложенное моим авантюрным предком, продлилось многие годы. Весь уклад жизни моей семьи был таков же, как и на родине, в Португалии. За исключением того, что слуги в семье были малабарцами и моя няня, которую я очень любил и которая прожила всю свою жизнь в нашей семье и вырастила несколько поколений де Сикейров, тоже была малабаркой. Несмотря на то, что все жившие в Гоа португальцы были добрыми католиками и, конечно, слуги их тоже были обращены в католичество, время от времени у какой-нибудь служанки появлялись дети. Этих полукровок безмолвно, как должное, принимали и растили в семьях, как приемных детей. И, надо сказать, из них выходили, в основном, очень преданные слуги, управители плантаций, рудников. Они ладили с местным населением, и, в то же время, были близки к высшей касте, к португальцам. Еще бы, все они были наполовину португальцами. Так вот, когда мне исполнилось пятнадцать лет, моя взволнованная старая нянюшка принесла показать мне маленький орущий сверток.

— Его зовут Педро, — сказала моя добрая Хнани, — и он будет твоим слугой.

Потом меня отправили учиться в университет в Лиссабоне. И вернувшись домой уже взрослым человеком, обучившимся всей премудрости негоции и начавшим трудиться у самых известных португальских купцов в качестве стажера, я обнаружил дома пятнадцатилетнего юношу. Это и был Педро. Образование он получил домашнее, но потом дальше учился у святых отцов. И с самого раннего детства ему внушали почтение к моей отсутствующей особе. Поэтому возвратившись я нашел в нем не только покорного слугу, но и преданного и дельного помощника.»

«Педро был очень набожным. Но весьма наивным человеком. Если нашей Хнани не разрешалось потчевать белых детей сказками и россказнями Индостана, то она отыгралась на Педро. Так как он был полукровкой, то она сочла, что может пичкать его всей этой пышной белибердой. В результате такого двойного воздействия Педро обрел вкус к восточной мистике, но в рамках католицизма.

Я все рассказываю вам о моем помощнике для того, чтобы вам стали объяснимы дальнейшие события.

Мои торговые дела повернулись таким образом, что большая доля моей торговли переключилась на ткани. Интерес европейцев к восточным тканям и необходимость везти в Индостан европейские ткани заставили меня искать места, где я мог бы основать перевалочные пункты. Я нашел себе такое место в Персии и вместе со своим персидским напарником, родственником персидского консула в Тифлисе, организовал в Тебризе склад товаров и открыл магазин тканей. Небольшое отделение было у меня и в Тифлисе.

Педро был хорошим помощником. В основном он находился в Гоа, где ведал скупкой индийских тканей по всему полуострову. В делах я доверял ему как самому себе. И не обращал внимания на то, что он почти каждый вечер отправляется на мессу, — святое дело, — но задерживается много дольше, чем длится месса. Но вот как-то однажды, совершенно случайно, возвращаясь поздно домой, я увидел Педро, который торопливо шел в сторону кафедрального собора. Надо сказать, что в католической Гоа были и капуцины, и монахи-паулисты, и отцы доминиканцы. А также иезуиты. Так вот, раньше, во времена Святой инквизиции в кафедральном соборе находилось «святое присутствие», то есть там проходили заседания святой инквизиции. Я удивился, увидев Педро, потому что время мессы уже прошло, а что же ему понадобилось в таком месте после мессы? Я уже говорил, что доверял Педро как самому себе и был неприятно удивлен, увидев его в такое время здесь. Значит, у него были от меня секреты.

Я решил проследить за ним. И пошел следом. Педро шел довольно быстро, удаляясь от собора в узкие кривые улочки, где за каменными стенами таились дома с их секретами и тайнами, недоступные чужим взглядам. Наконец, в сгущающихся сумерках я увидел, что Педро замедлил шаг и пройдя мимо парадных ворот какой-то усадьбы, исчез в узкой двери в стене, полуприкрытой вьющимися растениями. Я стал искать способ тоже проникнуть внутрь, несмотря на безрассудство этого желания. Я всегда старался просчитывать свои поступки, чтобы не попасть впросак. Но тут мною овладело просто бешенство из-за того, что как мне казалось, Педро меня предал и водит за нос. Но не увидев способа, как проникнуть внутрь, я закутался в плащ и спрятался за деревом.

И тут страшный удар обрушился мне на голову. В первый миг мне показалось, что голова раскололась надвое, а в следующие секунды я уже ничего не мог думать. Я потерял сознание. Не знаю, долго ли я находился в таком состоянии. Какие-то проблески сознания появились вместе с ощущением тяжелой головы и ноющего тела. Я захотел пошевеливать рукой или ногой, но не смог. Приоткрыв один глаз, я увидел, что связан по рукам и ногам. Место, где я лежал, было не под открытым небом. Но лежал я на камнях. Было темно, но это была не кромешная тьма. Какой-то слабый свет разрывал эту темноту. Я осмелел и открыв оба глаза начал рассматривать помещение, где я находился. Колонны с барельефами, странные фигуры из камня. Все заросло лианами, их стволы вились вдоль стен, а извивающиеся ветви, казалось, проникали во все щели. Сквозь обвалившийся потолок светилось небо со звездами. И тут я понял, что нахожусь в древнем индуистском храме, которых так много было в лесных дебрях Гоа. Я сразу же подумал, что меня похитили и бросили здесь, чтобы я умер от голода или стал жертвой кобр, которых тут водилось несметное количество. Проклиная Педро, из-за которого я попал в такую историю, я начал думать как бы мне выпутаться, но ничего мне не приходило в голову. Да и что я мог сделать, крепко связанный и брошенный в этом храме. И только я начал смиряться со своей горькой участью, как услышал среди ночной тишины, нарушаемой только падением капель дождя, человеческие голоса. Я узнал голос Педро. Он объяснял что-то, упоминая мое имя. Потом раздались шаги и я увидел склоненные над собой две головы — какого-то незнакомца и моего Педро. Лицо Педро было расстроенным. Он склонился надо мной и стал развязывать веревки, стягивающие мне руки и ноги.

— Не беспокойтесь, дон Мигуэль, — шептал мне Педро, развязывая веревки, — это просто недоразумение.

Но я был безумно зол на Педро, хотя, как выяснилось потом, во всем был виноват я сам — не надо было мне выслеживать своего сводного брата. Но на сей раз благоразумие взяло верх и я не стал ничего говорить Педро, тем более упрекать его. Педро растер мне затекшие ноги и руки, помог встать. Все это время человек, с которым встретился Педро, безмолвно стоял рядом. Разглядеть мне его не удалось, он был закутан в плащ с низко опущенным на лицо капюшоном.

Дождавшись, чтобы я смог идти, незнакомец кивнул, и Педро, поддерживая под руку, почти повлек меня за собой. Так мы двигались какое-то время, спотыкаясь о неровные плиты, которыми был вымощен пол храма, и выбивающиеся из него там и сям лианы. Наконец, мы достигли стены, казалось, глухой. Незнакомец пошарил по ней рукой, нажал на камень, с некоторым усилием толкнул его и, натужно заскрипев, камень сдвинулся вбок, открыв перед нами вход в узкий коридор. Буквально через несколько шагов коридор уткнулся в деревянную дверь, за которой оказалась освещенная комната, обставленная просто, без лишней роскоши. Мы остановились на середине комнаты и тут я увидел что в ее углу на нешироком помосте, застланном ковром, сидят, поджав под себя ноги по восточному обычаю, двое. Один из них был в глубокой тени, одет в нечто темное и незапоминающееся, и казался безформенным кулем. Другой же, на которого падало пятно света от лампы, был так необычен, что я остолбенел. Человек, на которого я смотрел, был одет по индийскому обычаю в узкий темнозеленый парчовый халат и такого же цвета шелковые шальвары. На глове у него была белоснежная чалма. Единственным украшением его одежды была необыкновенно крупная жемчужина в форме капли на золотой цепочке. По меркам Индостана это было просто аскетическое одеяние. Но его лицо! Оно было сплошь заросшим волосами! Не было видно ни лба, ни щек. Только из-под густых, сросшихся на переносице бровей, вернее, на том месте, где у людей находятся брови, в упор смотрели на меня необычайно яркие глаза, но не темные, как следовало бы ожидать у восточного человека с такой внешностью, а ярко-синие! И несмотря на такую странную внешность, человек был красивым! Тут я вспомнил какие-то смутные рассказы о жившем в наших краях индуистском божестве, Ханумане, предводителе обширного племени обезьян.

Человек, в упор смотревший на меня, вдруг засмеялся.

— О нет, — сказал он, как бы прочтя мои сумбурные мысли, — я не бог, я человек. И я не Хануман, нет, ни в коем случае. Но потомок Великих магараджей.

И он показал мне место подле себя на помосте. Я обратил внимание на его руки. При всей его повышенной волосатости кисти рук были безволосыми, мало того, они были удивительно красивы — тонкие пальцы, округлые ногти.

Педро помог мне усесться, а сам остался почтительно стоять рядом. Я метнул на него строгий взгляд.

— О, не сердитесь на нашего друга, — сказал улыбаясь, магараджа. — Он ни в чем не виновен. Вас приняли за другого. Я расскажу вам, в чем дело. Но, — и тут его взляд стал просто ледяным, — теперь вы стали нашим другом, правда, может быть против вашей воли, но таков рок. Значит, вам была предназначена именно эта стезя. Вы вступили на нее и теперь должны ей следовать.

После такого странного вступления мне ничего не оставалось делать, как уповать на добрые силы, которые помогут мне выпутаться из этой странной истории.

А магараджа продолжал:

— Педро служит нам вот уже лет десять. И мы много знаем о вас от него. Знаем о вашей добропорядочности, образованности, умении вести дела. Мы не хотели вовлекать вас в наши дела, нам было достаточно помощи Педро, но, как видите, провидение распорядилось иначе. Вы не должны беспокоиться, уверяю вас, это добрые дела. — Магараджа сделал особое ударение на последних двух словах. — Правда, понятия добра и зла относительны. К тому же, если бы не было зла, как можно было бы говорить о добре? Поэтому в мире и существуют добро и зло, и они существуют параллельно друг другу. И если мы творим добрые дела, то те, кто мешает нам их творить, делают зло. Разве не так? Но добрым делам часто мешают злые люди. Поэтому добрые дела должны объединять вокруг себя добрых людей. — Магараджа наклонился ко мне, глядя мне прямо в глаза. Мне стало не по себе. — И тогда у добрых людей все дела будут идти прекрасно, и удача будет сопутствовать им во всем. Как она была всегда рядом с вами, эта капризная женщина, удача. Ведь так, дон Мигуэль? И уверяю вас, что этому немало способствовал ваш сводный брат, и наш брат, дон Педро.

После этой тирады, во время которой я чувствовал себя как кролик перед открывающим пасть удавом, мне ничего не оставалось делать, как низко поклониться в знак согласия этому странному и, видимо, страшному и могущественному человеку.

Тот удовлетворенно кивнул головой и в этот миг случилось нечто странное. Фигура, сидевшая чуть позади магарджи, издала какой-то нечленораздельный звук и в следующее мгновение она вдруг стала расти и из нее вырвались два огромных крыла. Первая мысль, промелькнувшая в моей голове была, что это дьявол. Я упал на землю и в ужасе закрыл голову руками. Видимо, я потерял сознание. Когда сознание вернулось ко мне, я увидел хлопочущего вокруг меня Педро. Внутренне содрогаясь я перевел взгляд на то ужасное существо, которое так напугало меня и увидел, что возле магараджи сидит на помосте это странное существо. Я вгляделся и понял, что это не человек, а громадная птица, гриф, священная птица парсов.»

«То, что происходило дальше, внушило мне глубокое отвращение, которое я изо всех сил пытался подавить, чтобы не выдать себя магарадже. По знаку магараджи слуга принес небольшой серебряный тазик, полный кусков окровавленного мяса. И магараджа, засучив рукава и обнажив свои невероятно волосатые руки, принялся кормить этого грифа. Гриф, вытянув красную шею без перьев, выхватывал на лету куски мяса, а магараджа так был поглощен кормлением своего, вероятно, любимца, что перестал обращать на нас внимание и по его нетерпеливому жесту тот человек, который привел нас к нему, начал торопливо подталкивать нас к дверям, и вскоре вывел снова в древний храм. Там он оставил нас одних. Педро знал дорогу и через некоторое время, немного проблуждав, мы наконец, выбрались к крепостным стенам Гоа. Я чувствовал себя совершенно потерянным, игрушкой в чужих руках, управляемым чужой волей. Я ненавидел в этот момент Педро всей душой. Потом только я понял, что Педро попал под гипнотическое влияние этого человека и его поступки были продиктованы желанием оградить меня от неприятностей. Но я сам все испортил, начав выслеживать Педро. Дальше все пошло так, как будто я действовал во сне. У меня появились видения, и я перестал различать, что было со мной на самом деле, а что мне привиделось. Здоровье мое становилось все хуже и хуже, а события в Тифлисе совсем меня доканали. Я думаю, что мой конец уже близок и я жду его с нетерпением, как избавления от тех невыносимых душевных страданий, которым я теперь подвержен».