Манускрипт египетского мага

Глава 28

На следующий день рано утром из госпиталя прислали солдата с сообщением, что Ивану Александровичу стало значительно лучше и он просит навестить его. Госпиталь находился в нижнем Абастумане и Ник вместе с Аполлинарием отправились туда пешком. По дороге они решили, что Ник зайдет в палату к Ивану Александровичу один, как старый знакомый, которому безусловно доверяют, а Аполлинарий останется снаружи — на всякий случай вести наблюдение.

Госпиталь был расположен на правом берегу Абастуманки. Здание было добротно сложено из тесаного камня, толстые стены в редкие жаркие дни абастуманского лета сохраняли приятную прохладу, а зимой тепло от хорошо протопленных печей. Все в этой части Абастумана было прекрасно продумано — ванное здание со многими процедурными, так как Абастуман славился не только прекрасным воздухом, но и тремя замечательными природными источниками минеральной воды, что привлекало сюда больных, бассейн в закрытом помещение и вот этот госпиталь.

Они перешли через Абастуманку по красивому мостику, нависающему над небольшим водопадом под скалой и пошли по дорожкам, посыпанным красным песком мимо ухоженных газонов и молодых лип и платанов к госпиталю.

Аполлинарий зашел вместе в Ником внутрь. Там их встретил молодцеватый молодой доктор с веселыми глазами. Аполлинарий остался в коридоре, вылизанном так, что страшно было наступать на эти блиставшие чистотой полы. Никого больше в коридоре не было. Доктор провел Ника в палату, где на удобной постели с грудой подушек уже полусидел Иван Александрович.

— Ну вот, Иван Александрович, — воскликнул радостно доктор, — вот и посетители уже ходят, скоро и дамы появятся с визитами, скучать вам у нас не придется! Ну, для первого визита получаса, наверное, будет достаточно, — и он выразительно посмотрел на Ника.

Ник согласно кивнул, пододвинул стул поближе к постели больного и сел. Доктор тут же исчез, оставив их наедине.

— Николай Александрович, вы спасли меня, — тихо, со слезами на глазах, сказал Иван Александрович. — Я должен вам рассказать, что со мной приключилось. Только, боюсь, рассказ мой будет нескладен.

— Ничего, Иван Александрович, ведь это только наша первая встреча, — успокоил его Ник. Постепенно вы все вспомните.

— Да, да. Я плохо помню, как у меня в квартире появился мой брат. Я только помню, что мы с ним уже сидели на диване, после моего первого испуга и шока, вызванного его появлением. Он снял с шеи и показал мне медальон. Я знал о существовании такого медальона со слов маменьки и не только со слов. Второй точно такой же медальон она хранила у себя в шкатулке. Показала его мне она впервые в мой последний приезд и предложила забрать. Правда и то, что я не придал этому никакого значения и тут же забыл о нем, посчитав, что маменьке приятны эти воспоминания, пусть медальон будет у нее. Но как только брат показал мне медальон, я тут же его вспомнил. Он очень коротко рассказал о своей предыдущей жизни, сказал, что он назначен выполнять какую-то миссию и я, только я, могу ему помочь. Я был, естественно, очень взволнован встречей с братом, мне хотелось каких-то рассказов, бесед, но он был очень сух и, надо сказать, требователен. Мне это сразу же показалось странным. Я спросил, чем же я могу быть ему полезен. Тогда он спросил меня, знаю ли я тайные языки, он наводил справки и узнал, что я, который оказался его братом, лингвист и знаток тайных языков. Ну, я объяснил ему, что кое-чем интересовался, но это такое море знаний, что ни в чем нельзя быть уверенным.

В этот момент нашего разговора как будто холодом дохнуло из дверей, я обернулся и увидел этого страшного человека. Он источал огромную энергию. Я очень чувствителен к таким вещам и мне стало страшно. Мне показалось, что мой брат тоже как-то внутренне сжался при его появлении.

Этот человек, не обращая на меня никакого внимания, как будто я был неодушевленным предметом, знаком подозвал к себе моего брата. Я увидел, что он как то сразу изменился в лице. Так вот, этот человек, которого звали Виктором, полностью подавил волю моего брата. Страшный человек! Он велел нам немедленно собираться, переодеться в дамское платье и тихонько выходить через черный ход к экипажу. Сам он живо стал собирать вещи в большой саквояж, потом снял картину со стены, ту, на которой был изображен фламандский рыцарь, грубо вырвал ее из рамы, свернул в трубку и сунул в саквояж. Я уж не перечил, не стал говорить, по какому праву он распоряжается в моем доме.

Ник внимательно слушал, не перебивая и не задавая вопросов. А Иван Александрович продолжал свой рассказ, постепенно успокаиваясь. Видимо, пережитое давило на него и рассказывая свои злоключения, он как бы перекладывал их на другого человека. Очевидно было, что он был очень чувствительной натурой.

— Мы выехали из города и вскоре остановились у одного из духанов, чтобы взять провизию на дорогу. Мне удалось незаметно сунуть хозяину духана записку для вас, я был абсолютно уверен, что вы станете разыскивать меня. Потом мы долго тряслись в экипаже, пока, наконец, не добрались до Ахалциха. Там мы оставили экипаж и пересели в повозку, которая принадлежала какому-то мрачному типу, знакомому Виктора. Да, только после Ахалциха Виктор разрешил нам переодеться в мужское платье. Всю дорогу мы молчали. Как только я пытался начать разговор с братом, следовал окрик Виктора. Он, видимо, хотел контролировать все, о чем мы будем говорить. Это было ужасно. Наконец, вконец измученные дорогой, мы добрались до Абастумана. Это теперь я знаю, что это был Абастуман. А тогда, совершенной разбитый, в темноте, я и понятия не имел, куда, наконец, мы приехали. Хотя знал, что конечным пунктом нашего назначения был Абастуман.

Повозка довезла нас до окраины и Виктор отпустил ее. Потом мы пошли пешком к какой-то скале. В темноте было плохо видно, но Виктор вел нас не зажигая света. Видимо, он хорошо знал эти места. Мы по очереди протиснулись в узкую расщелину под скалой, предварительно продравшись сквозь кусты бузины. И оказались в сухой пещере, где были приготовлены свечи со странными фонарями, куда эти свечи крепились, и веревки. Оказалось, что нам надо идти подземным ходом. Правда, этот поход был отложен на следующий день, ночь мы должны были провести в пещере. Наутро Виктор, пока мы, утомленные дорогой еще спали, сбегал на местный базар за провиантом. Вернувшись, он растолкал нас и велел собираться в дорогу. В душе я взвыл от ужаса, мне казалось, что у меня уже нет сил. Идти нам предстояло подземным ходом. Но этот подземный ход, представлявший собой наклонные галереи, кстати, подобные тем, которые устроены в египетских гробницах, был удивительно удобен. От усталости мне показалось, что мы очень долго взбираемся по нему. Это было и еще, видимо, от того, что я не знал конечной цели нашего путешествия. Наконец, мы вылезли наружу, и оказались у подножья небольшой крепости.

Как оказалось, мы шли по подземному ходу довольно долго. Солнце уже перевалило за полдень, когда мы оказались на месте. Виктор дал нам немного передохнуть и затем, не теряя ни минуты, повел нас внутрь крепости. Уже темнело. Снова Виктору пришлось зажечь фонарь. В крепости, высоко поднимая фонарь со свечой внутри, он достал из-за пазухи какой-то лоскут, как впоследствии я убедился, довольно грубого пергамента. Это была карта внутренней части крепости. Виктор повел нас за собой и, наконец, мы добрались до одного из полуразрушенных помещений замка. Там, быстро собрав валявшиеся повсюду ветки, он разжег костер, достал небольшой лом, который тоже был припрятан у начала подземного хода в пещере и, сверившись с картой, начал долбить стену. Эту карту я потом тайком подобрал, он выбросил ее, когда добрался до ниши в стене, в которой лежал какой-то сверток. Лихорадочно он развернул сверток. В неровном свете фонаря он начал разглядывать его содержимое, а это были пергаменты, бумаги и книги, отбрасывал ненужное в сторону так, что часть попадала прямо в костер или ему под ноги, и беспощадно растаптывал. Туда же, в костер, он бросил и тот портрет средневекового рыцаря, который висел у нас дома. И жег, и топтал его так, как будто это был его личный враг. И наконец, он издал такой звериный вопль, что я отшатнулся. Мурашки побежали у меня по телу от ужаса.

— Вот, — вскричал он, — наконец!

Я ничего не понимал. Мой брат, видимо, понимал. Он выглядел, как раненый зверь, у которого более сильный соперник вырвал добычу. До меня, казалось, им обоим не было дела. Я недоумевал, зачем они тащили меня с собой. И тут, Виктор, весьма бесцеремонно, мягко говоря, потащил меня к костру, усадил и дал в руки книгу в переплете из телячьей кожи, от которой немного попахивало затхлостью.

— Ну-ка посмотрите, что это за книга, — сказал Виктор, — только смотрите внимательно.

Я начал разглядывать манускрипт. Это был приблизительно 15–16 век, состоял он из фраз на какой-то странной латыни, из которой я не мог понять ни слова. Некоторые страницы были прорезаны таким образом, что буквы, а иногда и несколько букв сразу были вырезаны, образуя несколько окошек на странице. Сперва я было подумал, что кто-то в более поздние времена из ненужной рукописи вырезал отдельные буквы, чтобы наклеить их куда-нибудь. Но приглядевшись я понял, что это не так. Прорези были сделаны аккуратнейшим образом, края были обработаны так, чтобы они не рвались. Я недоумевал.

— Ну, что? — нетерпеливо спросил Виктор.

Я пожал плечами и в этот миг меня осенило. Я понял, что держу в руках ключ к какой-то другой рукописи, я вспомнил что читал статью английского профессора о так называемой решетке Кардано — карточке с несколькими вырезанными окнами, названную по имени изобретателя этого шифра, итальянского математика Джироламо Кардано. Когда карточка накладывается на зашифрованный текст, в ее окнах появляется скрытое сообщение. Таким образом, зашифровать и прочитать исходный текст можно, имея одну и ту же карточку. И тогда я понял, что манускрипт, который я держал в руках, был ключом к другому.

Виктор внимательно следил за моим выражением лица. Он понял, видимо, что меня осенила какая-то догадка. Но я боялся высказать ее вслух. «А вдруг он убьет меня тотчас же, как я скажу ему о моих догадках», — подумал я.

— Ну, я думаю, — начал говорить я, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно убедительнее, — что это ключ, но не совсем понятно, как нужно с ним обращаться. Надо внимательно изучить рукопись…

— У нас нет для этого времени, — грубо прервал Виктор, — мы должны уходить.

И он вознамерился бросить в костер еще две рукописи, скорее всего на арабском языке, но тут уж я воспротивился и сказал, что не объясню ему ни слова из манускрипта, если он будет уничтожать рукописи.

— К тому же, — добавил я, — неспроста они спрятаны были вместе. Возможно, там есть дополнительные сведения. Да и все, что вы сейчас сожгли и уничтожили, тоже могло иметь ценность.

— Вы знаете арабский? — спросил Виктор, не обращая внимания на мои сентенции.

Я ответил утвердительно.

— Ну, тогда и понесете эти рукописи.

И он снова завернул три рукописи в ветошь, сунул все это в заплечный мешок и водрузил мне на плечи. Я, правда, не понял, какая связь существует между знанием арабского и тем, что я должен был тащить на себе эти фолианты. Но я был согласен.

Ночь уже подходила к концу, мы были безмерно утомлены, но Виктор был беспощаден.

— Нам надо идти, — безапелляционно заявил он. — И как можно скорее.

Мне все же удалось вытащить несколько обгоревших клочков пергамента из костра и из-под ног и сунуть их в тот же мешок. Туда же попала и брошенная Виктором карта на обрывке бумаги.

И мы отправились в путь. Впереди уверенно шел Виктор, посередине я и замыкающим мой брат.

По дороге он велел моему брату подняться на скалу, мимо которой мы проходили и на вершину которой вела еле заметная тропинка, и осмотреть окрестности. Тот сказал, спустившись, что видит небольшую верховую группу, которая направляется к замку. Тогда Виктор велел нам лечь и затаиться в кустах рододендрона. Он лежал рядом со мной, его смрадное дыхание отравляло меня. И он держал нож у моего горла, ничего не говоря, но выразительно смотря на меня, а вы в это время прошли буквально у нас над головами.

Ну вот, а дальше вы все знаете. Мне удалось исхитриться и оставить свой носовой платок на дороге. И это была моя единственная надежда.

В это время кто-то осторожно постучал в дверь палаты, дверь открылась и на пороге показался веселый доктор в сопровождении сестры милосердия, которая несла на небольшом медицинском подносе, закрытом белой салфеткой, лекарства. Доктор укоризненно посмотрел на Ника и Ник понял, что он сидел у Ивана Александровича значительно больше получаса.

Сердечно попрощавшись с Иваном Александровичем, Ник вышел из палаты и увидел Аполлинария, беседующего с миловидной сестрой милосердия. Увидев Ника, Аполлинарий распрощался со своей новой знакомой и они пошли назад той же назад той же дорогой. По дороге Ник пересказывал то, что ему поведал бедный Иван Александрович.