Манускрипт египетского мага

Глава 4

Прошло несколько дней. Посыльный от полицмейстера сразу же на следующий день после визита Ника к Сергею Васильевичу принес ему кучу документов, в которые он погрузился с головой. Отдельные протоколы и свидетельства очевидцев были столь разрозненными, что составить цельной картины по ним никак не получалось. Создавалось впечатление, что все эти происшествия были случайными, не связанными друг с другом. Подозрения каждый раз падали то на слуг, то на каких-то случайных прохожих, но доказательств практически не было. Да и следы на теле жертв, если их находили, были тоже бездоказательными. В случае Нины Андреевской, тело которой нашли далеко внизу по течению Куры, можно было полагать, как и решили медицинские эксперты, что это несчастный случай. Женщина упала в воду, течением ее понесло вниз, а синяки на теле — это удары от коряг и камней в реке. Но опыт Ника говорил о том, что почти одновременно такое большое количество жертв без видимой причины преступления может быть действием маньяка или террориста с целью устрашения населения. Уже тот факт, что он был вызван в Тифлис свидетельствовал о том, что террор в какой-то мере удался. Ник так увлекся работой, что не выходил из дому, очень поздно, почти под утро, ложился спать и вся его связь с внешним миром осуществлялась через Петруса. Петрус же энергично осваивал неведомый ему до сих пор мир.

Подавая десерт Нику, занятому после обеда чтением местных газет — «Кавказа», «Тифлисского листка» и петербургских газет, которые присылали ему с курьером из канцелярии губернатора, Петрус провозглашал:

— Рахат — лукум. Из персидского магазина на Эриванской площади под гостиницей «Кавказ».

Или:

— «Девичьи губки». Турецкое лакомство. Из лавки Ахшарумова на Майдане.

Также энергично Петрус осваивал и местные блюда. По утрам он спускался по улице до Хлебной площади за мацони и горячим чуреком, потом отправлялся на Метехский мост за свежей рыбой «цоцхали». Там он долго стоял, навалившись на перила моста, наблюдая, как рыбаки забрасывают с лодок сети. А потом мчался домой с небольшим ведерком, полным плещущейся в нем рыбой. Договаривался с крестьянами, которые на своих ишаках подвозили ему свежие фрукты, овощи, зелень, птицу. Уже по утрам раздавался с улицы крик, часто сопровождавшийся ослиным ревом:

— Пэтрэ! Пэтрэ! Михо пришел, провизию принес!

И Петрус вихрем скатывался по лестнице, чтобы встретить очередного поставщика.

В этих непрерывных хлопотах у Петруса проходил целый день. Скоро все знали его на пространстве между Сололаками и Майданом, его появление ни у кого не вызывало удивления, его уже не считали чужаком. В Тифлисе всегда легко приживались люди из разных стран. Когда Петруса спрашивали о занятиях его господина, Петрус цокал языком и говорил со значением: «О, очень умный человек! Все книги, книги. Ученый!». Собеседники качали головами и тоже цокали языками в знак понимания и уважения.

Прошла неделя. В субботу вечером Елизавета Алексеевна прислала приглашение Нику на воскресный вечерний чай. «Я помню свое обещание, — писала она. — И если вы настроены также романтично, как и в прошлое наше свидание, я постараюсь доставить вам удовольствие».

Поднявшись в воскресный вечер к Елизавете Алексеевне, Ник был сразу же проведен Саломэ в кабинет. Саломэ имела очень таинственный вид и, встретив Ника, начала хихикать, прикрывая рот ладошкой. В небольшой комнате, который служил и библиотекой, стены были сплошь заставлены книжными шкафами, битком набитыми книгами, стоял изящный письменный стол на гнутых ножках и несколько глубоких кресел. Елизавета Алексеевна встретила Ника у дверей и как только за Саломэ закрылась дверь, сказала:

— Хочу вас представить даме.

Ник оглянулся. Из кожаного кресла поднялась и вышла на середину комнаты молодая женщина. Если Елизавета Алексеевна хотела произвести впечатление, то она своего добилась. Женщина была необычна. Казалось, в ней собрались все краски востока. Смуглое лицо с крупными чертами было обрамлено черными как смоль волосами, которые вились крупными кольцами и ниспадали на шею и грудь. На голове была пунцовая шелковая шаль, завернутая в виде тюрбана. Женщина была одета в малиновый бархатный длинный жакет, тесно обтягивающий пышную грудь, которую украшали несколько рядов ожерелья из золотых монет. Из-под жакета ниспадали многоцветные яркие шелковые юбки в мелкую складочку, которые при каждом движении переливались всеми красками радуги. Удивительнее всего были глаза женщины. Они были серые, но с зеленоватым оттенком, свойственные скорее северянке, чем южанке.

— Зинэ, это Ник, — сказала Елизавета Алексеевна, — я тебе о нем уже рассказывала. Он этнограф и интересуется востоком.

Ник поклонился. Елизавета Алексеевна продолжала.

— Ник, Зинэ, Зиночка, мой большой друг. И ее отец, Ала Хусем уд-Дин, курдский шейх, потомок Саладина, дружен со мной. Вернее, они принадлежат к той ветви курдов, которая сохранила свое древнее лицо, они йезиды. Они знают много удивительных вещей. Много таинственного в их верованиях. У шейха хранятся вещи, которые прошли века вместе с его народом. Шейх считает, что эти вещи оттуда. — и Елизавета Алексеевна показала рукой вверх. — Но самое главное, продолжала Елизавета Алексеевна, — что они умеют связываться с теми силами, которые управляют всем сущим.

При этих словах Елизаветы Алексеевны Нику стало не по себе. Он был человеком рациональным и его не так легко было свести с ума, хотя бы даже на короткое время. Но тут он почувствовал себя не очень уверенно. С другой стороны, ему не хотелось упускать возможность изучить жизнь этого странного города и его, как теперь становилось все яснее, не менее странных обитателей.

Он поклонился и сказал, что принимает с благодарностью предложение очаровательной Зинэ и любезной Елизаветы Алексеевны.

После ставшего уже традиционным вечернего воскресного чая, теперь уже в обществе очаровательной йезидки, которая прекрасно владела не только русским, но и французским, на который время от времени переходили собеседники, Зинэ, укутавшись с головой в длинное покрывало, выскользнула из комнаты. Елизавета Алексеевна, прощаясь с Ником, шепнула ему:

— Я не забыла свое обещание, и Зинэ — это путь к нему.

Ник был изумлен. Какое отношение могла иметь йезидка к фламандской картине? Загадок становилось все больше.