Манускрипт египетского мага

Глава 3

Побродив по городу и сделав кое-какие покупки, которые он велел доставить по своему тифлисскому адресу и сделав визит известному на Кавказе ученому-этнографу, профессору Ляйстеру, к которому у него были рекомендательные письма, Ник вернулся домой, когда уже сумерки легкой вуалью наплывали на город.

Ник взбежал по лестнице, вошел к себе и окликнул Петруса, который трудился на кухне.

Петрус, в обширном фартуке и с кухонным ножом в руках, выглянул на зов и проговорил скороговоркой:

— Дама с третьего этажа прислала вам письмецо, — и указал подбородком на столик в передней, где на изящном серебряном подносе для визитных карточек лежал маленький розовый конверт. Зная пристрастие Петруса к изыскам на кухне, Ник не стал его задерживать, взял письмецо и прошел в гостиную. Усевшись в кресло, он распечатал конверт, благоухавший вербеной, вынул изящный листок тончайшей бумаги, на которой легким почерком было написано:

И подпись:

Ник сразу все понял и оценил весьма дипломатичное приглашение дамы. Опустив письмецо на колени, он задумался и незаметно задремал. Из этого приятного состояния его вывел голос Петруса, торжественно объявивший: «Ужин подан!».

После ужина, который Петрус обставлял так, будто он подавался царственной особе, а с этим Ник ничего не мог поделать, иначе бы он смертельно обидел преданного Петруса, Ник положил письмо с приглашением в карман и поднялся этажом выше. На его звонок дверь открыла Саломэ. Кланяясь и улыбаясь, она провела Ника на балкон, и тут же исчезла, торопясь, видимо, домой.

Елизавета Алексеевна, сидевшая на венском стуле у перил, встала навстречу Нику и улыбаясь, протянула ему руку. Ник поцеловал ее, про себя удивляясь молодому голосу и нежной руке, никак не соответствовавшим возрасту дамы. Она указала Нику на второй венский стул, стоявший подле нее, и сказала:

— Сергей Васильевич просил меня оказать вам на первых порах, скажем так, некоторое покровительство. Я уверена, что в покровительстве вы не нуждаетесь, но принять гостя из Петербурга мне очень приятно. Садитесь, давайте посмотрим на город. Он очень хорош в этих наступающих сумерках. Посмотрите, там вдали будто лежат облака. Но это — горы Большого Кавказа с белыми шапками вечных снегов. А там справа, течет Кура. А теперь прислушайтесь. Слышите шум волн, будто река течет возле нашего дома. Таков уж этот странный дом, — и она замерла, вслушиваясь в утихающий шум города и нарастаюший плеск воды.

Ник прикрыл глаза и тоже вслушался. Странным образом шум реки сразу унес его к каким-то смутным воспоминаниям, в голове возникали и исчезали картины городов его детства, крики гребцов, тени лодок, скользящих по воде где-то в совсем других местах. Ник встряхнул головой, видения исчезли и он украдкой обвел взглядом балкон. Он сразу отметил его необычность. И не только для его европейского глаза, которому был непривычен вид такого открытого балкона, свойственный только южным городам. Стена дома, к которой примыкал балкон, была покрыта изящными глазурованными изразцами, почти совсем не помутневшими от времени. Вдоль стены стояли кадки с растениями, достигавшими своими стволами потолка, с огромными изрезанными листьями. Ник знал это растение. Это была монстера. Но таких огромных монстер и сразу так много он никогда не видел. Про себя он удивился такому пристрастию хозяйки. Обилие растений поражало. Весь балкон был увит глицинией и китайской розой. Особенно хороша была глициния, тяжелые лиловые гроздья которой свисали прямо перед глазами. В этом пышном обрамлении зеленых листьев, лиловой глицинии, темнокрасных с кожистыми цветоложами и нежными лепестками цветов китайской розы, ажурного плетения балкона, как в необычайной раме смотрелся город со множеством устремленных в небо церковных куполов, утопающих в зелени садов.

Так прошло несколько минут. С наступлением сумерек все усиливался звон цикад, доносившийся из ботанического сада. Ник стряхнул с себя какое-то странное оцепенение, нашедшее на него. Он еще раз обвел взглядом балкон и вдруг увидел стоявшее у стены кресло-качалку с таким же плетеным сидением, как у венских стульев. На подлокотнике кресла лежала шелковая персидская шаль. Кресло качалось. Но на балконе никого не было, кроме хозяйки, когда он вошел сюда. А кресло не могло качаться так долго. Он перевел взгляд на Елизавету Алексеевну. Та все также безмятежно наслаждалась видом угасающего дня.

Почувствовав на себе взгляд Ника, Елизавета Алексеевна повернулась к нему и с улыбкой сказала:

— Правда, прекрасный город? Ну, вы еще почувствуете все его очарование. А теперь настал час индийского чая.

И она жестом показала Нику на дверь, которая вела в гостиную. Там на небольшом столике был уже сервирован чай.

— Саломэ, уходя, все приготовила, — говорила Елизавета Алексеевна, усаживая Ника. — Чайник она укутала, предварительно заварив чай, пирожные сегодня утром доставлены, Саломэ у меня молодец.

Ник взял в руки чашку из тончайшего китайского фарфора, на котором тонкой кисточкой искусного мастера были выведены сосны, растущие по склонам гор, цветущие вишневые деревья и изящные пагоды. Он наслаждался великолепным чаем и изысканной сервировкой. Но взгляд его бродил по комнате. И неспроста. Это была необычная комната.

Стены комнаты были обтянуты обоями, сделанными из свиной кожи густо-коричневого цвета, выделанной так тщательно, что они касались бархатными. Изначально по обоям бежал тонкий рисунок позолотой, но прошло время, позолота осыпалась, а свиная кожа осталась. На той стене комнаты, которая прилегала к скале, висело огромное, до пола, зеркало в темной полированной дубовой раме, под стать обоям.

Напротив зеркала, в простенке между двумя стрельчатыми окнами, висела старинная картина. Это был портрет женщины с пепельно-русыми волосами, зачесанными назад и собранными в тугой узел на затылке, с мелкими чертами лица, серыми глазами. Светлую кожу оттеняло и делало еще светлее и прозрачнее платье глубокого синего цвета с воротником и манжетами венецианского гипюра. Художник с большим мастерством выписал тяжелые складки ткани и изящество кружева, словно иней осыпавшего платье. Женщина на картине стояла у раскрытого окна, в стеклянной створке которого отражался город с высокими шпилями готических соборов, горбатыми каменными мостиками, перекинутыми через каналы в которых медленно струилась вода, одинокими прохожими на улицах.

В зеркале отражалась и другая картина, в обрамлении темной и узкой оконной рамы — город за окном с бесконечными крышами домов, улочками, сбегающими к реке, куполами церквей, минаретами, и плывущими среди облаков где-то у горизонта белоснежными громадами гор.

Ник вначале любовался обеими картинами в зеркале, а затем повернулся к картине, висевшей между двумя окнами. И эти горбатые мосты, и дома были ему очень знакомы. Он повернулся к хозяйке, чтобы спросить ее о картине и только было хотел задать вопрос, как Елизавета Алексеевна, задумчиво глядя на него, сказала:

— Правда, удивительная картина? Чем дольше смотришь на нее, тем больше хочется прогуляться по этой старинной фламандской улице, и кажется, что ты там уже был. Не так ли?

Ник улыбнулся.

— Вы предугадали мой вопрос. Я как раз хотел спросить вас о ней. Вы позволите рассмотреть ее повнимательней?

— Да, конечно, будьте любезны. — И Елизавета Алексеевна откинулась на спинку стула.

Ник встал и подошел к картине. Тщетно он искал имя художника — его не было. Но было очевидно, что картина руки известного мастера. Ник перебирал в голове имена фламандских мастеров. Напрасно. Хоть и казалось эта картина ему знакомой, но припомнить художника он не мог. При ближайшем рассмотрении Ника удивило, как тщательно были выписаны не только платье женщины, но и все предметы, находившиеся в комнате. За спиной женщины на высоком черном круглом небольшом столике с одной ножкой лежала раскрытая книга. Свет из окна падал пятнами на ее страницы. На них можно было рассмотреть каждую букву. Но прочесть, что там было написано, оказалось невозможным.

Он повернул голову к Елизавете Алексеевне. Она смотрела на него с улыбкой.

— Я могу устроить вам путешествие туда — и она кивнула головой в сторону картины. Ник вопросительно смотрел на Елизавету Алексеевну, не произнося ни слова. «Странная женщина», — пронеслось у него в голове. И, неожиданного для самого себя, он произнес:

— С превеликим удовольствием. Надеюсь, меня представят этой очаровательной даме? — и он показал на портрет.

— Это и будет целью вашего путешествия. Вы не боитесь?

— Отнюдь. Приключения — моя страсть, несмотря на то, что я по натуре кабинетный человек. И по роду работы, и по складу характера я не склонен к светским развлечениям, милая Елизавета Алексеевна. Мне приходится много путешествовать, ибо я по специальности этнограф. Но мне доставляет особое удовольствие рыться в старых бумагах и пытаться воссоздать из бумажного хаоса реальную картину какого-нибудь происшествия. А такая страсть требует упорного труда. Но потом мне нужно встряхнуться и я мчусь куда-нибудь с особым безрассудством.

— Хорошо, договорились. Но это произойдет через несколько дней. А пока готовьтесь к встрече с дамой, — посмеиваясь, сказала Елизавета Алексеевна.

Ник провел еще около получаса у Елизаветы Алексеевны в приятной болтовне и откланявшись, удалился к себе. Уже засыпая, он снова и снова возвращался мыслями к картине и удивительный образ женщины на ней занимал его.