Мертвые головы

Глава 14

Витяшу хоронили ясным морозным днем на Власихинском кладбище.

Кто-то из родственников подсуетился, и могилу удалось выхлопотать в престижном месте, неподалеку от "Афганской" аллеи.

Народу было немало, и это несмотря на то, что Мишаня, сообщивший накануне страшную весть, попросил Кирилла, чтобы он приходил один, а присутствие на похоронах кого-либо из "усладовских" девочек крайне нежелательно.

На механически заданный Кириллом, ошарашенным известием, вопрос, почему бы им не отдать последнюю дань покойному, Мишаня ответил, что родственники у Витяши прозорливые, сразу поймут, что это за публика. А ему бы этого не хотелось.

Помимо многочисленной Витяшиной родни, публики сплошь интеллигентной было много молодежи. Витяша после школы сменил несколько мест учебы, и везде он, человек легкий и коммуникабельный, обзаводился массой приятелей. Пришли и бывшие одноклассники, еще не успевшие разлететься после последнего звонка.

Отдельной стайкой держалась группа юнцов, в облике которых при внимательном взгляде явно прослеживались черты представителей сексменьшинств. Мишаня их тоже просил не приходить на похороны, а почтить память друга иначе, в своем кругу, ведь для родственников ориентация Витяши была тайной за семью печатями, но, в отличие от тактичных девочек из "Услады", представители противоположного пола проявили неуступчивость. Благо, хоть держались довольно скромно и почти незаметно.

Отец Витяши, невысокий, кругленький человек в очках, лысоватый, с несколько отвисшими щеками и с землистого цвета кожей лица, поддерживал под руку жену. Та была на полголовы выше его, с прямой, даже в эти страшные минуты, осанкой, с тонкой лепки аристократическим лицом, в котором горе не оставило ни кровинки, с сухими, но словно ничего вокруг не видящими глазами. В Витяше при жизни явно было что-то от матери. А вот поддерживающая ее под руку дочь была почти точной копией отца.

На Мишаню было жалко смотреть. С непокрытой головой, высокий, широкоплечий, с искаженным от горя лицом, он стоял рядом с родителями покойного, чуть сзади них, и боялся смотреть на тело своего друга. Кирилл видел, что он ужасно напряжен, что он буквально на грани, но не знал, чем и как помочь ему.

Витяша лежал в гробу совершенно непохожий на себя живого. Во-первых, что естественно, он был без очков, и это уже меняло его облик. Но еще больше, буквально до неузнаваемости, меняло его отсутствие жизненных красок, улыбки, ямочек на щеках.

Его уже отпели в Покровском соборе, но священник поехал и на кладбище. Кирилл неважно разбирался в обрядности, поэтому несколько удивился, что и здесь служитель церкви принялся читать над усопшим молитву.

— Говорят, на его теле не осталось живого места… — услышал Кирилл кем-то из стоящих сзади него тихим голосом произнесенную фразу.

— Еще бы: восемнадцать ножевых ударов! — так же тихо отозвался другой голос.

— Странно, что лицо не тронули… — по едва уловимым специфическим интонациям можно было заключить, что это произнес кто-то из "голубых".

— Почему странно?

— Ясно же, что орудовал какой-то помешанный, маньяк. Такие любят и лицо исполосовать. Очки-то, вон, растоптали всмятку…

— Да какой маньяк! Наверняка наркоша какой-нибудь. Карманы-то у Витяши вывернуты были, цепочка с шеи сорвана. На дозу не хватило, вот и… Да еще поди под "ломкой" находился, ну и озверел. А маньяков деньги и цацки не колышат…

— Тем более, там рядом, говорят, шприц обнаружили. Использованный…

— Вот видите…

— Да какая разница! — вступил в беседу женский, молодой, со слезой голос. — Главное, что Витю уже не вернешь, а кто убил да почему — не имеет значения…

— Не скажите. Убийца-то на свободе. Значит, всем нам угрожает опасность…

— Это чисто гипотетически. От одного убийцы ничего не зависит. Вон их, полно вокруг…

— Тоже верно…

— Непонятно, как он там оказался…

Хлебосолов уже знал от Мишани, что тело Витяши нашли на заброшенной, а потому и неохраняемой, стройке неподалеку от его дома. Живущие по соседству ребятишки полезли туда, чтобы "покурить", и обнаружили еще не остывший труп.

— Что тут непонятного? Подставили нож к горлу, да и завели, делов-то.

— Средь бела дня…

— Сейчас столько отморозков развелось, им без разницы — день, ночь…

— Может, у него с собой крупная сумма была? Витя всегда был при деньгах…

— Может, и была. Теперь кто скажет…

Все больше и больше людей вступало с беседу. Говорили тихо, едва разжимая губы, с печальными интонациями, соответствующими моменту.

— А его не могли уже убитого туда принести? И такое случается…

— Какое там! Вся стройка была кровью забрызгана. Нет, его именно там…

— И никто никого не видел?

— Кабы видели, и проблем бы у ментов не было. Никто ничего…

— И следов никаких не осталось? Следы-то должны были…

— Говорят же, кровью там все захлестнуто. Восемнадцать ран…

— Значит, и на убийце должна быть кровь. Хотя бы в микроскопических размерах…

— Должна быть. Только где его взять, убийцу-то, чтобы проверить..?

— Интересно, он кричал? Звал на помощь?..

— Кто знает… Может, и кричал. Да кто услышит… А если и услышит, кому охота вмешиваться… Себе дороже может выйти…

Священник закончил службу и мелодичным голосом произнес:

— Может быть, кто-нибудь хочет выступить в порядке гражданской панихиды?

Через некоторое время стало ясно, что таких желающих нет.

— Родственники могут попрощаться с усопшим, — дал команду священник.

Мишаня, запаниковав, тут же сделал шаг назад. Хлебосолов крепко взял его за локоть, вывел из толпы, слегка встряхнул.

— Все нормально. Это необязательно. Стой здесь и не бойся.

— Да-да… Спасибо… — трясущимися губами пробормотал пожарный.

— На похоронах и поминках "спасибо" не говорят. Традиция.

— Да, я знаю, спасибо. То есть… В общем, я понял, все нормально…

— Да не трясись ты! — твердо глядя Мишане в глаза, прикрикнул Хлебосолов. — Скоро все кончится. Держись, десантник.

— Не могу, Кирилл. Веришь-нет? Даже подойти не могу. Просто подойти…

— Ничего, бывает…

Люди подходили к гробу, некоторые целовали покойного в лоб, женщины и даже иные мужчины тихо плакали. Не было ни громких рыданий, ни показной демонстрации убитости горем, вот только на родителей Витяши было страшно смотреть, чувствовалось, что сердца этих людей разрывает горечь утраты, неподдельной, истинной…

Гроб накрыли крышкой. Какая-то женщина вытащила из сумки молоток и чуть растерянно зашарила взглядом по мужским лицам. Никто не спешил прийти к ней на помощь, возникло легкое замешательство.

— Кир!.. — одними губами выдохнул Мишаня.

Тот глянул на него, шагнул к женщине и решительно протянул руку:

— Давайте сюда!

Она протянула ему молоток, и Хлебосолов, подойдя к гробу, принялся энергичными ударами забивать гвозди, приколачивая крышку к основанию гроба.

При первых же звуках ударов мать Витяши громко охнула и осела, обмякла кулем в руках своего мужа и дочери. Кто-то из женщин кинулся к ней с нашатырем, вокруг нее захлопотали родственники и, по всей видимости, коллеги, и вскоре общими усилиями женщина была приведена в чувство.

Гроб опустили в могилу, быстро орудуя лопатами и сменяя друг друга, мужчины, после того, как каждый кинул по горсти земли, закопали ее. Холмик обложили венками и цветами, коих было множество.

Отдав последние почести, народ унылой процессией потянулся к ожидавшим их неподалеку автобусам и легковым автомобилям.

— Вот и похоронили Витяшу! — Мишаня уже несколько пришел в себя. — Кто бы мог подумать! В самом расцвете!.. Он ведь был моложе нас с тобой!..

— Да, я знаю…

Поминки справляли в столовой университета, где преподавала мать Витяши.

Все расселись за составленные буквой "П" столы. Кто-то говорил поминальные тосты. Мишаня сразу налил себе полный стакан водки, Кирилл — половину. Они сидели в самом конце одного из длинных отрезков, образованных столами, и не очень прислушивались к речам в центре застолья.

— Давай, за Витяшу. Чтоб ему, значит, земля пухом! — провозгласил Мишаня и опрокинул в рот содержимое своего стакана.

Кирилл последовал его примеру.

От выпитого Мишаня ожил, расслабился, даже порозовел лицом.

— Хорошо, что ты пришел на похороны, — обратился он к Хлебосолову. — Без тебя… Даже не знаю, как бы я все это выдержал!

— О чем речь…

— Нет, серьезно. С детства не переношу похороны и тому подобное.

— Как же так, — вяло закусывая, проговорил Хлебосолов. — Тебе ведь наверняка всяких из огня доводилось вытаскивать. И мертвяков, думаю, тоже.

— Уж это само собой. На пожаре всякое случается. И мертвяки…

— Так в чем же дело?

— Там — другое.

— Понятно — другое! Там они обгорелые, обугленные, перекореженные, с вытаращенными, а то и лопнувшими глазами… А здесь — приведенные в божеский вид…

— Да нет. Когда из огня кого-то тащишь, всегда убеждаешь себя, что он еще жив. А живых я никаких не боюсь, хоть они обгорелые-перегорелые. И там все на нервах, на скачке, как в бою. На многое просто не обращаешь внимания. Сам в горячке, кругом все горячо, и они горячие. Даже мыслей никаких нет…

— Вон оно как…

— А здесь… Это ледяное безмолвие, эта мертвая неподвижность. Соседство живого и неживого. И все эти замогильные ритуалы… Бр-р-р… Словом, пунктик у меня…

— Ну ладно, пунктик так пунктик. Еще по одной, или как?

— Тебе сегодня не рулить?

— Вообще-то…

— Ничего, до вечера выветрится, — заявил Мишаня, беря бутылку.

— Только немного, — придержал ему руку Хлебосолов.

— Понял.

Мишаня налил ему водки на один палец, себе побольше.

— Царствие небесное! — сказал Кирилл и, чуть помедлив, выпил.

— Царствие небесное! — эхом откликнулся Мишаня. — Там встретимся!

Когда пожарный, выпив, поставил стакан на стол, Хлебосолов заметил у него на глазах слезы. Тот аккуратно собрал их пальцами к переносице и стряхнул с руки.

— Х-ху!.. Водка немного не туда пошла… — как бы заоправдывался он.

— Понятно.

— А ведь это мне наказание! — криво ухмыльнулся Мишаня.

— Что ты еще несешь! — поморщился Кирилл. — Совсем заплохел!

— Не-е, ты послушай! Помнишь, нас инвалид у себя собирал?

— Ну…

— Предлагал всем вместе убийцу девчонок найти. Помнишь?

— Да помню я, помню. При чем здесь наказание-то? Придумал же!..

— Я тебе еще сказал, что из-за двух каких-то проституток напрягаться не собираюсь.

— Ты сказал, что голову подставлять из-за них не собираешься.

— Ну да, верно.

— И что?

— А то, что теперь мне есть из-за кого подставлять голову.

— A-а, вот ты о чем.

— Если бы я тогда одноногому не отказал, глядишь, и Витяша был бы жив.

— Этого ты не можешь знать. И вообще, разводишь какие-то мистерии! Никогда не замечал за тобой этого пещерного суеверия.

— Дело не в суеверии. За Витяшу следует посчитаться.

— Давай не будем сейчас об этом! Не то настроение, и вообще…

— Согласен, я и не хотел сейчас подымать тему. Потом поговорим. А теперь у меня к тебе есть одна просьба. И я очень тебя прошу ее выполнить.

— Какая?

Мишаня вытащил из-за пояса газетный сверток и положил его на стол перед Хлебосоловым. Тот непонимающе уставился на него.

— Что это?

— Деньги.

— Какие еще деньги?

— Витяшины это.

— Не понял…

— Что тут понимать… Мы с ним деньги держали в одной ячейке, в банке. Мне пора уже приличным жильем обзаводиться, а Витяша… Квартира его не волновала, и вообще на что-то конкретное он не копил, а так… Любил он "бабочки" сами по себе любил. Крутить нигде их не собирался, боялся прогореть, а просто покупал доллары и хранил их в банковской ячейке…

— Ну?..

— Что — ну?

— От меня-то ты чего хочешь? Я ведь не душеприказчик, не нотариус.

— Хочу, чтобы ты их отдал.

Хлебосолов поглядел тяжелым, угрюмым взглядом на собеседника.

— И кому я их должен отдать?

— Родителям его, кому же еще! Они ведь… Наследники… И все в таком роде…

— Вот сам и отдай. Ты же его самый близкий друг, так какого хрена!..

— Кир, ну я тебя прошу! Пожалуйста! Я не могу… Придется что-то объяснять… У тебя это лучше получится… — Мишаня смотрел умоляюще.

— Нашел время! — сердито заметил Кирилл. — Не мог подождать!

— Ты знаешь, не мог. Нет, надо сейчас. Именно сейчас. Ну, Кир!

— Что, боишься, что потом отдать сил не хватит? — усмехнулся Кирилл. — Прикипят к душе "баксики" — не оторвешь?

— А кто его знает, — пожал плечами Мишаня. — И такое может случиться. Но главное, они мне карман жгут. Только о том и думаю, чтобы передать их по назначению. Со мной ведь тоже… всякое может стрястись… Тогда нехорошо получится.

— О, приятель, куда-то тебя не туда понесло! Попер за упокой!

— Так ты передашь? — гнул свое пожарный.

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас! Что тянуть… Потом специально надо будет идти, еще хуже…

Народ уже начал расходиться. Отбывая, люди поочередно подходили к родителям Витяши, чтобы выразить им напоследок свои соболезнования.

— Ну хорошо. Давай сюда свои деньги, — решился Хлебосолов.

— Вот и отлично!

Кирилл взял сверток и подошел к родителям Витяши. Мать встретила его сухим равнодушным взглядом, глаза отца были красными и воспаленными. Дочери рядом с ними не было.

— Вот… Это Витя оставил… — протянул он сверток отцу.

— Что здесь? — убитым тоном, без особого интереса спросил тот.

— Деньги. Он их у меня оставил, просил подержать… — принялся было объяснять Хлебосолов. — Как раз незадолго…

— А-а… Понятно… — недослушал его мужчина. — Что ж, давайте…

Он небрежно сунул сверток в карман пиджака, протянул Кириллу руку. Тот ответил на вялое рукопожатие, поклонился матери, собираясь уходить.

— Витя был вашим другом? — неожиданно задала она вопрос.

— Да, — опустив глаза, подтвердил Хлебосолов, хотя это не совсем соответствовало действительности. — Мы с ним дружили.

— Я и не знала, что у моего сына так много друзей. Хороший был мальчик, только немного скрытный. Золотое сердце…

Кирилл кивнул, не находясь, что сказать, но тут еще кто-то подошел попрощаться, и он, с облегчением уступив место, ретировался.

— Отдал? — спросил ожидавший его у раздевалки Мишаня.

— Нет, себе оставил! — раздраженно огрызнулся Хлебосолов.

— Ну и как они отреагировали? — пропустил его тираду мимо ушей пожарный.

— Запрыгали от радости…

— Я серьезно. Не психуй ты на меня. Я понимаю, что свалил на тебя неприятную обязанность, но не сердись. Когда-нибудь сочтемся.

— Они даже не поинтересовались, сколько там. Им сейчас не до того. Никакие деньги на свете не заменят им сына.

— Это понятно.

— А раз понятно, не доставай меня. Со мной поедешь, или как?

Они уже стояли на улице. Мороз окреп, и солнце казалось неправдоподобно ярким.

— Нет, мне здесь недалеко надо в одно место заскочить. А завтра соберемся у инвалида, я с ним ближе к вечеру договорюсь.

— Ладно, бывай…

Приехав домой, Кирилл принял душ и переоделся. Идти в "Усладу" было еще рано, да и не очень хотелось. Он подошел к телефону и набрал номер.

— Доломанов слушает.

— Авдей, это я, — произнес в трубку Хлебосолов. — Как живешь — можешь?

— А, Кирюха, привет, родной! Куда это ты запропастился?

— В отличие от тебя, я веду не богемный образ жизни…

— Это ты-то не богемный?! Каждый день в борделе! Мне бы так!

— За чем же дело стало! Давай, махнемся не глядя! Я хоть сейчас!

— Какой из меня вышибала. Во мне ни смелости, ни силы. Это ты у нас гармоничная личность — и интеллектуал, и в рыло кому дать…

— Я все чаще и чаще склоняюсь к тому, что первая составляющая твоей лестной оценки ко мне не очень-то и относится.

— Что я слышу! Нотки самокритики! Нет, интонации самобичевания! Тэк-с, значит, что-то не ладится у нашего Хемингуэя. Давай, рассказывай, что там стряслось?

— По телефону что ли?

— Зачем. Подскакивай ко мне. У меня в холодильнике кое-что завалялось.

— Да я куплю.

— Ну, как хочешь.

— А я не помешаю? Ты поди чем-то занимаешься, а я тебя отвлекаю.

— Ерунда. Мне тоже небольшой роздых нужен. Давай, жду.

— Буду минут через сорок, — заверил Кирилл и повесил трубку.