Метатель

Глава 1

Далеко за пределами моего комфорта и уровня здравого смысла стояла небольшая группа аспирантов с их научным руководителем. Он был академическим, как толстый пыльный том на верхней полке, и ворчливым, как старый кот, которому забыли налить молока. Они ждали меня с видом полного превосходства — как будто за пределами стен университета жизнь ничуть не отличается, и всё здесь, в этих диких местах, обязано подчиняться их научным гипотезам. Сумки на их плечах висели нелепо, как будто весели на ниточках, и я уже понял: идти далеко и это будет приключение, мягко говоря, с издержками.

Их цель? Где-то в уральских горах, где-то рядом с Игнатьевской пещерой — они хотели проверить какой-то миф. Конечно, никто из них даже не потрудился объяснить мне, инструктору по туризму, что конкретно они собираются там искать и почему вообще их научный свет привёл их в эти забытые края. Для них я был, пожалуй, всего лишь человеком, которого наняли для переноски рюкзаков и помощи с палатками. Я уже смирился с этой мыслью, понимая, что меня ждёт путешествие не столько по горам, сколько по безграничным полям их научного самомнения.

Игнатьевская пещера — место не простое. Её холода и тьма влекут за собой многовековую историю, которую старожилы передают шёпотом, сдерживая дрожь в голосе. В детстве мне часто рассказывали о её тайнах: загадочные рисунки, древние люди, которые когда-то прятались в её глубинах, и, конечно, проклятия и жуть, что будто бы таятся в этих тоннелях. О, здесь всегда будет место для мистики, особенно если добираться туда нужно долго, холодно и с мыслью, что какой-то древний дух будет сопровождать тебя в пути.

Но наши аспиранты с профессором, похоже, любили мистику по-другому — в духе кислых щей, логарифмов и долгих дискуссий о научном методе. Они были людьми науки до самых костей. Я бы ещё понял, если бы они хотя бы немного интересовались красотой природы, закатами, рассветами или странными, щекочущими нервы звуками леса. Но нет. Для них это был холодный научный проект, с выверенными расчетами и строгими гипотезами. Как можно было смотреть на дикую природу так, будто перед тобой лаборатория? Всё, что они мне соизволили сообщить: «Приготовьтесь к переходу — туда-обратно две недели». Две недели, без объяснений. Как будто я какой-то проводник на сафари.

Две недели! Как, интересно, они себе это представляли? Обычное двухнедельное сафари, где их доведут до мифического места, дадут всё разложить по местам и напоследок подарят кружку горячего чая? Отправляясь сюда, они принесли с собой не только свои рюкзаки, но и ощущение полной неприступности перед чем-либо реальным.

Сразу скажу, что предложил им взять хотя бы базовые вещи, типа нормальных палаток, а не тех жалких тряпочек, которые у них были. Ох, эта наивность научного мира. Я указал, что, возможно, им пригодятся запасные батареи, ведь тут как-никак суровые условия, а их техника — чувствительная, как бабушкин телевизор в грозу. Предложил организовать радиосвязь — на случай, если, скажем так, кто-то потеряет ногу. Но, по их мнению, они и так разбирались достаточно хорошо.

— У нас всё под контролем, — отмахнулся аспирант с флегматичным лицом. Такое ощущение, что его лицо так и не дошло до какого-либо выражения в жизни. А я-то думал, это только в киношках бывает.

На этом моё экспертное мнение было радостно отправлено в дальний угол. Я даже мысленно пожал плечами: они ведь здесь не для того, чтобы слушать меня. Видите ли, они были на вершине пирамиды знаний. А я — так, базис, на котором строилась вся их серьёзная наука. Хотя, скажу по-честному, порой мне кажется, что если бы не такие, как я, эти «вершины» просто бы утонули в собственных ботинках ещё на первом километре.

Но ладно, думал я. Моя работа — всего лишь провести их туда и обратно, следить, чтобы никто не сломал шею по пути и чтобы все оказались в целости и сохранности. Моя задача ясна. Если они хотят искать мифы среди уральских гор — их дело, а вот моё — провести их через это как можно тише и без лишних разборок. Подумал, что, в конце концов, такие походы — не первый и не последний раз в моей жизни. Но ощущение того, что меня взяли как просто одного из обслуживающего персонала, честно говоря, начало чесаться, как будто ботинки натёрли на первых метрах.

Научная группа была как на подбор: аспиранты то ли в возрасте, то ли в стадии, где лицо всё ещё можно принять за юношеский энтузиазм. Они общались между собой напыщенно, как если бы все трое держали в руках невидимые кубки за вклад в науку, а я, видимо, при этом стоял где-то на заднем плане, держа им табличку с их именами. Ну, может, хотя бы к вечеру они снизойдут до меня и попробуют ввести в курс дела. Или нет.

Каждый из них выглядел так, будто сюда прибыл, вооружённый исключительно своими дипломами и верой в светлое будущее. Интересный народ, подумал я, с каждым часом понимая, что у нас будет ещё много весёлых часов, наполненных их ворчанием о том, как далеко мы ещё не дошли и как сильно от этого они устают.

Поезд Москва-Уфа. Плацкарт, разумеется. Место, где романтика железных дорог обретает настоящий дух реализма, без всяких скидок на комфорт или даже, страшно сказать, личное пространство. Кто не ездил в плацкарте, тот в жизни, можно сказать, мало что видел, ибо именно здесь раскрывается истинная магия пути — в запахах, звуках и ощущениях.

Итак, мы все разместились на свои места. Аспиранты — слегка помятые и явно не привыкшие к таким путешествиям. Профессор, сдержанно ворчащий, но до сих пор безупречно державшийся, устроился на верхней полке, где и уткнулся в книгу. Возможно, таким образом он пытался избежать нежелательных контактов с реальностью. Плацкарт — это ведь испытание для любого человека, который хоть немного привык к личному пространству. И, судя по виду профессора, он на этот путь пошёл исключительно из-за желания сэкономить — хотя подозреваю, что подсознательно он готовился проверить, насколько его нервная система выдержит полное погружение в народ.

Плацкарт — это не просто вагон, это целое государство, где царят свои неписаные законы, проверенные сотнями тысяч пассажиров. На этих металлических рельсах нет места личному пространству, зато можно найти всё, от запахов пирожков с картошкой до пьянящего аромата чужих носков. Здесь нет границ, зато есть единение в самых непривычных формах.

Первым делом тебя обдает густой, стойкий запах — смесь железа, пыли и… чего-то трудноопределимого. Тут даже слепой не промахнется, попав носом в ароматы недоеденных яиц и чьих-то припасов, оставленных в надежде, что завтра утром всё ещё будет съедобно, в воздухе витает удушающий запах несвежих носков, которые, видимо, пережили уже несколько поездок. Всё это обрамлено ароматом дешевого мыла из туалета и сдобренным запахом соседских котлет, съеденных ещё утром, но оставивших след в каждом уголке вагона.

И, конечно, чай в подстаканниках. Упускать его нельзя — это символ железных дорог, как флаг для страны. Этот чай не утоляет жажду, а скорее подаёт весть, что ты на пути. Он пахнет дымом, немного копчёной черёмухой, как будто бабушка накрыла на стол и зовёт с порога. Проводник будет неумолим — предложит этот чай каждому, с важностью министра, разливая напиток, который пьётся скорее для общей идеи, чем для вкуса. В этом есть что-то трогательное: ты держишь подстаканник и чувствуешь себя частью чего-то большего.

Один из аспирантов как-то вымученно пытался смотреть в окно, хотя за окном была только ночь. Мы все сидели, вдыхая аромат плацкарта — его старые, прожжённые временем занавески, которые будто впитали в себя все разговоры, все истории и, подозреваю, все слёзы и радости сотен тысяч пассажиров, прошедших через эти места. Тут каждый предмет, каждый полупроломленный столик, каждая вытертая поверхность о чём-то молчаливо напоминали, словно шёпотом рассказывая истории о людях, которые когда-то здесь сидели.

Первая ночь в плацкарте — это особое испытание для тех, кто ещё не привык к шуму и присутствию других людей буквально в метре от себя. Сперва думаешь, что никогда не сможешь заснуть. Даже не потому, что непривычно, а потому, что напротив кто-то всю ночь храпит, а сверху тихо спускаются странные звуки от двигающегося туда-сюда пассажира. Все мелкие шумы здесь многократно усиливаются и становятся похожи на оркестр. Иногда, кстати, ещё и подкашливает кто-то, словно только что вернувшийся из сибирской зимы.

Однако, к утру это перестаёт иметь значение. Кто-то спускается с верхней полки, кто-то ворчит, отодвигая чужие сумки, кто-то спешно перебирает вещи, чтобы найти зубную щётку и выйти в общий туалет с полным пониманием неизбежности. Плацкарт — он, знаете ли, учит терпению. Вот аспирант, что рядом, попытался было скривить лицо при виде общего туалета, но, вскоре, поняв, что выбор его всё равно не изменит, вошёл внутрь с удушливою покорностью.

Итак, сутки пути позади. Мы пересаживаемся на электричку до станции Симская. Это отдельная «прелесть» российского транспорта: перетаскивать баулы и сумки по перронам, под рёв старых тепловозов, под грохот огромных стальных колес. В электричке нас не ждал ни чай в подстаканниках, ни приглушённые, милые занавески, заменяющие домашний уют, только привычные деревянные лавки, такие, знаете, которые за несколько часов способны превратить пятую точку в неподъёмный камень. Но электричка — это уже знакомое дело, особенно после плацкарта, как будто возвращение домой, только с видом на промзоны и леса.

Электричка заполняется местными жителями, но, разумеется, какую-то долю занимают наши аспиранты — немного побитые плацкартом, немного посеревшие от неизвестности впереди. Профессор, помятый и замкнувшийся в собственных мыслях, сидит в углу и, кажется, внутренне уже жалеет, что не выбрал другую сферу научной деятельности. Аспиранты между тем уже приуныли. Один из них, кажется, обдумывал, как бы вернуться в столичный уют и сменить тему научной работы на что-то более доступное. Взгляд его был полон тоски по тёплым стенам университета.

Пару часов спустя, вымотанные долгой дорогой, мы прибываем на станцию Симская. Здесь, на этой крошечной, слегка обшарпанной станции, где даже табличка «Симская» будто выгорела от времени и забыла своё собственное имя, нас встречает полное отсутствие суеты. Оказывается, место словно замерло, в ожидании кого-то. Никто не торопится. Здесь каждый звук кажется подчеркнуто важным. Группа стоит, переглядываясь, на мгновение замерев, словно все до конца не осознали, что это не сон, и теперь мы все действительно стоим у самого порога тайги.

Здесь, вдалеке от городской цивилизации, каждый из нас по-своему замолкает.

Да уж, всего-то двенадцать километров по прямой, — подумаешь! Если бы не река Сим, можно было бы махнуть пешком и не заметить, но наша прямая превратилась в целых двадцать с хвостиком, и это при условии, что мы не потеряемся, обходя камни и лесные завалы. Я стоял, опираясь на рюкзак, и мысленно подсчитывал время, которое у нас было. Похоже, где-то к вечеру, может, ближе к закату, если пойдём не очень медленно, мы и приблизимся к месту. Но это «если» отозвалось во мне как лёгкий укол сомнения — оглядывая нашу компанию, я уже представлял, сколько раз придётся делать остановки, поправлять рюкзаки, или просто останавливаться, чтобы дождаться кого-то из аспирантов, кто по привычке забудет, что за лесом нет асфальта.

— Может, заночуем с комфортом? — предложил я, решив, что если дать группе отдых, то первый переход пройдёт спокойнее. Как говорится, лучше заночевать по-человечески, чем потом спасать потерянных в ночи по одной извилистой тропке.

Но профессор посмотрел на меня с усмешкой, словно мой вопрос был лишним, да ещё и с лёгким оттенком пренебрежения. И кто бы мог подумать — слабаком он меня считает! Я, честно говоря, уже представил, как он пожалеет об этом решении. Но спорить не стал, просто пожал плечами и развернулся в сторону тропы, мол, вперёд, господа, держитесь за науку, пока можно.

Итак, мы выдвинулись. Дорога началась, как это обычно бывает, с довольно бодрых шагов и высокого морального духа. Аспиранты шли уверенно, шагая по земле, будто вышли на прогулку по городу, а не в глушь, где одна только трава порой вырастает выше колена. Их ботинки, ещё не успевшие насобирать на себе грязь и пыль, выглядели как-то неестественно новыми, а лица — свежими и полными решимости. Я даже не сомневался, что это всё долго не продержится.

Через минут тридцать один из аспирантов, тот, что был в очках, уже начал оступаться на каждом пятом шаге. Он то и дело цеплялся за корни, старательно перескакивая через камни, как будто боялся, что те вот-вот оживут и бросятся ему под ноги. Второй, кажется, вовсе забыл, что в лесу полагается идти ровно, а не зигзагами. Его рюкзак, похоже, болтался на спине, как привязанный абы как мешок, и при каждом шаге смещался, угрожая его сбросить на бок. Мне даже пришлось пару раз поймать его, чтобы не угодил лицом в траву.

— Так и планируете всю дорогу топтать? — спросил я, делая остановку, чтобы дать им отдышаться. Аспиранты, осознавшие, что поход не будет лёгкой прогулкой, бросили на меня взгляды, полные усталого недоумения. Один из них посмотрел с какой-то жалобной просьбой — мол, может, хватит, может, уже пора развести костёр и устроить привал?

Но никто не решался признаться, что, может, идея с ночёвкой была не такой уж и плохой. Профессор, по-прежнему гордый и слегка раздражённый, молча шёл впереди. Вся эта ситуация, честно говоря, начинала мне казаться чем-то наподобие тренировочного лагеря для начинающих туристов, только без инструктажа и подготовительного периода.

Чем дальше мы шли, тем больше в группе проявлялась… как бы это сказать, нетуристическая сущность. Сначала они тихо ворчали, что их ботинки слишком жёсткие, потом на полном серьёзе начали обсуждать, что лучше бы надеть обувь помягче. Я сдержал улыбку, понимая, что им предстояло ещё многое узнать о настоящем походе.

Один из них, третий по счёту, самый высокий и хмурый, вдруг начал осторожно опираться на колено. Я сразу понял, что он напрочь забыл о растяжке и разминке, и его связки сдались раньше, чем он сам осознал, куда мы направляемся. Всё его лицо выражало мужественную решимость терпеть, пока профессор рядом. Но я знал, что ещё час — и он начнёт идти заметно медленнее, если вообще сможет продолжать в том же темпе.

Солнце тем временем начало спускаться к горизонту. Нам оставалось идти немало, а группа всё чаще стала останавливаться на мелкие привалы. Кто-то умудрился потерять фляжку, кто-то решил по пути искать дикие ягоды (которые, конечно, были далеко не все съедобные), и у меня появилось ощущение, что поход превращается в этакую прогулку с элементами квеста.

Спустя минут сорок, когда они уже порядком измотались и начали волочить ноги, как будто вес каждого ботинка вдруг утроился, произошло чудо — профессор, которого все считали несгибаемым и непоколебимым, неожиданно остановился. Я услышал, как его тяжелый вдох разрезал тишину леса, и поднял взгляд. Профессор стоял с видом человека, который только что обнаружил новый закон физики. Он обернулся и посмотрел на нас так, будто на мгновение поставил на паузу свой профессорский облик.

— Ну что ж, коллеги, возможно, — тут он запнулся, будто подбирал слова осторожно, — возможно, наш инструктор был прав.

В его глазах было что-то между разочарованием и удивлением, как у человека, который впервые сталкивается с тем, что кто-то может знать больше, чем он сам. С учетом его вечного скепсиса это заявление показалось мне маленькой, но значимой победой. А дальше он, как ни в чем не бывало, добавил:

— В общем, лагерь на ночь, как выяснилось, действительно неплохая идея. Вот-вот начнет смеркаться, а нам нужно успеть установить палатки и найти что-то на ужин.

Стоило ему сказать это, как напряжение, которое скапливалось в наших спинах, тут же спало. Профессор дал команду к отдыху, и вдруг вся группа одновременно, как по команде, начала разваливаться на траву и тяжело вздыхать. Я предложил сместиться чуть-чуть подальше от берега, где место было поровнее, и не так близко к воде, откуда тянуло сыростью. Они снова, кажется, хотели поспорить, но на этот раз никто не возражал вслух, и мы двинулись метров на пятьдесят в сторону.

Ставить лагерь в таком окружении — всегда отдельное удовольствие. Я уже приглядел подходящую поляну с мягким мхом, но с твердым грунтом под ним, чтобы палатки держались, как следует. Вокруг раскинулись березы, причудливо склонившиеся, словно пытаясь нашептать свои истории каждому, кто пришел сюда на ночлег. Вечерний лес уже потихоньку погружался в полумрак; воздух был густой и влажный, словно напитался запахом хвои и немного подгнивших листьев.

Как только я начал распаковывать снаряжение и достал первую палатку, стало понятно, что это будет увлекательный аттракцион. Устанавливать палатку — не самое сложное занятие в мире, но наши аспиранты, похоже, видели палатку, может, на фото, а может, у кого-то на даче. Я попытался вкратце объяснить, как собрать дуги и вставить их в тканевые петли, но, как оказалось, даже это показалось им загадкой вселенского масштаба. Ботаны, блин! Один аспирант, взяв дугу, уронил её трижды, прежде чем понял, что её нужно закрепить с одной стороны, чтобы другая не выскакивала. Другой вообще начал заталкивать дуги с такой силой, что, казалось, пытался пробить их сквозь ткань.

— Это… нормально, что она так торчит? — спросил кто-то, глядя на палаточный каркас, который выглядел больше как скелет необычной птицы, чем убежище для ночлега.

— Нормально, — ответил я сдержанно, стараясь не выдавать улыбку, — если вы планируете ночевать под открытым небом.

После четвертой попытки две палатки наконец обрели что-то вроде формы. Я выдохнул с облегчением, когда последняя дуга вошла в своё место. Осталось только расстелить коврики и спальники, и можно было сказать, что мы всё-таки справились.

Лес вокруг уже почти погрузился в сумерки, и воздух стал холоднее. Небо сверху медленно темнело, а листья на деревьях шептались между собой, будто удивляясь нашему присутствию. Звуки леса менялись: дневные птицы замолкли, сменяясь приглушёнными шелестами и скрипами веток. Настоящая уральская ночь подступала, и я почувствовал, как холодок прокрался к моим рукам. Надо было заканчивать с палатками и думать о еде.

Наш «ужин» — это не то, что вошло бы в золотую книгу кулинарии, но голод на свежем воздухе превращает даже самую простую пищу в настоящий деликатес. Я вытащил пару банок тушёнки и рисовой каши, открыв их и разогрев на маленькой туристической горелке. Запах тушенки тут же заполнил воздух, слегка смешиваясь с запахом костра и мокрых листьев вокруг нас. Аспиранты, конечно, сперва смотрели на кашу с тушёнкой с лёгким сомнением, но стоило первому попробовать, как выражения лиц у всех сменились на удовлетворенные.

Тёплая еда — это просто чудо в таких условиях. Пара ложек — и уже чувствуешь, как возвращаются силы, как исчезает усталость, и мысли становятся чище и яснее.

После ужина начали готовиться ко сну. Аспиранты, измотанные дорогой и собственными представлениями о походной романтике, завалились в палатки, едва успев застелить спальники. Профессор тоже исчез в своём убежище, уже не таким непоколебимым, как раньше. Я уложился, но сон не шел.

Лежу, смотрю на небо. Оно какое-то особенное сегодня. Темнее, чем обычно, густое, как старое вино, с яркими звездами, что будто бы опустились чуть ниже. Словно не просто светятся, а прожигают мне взгляд. Чувство странное, неясное. Мысль где-то рядом, но не ухватить… Будто кто-то пытается сказать что-то важное, но слова разбиваются об этот темный купол.

«Да это просто день такой, — подумал я, — с этими „ботанами“ любой занервничает». Решил отмахнуться и наконец задремать, списав всё на усталость. Но как бы не так…