Михаил Романов

СОЖЖЕНИЕ МОСКВЫ

Семибоярщина и поляки страшились мятежа в столице и готовились подавить его силой. Они распорядились перетащить пушки со стен Белого города в Кремль и Китай-город. Отныне эти пушки держали под прицелом весь московский посад.

Гусары Гонсевского патрулировали улицы и площади столицы. Всем русским запрещено было выходить из домов с наступлением темноты и до рассвета. Тех, кто нарушал запрет, убивали. Москвичи не оставались в долгу. Фактически в столице шла необъявленная война.

Влияние правительства Мстиславского неуклонно падало. В центральных кварталах столицы бояре еще чувствовали себя достаточно уверенно. Зато на окраинах население не скрывало вражды к ним.

Приближалась Пасха. Этот праздник неизменно собирал в столице множество народа из окрестных сел и деревень. Гонсевский боялся чрезмерного скопления народа в Москве и требовал запрещения пасхального шествия. Мстиславский не решился исполнить его волю. Он опасался усугубить возмущение горожан и прослыть слугой безбожных еретиков.

17 марта наступил день Пасхи. Под перезвон сотен больших и малых колоколов Гермоген выехал из ворот Кремля во главе праздничной процессии. Обычно сам царь шел пешком и вел под уздцы осла, на котором гордо восседал владыка. Вместо государя осла под Гермогеном вел дворянин, которому бояре поручили исполнять обязанности отсутствовавшего Владислава.

Михаил достиг совершеннолетия и имел теперь возможность исполнять службу во дворце вместе с другими стольниками. На Пасху он со сверстниками наблюдал за красочным шествием.

Двадцать нарядных дворян шли перед патриархом и устилали его путь дорогой тканью. За ослятей везли сани с древом, обвешанным яблоками. Сидевшие в санях певчие мальчики распевали псалмы. Следом шло духовенство с крестами и иконами, бояре, в их числе Иван Никитич.

Но над столицей витали вражда и ненависть. В Кремле и Китай-городе конные и пешие роты наемников стояли в полной боевой готовности с оружием в руках. Бояре и столичная знать лишились поддержки народа и видели в наемном воинстве главную опору.

К марту 1611 года недовольный столичный люд не сомневался более в том, что боярское правительство доживает свои последние дни. Со всех сторон к Москве двигались отряды земского ополчения. Москвичи деятельно готовили восстание в самой столице. Они незаметно стягивали в город воинские силы, доставляли вооружение.

Боярское правительство издало указ об изъятии у москвичей оружия. Гонсевский помог претворить этот указ в жизнь. Его солдаты отбирали у посадских людей не только пищали и сабли, но и топоры и ножи. Тех, кто нарушал запрет, ждала смертная казнь. На городских заставах стража тщательно обыскивала обозы.

С утра 19 марта Мстиславский, Салтыков и Гонсевский стали готовить внутренние крепости к боевым действиям. Солдаты свозили отовсюду орудия и устанавливали их на стенах Кремля и Китай-города. Один из ротмистров, руководивший установкой пушек возле Водяных ворот, распорядился привлечь к работам извозчиков, наблюдавших за солдатами издали. Извозчики отказались помогать солдатам. Началась драка. Много русских было убито на месте.

Кремлевские часовые дали знать о происшествии Гонсевскому. Тот попытался положить конец драке. Но, увидев множество убитых москвичей, он махнул рукой и, по словам польского очевидца, предоставил наемникам «докончить начатое дело». Стычка вскоре превратилась в общее побоище.

Роты в боевом порядке атаковали безоружную толпу. Им приказано было занять Белый город. Однако тут они с первых шагов столкнулись с организованным сопротивлением. Натолкнувшись на баррикады и завалы, роты были вынуждены отступить в Китай-город и Кремль. На их место заступили отряды немецких наемников.

Несмотря на то что бояре давно ждали народных выступлений и готовились их подавить, события застали их врасплох. Преодолев замешательство, они стали помогать полякам. На совещании у Гонсевского члены думы громко бранили людей без роду и племени, решившихся на бунт. Епископ Арсений, ставший одним из главных руководителей церкви, заверил польское командование, что посадские мужики «ударили в набат без воли бояр и священнослужителей».

На Сретенке, подле Лубянки, главным очагом восстания стала Стрелецкая слобода. Собрав стрельцов и посадских людей, князь Дмитрий Пожарский принудил наемников отступить.

Против Ильинских ворот сопротивление возглавил Иван Бутурлин со стрельцами.

Попытки Гонсевского захватить Белый город провалились. Наемники не дошли до Тверских ворот и, неся потери, повернули вспять. «Видя, что исход битвы сомнителен, — доносил Гонсевский королю, — я велел поджечь Замоскворечье и Белый город в нескольких пунктах». Русские летописцы уточняют, что решение поджечь Москву подсказали Гонсевскому Салтыков и его товарищи.

В нескольких местах над посадом показались столбы дыма. Вскоре огонь охватил целые кварталы. Москвичи прекратили бой и начали тушить разгоравшийся пожар.

Ветер гнал пламя в глубь Белого города. Следом за огненным валом по сгоревшим кварталам шли вражеские солдаты. Лишь на Лубянке врагу не удалось осуществить свой замысел. Князь Пожарский непрерывно атаковал неприятеля, пока не «втоптал» его в Китай-город.

Всю ночь в городе, не замолкая ни на минуту, гудели колокола. Повстанцы послали в Коломну и Серпухов за помощью. Земские воеводы немедленно откликнулись на призыв. Иван Плещеев наспех отправился к Москве из Коломны с казаками и рязанцами.

Отряды ополчения ночью вступили в Замоскворечье и соединились с восставшими. Однако вскоре стало известно о подходе к столице с запада польских войск.

Под самыми стенами Кремля, у Чертольских ворот, собралось около тысячи стрельцов. Жители помогли им перегородить площадь баррикадами.

Далеко за полночь Гонсевский созвал в Кремле военный совет. На нем присутствовали многие знатные московские дворяне. Члены боярского правительства получали вести из разных концов города и были лучше осведомлены насчет истинного положения дел, нежели польское командование. На военном совете они настойчиво рекомендовали Гонсевскому бросить все силы в Замоскворечье, чтобы прорвать кольцо восставших предместий и очистить путь для королевских войск, подошедших из района Можайска.

Утром 20 марта из Китай-города к народу выехали бояре. С ними не было ни литвы, ни немцев. Приблизившись к завалам, Мстиславский, Иван Романов с товарищами принялись упрашивать москвичей прекратить сопротивление и немедленно сложить оружие. Народ отверг призывы Семибоярщины.

Гонсевский отвел боярам незавидную роль. Они должны были отвлечь внимание москвичей.

Пока Мстиславский вел переговоры с народом, отряды немцев-наемников, продвигаясь по льду Москвы-реки, зашли в тыл стрельцам, оборонявшим Чертолье, и зажгли кварталы, примыкавшие к баррикадам. Отрезанные от своих стеной огня, стрельцы отступили.

Полк Струся был остановлен у ворот Деревянного города. Но на выручку ему пришли факельщики Гонсевского. С помощью изменников они скрытно пробрались к стенам Деревянного города и зажгли их изнутри. Струсю удалось соединиться с силами Гонсевского.

В первый день восстания пожар испепелил лишь небольшую часть города. На другой день погода выдалась ветреная, что облегчило поджигателям их дело. «Никому из нас, — писал в дневнике один поручик, — не удалось в тот день подраться с неприятелем; пламя пожирало дома один за другим, раздуваемое жестоким ветром, оно гнало русских, а мы потихоньку подвигались за ними, беспрестанно усиливая огонь, и только вечером возвратились в Кремль».

Отступая перед огненной стихией, отряды ополчения вместе с населением ушли из Замоскворечья. Не опасаясь более удара с юга, Гонсевский возобновил попытку разгромить силы повстанцев в Белом городе.

Москвичи успели выстроить на Сретенке подле Введенской церкви укрепленный острожек. Пожарский искусно руководил его обороной в течение дня. Наличие очага сопротивления в Белом городе обеспокоило польское командование, и оно направило сюда подкрепления из других кварталов города. Силы оказались неравными. Наемники ворвались внутрь острожка. Большинство его защитников погибло. Пожарский был тяжело ранен.

Москва горела несколько дней. Ночью в Кремле было светло как днем.

Гонсевский получил известие о появлении сил ополчения на владимирской дороге. Опасаясь, что сопротивление москвичей возобновится, он выслал из Кремля солдат с приказом сжечь восточные кварталы города.

Земская армия вступила в предместья столицы после полудня 21 марта. Впереди следовали казаки, за ними полки Измайлова, Мосальского и Репнина. Однако воеводы были разгромлены поляками.

Ляпунову не удалось организовать одновременное наступление на Москву, и Гонсевский умело использовал разобщенность русских.

Поляки воспользовались случаем, чтобы отделаться от неугодных лиц. Боярин Андрей Голицын, находившийся под домашним арестом, был жестоко убит. Патриарха Гермогена бросили в темницу. Гонсевский не прочь был расправиться и с ним. Но влиятельные члены Семибоярщины настояли на том, чтобы перевести узника на подворье Кирилло-Белозерского монастыря в Кремле. Там его сторожили польские приставы. Патриарха можно было низложить лишь после соборного суда над ним. Бояре не имели ни времени, ни охоты устраивать публичное разбирательство. Они ограничились тем, что отняли у Гермогена возможность какой бы то ни было деятельности, не снимая с него сана. Управление делами церкви дума передала греку Арсению.

Жестокость завоевателей принесла гибель многим — тысячам мирных жителей. Резня, учиненная в Китай-городе, прекратилась, как только наемники получили отпор в Белом городе. Московский летописец засвидетельствовал, что иноплеменные «всех людей (русских. — Р. С.) побиша в Кремле да в Китае», а «в Белом городе мало людей побиша».

Солдаты жадно взирали на богатства «царствующего града», который они рассматривали как свою законную добычу. Они лишь ждали случая, чтобы заняться грабежом. В первый же день восстания они разгромили сотни лавок и мастерских в Китай-городе. Ландскнехт Конрад Буссов, находившийся в Москве, не без хвастовства заметил, что солдаты захватили в тот вечер «огромную и превосходную добычу золотом, серебром, драгоценными каменьями».

Обширный город за два-три дня превратился в груду развалин и пепла. Тысячи-москвичей, лишившись крова и имущества, разошлись во все стороны.

Прошло несколько дней, и в городе, покинутом населением, началась подлинная вакханалия грабежей. Никакая сила не могла удержать наемников в их казармах. С утра они отправлялись за добычей и к вечеру возвращались с мешками награбленного. На пожарище они разрывали подвалы в поисках спрятанного добра и винных погребов. Захваченное имущество распродавалось в полковых манежах. В храме Василия Блаженного и других церквах мародеры забрали всю золотую и серебряную утварь, сорвали оклады с икон, разломали раки чудотворцев. Не довольствуясь Белым городом, шайки мародеров в ночное время принялись грабить Кремль. Караулам пришлось применить оружие, чтобы унять их.

В опричнину татары сожгли Москву. Чтобы снять с себя ответственность, Грозный объявил, что татар навели его бояре, что было сомнительно. При царе Владиславе бояре не только «навели» иноземцев в Кремль, но и помогли им, словом и делом, погубить город пожаром. Предательство было совершено на глазах у всех, и народ знал, кого надо винить.

В мятеже против царя Владислава приняли участие не все посадские люди. Но пожар не разбирал, чьи дворы «изменничьи», а чьи — верноподданных горожан.

Подворье Мстиславского в Кремле, так же как двор Романовых в Китай-городе, не пострадало от огня. Но «большие» московские дворяне и рядовые дети боярские жили в массе в Белом и Земляном городе и в Замоскворечье.

Лишившись крова и имущества по воле Семибоярщины, «меньшие» люди и дети боярские спешили присоединиться к земскому движению. Ситуация в столице претерпела разительную перемену вычитанные недели.

При поддержке наемных войск боярское правительство удержало Москву. Но народ окончательно отвернулся от «латинского» царя Владислава и верной ему знати.