Михаил Романов

ПЕРВЫЕ ЗАПАДНИКИ

Московский Печатный двор постоянно расширял свою деятельность. Но книг не хватало, и их приходилось закупать в православных владениях Литвы. В 1627 году на Русь была доставлена целая партия книг «Евангелия учительного» Кирилла Ставровецкого из Львова. Сам львовский ученый указывал на широкую известность этой книги, но при этом выражал сомнение в ее ортодоксальности. В Москве книгу сочли еретической и приговорили сжечь ее, чтобы «та ересь и смута в мире не была». Чтобы не допустить в пределы Московии ереси, великие государи Михаил и патриарх Филарет повелели, чтобы «впредь никто никаких книг литовской печати и письменных литовских не покупал». В следующем году власти провели перепись церковных «литовских» книг по всем церквам и произвели их изъятие. Такого рода меры препятствовали знакомству и взаимообогащению великорусской и украинско-белорусской религиозной культуры. Между тем Белоруссия и Украина давно стали путем проникновения на Русь западных влияний.

Первым российским западником считают князя Ивана Андреевича Хворостинина. Его род принадлежал к младшей ветви Ярославского дома. Князья Хворостинины сделали карьеру в опричнине. Боярин князь Дмитрий Хворостинин был одним из лучших воевод того времени. Он разгромил Крымскую орду под, Москвой. Его племянник Иван Андреевич Хворостинин был сыном окольничего князя Андрея Хворостинина.

Князь Иван преуспел при дворе Лжедмитрия I. Будучи интимным фаворитом государя, он получил чин кравчего. Со времен Грозного этот чин носили любимцы монарха, и затем кравчим жаловали обычно боярство.

После переворота князь Иван лишился думного чина. Царь Василий приказал сослать его «под начало» в Иосифо-Волоколамский монастырь. Причины ссылки власти объяснили так: «Как ты был при Ростриге у него блиско, и ты впал в ересь и в вере пошатался и православную веру хулил и постов и христианского обычая не хранил».

Хворостинину ставили в вину его близость к еретику и чернокнижнику Отрепьеву. Князь действительно принадлежал к кружку ближайших приятелей самозванца, куда входили его польские секретари и Михалка Молчанов. Трудно было соблюдать посты и прочие московские обычаи при царе — тайном католике, его патерах-иезуитах, его друзьях-протестантах Бучинских.

Имя Хворостинина вновь появляется в источниках, относящихся ко времени после избрания на трон Владислава. Польские симпатии не покинули его. Однако в своем историческом сочинении «Словеса дней и царей и святителей московских» князь Иван старается выставить себя московским патриотом, воевавшим с поляками.

После сдачи польского гарнизона Кремля якобы одним из первых вошел в Кремль и тут же обратился к монахам Чудова монастыря с вопросом, где они похоронили Гермогена: «Гже положисте от еретик пострадавшего Христа ради нашего учителя, рцыте нам!» Хворостинин так изложил речь самого патриарха Гермогена, произнесенную в Кремле: «Ре-коша бо на мя враждотворцы наши, яко аз возставлю вой и вооружаю ополчение страннаго сего и неединовернаго воинства…и едино имех вам речение: облецыситя во оружие Божие, в пост и молитвы!»

Какое воинство имел в виду писатель: тушинское, наполовину состоявшее из католиков-поляков, или земское ополчение? Гермоген был самым решительным противником самозванца, и никто не мог обвинить его в том, что он «вооружает» «воров». Очевидно, патриарх имел в виду земское ополчение: «враждотворцы» пастыря не без основания называли его пособником воинства, облегшего столицу.

Гермоген назвал ополчение неединоверным. Недоверие главы церкви к земскому ополчению вполне понятно. В отрядах Заруцкого преобладали вчерашние тушинцы и было немало татар и «латинян». Непременный участник всех мятежей Ляпунов также не внушал иерарху доверия.

Слова по поводу ополчения могли быть произнесены лишь после начала осады Москвы. Как видно, Хворостинин находился с Гермогеном, поляками и Семибоярщиной в осажденном Кремле.

После воцарения Михаила Романова Хворостинин служил воеводой во Мценске в 1613 году, затем первым воеводой сторожевого полка в малочисленной армии князя Ивана Катырева в 1614 году, воеводой в Рязани в 1618 году.

Князь Иван тщетно надеялся на то, что его служба будет вознаграждена и он займет место отца в Боярской думе. Его карьера, блистательно начавшаяся при самозванце, была погублена раз и навсегда. Хворостинин так никогда и не вернулся в думу. Высоко оценивая свои способности, он воспринимал крушение карьеры как величайшую несправедливость. Если московские люди не оценили его, то это лишь оттого, что на Москве «все люд глупой, жити не с кем». Эта мысль стала лейтмотивом его сочинений.

По возвращении Филарета Хворостинин подвергся гонениям. Власти заметили его нетвердость в вере. В его дом дважды приходили с обыском. У князя обнаружили латинские книги и иконы. После этого дворовые люди подали донос на господина. Они сообщили, что на Страстной неделе в 1622 году князь Иван предался беспробудному пьянству, нарушил пост, на Пасху не пошел в церковь, не поехал во дворец поздравить государя. Обличая князя в ереси, патриарх Филарет мимоходом заметил, что его губит безмерное пьянство. Простить можно было склонность к питию, но не крамольные речи. Дворовые люди поведали, что Хворостинин и сам не ходил в церковь и их не пускал, «а говорил, что молиться не для чего и воскресения мертвым не будет».

Началось дознание. Хворостинину припомнили то, что он, будучи назначен против ногайцев, стал просить, чтобы его послали на литовский рубеж для участия в посольском съезде. Зная польские симпатии Хворостинина, власти увидели в его просьбе «к измене шатость» — намерение отъехать в Литву. Наказание стало неизбежным.

Власти предъявили князю следующие обвинения: «учал приставать к польским и латинским попам и полякам и в вере с ними соединился». Дознались, что Хворостинин водит дружбу с неким поляком. Князь Семен Шаховской назвал его имя. Пагубное влияние на Хворостинина будто бы оказал поляк Заблоцкий.

Обвинения опирались на шаткие улики. Друг князя Заблоцкий незадолго до того сменил веру и стал православным человеком.

Хворостинин считал себя ученым богословом и не прочь был вступить в спор с кем угодно, включая судей. Когда речь зашла о почитании икон, укорял еретика Филарет, «сам еси сказал, что образы римское письмо почитал еси с греческим письмом с образы заодин». Князь сделал и другие важные признания. «Сам ты, — значилось в грамоте патриарха, — во многих таких непристойных своих делах вину свою объявил».

Главная «непристойность» касалась христианского догмата о воскресении из мертвых.

Каким путем пришел Хворостинин к еретическим взглядам и каковы были его аргументы, в точности неизвестно. Полагают, что Хворостинин был знаком с воззрениями польских ариан. Согласно этим воззрениям, из мертвых воскреснут одни души, без участия тела.

Ересь Хворостинина была свидетельством его критического умонастроения, вольнодумства.

В 1623 году князь был сослан «под начало» в Кирйлло-Белозерский монастырь. Ему строго-настрого запретили покидать стены монастыря и принимать у себя в келье кого бы то ни было. Приставленный к узнику «добрый» и «житьем крепкий» инок должен был следить, чтобы у того «без келейного правила не было ни одного дни» и чтобы князь не пропускал ни одного богослужения.

Старцы строго встретили Хворостинина, но со временем изменили свое отношение к нему. Возможно, они познакомились с его трактатом «Изложение на еретики». Проза в этом трактате чередовалась с силлабическими виршами. Отстаивая «учение Господне» — православие, Хворостинин яростно обличал католиков и протестантов, включая Лютера, Кальвина, Сервета, Чеховича и Будного.

Власти монастыря допустили Хворостинина к исповеди и причастию, за что патриарх Филарет сделал им выговор. В ноябре 1623 года Филарет прислал в обитель «учительный свиток» — «о восстании мертвых — поучение от Божественных писаний Ивану Хворостинину». Монастырские власти должны были огласить свиток на соборе в присутствии узника, после чего потребовать, чтобы он торжественно отрекся от своего заблуждения — сомнений в догмате о воскресении мертвых.

На соборе вольнодумец был «в вере истязан и дал на себя в том обещанье и клятву» не отступать от истинной веры и в воскресение мертвых верить. Свое обязательство он скрепил подписью.

Филарет был удовлетворен, и в январе 1624 года узник был освобожден из монастыря. В особой грамоте царь Михаил и патриарх Филарет объявляли князю полное прощение и повелевали ему «видети свои государские очи и быти во дворянех по прежнему». Князь Иван был доволен вернуться на службу в Государев двор. Но здоровье его было подорвано, и ему следовало позаботиться о душе. Раскаявшийся вольнодумец постригся в монахи и принял имя Иосиф. После смерти в феврале 1625 года он был погребен в Троице-Сергиевом монастыре.

От природы Хворостинин был одарен хорошими способностями. Его сочинения свидетельствуют о том, что он обладал литературным даром. Кроме того, он был поэтом и слагал довольно свободно «вирши». Видимо, он получил некоторое образование. Во всяком случае, он кичился своим знанием Священного Писания. Его приятель князь Семен Шаховской, который сам был литератором, так описал свои прения с Хворостининым о Шестом церковном соборе: «укорял мя еси вчерашнего дня в дому своем, величался в рабех своих и превозношася многим велеречием и гордяся, реку, фарисейски, мняся превыше всех человек учением Божественных догмат превзыти. Наше же убожество грубо и несмысленно нарековал еси и отнюдь чюжа учению священнаго и отцепреданного писания, и за малое мое некое речение препирахся еси гневно и люте свирепствова». Хворостинин отрицал, что Шестой собор был вселенским. Но Шаховского поразили не аргументы Хворостинина, а его безмерное самомнение и грубые нападки на собеседника.

Князь Иван считал, что превосходит в богословии всех, и укорял Шаховского за невежество, за незнание сочинений отцов церкви. Не он один, утверждал Шаховской, пострадал от высокоумия Хворостинина: «из млада обыкох еси в такове велехвальне обычае быти». Иностранцы, наблюдавшие за князем Иваном в дни его молодости, осуждали поведение надменного и все себе позволяющего мальчишки. На пиру во дворце Лжедмитрия I его любимец Хворостинин обращал на себя общее внимание своей гордыней и тщеславием, по нескольку раз переодевал кафтанчики, исполнял две должности — кравчего и чашника.

Самомнение князя было замечено также и Филаретом. В послании к кирилловским монахам патриарх укорял Хворостинина в таких выражениях: он «в разуме себе в версту не поставил никого».

Таким был писатель-еретик, отвергавший московскую старину и писавший о своих соотечественниках, что они «сеют землю рожью, а живут все ложью»; «все люд глупой, жити не с кем». Хворостинин имел в виду в первую очередь людей «себе в версту», правящий круг, знать. Даже Котоши-хин признавал, что в царской думе есть люди умные и способные. Князь Иван это отрицал. Что касается народа, отношение к нему подверглось испытанию в годы Смуты. Склонность народа к бунту, легковерие и готовность биться за самозванцев вселили страх в боярские души. Рассуждения о «глупом люде» отразили эти настроения.

Яркой фигурой в приказном мире был дьяк Иван Тарасович Грамотин-Курбатов. Будучи направлен с великими послами под Смоленск, Грамотин предал Филарета и начал служить королю «прежде всех». За это он получил титул печатника и думного дьяка. Царь Владислав пожаловал ему крупную волость в поместье. В Москве дьяк сблизился с поляками и помогал пану Гонсевскому в войне с москвичами. В конце 1612 года дьяк сопровождал Сигизмунда III в походе на Москву и убеждал русских принять на трон Владислава. Позже Грамотин был вновь принят на царскую службу, а к 1618 году ему вернули чин думного дьяка и поручили управлять Посольским приказом. На свадьбе царя Михаила с Долгоруковой в 1624 году Грамотин играл роль распорядителя — «чины урежал» и списки держал.

Исаак Масса писал, что Грамотин «похож на немецкого уроженца, умен и рассудителен во всем и многому научился у поляков и пруссаков». Дьяк выделялся не только редкими способностями, но и упрямством. В 1626 году его отставили от дел из-за того, что, будучи у государева дела, он «указу не слушал, делал их государские дела без их государского указу, самоволством, и их, государей, своим самоволством и упрямством прогневил». Видимо, Грамотин не послушал патриарха, чем и вызвал его гнев. В опале его отправили в Алатырь. Опала была следствием каких-то распрей в царской семье. 1 октября 1633 года Филарет умер, а через четыре дня Грамотина велено было вернуть из ссылки, очевидно, по распоряжению царя Михаила. Дьяку вернули думный чин, произвели в печатники и поставили во главе Посольского приказа. Иноземцы называли его канцлером. По завещанию душеприказчиками канцлера были правитель князь Иван Черкасский и Василий Стрешнев, родня царя Михаила.

Грамотин принадлежал к числу ревностных подражателей «польскому манеру». Он выучил польский язык и усвоил немецкие обычаи.

Смута привела к наплыву иноземцев в стольный город. Запад настойчиво вторгался на Святую Русь. Менялись внешние приметы. Следуя иноземным модам, некоторые из москвичей отказывались от московских обычаев в пользу иноземных. В печатном Служебнике 1647 года можно обнаружить гневные строки по поводу брадобрития: «сею ересию не токмо простии, но и самодержавнии объяти быша». На старинных портретах из всех самодержцев один Годунов изображен без бороды.

В Москве жили до тысячи служилых иноземцев, в основном лютеран. Им разрешили построить две кирхи в Москве. Однако накануне Смоленской войны Филарет велел разрушить лютеранскую церковь под предлогом драки, случившейся в храме. Позже им позволили возвести новую кирху вне стен Белого города. Кальвинисты надумали выстроить каменную кирху подле деревянной часовни. Но царь Михаил и патриарх велели разломать обе постройки. В конце концов протестанты основали свои храмы на Кокуе, в Новой Немецкой слободе.

Отношение к католикам было более суровым, чем к протестантам. Французский посол в 1627 году пытался получить разрешение построить католический костел для французов, торговавших в России. Послу отказали.

Когда власти обнаружили, что среди приглашенных на царскую службу офицеров есть паписты, они все были под конвоем отосланы за рубеж.

Появление иноверцев придавало особый смысл усилиям властей возродить древнее благочестие православного духовенства. С давних времен одним из центров святости на Руси почитался Соловецкий монастырь на Белом море. В период Смуты в обители появилось множество новых пострижеников, принесших с собой мирские привычки и пороки.

В 1636 году царь Михаил обратился к соловецкой братии с учительным посланием. По его словам, только старые постриженики хранят предания основателей обители, а прочие старцы чинят смуту: «пьют вино красное немецкое», плохо исполняют монастырские работы, особенно в усольях, монастырю прибыли не ищут, отчего «монастырская казна пропадает».

Михаила тревожил упадок благочестия, а также и оскудение богатейшей в прошлом обители России.

В том же году царь сделал строгое внушение строителю Павлова-Обнорского монастыря. И здесь на первом месте стояло пьянство монахов. «Ведомо нам учинилось, — писал Михаил, — что в Павлове монастыре многое нестроение, пьянство и самовольство, в монастыре держат питье пьяное и табак, близ монастыря поделали харчевни и бани, брагу продают».

Бесчинства царили и в стольном граде, и в провинции. Преемник Филарета патриарх Иоасаф выступил с резкой критикой церковных настроений. Его обращение было, без всякого сомнения, согласовано с царем Михаилом и служило своего рода программой. «В царствующем граде Москве, — писал глава церкви своей, — в соборных и приходских церквах чинится мятеж, соблазн и нарушение вере, служба Божия совершается очень скоро, говорят голосов в пять, и в шесть, и больше, со всяким пренебрежением». Слова по поводу соблазна и мятежа носили риторический характер.

Конкретные замечания касались церковной службы, которую следовало отправлять неторопливо и благочинно.

Миряне вели себя столь же зазорно, как лица духовного чина: «а мирские люди стоят в церквах с бесстрашием и всяким небрежением, во время святого пения беседы творят неподобные с смехотворением».

Главные стрелы патриарх обращает против пьянства попов: «а иные священники и сами беседуют, бесчинствуют и мирские угодия творят, чревоугодию своему последуя и пьянству повинуясь, обедни служат без часов; во время великого поста службы совершают очень скоро; в воскресные дни и праздники заутрени поют поздно и скоро, учительные евангелия, апостолы, поучения святых отец не читаются. Пономари по церквам молодые без жен; поповы и мирских людей дети во время святой службы в алтаре бесчинствуют».

Особое негодование патриарха вызывало поведение простонародья — черни: «во время же святого пения ходят по церквам шпыни, с бесстрашием, человек по десятку и больше, от них в церквах великая смута и мятеж, то они бранятся, то дерутся; другие, положив на блюда пелены и свечи, собирают на церковное строение; иные притворяются малоумными, а потом их видят целоумными; иные ходят в образе пустынническом, в одеждах черных и в веригах, растрепав волосы; иные во время святого пения в церквах ползают, писк творят и большой соблазн возбуждают в простых людях».

Патриарх ополчился против подмены церковных праздников языческими: «Также в праздники вместо духовного торжества и веселия затевают игры бесовские, приказывают медведчикам и скоморохам на улицах, торжищах и распутиях сатанинские игры творить, в бубны бить, в сурны реветь, в ладоши бить и плясать; по праздникам сходятся многие люди, не только молодые, но и старые, в толпы ставятся, а бывают бои кулачные великие до смертного убийства; в этих играх многие и без покаяния пропадают».

Скоморошьи представления были непременной частью народных празднеств. Их искусство наследовало вековые традиции народной музыки, танца, театральных представлений.

Искоренить эти традиции не было никакой возможности. Кулачные бои были другим развлечением простонародья.

В своем послании патриарх обрушивает гнев на головы сквернословов: «Всякие беззаконные дела умножились, еллинские блядословия, кощунства и игры бесовские; едят удавленину и по торгам продают; да еще друг друга бранят позорною бранью, отца и мать блудным позором и всякою бесстудною нечистотою языки свои и души оскверняют». Бороться со сквернословием было столь же бесполезно, как с кулачными боями и народными развлечениями.

Свою обличительную грамоту патриарх написал с ведома и одобрения царя Михаила, благочестивого государя.