Мои турецкие ночи

Глава сорок девятая

Выдёргиваю из своего ежедневника листок и набрасываю Давуту список нужных вещей, чередуя турецкие и английские названия, а иногда зависая над тем, как записать слово без интернет переводчика — мобильная связь до верхушки этой горы не достаёт.

Список получается приличным. Я хожу по комнате, заглядываю в ларь, в углы, открываю таинственную дверь рядом со входной (за ней оказываются металлический умывальник и совмещённый санузел: унитаз и душ за занавеской). Вещей я с собой, кроме смены белья и пары носков не привезла, у Али тоже ничего нет. Придется Давуту стать нашим персональным шопером.

Попутно складываю в объёмный пакет из алкомаркета все бутылки. Какие-то пустые, в некоторых ещё плещется жидкость — всё на выброс. Гоню от себя мысли, что далеко не впервые я собираю такой урожай.

Время послеобеденное и у меня уже несколько раз неприлично громко проурчал живот. Давут торопит меня со списком, чтобы поскорее привезти нам с Алиханом еды. Того уже покинул адреналин, и он беспомощным кулём свалился на топчан.

Выпроводив Давута с мусорным пакетом и списком, я залезаю к стенке за спину Али и натягиваю на нас одеяло. Кровать такая узкая, что лежать вдвоём можно только боком. Эту проблему тоже надо будет решить, но пока что вот такое тесное соседство с самым прекрасным телом на свете меня только радует. Просунув руку подмышкой Алихана, обхватываю его за грудь, а носом утыкаюсь в шею.

Конечно, сытой спать приятнее, но и так я быстро проваливаюсь в сновидения.

Когда я открываю глаза, в комнате уже довольно темно. Али сплёл мои пальцы со своими и всё ещё посапывает. Я потихоньку выбираюсь из-за его спины и на цыпочках проскальзываю в туалет.

Пол — ледяной, а вода по металлическому умывальнику стучит так, будто раковину подбирали специально для наибольшего шума. Когда я выхожу обратно в комнату, Али уже сидит на кровати и встревоженно смотрит на меня.

— Подумал, что ты мне приснилась! — восклицает он, бешено растирая лицо.

— Ну уж нет, во сне люди не испытывают такого зверского голода! Как включить свет? — спрашиваю я. Под потолком висит одинокая лампочка без плафона, но на щелчки выключателя не реагирует. Перегорела, что ли?

Алихан поднимается и идёт к выходу, по пути на минуту зажав меня в объятиях и зарывшись в мои волосы носом. Нас, похоже, клинит на не очень свежие запахи друг друга.

За домом раздаётся тарахтение генератора, и лампочка внезапно озаряет тусклым светом комнату. Вижу гору сумок на верстаке и на полу под ним. Давут приезжал, пока мы спали.

Я нахожу на столе его сообщение, нацарапанное на обороте моего списка:

«Тут всё, что ты заказала и ещё Мерьем добавила. Она в Изнике. Мы приедем завтра.

ПС: корзина от соседа».

Видимо, Давут использовал прицеп, чтобы притащить сюда все свои покупки. Я нахожу большой термос с куриным бульоном и, налив в чашку немного, с наслаждением выпиваю ароматный отвар. Обнаруживаю в бумажном пакете несладкую булочку — поачу, и откусываю сразу половину. Когда подходит Алихан, я усаживаю его на единственный табурет и делюсь бульоном, который он выпивает с жадностью. Остаток поачи тоже исчезает в его пасти.

Малахитовые глаза тянет меня к себе на колени и так мы с ним и ужинаем — кормя друг друга из рук, порой в шутку сражаясь за самые лакомые кусочки — только чтобы предложить их друг другу.

В отдельной корзине лежат ещё тёплые, нагретые солнцем помидоры; длинные, тонкие, похожие формой на кабачки, а вкусом на огурцы аджуры; связки петрушки и зелёного лука; ароматные груши; чуть треснутые от спелости гранаты и тёмно-синие сливы. Метнувшись к раковине, споласкиваю овощи и, не найдя ножа, просто переламываю кабачко-огурец пополам. Помидор при надкусывании брызгает на подбородок и Али, потянув меня к себе, слизывает ароматный сок.

В контейнере из фольги я нахожу кусочки отварной курицы. Мы быстро сметаем их, выхватывая из посудины пальцами. Где хранятся приборы мне тоже ещё предстоит понять.

На сладкое нам передали открытый пирог с творожным сыром, и мы отщипываем от него по кусочку.

Мерьем даже прислала чай в специальном термосе с носиком!

Встаю с коленей Алихана и хочу продолжить распаковку, испытывая радость, словно от новогодних подарков, когда он вдруг, зажав рот рукой, несётся в туалет.

Беспробудное пьянство и голод теперь мешают еде нормально улечься в его желудке. Чёрт, опять вьетнамские флешбэки, которые я заталкиваю поглубже в своей памяти.

Провожаю бледного, взмокшего Али к топчану, усаживаю и подаю сладкий чай с галетой. Он морщится, но под моим строгим надзором проглатывает всё и ложится в постель.

Я разбираю пакеты, чищу зубы новой зубной щёткой и снова залезаю к Али под бочок. Он поворачивается ко мне и просто гладит моё лицо.

— Ты ведь больше не уедешь от меня? — шёпотом спрашивает он.

— Даже если будешь выгонять!

— А моя женитьба?

— Чёрт, ну, буду второй женой!

Али подгребает меня поближе к себе и прижимается своим лбом к моему.

— Прости меня, — звучит так тихо, что я не сразу понимаю смысл сказанного.

Давут с Мерьем приезжают с утра пораньше и привозят новую партию припасов. Мы с Али допили на завтрак остывший чай, и я страшно рада видеть, как его мать извлекает из сумки термос со свежезаваренным кофе. Уверена, где-то в доме должна быть турка, но я пока не погружалась в хлам на полках верстака.

Позавтракали снова: я — плотно, Али только пожевал галет и запил все крепким кофе. Слава богу, еда не просится наружу.

Потом мы выгоняем братьев на улицу и принимаемся за уборку. Я смахиваю паутину из углов, мать Али моет единственное окно. Прибравшись в санузле, прохожусь веником по комнатам и быстро намываю деревянный пол.

— Эту землю мой отец купил двадцать лет назад после того, как мама умерла. — Делится со мной Мерьем. — У нас раньше был дом в Изнике, но он продал его — слишком всё напоминало о горе. Здесь был небольшой сарай, отец его обустроил и сделал жилым. А потом начал высаживать сад. Все плодовые, ореховые, оливковые деревья, что ты тут видишь — это его рук дело.

— Два года назад папа тоже ушёл, — Мерьем отвлекается от скобления ножом деревянного верстака и смотрит в окно. — Покрайней мере, он успел узнать Али и подружиться с ним.

Я вдруг со всей отчётливостью понимаю, по скольким жизням, словно частым бреднем, прошёлся клан Османоулу. Бабушка Алихана умерла, так и не обняв единственного внука. Дед смог пообщаться с Али всего девять, десять лет? Родная мать не знала, каким рос её сын, не видела его почти два десятилетия! А сейчас эта сеть хочет изловить и Алихана, и готку, и меня, и чёрт знает ещё сколько народу!

— Это безобразие пора прекращать, — говорю я по-русски, швыряя мокрую тряпку в ведро.