Мокруха

Глава 9

Было часов семь утра. Они торчали на углу улицы, вяло перебрасываясь вымученными фразочками. Видок у них был, точно у восставших из могилы зомби. Надо сказать, что самочувствие Гарнера хорошо отвечало этому описанию.

— Ну ладно, ладно, — раздражённо ответил он. — Так что, я тебе должен дать свои... — Он замолк, не желая выдавать, что у него осталось всего полсотни баксов. Удивительно, что ему вообще хватило денег до утра, учитывая, как они резво смалили крэк. — Твой грёбаный кузен спиздил мой фургон, стырил большую часть моих деньжат, а ты клянчишь у меня ещё?

— Бля, это ж Хардвик. А я не он. Какого хера я тебе должна доверять, ваще-т? Ты от меня драпанёшь, только я тебя и видела.

— Я сам сюда припёрся. Ну и ладно, какого хуя мне оставаться? Ты нарушила уговор.

Меж тем крэк действовал как настоящий конский возбудитель, и самая соблазнительная часть сделки была ещё впереди. Гретхен отстранилась, бормоча:

— Просто погоди немного, тебе есть чего ждать, мы ща реально этим займёмся, я только гляну эту сраную трубку.

Её словарь усох, приблизившись к гетто-английскому. Ничего удивительного: её всю ночь ебали. Она устала.

Тем не менее выглядела Гретхен посвежей его самого. Она ведь привыкла, подумалось Гарнеру. Наверняка спит не больше двух дней в неделю. Странно было видеть себя этим утром на углу лос-анджелесской трущобной улицы. Но в комнатёнке Хардвика он оставаться больше не мог: стены начали сжиматься. Гарнеру мерещилось, что Хардвик где-то рядом, хотя это было невозможно. Он вспоминал свои прежние ощущения. Когда нагрузишься крэком по самые яйца, тебе чудится, что ты становишься прозрачным, и все тебя видят насквозь: глазные яблоки и голосовые связки, кишки и мозги — с прожжённой в этих мозгах дыркой. Если захотят, запросто могут туда плюнуть. Нарик нарика издалека видит. У них тут, верно, охотничий навык вырабатывается: устраивают засады на чудиков, которые уже достаточно накурились, чтобы зрение у них сузилось до туннельного, но ещё не впали в характерную для глубокого обкура опасную паранойю.

Во что бы кокаиновая всенощная его ни вовлекла, в какую бы мерзость, одну из целей прогулки сюда можно было считать выполненной. Крэк полностью воцарился в его разуме. Он даже вытеснил жуткие видения Констанс, которую запихивают заживо в какой-то промышленный агрегат.

Так, пора снова зарядиться.

Он отыскал местечко вниз по улице и снял комнату на оставшиеся деньги — на пару часов. После этого он сел у окна, откупорил бутылку вина и запил им шесть таблеток ибупрофена. Он полагал, что этой комбинации хватит, чтоб его усыпить. Сперва, казалось, сработало: в тараканьем отеле на него снизошла дремота, но потом он пробудился от боли в кишках. Боль была такой силы, словно кто-то воткнул ему в живот проржавевший нож депрессии и самоненависти, а потом принялся не торопясь поворачивать. Потом она сделалась опоясывающей, невыносимой, он сполз с кровати и вернулся на улицу.

В безжалостном дневном свете он почти сразу углядел Гретхен. На той была прежняя одежда. Девушка мрачно жевала какую-то гадость из полиэтиленового пакета. Наверное, завтракает.

В десяти шагах у тротуара стояла белая шлюха. Из тех, кто компенсирует относительное убожество ниже пояса многослойным макияжем и замысловатой причёской. Вид у шлюхи был сердитый. Гарнер подумал сперва, что это транс, но потом, приглядевшись внимательнее, понял, что это всё же баба, просто обезьяноподобная. Даже с такого расстояния он видел набухшие вены у неё на руках. Реально хардкорная бабёшка. Стоять на месте спокойно ей уже не удавалось: она топталась, переминаясь с ноги на ногу, отходила на пару футов вдоль паркоматов и возвращалась, бросая по сторонам тупые взоры. Подёргалась вверх-вниз по улице. Руки у неё тряслись, ладони сжимались в кулаки и разжимались. Трижды она поправила платье и снова задрала его.

Бедняжку явно ломало без герыча.

В такое время дня они обычно не показываются на улицах, если есть чем закинуться.

— Чо уставился на ту курву? — поинтересовалась Гретхен.

— Может быть, если я отдам свои деньги ей, то ей станет легче, — сказал Гарнер, хотя не собирался так поступать.

— Думаешь, я не могла их ночью у тебя вытащить? Думаешь, ты бы мне их сам не отдал? Ты ж обкурился по уши. Но теперь ты поспал, и если раздобудем ещё децл, сможем закинуться. Отдерёшь меня, как встанет.

Гарнер пожал плечами. Он чувствовал себя полным дерьмом. Старым-престарым, дряхлым говнюком. Его поглотила депрессия, мозг корчился и сгорал в невидимом пламени ненависти к себе самому, подпитываемом гложущей болью в кишечнике. Это от курева. А она предлагает снова им затариться. Грёбаный крэк уже начал свою работу и убивает его.

Но он так и чувствовал его вкус на языке. Он живо представил себе, как набивает смесь в трубку и вдыхает дым. Он вообразил приход. Разум нарика со стажем твердил, что приход будет великолепен, хотя Гарнер знал, что это самообман.

Выбора не было. Его решение ни на что не влияло.

Вот, значит, через что прошла Алевтия, думал он, идя за Гретхен вниз по улице. Он углублялся в кварталы Проектов[45], куда без вооружённой охраны совались только самые глупые белые наркоманы. Но ему здесь нравилось. Давя и калеча себя, он отвлекался от мыслей о Констанс.

— Вот это заборчик, — проскрипел Орфи, с трудом оседлав ограждение.

— Просто шевели ластами, — прошептал в ответ Лонни, ожидавший товарища по ту сторону. Он больно расцарапал правую руку и бедро, перелезая через усаженный колючей проволокой забор, раны горели, и сердце нехорошо колотилось. А ведь оставалась ещё одна преграда: забор поменьше, чёрный, стальной. Лонни заметил, что ночь тут кажется даже более тёмной, чем в действительности. На дороге вроде светлей. Может, стоило последовать совету Орфи и выбить ворота стыренным грузовиком, прорваться туда, потом с пушками наголо — в дом, отбить Митча и Эвридику. Но Лонни понимал, что такая хрень только в кино срабатывает.

Над головой слабо мерцала молодая луна. Звёзды глядели на них не без интереса, но света проливали мало. Звёзды, казалось, чего-то ждали.

Дубы, сосны, немного мансантий вдоль ограды. Розовые кусты местами поднимались выше забора и одуряюще пахли. Они знали, что территория охраняется, поэтому пробирались так, чтобы всё время подальше обходить сторожку. Меж двух оград росли саговые и юкки. Сухо шелестела пожелтевшая от жары трава. Гротескно изогнутые мансантии так и тянулись — обвить, выцарапать глаза... Нет, это ветер их колышет. Дует Санта-Ана. Горячий ветер, немного странный. Налетел снова, подняв облачко пыли выше колен, заставив ветки издать скрежещущий стон о проволоку.

Со внутренней преградой будет легче справиться. Но надо спешить, потому что местечко это, наверное...

Он услышал топот ещё прежде, чем рычание. Сторожевые псы. Наверное, бойцовые.

— Шевели жопой, Орфи, чтоб тебя! — взмолился Лонни.

— Грёбаные шавки!

Орфей как раз собирался спрыгнуть, когда услыхал рычание собак и мольбу Лонни.

— Меня щас загрызут!

— Не-не, я уёбываю! — крикнул Орфей панически. Он попытался снова взобраться на ограду, но кроссовки зацепились о колючки. Псы появились в поле зрения. Поджарые, тёмношёрстные, чем-то напоминающие акул.

Лонни выхватил пушку калибра 0.45. Пёс покрупнее ринулся на него, а другой попытался ухватить клыками свисающие с ограды ноги Орфея. Лонни выстрелил, Орфи вскрикнул, и Лонни показалось, что он подстрелил друга, но потом он увидел, что пёс покрупнее упал, сложился вдвое и задёргался, а с челюстей его потекла кровь. Он не заметил, куда именно попал.

— Чёрт-чёрт-чёрт-ебать твою! — визжал Орфи, отбрыкиваясь от второго пса, мускулистого, короткошёрстного, мощного. Тот остервенело рычал и всем телом кидался на забор, пытаясь сбить оттуда Орфи. Наконец это удалось, Орфей упал на зад, и пёс кинулся на него, метя перекусить горло.

Лонни целился, наверное, не меньше десяти секунд, опасаясь попасть в Орфи. Потом на всё плюнул и выстрелил, приставив ствол к собачьей башке. Пёс жалобно взвизгнул, выпустил Орфи и обмяк на его ногах. Зверя, казалось, сплющило после смерти, как мультяшного.

Орфи с омерзением застонал и сбросил с себя пса. Кроссовки и носки его были залиты кровью. Пёс успел укусить его трижды, но неглубоко.

— Блядь, хоть бы эта сраная говноедская шавка не была бешеная, ёб твою мать, сука!

— Не думаю, чувак, что в таком месте сторожевые псы могут быть бешеными, — заметил Лонни. — Ой бля, а вон и охрана.

Во мраке очертился плотный тёмный силуэт бегущего на них охранника. На уровне пояса у того что-то сверкало. Охранник был немного похож на несущийся по рельсам грузовой поезд.

Орфи поднялся и побежал следом за Лонни через кустарниковую поросль между внешним забором и чёрным кованым внутренним.

Они полагали, что охранник последует за ними, потому что Лонни теперь видел у него в руке дробовик, но тот почему-то побежал к подстреленным псам и принялся причитать над ними. Лонни не разбирал стонов сторожа.

— Чувак всерьёз за них расстроен, я бы так сказал, — заметил Лонни.

— Может, он такой же ёбнутый на голову, как эти псы.

— Может, и то, и другое. Пошли...

Он заложил зигзаг в направлении, обратном первоначальному, обходя сторожа. К тому моменту, как тот заслышал Лонни и развернулся, юноша уже держал пушку в трёх дюймах от челюсти чувака.

— Опусти свой грёбаный дробовик, мудило, или я тебя в две секунды урою.

Лонни не слышал шагов Орфи. Он мимолётно подумал, а прикрывает ли сучёныш его спину, как должен.

Клац — упал на землю дробовик.

— Ты не знаешь, куда лезешь, — сказал охранник. — Ты их обчистить надумал? Ты в говно лезешь! Ты лучше не задирайся с этими. Я тут кое-что видел...

В неверном свете выхваченного из-за пояса сторожа фонаря Лонни видел его безумные глаза. Зрачки казались суженными сильнее, чем должны, лицо блестело от пота. Может быть, потому, что прямо в лицо охраннику смотрел ствол, но Лонни так не думал. У чувака был такой вид, словно под ним вот-вот подорвётся граната.

— Ты чем нагрузился?

— Ангельской пылью, — вякнул сторож. — Тут иначе не высидишь. Иначе бы ты меня на пушку не взял.

Чудненько. Фенциклидиновая охрана. Этот парень всё ещё опасен.

— Ты что, всю ночь тут пылью закидываешься? Мы сюда не воровать. Ты видел тут пацана по имени Митч?

— В доме? Вы третьи, кто про него спрашивает. Был его брат, потом какой-то сыщик. Я им говорил, что он вряд ли тут. Денверы говорят, его тут нет. Почём я знаю? Я в доме ни разу не был.

— Чо ты мне мозги паришь, урод?!

— Это правда! Я никогда не был в доме! Это часть контракта! Я за внутреннюю ограду ни разу не заходил, мне не велено, если только изнутри сам кто-то не полезет! Вы первые будете, кто снаружи перелез.

Голос охранника поднялся до булькающего визга, словно он пытался заговорить Лонни зубы, к чему-то готовясь.

— Блядь, я тут кое-что видел, я про них кое-что знаю, но я никогда никому не скажу, что тут за говно творится, они мне втрое больше платят, чем я могу в городе получить, а потом вы, блядь, сукины дети, заваливаетесь через забор и убиваете моих бедных гончих! Вы что, блядь, меня с этой грёбаной пиздоёбской работы хотите уволить? НЕТ!

Охранник вырвал у него фонарь, резко и больно ударил по кисти рукояткой, и Лонни почувствовал, как пушка калибра 0.45 выпадает из пальцев, а огромный сторож тянется к...

Кррак, кррак. Сухо щёлкнули два выстрела, и к охраннику протянулись два красных пальца. Охранника отбросило: пули из пушки Орфи, калибра 0.38, вонзились в него. Сторож застонал и уронил фонарь. Лонни сгрёб его, зашарил лучом в поисках выпавшего 0.45. Охранник улепётывал что было духу, вопя на бегу нечто вроде: Ну всё, вы меня подстрелили, теперь вы покойники!

Лонни, покачиваясь от перевозбуждения и гипервентиляции, слушая ревущую в ушах кровь, нацелился охраннику в спину. Его охватил внезапный приступ паники, породивший странное желание кого-то убить. Всё равно кого. Но тут подошёл Орфи, ударил по руке с пушкой, отклонив её вниз, и прошипел:

— Оставь, пускай драпает. Те чуваки в доме наверняка уже услышали выстрелы и позвонили копам. А нет, так вообще не позвонят. Давай. У нас ещё один грёбаный забор впереди.

Охранник далеко обогнал их и унёсся через главные ворота к дому, звать на помощь. Они слышали, как он с проклятьями продирался сквозь кустарники. Орфи и Лонни различали во мраке очертания двух домов усадебного типа, спереди побольше, сзади поменьше. С того места, где они стояли, был виден только угол второго дома. Везде темно.

— У меня лодыжка опухла, — пожаловался Орфи.

— Идти можешь?

— Ага. Знаешь что? Я так думаю, никого нет дома.

— Идиот. Они выключили весь свет, когда услышали выстрелы. Они хотят, чтоб мы так подумали.

— Не знаю, чувак, но я...

— Орфи, заткнись. Давай побыстрее. Мы всё правильно делаем. Я видел, как ты драпанул, я подстрелил этого блядского пса, а ты спас меня от того мудака. Мы в расчёте. Мы уже и так делов натворили, так что давай быстрее!

Подсвечивая себе приглушённым фонарём, они стали пробираться к домам. Дорога была старая, вымощенная кирпичом, и в трещинах между кирпичами рос мох. По обе стороны её тесно обступали мансаниты, миниатюрные пальмы и стрелиции. Примерно в пятидесяти ярдах от темнеющих колонн главного дома обнаружилась лужайка, некогда аккуратно расчищенная между деревьев и кустарников, а теперь заросшая пожелтевшей травой. Та вытянулась уже до колен и перемежалась чертополохом. В этом месте дорога прижималась к лужайке, а на дальнем конце участка переходила в посыпанную щебёнкой просёлочную тропку, обрамлённую колючими сорняками. В начале тропы стоял камень с выложенным на нём орнаментальным изображением жокея. Лонни не заметил ни одного автомобиля и задумался, где хозяева их держат.

Справа от Лонни протянулся ряд невысоких шпалер, похожий на заросшую цветами канаву и обильно увитый розовыми стеблями. По одну сторону обнаружилась полускрытая розами статуя женщины. Лонни поймал себя на том, что не может отвести от неё взгляда.

Статуя шевельнулась.

Это была живая женщина. Женщина, зажатая розовыми кустами.

Тут её заметил Орфи.

— Иисусе Христе!

Лонни подбежал за ним к женщине и включил фонарь на полную. Он ещё надеялся, что женщина всё же окажется ненастоящей, какой-нибудь куклой.

Но она дёрнулась в сторону от света и жутко зашипела.

— Еба-а-ать! — потрясённо выдохнул Лонни.

Женщина была нага, если не считать драного, усеянного коричневыми пятнами бюстье. Вид у неё был такой, словно она просто застряла в кустах, но некоторые стебли вроде бы проросли прямо сквозь её плоть. Это казалось буквально возможным: она была смертельно истощена. Кожа серо-синюшная, а не розовая, кости скелета так и просвечивают. Если её и кормили, то она в любом случае провела тут несколько недель, а то и месяцев. Розовые шипы оставили на коже незаживающие раны, и по краям их коричневой коростой пристала старая кровь. Когда женщина дёрнулась, по шпалере потекла новая.

Лонни посветил фонарём ей в лицо.

Нет, не Эвридика. Белая, когда-то, наверно, блондинка. Волосы у неё по большей части выпали, правый глаз вытек.

Убегая от света, по лицу женщины проползла блестящая чёрно-зелёная стоножка и забилась в ноздрю.

Пленница дёрнулась и чихнула.

— Валим отсюда, блядь! — взывал Орфи. — Валим, чувак! Оставь её!

Лонни опустил фонарь и посветил женщине между ног. Толстый стебель заполз туда и глубоко вонзился в промежность.

— Господи! Да что ж это! — не выдержал Лонни, схватился за стебель и принялся вытягивать из внутренностей пленницы.

— Не трогай! — выдохнула она, и на него повеяло гнилью. — Уходи...

Орфей взял Лонни за локоть и оттащил.

— Пошли, — сказал он глухо. — Потом разберёмся. Полицию вызовем, службу спасения или ещё кого.

Лонни позволил Орфею вытащить себя на тропинку.

— Они тут все больные, Орфи, — голос его упал, из глаз потекли слёзы. Он только сейчас начал осознавать увиденное. — Они тут все больные жопоголовые извращенцы.

Но омерзение быстро уступило место ужасу, когда уже через несколько шагов они увидели по другую сторону шпалеры, за поворотом, новую группу. В звёздном свете слабо вырисовывались искажённые розовыми стеблями силуэты. Большинство из них были хоть как-то одеты, но по крайней мере двое — наги. Все мужчины... нет, вон там женщина. Она была в платье без нижнего белья. Она стояла, разведя ноги, выставив вперёд бёдра, задрав подол и наведя серую пизду в полоску лунного сияния. Как и все прочие, женщина занималась онанизмом.

— Блядь! — выплюнул Орфи. — Они все тут...

Они все тут были.

Лонни посветил прямо на них фонариком — просто чтобы убедиться, что там нет ни Митча, ни Эвридики. Женщина держала руку в дыре на боку высокого мужчины с пустыми глазами. Он трясся и колыхался, а женщина подбиралась пальцами к его талии... всё ближе...

Лонни торопливо отвёл фонарь. Они принялись нашёптывать ему. Он не знал, то ли воображает себе голоса, то ли слышит на самом деле... то ли их откуда-то проецируют в его сознание.

Хочешь немножко?.. прошептала женщина.

Эй, отважные пацанчики, а вы когда-нибудь хотели посмотреть на корешки своих членов? спросил мужской голос.

Вы ж сюда поразвлечься заявились? Вам только этого и надо? спросил другой голос. Вам только и надо, что прикалываться, прикалываться, прикалываться...

Приветик, приветик, вы как, вы как, пошли прошвырнёмся, пошли погуляем, заходите в гости, заходите в гости, посмотрите сюда, взгляните!

Этот голос не был человеческим.

Лонни в ужасе вскинул пушку и конвульсивным движением выпалил по шпалерам. Фейерверк розовых лепестков, прошитых пулей.

Класс! прошептало что-то. Ещё!

Орфи снова тащил Лонни — на сей раз напрямик в сторону дома. Сердце Лонни отчаянно бухало, говоря: Не надо туда, не надо, пошли отсюда, пошли отсюда, бежим, убираемся!

Но они продолжали бежать туда. И чуть не споткнулись, перелетев через раненого сторожа. Он лежал, полускрытый травой, раскинув ноги по тропке. Они совершили ошибку, остановившись поглядеть на него. Там сидела женщина, опустившись на корточки над лицом охранника. А ещё мужчина — этот забавлялся с членом сторожа. Он затянул колючую проволоку вокруг основания члена, поддерживая там кровь и эрекцию. Фонарь Лонни на миг выхватил из темноты других. Они расселись на корточках там, в высокой траве. Ждали. А сторож был ещё жив, корчился от боли.

Потом тёмные фигуры заметили его, поднялись из травы и двинулись на них с Орфи. Прямо на них. Протягивая руки и смеясь.

— Бля-я-я-я-я-я!

Лонни не понял, кто это выкрикнул — он сам или Орфи, но вскинул ствол и снова выпалил, теперь по тёмным силуэтам. Один дёрнулся и хихикнул. Фигуры продолжали надвигаться. Он повернулся кинуться наутёк, но там обнаружились другие — заступили тропку, выбрались наперерез. Он и в них стрелял, пока магазин не опустел, и времени на перезарядку не осталось, так что Лонни со всей прыти припустил к дому. От всепоглощающего ужаса у него немели губы, и он мог только лопотать:

— Орфи, давай, боже, давай...

Позади прозвучали выстрелы.

— Не трать пуль... не трать пуль... надо валить... надо... надо... надо...

Он не знал, чего им надо.

Потом он споткнулся, рухнул на колени и ладошки, больно ободрал их о кирпичную дорожку, сжал зубы и чертыхнулся, расколошматив фонарь. Маленький светоносный тотем утратил силу. Он отшвырнул бесполезный фонарь и услышал топот ног. Кто-то бежал к нему, жутко хихикая и призывно выкликая. Лонни вскочил и снова пустился наутёк. Воздуха в груди не хватало. Он подумал, что надо бы перезарядить пушку, но понял, что этим... людям?

(дом высился прямо впереди, тёмный и тихий)

...всё равно, когда в них стреляют...

О Господи, о нет, где Орфей?

Выбежав на крыльцо, он остановился отдышаться и оглянулся. Орфея не было.

Шепоток в голове: Эй, пацан, постой, ща поприка-а-а-а-алыва-а-а-аемся!

И тут он услышал голос Орфея. Да. Точно. Это он. Но как может такой крутой чувак издавать эти звуки? Орфей жалобно визжал где-то во тьме, по ту сторону увитых розами шпалер.

— Когда они устроят эту вечеринку? — спросил Джефф, войдя в кабинет. Прентис поднял глаза от компьютера.

Джефф казался возбуждённым. Он то засовывал ладони в задние карманы джинсов, то вынимал, складывая на груди; черты его узкого лица заострились сильней обычного.

— Завтра вечером, Джефф. А что ты...

— А то, что мой братишка до сих пор числится пропавшим без вести, вот что! — Он пожевал верхнюю губу. — Я с этим грёбаным сыщиком говорил, как бишь его, Блюмом. Он ничего не знает наверняка, кроме того, что гибнут дети. Подростки. В основном девочки. Пока что лишь один мужчина... всё тело будто перемолото...

— О, да. Я вспомнил. Я читал про это.

— ...толком ничего о нём не знают, но уверены, что ему было где-то в середине третьего десятка, значит, это не Митч.

— С какой стати это мог быть Митч? Дети всё время пропадают... если бы их всех убивали, на улицах проходу бы не было от трупов!

— О, ты заговорил, как тот долбаный коп. Это твоя идея была — нанять сыщика. Блюм припёрся в Дабл-Ки, а ему дали от ворот поворот. Точно так же, как и нам.

— Он не попытался обследовать это место?

Джефф[46] нетерпеливо кивнул.

— Попытался. В бинокль. Сказал, что там ничего интересного. На дворе куча мусора да пара пьяных в зюзьку старпёров у грязного плавательного бассейна. Он утверждает, что наблюдал за ними долго и под разными углами. Пустая трата времени. Если Митч там, они держат его в доме.

Прентис почувствовал угрызения совести.

А что, если Митч и в самом деле там? Он подумал о Лизе. К ней он испытывал смешанные чувства. Он не мог избавиться от ощущения, что девушка им манипулирует. Она подсунула ему наркотики. Она дала ему X. С ней было хорошо, но, оставаясь в одиночестве, он стал подвержен внезапным, хотя и кратким приступам тревоги. Чего он боялся? Он сам не знал. Зато ощущение близости Эми оставило его. Пьянящая чувственность прикосновений Лизы изгнала иллюзию. Временами, однако, он всё ещё чувствовал Эми, не так сильно, как раньше, а периферическим восприятием...

— ...пойду к долбаным федералам, — говорил Джефф, — хотя на дух не переношу... И я намерен снова обратиться к адвокату.

— Я тебе вот что скажу, — прервал его Прентис. — Подожди ещё три дня. Я поговорю с этим сыщиком и немного покопаюсь в прошлом Денверов.

Может, удастся раскрутить Артрайта на контракт в районе понедельника. А потом Джефф волен хоть чёрта лысого в суд вызывать.

— Три дня? — Джефф глубоко вздохнул. — Ладно. Договорились. Три дня. Держи меня в курсе, чувак. — Он повернулся было уходить, у двери остановился, пытаясь закончить разговор на дружеской ноте. — Как твой сценарий?

— Я за него вплотную взялся, но пока медленно.

— Медленно? Ну и что, главное, чтобы верно. А как там твоя новая соска?

— Ты чрезвычайно куртуазен, Джефф. Ты настоящий джентльмен, в современном куртуазном понимании этого слова.

Джефф расхохотался, парадоксальным образом обрадовавшись подколке (Прентис знал, что он так отреагирует), и вернулся к себе в комнату, посмотреть спортивное обозрение CNN. Прентис несколько минут делал вид, что работает, затем присоединился к Джеффу.

Выстрелы вселили в Эвридику некоторую надежду, всего на пару минут. Ей подумалось, что на ранчо могла проникнуть полиция. Но потом выстрелы стихли, остался только далёкий смех, перемежавшийся воплями. Полицейских сирен слышно не было. Значит, это не копы. Скорее всего, Больше Чем Человек и его дружки чем-то забавляются.

Но теперь раздавались и другие звуки, из комнаты под её собственной. Рядом с кроватью в полу была дырка. Она казалась естественной, эта дырка, такая удобная дырка, и вместе с тем будто бы нарочно пробитой в двухуровневом полу. Эвридика полагала, что дыры в стене и полу оставлены здесь специально, чтоб они с Митчем их обнаружили.

Поэтому она твердила себе, что не должна играть по их правилам и подсматривать, что творится на нижнем этаже. Это было нелегко. Она заткнула пальцами уши и попробовала отключиться, отсекая большую часть шумов. Но сквозь затычки долетали смех и стоны, подобные розам и шипам, растущим на одном и том же стебле. Эвридика услышала чей-то жалобный вопль.

— Не кладите его на меня, не кладите его на меня, не!...

И кто-то другой спокойно сказал:

— Вложите их в его раны.

Потом звуки одышки... и струящейся мочи... И треск медленно ломающихся костей. И дикий, булькающий визг.

Эвридика расплакалась, пытаясь заглушить звуки, долетавшие снизу. Стянула с кровати матрас и положила его на дырку в полу, но всё равно продолжала слышать ослабленные вопли. Она крепко прижала ладони к ушам и закружила по комнате. Ей казалось, что от бритвенно-острой несправедливости творящегося у неё сейчас лопнет и разлетится голова.

Её взор остановился на дыре в стене. Она поспешила туда и опустилась на колени, постучала по стене ладошкой.

На сей раз он ответил.

— Эври?

Голос Митча показался ей далёким и безучастным, словно из телевизора.

Она распласталась по стене, прижав ухо к отверстию и скосив голову так, чтобы они могли разговаривать.

— Ты слышал выстрелы? Ты не думаешь, что?..

— Я видел, как они забавляются с пушками.

Она задохнулась от горя. Её не собирались спасать. А почему бы, собственно, должны? Вечно одно и то же. Она знала, что её собираются использовать. Так же, как использовала её мама, когда учила пойти в пункт раздачи социального пособия и выклянчить ещё немного еды и денег у глупых белых жирдяев. Она всю свою жизнь была телесной игрушкой, которую передвигали с места на место и зачем-то использовали. Так всегда было. С какой стати её кто-нибудь примется спасать?

Но в ней поднялась ярость, подобная шипению рассерженной кошки, и заставила задуматься над способами бегства. Она принуждённо спросила:

— Ты говоришь с этим Палочкой-Выручалочкой, как раньше, Митч?

— Да. Да. Я его спрашивал. Я ему сказал, что не хочу... — Он идиотски захихикал. — Не хочу, чтобы меня превратили в одного из этих уродов. Он сказал, что, не исключено, однажды я стану кем-то вроде Больше Чем Человека, а может, и нет, талант или есть, или его нет... и мы узнаем, когда настанет время... я теперь думаю, он просто издевался надо мной... Он вроде бы даже и не со мной говорит. Такое впечатление, что мыслями он где-то в другом месте. Он однажды заговорил со мной по-немецки, но, чёрт, должен же этот типчик знать, что я по-немецки ни в зуб ногой...

— Митч... Ты его спрашивал обо мне?

— Он отмалчивается. Но они скоро нас используют. Я знаю. Я чувствую определённый ритм...

— Они тебе выдают Награду?

— Мозгосироп? Ненадолго. Они нас берегут.

Есть и ещё один выход, подумала она.

— Митч, а если они отвлекутся, могли бы мы убить их, прежде чем?..

— Может, и так. Я бы хотел, чтоб мы покончили с жизнью вместе. Разве это не прекрасно?

— Что?!

Он продолжал охрипшим голосом в приливе энтузиазма:

— Можно было бы удушить друг друга, рассчитав всё так, чтоб каждый придушил другого в одно и то же мгновение. Это нелегко, потому что кто-то может повалиться навзничь раньше... Тогда, может, сгодится что-нибудь острое... у меня есть несколько осколков...

— Митч, ты что мелешь? Ты пытаешься их околпачить? Это затем ты так говоришь?

— Если бы удалось пробиться сквозь стену и добраться друг до друга...

— Митч, заткнись! Просто заткнись! Умоляю!

Он мгновение молчал, потом сказал:

— Я подожду. Я буду тут, на кровати, пока тебе не полегчает.

Она услышала, как он переворачивается, и заскрипели пружины кровати.

Потом снизу донёсся жалобный крик. Она подумала, что чувствует руками вибрацию этого вопля в половицах.

Это была чья-то квартира — он понятия не имел, чья. Сюда его приволокла Гретхен, и он накурился так, как едва ли хоть раз в жизни прежде. Чья-то квартира, почти столь же ободранная и голая, как Хардвикова. Правда, она оказалась немного просторнее, и тут уцелела плитка.

В квартире сидела четвёрка детей. Гарнер поначалу относился к их присутствию весьма абстрактно. Четверо негритят, одному на вид едва годика три, спят (или делают вид, что спят) на матрасе, брошенном на голый пол, а Гарнер, Гретхен и отец негритят, если он был тем, кем назвался, смалят крэк в зоне, некогда отведённой под кухню. Время от времени детали происходящего начинали уплывать от Гарнера, но потом возвращались, если он не курил: пол проваленный, стены жёлтые, свет из кухонной зоны играет на туповатых лицах чёрных детей, пока те тянут друг на друга единственное одеяло.

Гарнер снял наличку с единственной оставшейся у него кредитки Visa, и теперь они проживали эти деньги. Средства у него почти закончились. Как долго всё это продолжается? Как долго он гонится за неуловимым приходом? Стоял поздний час ночи. Он с трудом различал в полумраке собственные конечности. Он несколько раз робко попытался остаться с Гретхен наедине, попробовал трахнуть её стоя в ванной, но, конечно, даже кончить не сумел. И не стал с нею спорить, когда девушка заявила, что нет смысла тратить время на еблю, если можно смальнуть косячок.

И зелье его снова не взяло. Оставалось надеяться на следующую попытку. Он почти конченый человек. Измотанный, истощённый, без денег, чтобы закинуться ещё порцией снадобья. Сколько там у него осталось? Двадцать баксов, что ли? Может, когда деньги кончатся, он сумеет вырваться от этих паразитов... вот что-то лопочет желтоглазый мужик средних лет, временами, абсолютно без повода, разражаясь ругательствами, точно больной синдромом Туретта, бросая на Гретхен сальные взгляды, лапая её пальцами, похожими на сосиски... Он и десяти футов не мог пройти, чтоб эта сволочь за ним не увязалась. Мерзкий урод Хардвик угнал его грузовичок... наверное, бомбит за деньги или просто обдирает, чтобы всё продать на запчасти, деталь за деталью...

Остатки курева выветрились из его головы, оставив напряжённую жёсткость в нервах и томительное, родственное похоти, ожидание следующей затяжки, как бы незначительны ни были уже шансы получить награду. В нём разверзалась саднящая яма депрессухи, он чувствовал себя мёрзлым и полым, вроде латунной статуэтки.

Почему я ещё не сдох, раз Констанс больше нет?

— Ты это флыфал? — спросил мужик. Как бишь его звать? Чарли? — Это воллевы?

Гретхен помотала головой.

— Копы сюда не суются. Не ссы.

Чарли тут же позабыл о своих тревогах, подобрал застрявшие меж половиц крупицы обвалившейся с потолка извёстки и принялся задумчиво перебирать их большим и указательным пальцами. Потом засунул в рот и стал жевать. Гарнер с трудом сдерживал охоту присоединиться к нему.

Надо отыскать барыгу, подумал Гарнер. Только так, чтоб он оказался безлошадный. Вмазать ему по башке бутылкой или чем, забрать его зелье и пушку. Так его либо убьют, либо... он разживётся денежкой. А на эту денежку купит себе ещё курева. И, может статься, получит приход. А если повезёт, то даже не один.

Он чувствовал, что умирает так, как умирала Констанс. Его медленно давило и размалывало, его рвало и резало на части. Это делали с ним крэк и кварталы Проектов.

Может быть, скоро всё кончится.

— Мы в полной жопе, — подытожила Гретхен, выскребая из трубки остатки зелья согнутой проволокой.

Гарнер снова поразился, как легко вернуло контроль над ним уличное зелье. Он ведь держался годами, следил за собой, учил других оставаться чистыми. Но кто посмеет бросить в него камень после того, что случилось с Констанс?

О да. Сидевший в Гарнере наркоман увидел эту возможность и схватился за неё. Он вернулся на улицы. Годы службы священником словно испарились. С болезненной, как свежая мозоль, ясностью он постиг, что стал приходским исповедником наркош только потому, что решил выйти сухим из воды. Проповедуя заблудшим, он в действительности проповедовал самому себе. Он описал полный круг и вернулся туда, где темно, как у негра в заднице. Он испытал знакомое ощущение, став человеком-пепельницей, куда стряхивают всякий пережжённый сор и отхаркивают. В скором времени, неминуемо, ему настанет конец. Он сломается. Его выкинут в мусорную урну. Так случается всегда и с каждым. Он сумел подумать: Я знал, что со мной так произойдёт. Это происходит всегда и с каждым. Конечно, он знал. Во всяком случае, он встретит свой конец с открытыми глазами.

Но ему это не слишком помогало.

Крэк закончился, не считая, конечно, благоразумно запасённых в какой-то момент Гретхен с Чарли крошек. Нет смысла их клянчить. Крэка нет, и с этим надо смириться. Остались: трубка, комната и парочка паразитов в человечьих шкурах, которые звали себя Гретхен и Чарли. Ещё — четвёрка детей на полу.

Он увидел их словно бы новыми глазами. Дети. Он вроде бы ощутил, как они смотрят на незнакомцев, смалящих крэк глубокой ночью. Как лежат и смотрят с половиц. Никто не спал, потому что все знали: проще притвориться, будто спишь, иначе мерзавец Чарли разразится проклятьями и выбьет дерьмо у них из жоп.

Гарнера словно бейсбольной битой по голове шибанули. Он делает это с детьми. Он. Преподобный Гарнер. Он причастен к их беде, к их нищете. Он отдал свои деньги за облако грязного крэкового дыма, которым теперь вынуждены дышать дети.

— Слыф, а ты не мовэф вавтва фховить и фвять пофобие? — спрашивал в этот момент Чарли. Он говорил с Гретхен. — Хотел фкавать, тебе ево давут, ефли ты им фкавэф, фто ты веременна.

Гарнер посмотрел на неё. Она же не...

Он присмотрелся внимательнее. Она была беременна. Где-то на втором триместре.

Она была беременна. Он накачивал крэком ребёнка в её утробе. Он, Гарнер. Он помогал травить крэком ребёнка во чреве Гретхен и умножал нищету детей на матрасе.

Гретхен поглядела на него в ответ и заметила панику на его лице.

— Пошли раздобудем косяк, — сказала она, стараясь его успокоить. — Если нервничаешь, я тебе какую хошь девку найду. Она тебе даст за десятку.

Но Гарнер снялся с места и побрёл к двери, остановившись пробулькать:

— Прости... Я... Прости меня...

Он глянул ещё на детей, откинул задвижку и вывалился на лестничную клетку.

Гретхен и Чарли поспешили за ним. Гарнер ковылял по лестнице. На дне лестничного колодца сгущалась тьма.

О чёрт, подумал он. Это ж Проекты. Самая поебень. Сюда копы даже днём не полезут, если им пинка под зад не дать.

Подволакивая ноги, с тяжело бьющимся сердцем спускался он по лестнице, обоняя вонь мочи и гнилой курятины из оставленного кем-то на ступенях пакета. Он споткнулся о пакет и чуть не полетел кубарем, но вцепился в холодную железяку ободранных поручней и с трудом удержал равновесие. Позади прыгал и мелькал свет: Гретхен и Чарли. Грёбаный ублюдок пытается меня околпачить, он мне должен, я этого так не оставлю, я ему в аренду свою хату сдаю, я сейчас выбью дурь у него из задницы... Они волочились за ним, озаряя путь огоньком зажигалки Bic.

Потом Гарнер увидел дверной проём и вывалился на открытое пространство... в самую серёдку квартала Проектов. Он стоял, тяжело дыша, слушая, как в ушах ревёт кровь, и надеясь, что его сейчас хватит сердечный приступ. Оглянулся — где там улица? Но бетонные стены слагались в нескончаемый лабиринт граффити и мусора. В десяти футах возникли четверо и уставились на него. Мужики носили одинаковые бейсболки козырьками назад, одинаковые цветастые спортивные костюмы, поддельные золотые цепуры и красные сетчатые тапки. Это были гангстеры.

— Эт’ ышшо хто? — вопросил один из них. — С хем эт’ он?

— Ни с хем. Гондон штопаный.

Они двинулись на него.

Из дверного проёма позади выбежали Гретхен и Чарли.

— Он со мной!

— Шо ты мне мозги паришь? Ни с кем он. А ну, дай ему пиздюлей.

Пока Гарнер безуспешно пытался сообразить, в какую сторону спасаться бегством, один из мужиков текуче переместился ему за спину и сгрёб за волосы. Это был первый.

Гарнер вскрикнул от боли и взмолился:

— Гретхен!!!

Гангстер, продолжая держать Гарнера за волосы, отволок его назад в подъезд. Гарнер вырывался, но стало только хуже. Теперь его тащили всей четвёркой, умело и скоординированно. Где-то вдалеке орала Гретхен, что он-де с ней, что это она его нашла, и они ей должны часть того, что отнимут...

В призрачном свете зажигалки он увидел, куда его волокут. Это был подвал многоэтажного здания. Котельная, если быть точным. Тут высились груды мусора, а в углу что-то подозрительно шевелилось. Все мысли о самоуничтожении тут же вылетели у него из головы под натиском простой перспективы. Он мечтал о смерти, пока его не приволокли в этот жуткий подвал этой ночью. Он понимал, что слов на ветер эти люди не бросают.

И он понимал, что это продлится долго.

Он завизжал и попытался вырваться, но кто-то врезал ему локтем в нос, и по губам заструилась кровь. Кто-то сделал ему подножку. Он слышал вопли Гретхен и чувствовал, как чьи-то умелые пальцы выдирают из кармана бумажник. Другие пальцы сдирали с него штаны. Раздался скрежещущий треск — это Гарнеру врезали по рёбрам. Потом гул — а это ударили в лоб. Мелькнул свет фонарика.

— Шо у него там? Он крэк брал? Дай я гляну этот грёбаный кошелёк, ты, сучка. Он...

— Он думает, что он от нас уйдёт. Во уёбок!

Они взялись за него снова. В глазах засверкали звёзды: это его били по голове. Он чувствовал вкус крови и раскиданного по полу мусора. Слышал хохот Гретхен. Обонял льющуюся на него горячую мочу.

Оказалось, что он был прав. Это длилось очень долго.